9671
Various historical stuff. Feedback chat - https://t.me/chatanddocs For support and for fun: Яндекс: https://money.yandex.ru/to/410014905443193/500 Paypal: rudinni@gmail.com
Повседневный ужас или как через заурядную картину просвечивает шедевр, который мог получиться
Представьте, что вы приехали в дорогой отель, чтобы выступить на профессиональной конференции. Но перед тем как спускаться на банкет, вы впускаете в номер молодую девушку — она должна немного посидеть с вашим ребенком, пока вы будете произносить речи, развлекаться и пить шампанское. А когда через несколько часов вы возвращаетесь в номер, то обнаруживаете катастрофическую ситуацию: ребенок на грани жизни и смерти, в номере полно посторонних людей, а тихая, спокойная, даже излишне скромная девушка, которая несколько часов назад зашла к вам в номер, бросается на вас и пытается то ли оглушить, то ли задушить.
Таков, если сильно упрощать, сюжет фильма «Можно входить без стука» (Рой Уорд Бейкер, 1952 год). И когда его смотришь, то сожалеешь о том, что такой материал достался настолько «правильному» и скучному режиссеру как Бейкер. Перед нами история, которая даже в упрощенном виде представляет собой пугающий триллер, который мог бы стать иконическим, подлинным tour de force. Но в результате имеем работу, в которой проблескивают иногда образы великого, но тонут они в посредственном.
Весь фильм держится на игре Мерилин Монро: продюсеры 20th Century Fox хотели переизобрести образ актрисы, отойти от ее бесконечных «бимбо» персонажей и дать ей возможность показать себя как большую драматическую актрису. И ей это удалось: она здесь выкладывается максимально, блестяще изображая постепенно сходящую с ума психопатку. У нее меняется лицо, взгляд, мимика — все дальше и дальше от изначальной зажатости и скованности движений к опасной и пугающей раскованности.
Сумасшедшая бэбиситтерша — это главный нерв этого фильма; режиссер постоянно заигрывает со страшной идеей — что ребенок, оставшийся в номере с этой женщиной, может просто не дожить до конца картины. Градус безумия нарастает — и иногда кажется, что только кодекс Хейса спасает некоторых героев от гибели: все-таки показывать в кадре намеренное убийство ребенка в 1952 году было тяжеловато (если вообще допустимо). Но и ощущения, что ребенок на грани и жизни смерти, порой достаточно для нервного переживания.
Но что здесь не сложилось? Вообще «Можно входить без стука» — это экранизация романа «Зло» писательницы Шарлотты Армстронг. И авторы киносценария сделали несколько важных шагов в сторону от книги, которые сильно поменяли уровень накала в истории. Самое главное — в фильме героиню Монро снабдили бэкграундом, который заставляет ей сочувствовать: она сходит с ума из-за того, что во время войны ее молодой человек, служивший пилотом, погиб во время полета на Гавайи. Теперь она не может найти себе места, не может признаться в том, что любовника больше нет и бродит по закоулкам собственной памяти в поисках образа любимого: наряжается в чужую одежду, душится чужими духами — представляя себе кем-то другим. Для послевоенной аудитории такая история не могла казаться такой уж невероятной, да еще и заставляла в каком-то смысле болеть за психопатку. В книге же мы про нее ничего не знали — и это, конечно, гораздо страшнее; идея, что вашего ребенка могут убить просто так, без какой-то мотивации, бьет по нервам гораздо сильнее.
Но, что еще хуже, в фильме история сходящей с ума молодой девушки служит лишь моральным уроком для двух якобы главных героев: молодого пилота и певички из отеля, которые находятся на грани разрыва романтических отношений. Певичка недовольна пилотом — он неотзывчив и в его сердце нет сострадания к ближним; то он холоден с назойливой продавщицей спичек в отеле, то саркастичен с барменом. И лишь оказавшись, волею случая, в номере безумной женщины, он разбирается в том где правда, и где ложь. Чужая болезнь и злодейство вдруг становятся основой для романтических отношений двух героев, на которых нам, как зрителям, честно говоря, плевать, настолько они плоско написаны (несмотря на то, что у нас тут дебют Энн Бэнкрофт и неплохая роль Ричарда Уидмарка). В итоге имеем скучную мораль в конце фильма, вместо ужаса от произошедшего.
Всего через час отправляемся в африканские колонии Великобритании межвоенных времен, чтобы познакомиться со странным и порочным сообществом аристократов. Они загадочны, жестоки, склонны нарушать все правила приличия и живут во времена, когда империи осталось всего ничего. Что ведет их - и как устроена их жизнь.
И всех egor.sennikov">прошу подписываться на канал!
В субботу — новый стрим на моем канале
В эту субботу, в 18:00 Мск вновь встречаемся на стриме. В этот раз мы отправляемся в африканские колонии Великобритании межвоенных времен, чтобы познакомиться с странным и порочным сообществом аристократов. Они загадочны, жестоки, склонны нарушать все правила приличия и живут во времена, когда империи осталось всего ничего. Что ведет их - и как устроена их жизнь.
И, конечно, потом отвечу на вопросы!
И всех egor.sennikov">прошу подписываться на канал — добрались до вехи в 300 подписчиков, но нужно двигаться дальше!
Все, кто хотел высказаться о, хочется сказать, возвращённом романе Лимонова, уже высказались. Поэтому самое время появиться рецензии на него в издании "Кенотаф".
А я и забыл, как люблю Лимонова 1980-х — Лимонова профессионального писателя, жившего и зарабатывавшего литературой. Лимонова — трудоголика, который превратил свой жизненный опыт в писательскую руду (да, штамп, но Лимонов именно шахтёрское по труду впечатление производит своим корпусом текстов). Тут я зайду с козырей и скажу: в своей школе автофикшна Лимонов опередил время на полвека — взамен нынешнего автофикшна травмы должна прийти автофикшн судьбы. И вот тогда-то окончательно формулировка "Лимонов — великий русский писатель" устаканится.
Пока же перед нами роман не столько о приезде молодого Лимонова из Харькова в Москву, сколько об эпохе СМОГ — всплеске популярности подпольной неподцензурной поэзии в Москве в середине 1960-х, которая в романе сравнивается с рок-н-рольной революцией на Западе. Опять же, Лимонов неплохо понимал, что через его в том числе судьбу русская культура переживает пропущенный европейский XX век.
При этом в эпилоге Лимонов намекает, что задумал следующий роман из "московского цикла". Где-то там маячила "московская трилогия" наряду с "нью-йоркской" и "харьковской". Не написал — жаль. Поэтому нам остаются взамен отдельные рассказы и эссе из "Книг мёртвых".
"Москва майская" крутится вокруг известного тезиса, что вся культура — это история тусовок реальных людей, которые с течением времени превратились в миф. СМОГ-то к нам сейчас близко, на расстоянии вытянутой руки — Владимир Алейников и Юрий Кублановский живы и творят. Но Лимонов тридцать пять лет назад уже создавал полноценный миф — воспевал эпоху, а вернее тусовку, которой больше никогда не будет.
У сюжета романа поразительный эффект — книга как будто бы заполняет лакуну, как будто бы возвращает нам кусок нашей национальной судьбы, формирует ландшафт обитания русской мысли. Помните же этот старый мем с фотографией Бродского "Ну, почитай других поэтов"? В поколении Бродского была уйма гениев (они так себя и называли — гении), в том числе и поэт Лимонов, и поэт Губанов. "Москва майская" — это путеводитель по местам, где они обитали, и куда мы можем и должны прийти.
У нас какая-то поразительная любовь к разбрасыванию собственной культурой и историей, и самим научиться собирать камни точно не получится — Лимонову с того света вот приходится нам помогать.
#простаков #рецензии_на_кенотафе
В субботу — новый стрим на моем канале
В эту субботу, в 18:00 Мск вновь встречаемся на стриме. В этот раз мы отправляемся в африканские колонии Великобритании межвоенных времен, чтобы познакомиться с странным и порочным сообществом аристократов. Они загадочны, жестоки, склонны нарушать все правила приличия и живут во времена, когда империи осталось всего ничего. Что ведет их - и как устроена их жизнь.
И, конечно, потом отвечу на вопросы!
И всех egor.sennikov">прошу подписываться на канал — добрались до вехи в 300 подписчиков, но нужно двигаться дальше!
А теперь — важное объявление о грядущей программе для "Послания к человеку". Волнуюсь и горжусь.
Читать полностью…
Into the Wild или Ах, как хочется вернуться
Скучный мир, живущий по унылым правилам раскалывается на сотни кусков — малых и больших. Столь многие мечтали об этом взрыве, надеялись приблизить, как-то поучаствовать. И вот, началось!
Весна 1915 года. Длинная цепь грузовиков тянется к передовой. Туда везут солдат, оружие, снаряды, продовольствие. Оттуда — раненых и убитых. В этих нескончаемых вереницах грузовиков Первой мировой войны трясутся два будущих писателя Илья Эренбург и Эрнст Юнгер. Еще год назад они бы только ухмыльнулись, скажи им, что они окажутся на войне. А сегодня это их рутина.
В thecenotaph/erenburg_i_junger">новом тексте из цикла «Улица Ильи Эренбурга» резидент Кенотафа Егор Сенников всматривается в лица двух писателей и пытается прочитать их мысли: что ищут они в этом краю смерти и печали? Что бросили в краю родном?
Полный текст — thecenotaph/erenburg_i_junger">по ссылке.
#улица_эренбурга
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Эскизы СКК имени В.И. Ленина. Автор рисунков — главный архитектор комплекса Игорь Чайко.
Изображения были опубликованы в 1980 году в журнале «Архитектура СССР».
Обложки и страницы журналов, которые в 1960 — 1970-х годах делал житель деревни Шалово под Лугой (Ленинградская область), художник-непрофессионал В. С. Янов, вместе с членами семьи и многочисленными друзьями и знакомыми. Жизнь сообщества, сложившегося вокруг семьи Яновых, задокументирована в самых разных формах — в журналах размещены и порой весьма изобретательно смонтированы рисунки, фотографии, вырезки из периодики, стихи на случай, рассказы и пьесы, хроника деревенской жизни, путевые заметки, воспоминания. Несложно в них найти и многочисленные отсылки к советской прессе.
Выпуски самодельных журналов в Домашнем собрании Александра Алексеева (Цифровой архив «Прожито»)
Спасибо, новый Гарри Поттер, что поддерживаешь выход шестого эпизода аудиосериала «История российского фэнтези»!
Ведь мы не просто отправляемся в нулевые годы, но и открываем для себя самые разные школы чародейства и волшебства: тут вам и Хогвартс, и Тибидохс, и даже Институт специальных технологий — все те места, где юные герои и героини не просто учились магии, а взрослели (и не одни, а вместе с читателями-ровесниками).
«Гарри Поттер» и «Таня Гроттер», «Часодеи» и «Vita Nostra», а также: Порри Гаттер, Харри Проглоттер, Ларин Пётр, «Мальчик Гарри и его собака Петр», «Ваня Жуков против Гарри Поттера», «Дети против волшебников» (оф корз!) и бесчисленное количество фанфиков.
Подкаст доступен в Яндекс Музыке, Apple Podcasts, VK, Spotify, Castbox и других сервисах. Выпуски наших подкастов можно послушать на YouTube-канале «Подкасты Кинопоиска».
А еще в Яндекс Книгах — в аудио— и расширенной текстовой версии!
В продолжение вчерашнего поста — делюсь полным переводом некролога Маяковскому, авторства Андрея Левинсона
А там есть что почитать и чем восхититься:
Даже в этих ultima verba сердце сжимается: перед нами разложение загнивающей души. Здесь нет исступлённой меланхолии Есенина; нарочитая грубость тона, сомнительные каламбуры, подобострастное «обращение к товарищу-правительству», которое он тыкает, хлопоча за родных и за любовницу, — всё это производит тягостнейшее впечатление. Бравируя, он словно обесценивает величие и горечь решения уничтожить себя. Что до непосредственных причин, среди строк угадывается смутный намёк на какую-то любовную коллизию, усугубившую и без того безвыходное нравственное положение: «простите - это не способ (другим не советую), — пишет он, — но у меня выходов нет. Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным. Сериозно - ничего не поделаешь».
Извинившись этими словами и пожелав современникам счастья, Маяковский ушёл — четвёртым — к теням трёх великих поэтов своего поколения, которых «Новая Россия» обрекла на преждевременную кончину: в первой “телеге” — Николай Гумилёв, молодой школоначальник безупречного мастерства, расстрелянный в подвале ЧК; Александр Блок, романтический гений, услышавший «музыку Революции» и умерший в невыразимой нищете и презрении (разрешения на выезд за границу, способного его спасти, он дождался в день смерти); Сергей Есенин, «испорченный крестьянин», воспевший мистическое обновление России, — реальность задушила его четырьмя стенами. Великая скорбь русской поэзии! Кто мог предположить, что к этому мартирологу, над которым издевается партия, присоединится имя Маяковского — крупного буржуа, поэтического сановника РСФСР, рупора пропаганды? Он стал на сторону душителей и сам задохнулся в этой собачьей конуре, где воздух всё разреженнее. Погиб в тридцать шесть — в самом цвете лет, пережив на несколько лет свой большой и странный талант, израсходованный на недостойные работы и тошнотворную поденщину.
Об источниках информации у эмигрантов — понятно, что они, в основном, опирались на сообщения агентства «ОГГ» (одна гражданка говорила).
Например, в Белграде в 1934 году военный историк и теоретик, бывший преподаватель Академии ГенШтаба Николай Головин написал и сделал доклад по теме «Современная стратегическая обстановка на Дальнем Востоке», который потом вышел отдельной брошюрой. Что же там писал генерал-лейтенант Головин?
1. «Хозяйничанье большевиков совершенно разорило край <...> Амурская область провалила посевную кампанию (60%) и по сенокошению (59%). Бюро Амурского Областного Комитета не мобилизовало колхозников и, продолжая игнорировать предупреждения Краевого Комитета, способствовало развитию в области антипартийных настроений, что привело к провалу очередных кампаний и создало явную угрозу проведению уборочной кампании и хлебосдачи».
2. «Трудно найти город, который бы так плохо освещался и содержался, как наш Владивосток. Пора от бесчисленных протоколов и совещаний перейти к делу: исправить тротуары, закончить водопровод, привести в порядок дома и улицы, очистить дворы и т. п. Владивосток грязен. Владивосток запущен. Его вид позорит имя советского центра. Однако, „ударная" кампания по приведению Владивостока в культурный вид сорвана и доведена до полного провала. В отчаянном состоянии находятся рабочие окраины».
3. «Порт в глубоком прорыве. Факты изо дня в день кричат о преступно-халатном отношении к упорядочению работы в порту. Огромная доля вины ложится на железную дорогу. Вот цифры: из 82 поданных под разгрузку вагонов, абсолютно негодными оказались 20, из 147 забраковано было 39, из 49 — 20 и т. д., и т. д. Подаются даже не вагоны или платформы, а полуразрушенные их остатки. В результате рабочие бесцельно слоняются, пароходы стоят неразгруженными, склады завалены. Эти факты граничат с вредительством, с настоящим преступлением. Сейчас в складах до 20000 тонн грузов. Никакие мероприятия, даже при условии обеспечения порта рабочей силой на 100%, не могут разгрузить порта, пока не будет поставлена работа ж. д.».
4. «В колхозах Уссурийского paйoнa бродят угрозы убийств активистов. Мы ещё посмотрим, кто кого, открыто заявляла недавно группа кулаков. В колхозах Уссурийского района идёт ожесточенная классовая борьба. Правления колхозов бьют тревогу и просят помощи из центра».
Обычное эмигрантское нытьё о том, как всё плохо в России. Основано оно на следующих источниках:
1. Газета «Красное знамя», № 213, 1933 г.
2. «Красное знамя», № 190, 1933 г.
3. «Красное знамя», № 191, 1933 г.
4. «Красное знамя», № 187, 1933 г.
Всё это нытьё о том, как плохо в СССР взято из официальной газеты приморского (тогда ещё) обкома ВКП(б). Все приведённые цитаты — это закавыченные в докладе Головина цитаты из советских газет. Откуда он их взял? Ну, на той же КВЖД до 1934 советские газеты свободно распространялись среди всех желающих.
В этом же докладе много прекрасных цитат из советских дальневосточных газет — про ячейки контрреволюционеров и белобандитов на железной дороге и в порту, про антисоветскую агитацию и подпольные антисоветские группы в Дальневосточной промышленной академии и Дальневосточном педагогическом институте. К чему это я?
Официальные сообщения советских газет о бандах классового врага, вредительстве и тайных контрреволюционерах, — как бы это сейчас смешно не звучало, — идеально ложились на надежды и представления часть белой эмиграции. Которая, видимо, некритично воспринимала советские газетные сообщения, накладывая их на те смутные слухи, которые распространялись среди эмигрантов разного рода перебежчиками, авантюристами и просто лжецами. Так что сообщение про остановку железнодорожного движения в Приморье и активные действия антисоветских партизан, конечно, в наши дни смотрится смешно, но конкретно тогда, в начале 1930-х, заметную основу для этих слухов составлял советский официоз, как ни странно.
#ДВ #РСФСР #Эмиграция
Чуть меньше часа осталось до стрима — обратите внимание!
Поговорим о важном — об истории Охранного отделения, о том, чем оно было, как боролось со шпионом и с революцией, и почему оно проиграло. Обо всем поговорим с моим другом, научным сотрудником Музея истории Дальнего Востока имени В.К Арсеньева Василием Азаревичем, создателем телеграм-канала Приморский Cry.
Ну, и конечно ответим на вопросы зрителей — их, кстати, можно оставлять заранее, в комментариях к этой записи. Но, конечно, можно и во время стрима оставлять их в чате!
И egor.sennikov">подписываемся на канал!
Слово и Дело
Егор Сенников в новом цикле делает первый шаг по улице Ильи Эренбурга. Первый этюд – о выходе за границы допустимого.
Вступив на путь оппозиционного активизма, нужно всегда иметь в виду, что эта дорога может довольно рано тебя привести к неприятным и морально сложным выборам. Этому не стоит удивляться, а нужно просто понимать, что у тебя впереди и обыски, и допросы, и аресты, ссылки, крытки, угрозы. Проблемы, одним словом. Путь авантюриста. Илья Эренбург на него вступил еще гимназистом.
Первая любовь настигла его в 16 лет.
Первая война — в 23 года.
А первая тюрьма — в 17 лет.
За месяц до ареста, в декабре 1907 года он написал передовую статью в подпольный журнал «Звено»; текст трескучий, громкий — и безликий. Такие манифесты талантливый человек может выдавать не приходя в сознание:
«Глубоко ненавистен нам тот строй, где рядом с роскошью и развратом царит непроглядная нище та, власть рубля и нагайки. Мы твердо убеждены в его неизбежном падении, в приходе светлого царства свободы, равенства, братства».
Эренбург состоял в подпольной большевистской организации учащихся; его друзья в ней — Бухарин, Сокольников-Бриллиант (оба, как известно, сделали после революции стремительную карьеру, а следом рухнули в небытие). Листовки, забастовки, агитация, рабочие. Спустя десятилетия Эренбург об этом будет вспоминать с теплотой, напуская тумана и романтики, но вообще нам несложно представить типаж такого активиста. Наглый малый, неврастеничный, мало чего знающий, но уверенный, что знает больше прочих, бесконечно убежденный в своей правоте.
Но разгуляево времен Первой русской революции уже выдыхается. Да и за организацией Охранное отделение следило с самого начала. В начале 1908 года ее громят, а Эренбург начинает свой путь по тюрьмам. Обвиняется он по 102-й статье — участие в сообществе, составившимся для насильственного посягательства на изменение в России образа правления. Можно было загреметь на каторгу на 8 лет, но Эренбурга отделался сравнительно легко: помотавшись по московским тюрьмам, он высылается в Полтаву (где тут же связывается с местными социал-демократами), а вскоре бежит из страны. Он едет в Париж, не имея малейшего представления о том, что будет дальше. Но он активист, а там — Партия; можно надеяться, что кривая куда-то выведет.
В этот момент жизнь его как-то раздваивается. Есть живой Эренбург, худой и невротичный человек, этакий пай-мальчик, мечтавший делать революцию. Он встречается с Лениным, с другими большевиками-эмигрантами, выступает с какими-то докладами, едет в Вену к Троцкому, помогает тому издавать «Правду»…
Но есть и другой Эренбург, если можно сказать — бумажный. Государство об Эренбурге не забыло, и пока реальный Илья то участвует в митингах в память о Парижской коммуне, то слушает выступления Луначарского, механизм государственного аппарата определяет его судьбу. Охранные отделения обмениваются письмами, прокурор из Москвы передает дело в окружной суд. Суд забирает залог, внесенный отцом, затем Эренбург из Парижа пишет в суд письмо, что не может прибыть в силу того, что болеет во Франции (суд не убежден в правоте — и правильно). В 1913 году родители подают прошение на имя императора с просьбой об амнистии сына — в ней им отказывают. Эренбург реальный и этот бюрократически-бумажный живут разными жизнями: в одной знакомства, поиски, искусство, а в другой — сухие строчки обвинительных заключений.
Ну и казалось бы, вся жизнь расписана: делай карьеру в этом мутном и гнилом мире оппозиционной эмиграции, пиши то, что от тебя ждут, следуй за вождем, избегай расколов, входи в ЦК, готовь проекты.
Но Эренбург очень быстро заскучал в этом унылом болоте — и совершает радикальный шаг, требующий отчаяния и наглости.
Он вытаскивает себя из этой колеи. Он находит новую истину. Теперь он верит в искусство.
Эренбург начинает писать стихи.
И до утра над Сеною недужной
Я думаю о счастье и о том,
Как жизнь прошла бесслезно и ненужно
В Париже непонятном и чужом.
#улица_эренбурга
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В эту субботу — встречаемся на стриме, чтобы поговорить об Охранном отделении, жандармах и борьбе со шпионами и политической оппозицией
Встречаемся в субботу в 20:00 по Мск. Как и обещал, гостем станет мой друг мой друг, научный сотрудник Музея истории Дальнего Востока имени В.К Арсеньева Василий Азаревич, создатель телеграм-канала Приморский Cry. С ним мы поговорим о том, чем было Охранное отделение в Российской империи, на примерах, фактах и исторических анекдотах обсудим, какими делами оно занималось, как следило за политической оппозиционной деятельностью, искало шпионов и выступало одной из опор монархии. А также немного поспорим о том, как и почему оно проиграло.
Ну, и конечно ответим на вопросы зрителей — их, кстати, можно оставлять заранее, в комментариях к этой записи. Но, конечно, можно и во время стрима оставлять их в чате!
И обязательно egor.sennikov">подписываемся на канал — ближайшая цель заключается в том, чтобы доползти до 300 подписчиков, до этого осталось совсем чуть-чуть.
Напоминаю, что сегодня встречаемся на стриме — на моем канале
Сегодня в 18:00 Мск вновь встречаемся на стриме. В этот раз мы отправляемся в африканские колонии Великобритании межвоенных времен, чтобы познакомиться со странным и порочным сообществом аристократов. Они загадочны, жестоки, склонны нарушать все правила приличия и живут во времена, когда империи осталось всего ничего. Что ведет их - и как устроена их жизнь.
И, конечно, потом отвечу на вопросы!
И всех egor.sennikov">прошу подписываться на канал — добрались до вехи в 300 подписчиков, но нужно двигаться дальше!
Дорогие друзья, нам исполняется 30 лет.
Эти годы были наполнены встречами, открытиями и множеством изданных книг, в каждой из которых — частица нашего сердца. Мы хотим провести этот день вместе с вами — нашими читателями, авторами, переводчиками, редакторами, коллегами и друзьями.
Приглашаем вас присоединиться к нашему общему празднику, который состоится 3 августа в баре Mishka.
В программе:
— разговоры с авторами и переводчиками
— гаражная распродажа книг (новинки и редкости тоже будут)
— однодневная выставка «Петербург в графике Татьяны Свириной»
— диджей-сет от Кати Пантелеевой
Участники публичной программы: Ирина Кравцова, Валерий Шубинский, Алексей Конаков, Никита Елисеев, Ольга Кушлина, Татьяна Никольская, Анастасия Захаревич, Дарья Синицына, Алла Смирнова, Полина Добренко, Александр Скидан, Наталия Пресс и другие.
Модератор: Максим Мамлыга
Подробную программу выступлений мы опубликуем немного позже. Следите за новостями!
3 августа
12:00 – 20:00 — публичная программа
20:00 – 22:00 — афтепати
Бар Mishka, Конногвардейский бульвар, 4
Вход свободный
Спасибо, что вы с нами!
Нам 30 — и всё только начинается.
⭐️Продолжаем раскрывать карты и объявляем вторую специальную программу 35-го фестиваля «Послание к человеку»: Промежуток: кинокультура Петербурга 1990-х
Как бы мы не стремились ухватить эпоху, сберечь ее артефакты, мы знаем про «Послание» 90-х очень мало. В юбилейный год, так или иначе оглядываясь назад, ставя главным императивом не только поиск новых значений, но сохранение старых, мы решили сделать программу, которая наглядно бы показала, в какой городской и кинематографической среде формировался и жил фестиваль.
«Промежуток: кинокультура Петербурга 1990-х» — это конспект реальности, складки, в которые мы смяли красочную поверхность из интонаций, образов и смыслов, возникших на стыке двух разных эпох. Это разновидность вспоминания и запоминания, пространство для еще не кодифицированных мыслей и чувств, суть попытки установить и уловить связь между прошлым и настоящим. В конце концов — это поиски утраченного времени. Которое в пространстве кинозалов должно вновь стать обретенным.
Куратор Егор Сенников рассказывает о программе в наших карточках. Никаких спойлеров, только намеченные пункты и очертания.
По карикатурам Крокодила интересно наблюдать за тем, как менялось изображение Троцкого с героического на комическое в течение 1920-х годов. Если в 1922-1923 годах он подается как героический руководитель Красной Армии и отец значительной части ее побед, то дальше он начинает изображаться как чудаковатый прожектер с некоторой придурью, затем, во время острой борьбы внутри партии, Троцкий становится уже откровенно комическим и недалеким персонажем, а затем и вовсе переводится в открытые враги.
Читать полностью…
Друзья, важное объявление — в эту субботу не будет стрима на моем-ютуб канале; вмешиваются личные обстоятельства. Но стримы я не забрасываю — ближайший будет на следующей неделе в субботу.
Приношу извинения и надеюсь на ваше понимание!
Пока что всем рекомендую посмотреть на вышедшие за последние время эфиры и egor.sennikov">подписаться на канал:
Увлекательный разговор с Василием Азаревичем об Охранном отделении в Российской империи.
Краткий рассказ об итальянских свинцовых годах и о масонах из ложи P2.
И история богатой аристократической семьи Торлония — и того, как ей годами удавалось хранить свое имя в тишине
Двое несхожих в год страшный и великий
Страшный год сводит в одном городе многих людей. Одни еще надеются, другие отчаялись. Одни сближаются, а другие — расходятся. thecenotaph/erenburg_i_bulgakov">В новом тексте из цикла «Улица Ильи Эренбурга» (полный текст доступен по ссылке) Егор Сенников следит за тем как людей увлекает течением времени из Москвы и Петербурга на юг, размышляет об общем и различном и схожем у Эренбурга и Булгакова и ищет «Великую беженку».
«Семь дней и семь ночей Москва металась…»
Пока в конце осени 1917 года Александр Блок в Петрограде вслушивается в музыку революции и призывает всех последовать его примеру (эти опыты его и погубят), Илья Эренбург, вернувшись в Москву из Крыма — молится.
Вот Твоя великая страна!
Захотела с тоски повеселиться,
Загуляла, упала, в грязи и лежит.
Говорят — «не жилица».
Как же нам жить?
<…>
Господи, прости!
Да восстанет золотое солнце,
Церкви белые, главы голубые,
Русь богомольная!
О России
Миром Господу помолимся.
Это стихотворение «Молитва о России», написанное Эренбургом в ноябре 1917 года. В Москву он ехал задержавшись в Крыму у Волошина; когда он отправлялся к нему, то в голове его еще витали мысли, что скоро бывший террорист Савинков назначит его куда-то на фронт комиссаром. Путь из Крыма уже и тогда, до Гражданской был страшен и тяжел: Эренбург вспоминает, что видел как в поезде избивали мелкого воришку, попавшегося на краже.
«Барышня, прижимая к груди буханку, истерически вопила, что теперь даже калеки обязаны идти на фронт. Солдат ее крыл матом, но она не унималась».
С каждым днём времена менялись, купола теряли золото. Москва встречала огнем: в городе шли бои. На улице треск пулеметы, выстрелы артиллерии, у Исторического музея лежат мертвые и раненые. Пьяный солдат стреляет в мирно идущих на работу людей и смеется: хотел буржуев попугать. Идешь на рынок, в переулке кого-то бьют ногами. На Пречистенке выстрелы, слышите? Говорят, что Родзянко создает новое правительство и будет бороться с большевиками, слышали? Страху натерпелся, на углу Тверской и Скобелевской — пулемёт! И в Страстном, ей Богу. Говорят, что верные Керенскому войска окружили Москву и дали большевикам 24 часа. Да не сутки, а только час! Слышали?...
«Я в Москве, нынче вторник
Вот дома, магазины, трамваи...»
Вечером, когда мы собираемся, спорим долго,
Потом сразу замолкаем, и хочется плакать,
Когда так неуверенно звучит голос:
«До свиданья! до завтра!»
Эренбург пишет свои стихотворные молитвы, сложно найти на кого еще уповать здесь кроме Бога. В большевистской Москве он проживет почти год; до июля 1918 года, когда выступили эсеры жизнь еще по инерции сохраняла черты прошлой — в эсеровских газетах печатались те, кто был не в восторге от большевиков (от того же Эренбурга и Алексея Толстого до Ивана Бунина и Осипа Мандельштама). Но после эсеровского мятежа всем этим газетам приходит конец и Эренбурга, как и многих других волна истории начинает уносить в Киев.
thecenotaph/erenburg_i_bulgakov">Вот об этом и поговорим.
Тэффи в своих жутких и смешных «Воспоминаниях» рассказывает о том, как ее из Петрограда уносило течением в Киев. В Петрограде люди голодают, по ночам едут грузовики — двигатели не выключают, чтобы заглушить выстрелы по арестованным. Кто-то исчезает в подвалах. Кто-то просто вдруг растворяется — будто и не было его никогда в Петербурге. Вокруг Тэффи крутится антрепренеры, предлагающие устроить гастроли в Киеве: где и жизнь идет почти по-старому, и тепло, и еда есть, и нет большевиков. Она пускается в это плавание по бурным волнам; рассказывая о нем она старается разукрасить его, сделать не таким страшным, но все равно ужасные образы остаются в памяти: собаки, отгрызающие у трупов руки; накокаиненная бывшая курсистка-большевичка, захватившая власть над каким-то городком и получающая чуть ли не сексуальное удовлетворение от расстрела тех, кто попадается ей в руки; какой-то комиссар, у которого на богатой шубе на спине большое отверстие, а вокруг него засохшая кровь. Нет, лучше об этом не думать!
thecenotaph/erenburg_i_bulgakov">Продолжение текста
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Пару дней назад диджеит в Рейкьявике. 60 лет в этом году.
Читать полностью…
О литературе, некрологах и о мерзком
Когда в апреле 1930 года застрелился Маяковский, то его смерть вызвала целую бурю эмоций. Не только у его близких, но и в обществе целом; похороны Маяковского стали по сути последней публичной несогласованной акцией на десятилетия вперед. Причем на эмоции пробивало людей как внутри Советского Союза, так и вне его — у эмигрантов; многие из литературно-творческой части эмигрантов имели возможность не просто читать стихи поэта, но и лицезреть его лично, так как в Париже и Берлине он бывал довольно часто.
И вот в эмигрантской прессе начинают писать некрологи. Что же пишут?
В берлинском «Руле», одном из ключевых эмигрантских изданий, поэт Юрий Офросимов сообщает: «Нехорошо пахло от всей жизни Маяковского, и внесет ли в нее оправдание трагический конец?»
Поэт Ходасевич в некролог выливает ведро помоев: Маяковский был кретином, он смотрел на женщин с дикой жадностью, он «практический и жадный дикарь», Маяковский — пошляк, сочинявший стихи на потребу улице, «его истинный пафос — пафос погрома», он советский буржуй, певец при хамах. «Лошадиною поступью прошел он по русской литературе — и ныне, сдается мне, стоит уже при конце своего пути. Пятнадцать лет — лошадиный век».
Конечно, были и другие голоса. Трогательный текст пишет лингвист и литературовед Роман Якобсон, анализируя стихи Маяковского и подводя итог его поэтического пути. Бывший князь и нынешний литературный критик Дмитрий Святополк-Мирский сравнивает Маяковского с Пушкиным и проводит параллели между смертями двух поэтов. В общем, не все слились в негодовании.
Но ярче всех с жесткой критикой покойного выступил театральный критик Андрей Левинсон (он, кстати, еще до эмиграции из России в 1918 году успел обрушиться с критикой на пьесу «Мистерия-Буфф» Маяковского). Во французском издании Les Nouvelles Littéraires он пишет гигантский текст под заголовком «Поэзия у Советов; самоубийство Маяковского». Раньше, кажется, на русский этот текст подробно не передавался, но это французское издание хорошо оцифровано, так что я его нашел. Если будет интересно, то выложу статью целиком.
Левинсон писал:
«Владимир Маяковский — стихоплёт-наёмник Советов, бард и бенефициар режима, которому он льстил с самой циничной беспечностью, — покончил с собой после ночи оргии. <…> Выстрелом себе в голову Маяковский использовал последний способ вернуть отнятую свободу, уклониться от строевой, в последний миг заявить о независимости. <…> Опубликованная записка-завещание пропитана каким-то бесовским юмором; перед нами разложение загнивающей души. Здесь нет исступлённой меланхолии Есенина; нарочитая грубость тона, сомнительные каламбуры, подобострастное „обращение к товарищу-правительству“, которому он тыкает, хлопоча за родных и за любовницу, — всё это производит тягостнейшее впечатление <…> Мы видим казнь поэта, изменившего призванию — его поражает творческая импотенция. Бунтарь-иконоборец рифмует рекламные „слоганы“ и агитплакаты».
В парижской творческой среде поднимается буря: Луи Арагон отправился к Левинсону домой и дал ему пощечину, жена Левинсона заявляет в полицию, сам критик отвечает в газете — а в газету, между прочим, валом идут письма о том, что статья Левинсона читателям пришлась не по нраву. Но Левинсон говорит, что он всегда пишет лишь правду.
Словом, балаган.
В издании публикуют коллективное письмо ряда иностранных писателей, которые протестуют против статьи Левинсона и требуют извинений за оскорбление умершего поэта. И что же происходит дальше? Ответом становится коллективное письмо русских писателей — от Гиппиус до Набокова, от Зданевича до Тэффи, от Зайцева до Берберовой. Они решают поддержать Левинсона и сообщают, что:
«Каковы бы ни были возможные нюансы в оценке поэтического таланта Маяковского, мы, русские писатели, лучше, чем иностранцы, знакомые с нынешним положением нашей литературы, утверждаем, что Маяковский никогда не был великим русским поэтом, а исключительно сочинителем официальных стихов, служащих коммунистической партии и правительству СССР».
Занавес.
Воистину — идут годы, а ничего не меняется.
Начали стрим!
Заходите и присоединяйтесь к беседе,
Сегодня — встречаемся на стриме, чтобы поговорить об Охранном отделении, жандармах и борьбе со шпионами и политической оппозицией
Встречаемся сегодня в 20:00 по Мск. Гостем станет мой друг мой друг, научный сотрудник Музея истории Дальнего Востока имени В.К Арсеньева Василий Азаревич, создатель телеграм-канала Приморский Cry. С ним мы поговорим о том, чем было Охранное отделение в Российской империи, на примерах, фактах и исторических анекдотах обсудим, какими делами оно занималось, как следило за политической оппозиционной деятельностью, искало шпионов и выступало одной из опор монархии. А также немного поспорим о том, как и почему оно проиграло.
Ну, и конечно ответим на вопросы зрителей — их, кстати, можно оставлять заранее, в комментариях к этой записи. Но, конечно, можно и во время стрима оставлять их в чате!
И обязательно egor.sennikov">подписываемся на канал — ближайшая цель заключается в том, чтобы доползти до 300 подписчиков, до этого осталось совсем чуть-чуть.
Улица Ильи Эренбурга
Мы отправляемся в новое путешествие по реке времени. Резидент Кенотафа Егор Сенников, объявляет о старте нового цикла текстов, которыми он надеется построить невидимый памятник человеку, который всей своей жизнью доказал, что выход из безвыходных ситуаций существует.
Берг, Бер, Бур… Эрендорф, Эрендорг, Эрен…
Эренбург.
Илья Григорьевич Эренбург.
Это был человек, который в своей жизни все время умудрялся ускользать от реальности. Он жил в эпоху катастроф, когда все, чему его учил XIX век, его книги, его идеалы — обращалось в прах. Он был на Марне и входил в Курск, после его освобождения. Его арестовывали, высылали, отказывали в визах, угрожали смертью. Он сомневался, метался от одной крайности к другой, то молился о России, то восхвалял режим, который ранее проклинал. В него стреляли, но ему удавалось уворачиваться от пуль. Его мало кто любил, он вечный маргинал: он был и евреем, и опасным русским, и всклокоченным большевиком. На него доносили друзья и коллеги. Он ставил свою подпись там, где не стоило. С ужасом смотрел на механизм войны, но с восторгом на машинерию человеческой повседневной борьбы.
Мир, в котором он родился, разнесло в щепки, он остался лишь в его памяти: мир, в котором не было виз. Московский извозчик гундит: «На овес прибавить-бы». Хамовники заносит снегом. По белому полотну ступает граф Толстой — не оставляя следов. Умышленный мир, Аркадия, в которую не вернуться — и из которой Эренбург был родом. Он все вынимал, будто луковицу, воспоминания детства: подпольную работу в Замоскворечье, гимназию, миссию России, стихи…
В начале своих мемуаров он говорит, что не оказался под колесами времени не потому, что был сильнее или прозорливее других, а просто потому что повезло — как будто вытащил счастливый билет в лотерею.
Допустим. Но это все равно ничего не объясняет.
Эренбург всем был не мил — и тем мне дорог. Мир трясло, то ли в предсмертной агонии, то ли в родовых муках, а он скакал с одной тонущей льдины на другую, но не шел ко дну. Он и Вечный Жид, и домашний еврей Сталина, и «пикассирующая» интеллигенция, и собутыльник великих. Он плачет перед фресками в итальянском монастыре, и выступает с речью на всемирном конгрессе сторонников мира. Эренбург — беглый оппозиционный активист, который отправляется в эмиграцию с билетом в один конец. Эренбург — опора режима. Эренбург — на фронте и в тылу, он летит на реактивном самолете в Нью-Йорк и тащится на дрожках в полтавскую ссылку, голодает в Крыму и плывет в Тбилиси с контрабандистами. Эренбург смотрит в окно на Париж, по которому маршируют немцы; он гладит собаку на своей подмосковной даче.
Можно представить, что защитником в этой лотерее времени был огромный талант — но эпоха была такая, что иногда дарование становилось главным обвинением против человека. Так что и это ничего не объясняет.
Мне хочется построить кенотаф для Эренбурга, знак на том месте, где нет мертвого тела, но есть надобность в сохранении. Он всем дает пример как жить и творить в поле такого напряга, где любое устройство сгорает на раз. Обломок эпохи спокойствия, где больших войн в Европе не велось десятилетиями, он, позврослев, только и видел, что разные войны — и даже его самый известный сборник статей так и называется: Война.
А его первый роман, написанный меньше чем за месяц в Бельгии, когда Эренбург смутно представлял, что с ним произойдет дальше — вышлют или арестуют — повествует о Хулио Хуренито, об Учителе в страшную, но смешную эпоху, где яростные споры в кофейне об искусстве резко сменяются образом стекающих по стене вышибленных мозгов дезертира. Где политические эмигранты мечтают о карьере министра, а над примитивными способами уничтожения людей нависают страшными тенями образы ядерного гриба и Освенцима.
Пламенный и жестокий, пропагандист и тонкий стилист, авантюрист, приспособленец и борец; все это в нем жило, переливалось, соседствовало — и иногда взрывалось.
В отзвуках этих взрывов мы и попытаемся разобраться.
Дамы и господа, мы вступаем на улицу Ильи Эренбурга!
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
А также рекомендую всем прочитать статью Станислава Кувалдина о том, как советское кино добиралось до иностранных зрителей в 1950-е годы. Кто смотрел "Падение Берлина" в Нью-Йорке? И сколько американцев посмотрело в 1950 году "Кубанских казаков" на большом экране?
В докладе объясняется и схема проката советских фильмов в США — им с 1941 года занималась фирма Artkino Pictures, созданная «по предложению советских работников» Николасом Наполи, который характеризуется как «прогрессивный человек, принимающий участие в деятельности прогрессивных организаций». Artkino Pictures была фактической преемницей корпорации «Амкино», работавшей с 1926 по 1939 год по тому же адресу в Нью-Йорке (в корреспонденции советских чиновников в середине 1940-х фирма по привычке фигурирует под своим старым названием).Читать полностью…