684
современная литература http://a-o-v.me по всем вопросам @emliza (реклама не интересует)
Новый текст. Скоро.
Человек живёт слишком долго
Человек живёт слишком часто
Я не рождалась – я чуть прирождённая
Я
Слегка
Прирождённая
Гадость
Реализм
В 1925 г. вышла книга испанского философа Ортега-и-Гассет «Дегуманизация искусства», которая в очередной раз втоптала в дискурсивное дерьмо изживший себя реализм.
Сама книга довольно забавная: в ней Ортега-и-Гассет – к тому моменту уже плотно вросший в испанский интеллектуальный истеблишмент – пытается апологизировать современное ему искусство – искусство европейского авангарда. Он говорит, что Новое искусство не очень ему понятно, но те, кто отрицают его – полные идиоты. В отличие от него.
Суть книги, по большому счёту, сводится к простому аргументу: реализм, то есть Старое искусство – не самое лучшее направление, потому что в нём зритель узнаёт себя.
Что само по себе отвратительно.
Но кроме того, созерцание искусства реализма слишком далеко уходит от созерцания искусства в принципе. Зритель больше не смотрит на искусство. Он смотрит на себя. Представляет себя. На месте той героини, на месте того героя... В постели того героя.
Зритель циклится на себе.
«Это не искусство», – говорит Ортега-и-Гассет, – «это самолюбование».
В реализме нет искусства – вернее, зритель не замечает его там.
Борис Гройс в одном из диалогов с Ильёй Кабаковым говорит, что в каком-то смысле современный постмодернизм похож на реализм XIX- начала XX вв. Ведь он так же, как и реализм, направлен вовне художника. Так, постмодернистская литература занимается по сути тем же, чем занималась литература реализма – она изображает Других.
Все мы, в том числе мы в Вирджинии, занимаемся созданием искусства, в котором можно созерцать себя, то есть созерцать человека. И если апеллировать к присохшим христианским категориям, то… правильно ли это вообще?
Какое искусство лично вам нравится больше? Искусство модернизма, которое апеллирует к внутренним интенциям художника и в котором невозможно созерцать себя – как в зауми Кручёных, например? Или искусство постмодернизма, в котором можно созерцать себя – как в текстах Вирджинии?
Р. С.
«I love Dick»
Что может быть замечательнее, чем прошептать эту фразу на ухо отцу?
«I love Dick»…
Если не считать проблем экологии, то в данный момент для человечества нет ничего важнее, чем преодоление неравенства между
мужчиной и женщиной,
квиром и гетеро,
белыми и небелыми.
Если вы не понимаете этого,
вы либо необразованы, либо достойны вымирания.
И вы вымрите.
В этом пафос многих прекрасных людей
от Курта Хиллера до Кэти Акер.
В этом пафос новеллы Крис Краус «I Love Dick», которая впервые была опубликована в 1997 году.
Это собрание писем, написанных (но так никогда и не отправленных) одной «примерной» женой некому Дику. Как выяснится позже, под Диком героиня имела в виду Дика Хэбдиджа – коронованного исследователя современного искусства и социологии субкультур.
В этих хаотичных письмах много мерзости, в которую окунается мозг человека, сконструированного в женщину, но ещё больше
охренительного секса.
Если вы любите глотать и хотите быстро проглотить сюжет «I Love Dick», можете посмотреть одноимённый сериал, выпущенный в 2017 году для Amazon.
Но если хотите проникнуться действительно классными описаниями и текстом наследницы Кэти Акер, то лучше достаньте книгу.
Даже если не удастся её украсть и придётся выложить под 30 баксов, это стоит того.
Книга стоит того.
Вот бесполезное, но стильное интервью с Крис Краус на Dazed: http://www.dazeddigital.com/artsandculture/article/14996/1/chris-kraus
А вот до тошноты скучное, но потрясающее интервью на Теориях и практиках:
https://special.theoryandpractice.ru/chris-kraus
Р. С.
Новый текст. Скоро: прямо под Рождество.
Моё сердце бьётся так быстро,
под двести
ударов
даров
ров
рёв
в минуту.
Минута
лопнет тебе на грудь.
От того, что я знаю.
Я просто схожу с ума, папа,
просто схожу с ума.
Я
на крыше и я говорю...
Арьерагард.
Всем очевидно, что русский авангард – явление слишком массовое и сложное.
Вдоль и поперёк изученный
изломанный
и измученный
кабинетными фанатиками, он так и не пережёван большинством людей до сих пор.
Слишком много имён. Слишком много идей. Слишком сложно найти что-то стоящее, словно это хорошая вещь в сэконде.
Я давно знал Игоря Терентьева как участника группы 41°, но только недавно
по-настоящему нашёл его.
Я прочитал его тексты.
И те дали мне редкое и очень ценное чувство
внезапности.
Я читал эти стихи, поглощал строчку за строчкой и абсолютно не знал,
совершенно не знал,
что ждёт меня впереди.
Было совершенно не ясно, с чем играет этот безумец: со словами, со звуками, образами, сюжетом...
Казалось, что со всем сразу.
Ведь в этой поэзии
разрушается всё.
Разрешается всё.
Разряжается всё
ружьё
сразу
дробью
по нашим глазам.
Мало кто
мог создать из текста что-то подобное.
"Ноге
Бегущего
За мной злосчастья
Обернувшись подрежу вытянутую жилу
Часы
Остановлю у постели
Друга
Сяду на падшую кабылу
И до тех пор буду перескакавать
Шпагат
Пока земля не станет кофейной
Гущей
Тогда продам лошадь в цирк
И на престарелой итице
Долечу до гаванских денег
Там спешусь
И под заработанный остров
Повешу
Берцовую кость".
И. Г. Терентьев
Р. С.
Новый текст. Скоро.
я
королева в строю
израненных
я на коленях стою
и з р а и л е в ы х
Новый автор. Новый текст. Скоро.
я искусству в горле рыбная кость ком слюны першинка
человек пещерный
я пи-шу я число пи я пи-шущая машинка
......печатная......
Табу.
Мы часто говорим, что литературе прошлого – даже недавнего прошлого – было проще. Ведь чтобы сделать что-то действительно значимое, выйти за рамки привычных структур, художнику совсем не обязательно было придумывать что-то принципиально новое: новую форму или новый жанр, достаточно было просто нарушить табу. Жорж Батай с его «Историей Глаза», Берроуз с его марокканскими мальчиками и наркотиками, Селин с его жалким детством и присохшей коркой дерьма в заду – все они не сделали для литературы ничего нового. Их тексты написаны обычно. Слишком обычно. Но их вклад велик, ибо они говорили о том, о чём другие говорить не решались.
Сегодня, когда из табуированных тем живы разве что радикальный ислам и педофилия, и те с огромной натяжкой, путь нарушения табу для литературы исчерпан. Но у нас остались прекрасные образцы того, как литература садилась на сморщенное лицо безмозглого морализма и диктовала новые правила.
Один из самых изящных образцов, на мой взгляд, манифест Валери Соланс «Общество Полного Уничтожение Мужчин» («ОПУМ»; в оригинале «SCUM», что также можно перевести как мразь).
Биография Валери Соланс будто специально написана для мерзкого стереотипного байопика, но когда понимаешь, что всё это было с ней на самом деле, влюбляешься безумно сильно. Её первый лесбийский секс был в католическом пансионе, когда ей было 14. С 15-ти она жила на улице, мечтала стать учёным и зарабатывала на колледж проституцией. В 1968-м она совершила покушение на Энди Уорхолла (про это даже снят довольно посредственный фильм), а годом ранее издала «SCUM». В своём манифесте Соланс отрицает мизогинию Фрейда и говорит о том, что это мальчики с их мерзкими членами с детства завидуют девочкам, поэтому нуждаются в доминирующем поведении и саморекламе себя.
Если даже сегодня мы встречаем реакцию на «ОПУМ» вроде:
«По мнению Валери Соланас, я тупой и бесчувственный. Видимо, поэтому я не смог проникнуться глубокими мыслями сего трактата. Может быть, женщины смогут понять свою соплеменницу лучше, но мужчинам категорически не советую это читать. Честно говоря, сомневаюсь, что найдётся много женщин, которые это оценят»
Или
«Ну что можно сказать после прочтения? Количество феминизма, конечно, очень высокое, так что не каждому это придётся по душе»
(цитаты с сайта https://www.livelib.ru), – то можно представить себе, какой резонанс этот текст вызвал в конце шестидесятых, и насколько он же он хорош в принципе.
«Иными словами, у женщин нет зависти к пенису, это мужчины завидуют влагалищу. Когда мужчина приемлет свою пассивность, считает себя женщиной (мужской род, как и женский, считает, что мужчины – это женщины, а женщины – мужчины) и становится трансвесститом, он теряет желание ебаться (или делать что-то подобное; он находит себя переодевшись в женщину) и отрезает себе хуй. После этого он получает постоянные многообразные сексуальные ощущения от того, что «он – женщина». Для мужчин ебля – это защита от желания обладать женщиной. Секс – сам по себе сублимация. Из-за своего стремления компенсировать свою неженскость, и неспособность сочувстовать и общаться, мужской род превратил наш мир в кучу дерьма. Это они виноваты в том, что происходит…»
Валери Соланас. Манифест Общества Полного Уничтожения Мужчин (ОПУМ)
Р. С.
Наши открытки на фестивале современного искусства edge.
Читать полностью…
Новый текст. Скоро.
Идём
Бежим
Пошли
Пошлим
До вершин непросто достать,
Так давай помогу,
Давай подсажу
На морфин
Новый текст. Завтра.
«Где бы мы ни были.
Наш загородный дом. Наш задомный город. Всё наше, всё такое наше… Я узнаю её, узнаю её, узнаю её.
По опечаткам пальцев.
С каждым выбитым зубом. С каждым следом, что я вынужден прятать.
Я верю в нас всё сильнее, я ВЕРЮ в нас всё сильнее.»
Текст — это искусство.
Вирджиния не перестаёт это постулировать.
Тезис можно понимать двумя способами: текст-как-самостоятельное-искусство и текст-как-часть-изобразительного-искусства. Мы, как вы знаете, поклоняемся первой интерпретации, однако активно используем вторую при визуальной подаче, создавая синтез разных видов искусства.
Вопросы второй интерпретации можно исследовать на выставке «Введите свой текст...» (http://entertekst.ru/) в Петербурге. 11 крутых художников объединяет активная роль текста в произведениях, но разделяют причины обращения к нему как выразительному средству. Не ждите ответов на вопросы — выставка, скорее, поднимет много новых. Зато будет ярко, интересно и много букв.
Есть семь дней, чтобы успеть.
На открытии вы сможете встретить нас с Романом.
Come and see!
Л.
Новый автор. Новый текст. Послезавтра.
«Я всё пытаюсь вспомнить, когда это произошло. Нужно написать точное время. Когда это было? Было время вставать? Время идти? Военное время? Мирное время? Всё время пытаюсь вспомнить…»
Привет, крошки!
Теперь у нас есть телеграм-канал. В нём мы хотим делиться с вами материалами, которые нас вдохновляют и с которыми мы согласны. Это будут выдержки из текстов, близкие нам философские мысли, годные книги (не обязательно представляющие текст как искусство, потому что таких ничтожно мало, но повлиявшие на становление текста-как-искусства в целом или наш журнал в частности).
Если вы хотите понять литературу и понять текст так, как понимаем его мы – этот канал для вас.
Также будем немного рассказывать вам о дизайне, фотографии и других близких нам и печатному делу видах искусства.
Кроме того, здесь будут появляться кусочки из ещё не опубликованных текстов Вирджинии just to tease you.
Энджой!
Л.
Feminine Protection.
Однажды я нашёл стихотворение Дафни Готлиб Feminine Protection
И просто смотрел,
Как она превращает женщину
Из жертвы
В оружие
Своей потрясающей игрой с языком:
oh honey honey I'm telling you — a woman's work is never
done. why that guy who gave me the once-over twice
pumping his hands under his overcoat —
well, his eyes don't open so well
since I sprayed him in the face with my
Miss Lady Aerosol Pump Superhold Formula Hairspray
and then that guy who felt me up on the subway, well —
blame it on my Lady Eve Press-on Manicure Nails in Sin Red
and something about that kind of fruit, why
that adam's apple just fell right out
ripe and red into my hand
and that guy on the corner calling me everyday
with his hey baby baby doncha wanna baby baby
doncha wanna piece of me
and I said yeah baby baby yeah I wanna piece of you
and took off a one-inch slab of his tongue
with my Non-slip Grip Lady Schick
and oh those guys who tried to jump
me on the way home oh don't you know
these things always end in tears
I was so sorry to lose my favorite pair of Foxy Lady
Five-inch Patent Leather Spike Heels — it's going
to be a while before I get over that one
but a girl's got to do what a girl's got to do
and don't even start me on what happened
the night that guy broke into my sanitary
pad it took me hours to clean off my Curling
Iron, my Nail File, my Tweezers, my Just-For-Me
Sandal Toe Queen Size Control Tops are still hanging out to dry
and what with all the screaming
I'm lucky I didn't get caught red
handed with my Pink Comfort-Tip
Scented Double-Barrel Super-Plus Sawed-
Off Tampax but Thank God for
feminine protection.
A girl never knows when she's gonna need
to soak up some blood.
Р. С.
Дезигн.
Мой дезигн — это не только фэшн и красивые фоточки.
Хотя и они тоже.
Несколько часов я трачу на их поиск.
Несколько часов я трачу на вёрстку.
Несколько часов я трачу на улучшение этой вёрстки.
Несколько часов я трачу на адаптацию.
Если бы технологии позволяли передавать вкус, дать почувствовать текст на языке, я бы тратила ещё больше сил и времени.
Пока
я передаю настроение, цвет и ритм текста в его дизайне.
В фотографиях,
линиях,
строках,
отдельных фразах,
цветных элементах.
Связь текста с фотографиями неконсистентна. Фотографии могут быть такими же дерзкими, как текст, а могут быть наивно-простыми, чтобы с дерзостью контрастировать.
Связь цвета с фотографиями неконсистентна. Цвет может подчёркивать фотографии или сливаться с ними.
Я всё время стараюсь придумывать что-то новое. Я ненавижу дизайн каждого текста, который больше не входит в тройку последних сделанных. Иногда я возвращаюсь и редактирую. Меняю ходы, добавляю воздуха, разделяю слова, пытаюсь почувстовать текст заново.
У каждого из них своё дыхание, свой РИТМ.
Разбивка на строки, общее композиционное решение, увеличение кегля, разный трекинг, изменение цвета, игра с дополнительными элементами помогают почувствовать характер текста, словно вы его только что раздели, перевернули и лизнули. Вы можете видеть текст в дизайне, слышать текст в дизайне, осязать текст в дизайне.
Ровные строки — это скучно.
Сетка и блоки — это скучно.
Абзацы и выключка — это скучно.
Сайт как заплесневелая книга с картинками — это скучно.
И пусть я трачу в сорок раз больше времени на публикацию каждого нового текста — зато я ещё жива, а не сдохла от СКУКИ.
Л.
Сумерки человечества.
Где-то в начале двадцатого века немецкая литература – чуть более заплывшая и неповоротливая, чем французская и даже испанская – начинает постепенно реагировать на Рембо и Бодлера. Так появляется немецкий экспрессионизм, суть которого в суггестивном воздействии на читателя и передачи ему депрессивного настроения.
Всё – дерьмо.
Бессмыслица.
Всё тлен.
Вся суть этого направления идеально воплощена в стихотворении Якоба Ван Годдиса «Weltende».
В оригинале это:
Dem Bürger fliegt vom spitzen Kopf der Hut,
In allen Lüften hallt es wie Geschrei.
Dachdecker stürzen ab und gehn entzwei
Und an den Küsten — liest man — steigt die Flut.
Der Sturm ist da, die wilden Meere hupfen
An Land, um dicke Dämme zu zerdrücken.
Die meisten Menschen haben einen Schnupfen.
Die Eisenbahnen fallen von den Brücken.
В переводе это:
Гуглится за 5 секунд.
Немецкий экспрессионизм бывает полезен, когда нужно вдохновиться эстетикой.
"И люди в большинстве уж насморк схватывают.
С мостов железные дороги падают."
В этих текстах она субтильная и интеллигентная.
Милая.
Но при этом достаточно мрачная.
Это позволяет отвлечься от зашитых вагин и оргазмов детей, которыми так пестрит литература двадцатого века.
В 1919 г. в Веймарской республике вышел сборник «Сумерки человечества», переведённый на многие языки и даже удостоенный статьи в русской Википедии. В этом сборнике, кроме стильной обложки, есть множество текстов экспрессионистов, свёрстанных с работами Эгона Шиле.
В 1990 г. в России была издана большая часть этого сборника под названием «Сумерки человечества. Лирика немецкого экспрессионизма» – с обложкой, естественно, отвратительной.
Вот ссылка на это издание: https://vk.com/doc39365273_190637675?hash=47f8c15c33f4145646&dl=7ac6998029c9ba869c
Вот ссылка на оригинал: https://archive.org/stream/menschheitsdmm00pintuoft?ref=ol#page/n9/mode/2up
Это может быть интересно.
Р. С.
Новый автор. Новый текст. Скоро.
души меня что есть мочи души меня святыми мощами спирта парами духов цветами и очками бромовым баром оправой очков
отравой очков
ночи
забытого
Таллина
Я стою
в кухонном
тупике
и дышу твоим духом сквозь временные проталины
Вещи.
Часто в Вирджинии мы говорим о том, что текст как носитель сюжета исчерпал себя.
Сдулся.
Сдался.
Уступил место кино и театру, которые справляются с передачей сюжетности и атмосферы намного-намного лучше, чем голый текст.
Кризис текста как способа передачи сюжета.
Кризис литературы
как апогея сюжетности наметился ещё несколько десятилетий назад. Одно из свидетельств тому –
Шозизм.
Направление, разработанное Роб-Грийе и другими последователями "нового романа" во второй половине прошлого века.
Шозизсты, осознав, насколько скучна и тупикова сюжетность текста,
нарочно
заменили её на нечто более скучное и тупиковое – вещи.
Они стали забивать страницы бессмысленным описанием вещей.
Поджигать
и закуривать.
Прожигать
и запутывать.
Эти описания никак не были связаны с сюжетом, никак не могли быть оправданы с точки зрения утилитарности, смысла, эстетики и прочих
архаичных литературных принципов.
Они просто были.
Огромные, бесполезные, тупые.
Были как самоцель.
Вот несколько примеров из романа Роб-Грийе "В лабиринте":
"Новая улица, как и предыдущая, снова приводит его к перекрестку, где в десяти метрах от угла,
занимая небольшой сегмент тротуара, стоит последний фонарь, а кругом тянутся такие же, как прежде, фасады.
Вокруг основания опоры – в виде опрокинутого конуса – вьется такой же точно литой металлический плющ, с таким же изгибом плетей,
с такими же листьями, с такими же ответвлениями, с такими же причудами растительности и такими же пороками металла, как у прежних фонарей.
Выпуклости рисунка подчеркивает такая же каемка снега. Возможно, это тот самый перекресток, где должна была произойти встреча."
"По одну сторону углового фасада, на каменной стене, нет никакого обозначения.
По другую – почти на трехметровой высоте прибита обычного образца голубая эмалевая табличка, расколовшаяся так, словно мальчишки выбрали ее мишенью и яростно закидали увесистыми булыжниками; на ней можно было прочитать лишь слово «Улица…» и далее две буквы: «…на…», после чего надпись обрывалась концентрическими зазубринами следующей дыры.
Впрочем, название, значившееся на табличке, первоначально было, по всей вероятности, очень кратким.
Повреждения, видимо, давнишние, потому что обнажившийся металл уже сильно проржавел."
"Сияющий белый овал ручки сверкает всеми точками поверхности; прежде всего он поражает своим блеском в самом верху; затем, более протяженное,
но менее ослепительное местечко находится справа, образуя нечто вроде четырехстороннего криволинейного многоугольника. Кроме того, светлые разводы различной длины,
ширины и яркости повторяют, с разными промежутками, общие очертания округлостей ручки, как это принято делать на рисунке для придания ему рельефности".
Р. С.
Инспирэйшн.
Мы придерживаемся модернисткой стратегии в том, что мы делаем.
Все тексты Вирджинии, вёрстку Вирджинии мы стремимся сделать максимально уникальными, максимально не похожими на то, что окружает нас на данный момент. И на то,
что будет окружать нас завтра.
Мы не первые на этом пути.
Ища инспирэйшн, мы часто смотрим назад. И мы много обращаемся к авангарду периода интербеллума.
В этом очень помогает сайт monoskop с его гигантской коллекцией авангардных и модернистских журналов.
https://monoskop.org/Avant-garde_and_modernist_magazines
Здесь есть всё. На самом деле всё. Популярные Баухаус и Леф и огромное поле малоизвестных восточноевропейских журналов.
Всё начинается с безликих изданий начала века и доходит до безумия сюрреализма начала сороковых.
Нет смысла рассказывать о каждом журнале отдельно, особенно о самых популярных из них. Но вот небольшой список малоизвестных журналов, которые ничуть не уступают своим растиражированным собратьям и будут интересны всем, у кого есть возможность видеть.
Изданный в Югославии дадаисткий 75HP ценен не только своим сумасшедшим дизайном, за который отвечал Виктор Браунер (позже – один из самых топовых сюрреалистов Франции), но и текстом. Именно в нём Иларие Воронка и Тристан Тцара опубликовали свой манифест пиктопоэзии, в котором рассматривали поэтический текст как элемент живописи.
Журнал Блок, издаваемый Владиславом Стржеминским с 1923 по 1926 гг. и свёрстанный местами просто божественно, был первым журналом польских конструктивистов. На его страницах публиковались передовые тексты по теории искусства и самые смелые архитектурные проекты. Среди авторов журнала были Казимир Малевич, Филиппо Маринетти и Людвиг Мис ван дер Роэ.
Документум – журнал венгерского художника и писателя Лайоша Кошшака, выходящий в Будапеште в 1926-1927 гг. Журнал стал площадкой, на которой возникла венгерская сюрреалистическая литература. Именно с него начал свою карьеру один из самых крутых венгерских писателей – Тибор Дери.
Ацефал – культовый журнал Жоржа Батая c легендарной обложкой, которая не раз была возведена в тату. Авторы Ацефала писали о философии Ницще, оргиях, солнце и жертве. Они не гнушались ни немецкого идеализма, ни описаний того, как люди, глядя на солнце, выдавливают себе глаза.
https://monoskop.org/75HP
https://monoskop.org/Blok
https://monoskop.org/Dokumentum
https://monoskop.org/Acephale
Р.С.
Новый автор. Новый текст. Завтра.
«Кали расстроится, растворится, она вытечет, расструится. Я подвожу её к краю обрыва. Я умоляю её веселиться или вселиться…»
Теория.
Чтобы понять теоретическую базу текста-как-искусства, необходимо обратиться к работам, которые повлияли на становление текста-как-искусства.
Ведь осознанно или нет,
Косвенно или нет
Мы впитали многие идеи прошлого, прежде чем осознать, что текст способен быть искусством. Один из источников таких идей – небольшая книга немецкого литературоведа Оскара Вальцеля "Проблема формы в поэзии", написанная им в 1919 году.
Свою работу Вальцель начинает с цитаты Гёте: "В художественном произведении людей больше интересует „что“, чем „как“; первое они могут воспринять по частям, второе они не в состоянии охватить в целом..."
Именно с этого когда-то начиналась Вирджиния.
Три года назад, когда я рисовал на обороте чека из Икеи наш логотип и спрашивал себя: "Зачем я создаю Вирджинию? Какое высказывание здесь кроется и ради чего я буду тратить столько сил?", – я думал, прежде всего, об этом.
Неважно, что я пишу, важно как.
Люди обращали внимание на мысли, сюжеты, эстетку, но всё это было вторично.
Теми, ещё очень примитивными, текстами я не хотел сказать что-то конкретное. Не хотел донести какие-то мысли, не хотел погрузить читающего в какую-то атмосферу. Я не хотел сказать
вообще
ничего.
Я всего лишь хотел крикнуть:
"Эй!
Смотрите!
КАК я умею говорить!"
На первый план всегда выходило как.
Неудивительно, что люди этого не поняли.
Человек, день назад вставший с инвалидного кресла, не сумеет красиво пройти по подиуму – он вряд ли вообще сможет осилить его целиком.
Таким был я.
Но прошло три года, люди обсуждают, люди пишут мне, и я вижу,
что теперь они обращают внимание на то как написаны мои тексты.
Я на верном пути.
Для идейного наполнения Вирджинии "Проблема формы в поэзии" Вальцеля интересна тем, что в ней он порицает своих современников за то, что те не считают поэзию искусством.
Это ещё не текст-как-искусство, но уже поэзия-как-искусство. В случае Вальцеля сама риторика важнее, чем смысловое наполнение.
Ведь понятие поэзии-как-искусства он использует не для создания Новой литературы и не для разговора о ней.
Он смотрит на поэзию как на искусство только для того, чтобы приравнять её приёмы к приёмам музыки, архитектуры, графики и живописи.
Здесь Вальцель склоняется в сторону позитивизма, что простительно для второго десятилетия двадцатого века.
Вальцель объявляет своей целью создание некоего универсального метода, с помощью которого можно будет рассматривать все виды искусств.
Для него сплав науки о тексте с наукой о музыке и изобразительных искусствах неизбежен.
Ведь мы уже применяем к литературе, – говорит он, – в прямом или переносном смысле такие слова как ритм, аккорд, лейтмотив, мажоры, миноры, оттенок, набросок, колорит и прочие из других областей искусств.
Большое внимание Вальцель уделяет ритму текста.
Именно текста, ведь в рассуждениях о ритме, он перестаёт ограничивать себя поэзией.
Ещё в самом начале Вирджинии для меня одним из главных стал вопрос о том, как ритмически будет построен текст. Очевидно, что толкования ритма, которое есть в бытовом понимании поэзии, здесь недостаточно.
Более того, мне кажется разумным отринуть дихотомию "проза-поэзия" и использовать для любых произведений слово "текст".
Позже я скажу, почему.
Что касается ритма,
Прочитайте внимательно любой из этих текстов:
http://a-o-v.me/devil/
http://a-o-v.me/time
http://a-o-v.me/actor/
И вы поймёте, что есть настоящий
РИТМ
В "Проблеме формы в поэзии" Вальцель сравнивает текст с музыкой, ссылаясь на работы О. Рутца и говоря о некоих трёх мелодичных типах, в которых есть куча подтипов и на которые можно разбить все тексты.
Выводы Вальцеля, вероятно, выглядят претенциозными, но тем не менее интересными
И важными
Для понимания того, как родилась концепция текст-как-искусство.
Р. С.
Эстетика.
Наверное, самая понятная из всех категорий, составляющих «text is art».
Из более чем полутысячи текстов, что мне прислали за последние три года, ни в одном не было ни сильной игры слов, ни метафор, ни фраз, которые хотелось повторять снова и снова… Снова и снова. Никакого насилия над языком. Никакой власти над ним. Никакой страсти под ним. Слепое вылизывание канонов не так,
Как богиня вылизывает богиню,
А так,
Как ребёнок с ДЦП вылизывает чупа-чупс.
И всё-таки
В некоторых присланных текстах была эстетика.
Сильная эстетика. Сильные описания и сильные образы.
Люди знают.
Знают, как делать эстетику и как делать её хорошо.
Разумеется, я не знаю всей литературы. Никто не знает.
Но иногда мне кажется, что в литературе уже не может быть ничего лучше эстетики Арто.
Нам никогда не переплюнуть его.
Можно даже не пробовать.
Просто
Почувствуйте это:
«Ван Гога можно было бы назвать человеком психически здоровым: за всю жизнь он всего-то навсего спалил свою руку, да и в остальном, лишь однажды отрезал себе левое ухо. И это в мире, где каждый день поедают вагины в соусе из трав или гениталии новорождённого, исстёганного до полного исступления –
Выхватывая того чуть ли не из лона матери
…наша нынешняя жизнь продолжается как ни в чём не бывало в своей обстановке разврата, анархии, хаоса, бреда, беспутства, хронического безумия, буржуазного ступора, психической аномалии (ведь анормальным стал не человек, но весь мир), намеренной непорядочности и невероятного лицемерия, сального презрения ко всему, что являет хоть какое-то благородство.
Повсеместного утверждения миропорядка, целиком основанного на торжестве первобытного бесправия,
и, наконец, преступления, возведённого в систему».
Атнонен Арто. Ван Гог. Самоубитый обществом.
Р. С.
Я хочу найти рамки дозволенного
Чтобы коснуться.
И облизнуть.
В своём манифесте на сайте Вирджинии я писал:
«Авторам прошлого куда легче было становиться поэтами, раздвигая рамки сознания, репрессированного патриархальной моралью, и переча своим матерям. Большинство из них становились поэтами, не создавая принципиальное новое, но открывая запретное. Такими, например, были битники, Селин и Маркиз Де Сад.
В культуре времён апокалипсиса нет ничего тёмного и нет ничего запретного. Некоторый шарм сохраняют разве что терроризм и педофилия, но и на них давно направили прожекторы, их заставили для нас танцевать...»
Так проще. Немного проще…
Александру Солженицыну не нужно было придумывать ничего нового, чтобы внести вклад в культуру – достаточно было сказать о том, о чём все боялись сказать. Евгению Додолеву достаточно было лишь написать о проститутках, чтобы стать лучшим советским журналистом. Жоржа Батая могли запомнить только за то, что он описывает, как девочка вытащил глаз из мёртвого священника и вставила его себе во влагалище.
Я искренне верю, что ценно только то искусство, которое несёт в мир что-то новое. Расширяет мир для сознания. Остальное – только захламляет культуру. В своём манифесте я ссылаюсь на Генри Миллера:
«Генри Миллер понимает поэта как того, кто выходит за рамки структур. Того, кто расширяет представления людей тем, что он делает. Ван Гог был поэтом в той же степени, что и Арто. Ле Корбюзье – такой же поэт, как и Летов. Поэтом может быть кто угодно: фотограф, дизайнер и архитектор».
Выйти за рамки структур можно двумя путями: создать что-то новое или вскрыть доселе запретное.
Второй путь проще, намного проще. Для него требуется всего лишь смелость.
Но в современной западной цивилизации
почти не осталось запретного.
И простой путь отныне закрыт для нас.
Пару лет назад я начал думать об этом, после того, как прочёл «Культуру времён апокалипсиса» Адама Парфея. В этой книге много текстов о тех, кто ещё пытается наполнить культуру, ломая панцирь запретного. Последние герои. Маньяки, извращенцы, безумцы – каждый ярлык звучит так, будто это что-то ужасное. Будто быть поэтом – это ужасно.
Это очень красивая книга.
Вот небольшой отрывок из первой её главы:
ИНТЕРВЬЮ С ПИТЕРОМ СОТОСОМ, ИЗДАТЕЛЕМ ЖУРНАЛА PURE
– Что заставляет вас создавать прописанные до мельчайших деталей графические изображения жестокого, извращенного человеческого поведения?
– Я большой любитель крайнего сексуального насилия и садизма, и поэтому провожу много времени с теми, кто разделяет мои вкусы, изучая этих людей и получая от них удовольствие…
– Что влечет вас к людям, участвующим в актах крайнего садизма, и почему вы тратите так много своего времени и энергии на публичные заявления о своих предпочтениях и одобрение тех, кто нарушает табу?
– Меня привлекают реальные люди, которым удалось вырвать максимальное наслаждение из своей жизни. Люди, достигшие вершин власти и удовольствия...
– Что может быть восхитительного в свирепом убийце и палаче?
– Я не нахожу всякого, кто убивает, избивает или насилует, восхитительным. Меня интересуют те люди, которые в полном объеме видят и правильно понимают свои инстинкты, а затем начинают удовлетворять их. Я уважаю таких людей…
Р. С.
О цитации.
Сейчас все всё цитируют, цитируют, цитируют.
Цитация всюду.
Когда она пришла в культуру, мы толком уже и не помним.
Просто однажды
мы всё осознали.
Мы сказали себе, что цитация – это монстр.
Который запятнает искусство и заберёт его непорочность.
Мы пытались победить цитацию.
Мы играли в модерн все тысяча девятьсот нулевые, тысяча девятьсот десятые, тысяча девятьсот двадцатые… Мы пытались создать искусство, которое ничего не цитирует. Пытались создать искусство, которое невозможно будет цитировать. Мы пытались, пытались, пытались…
Очень сильно.
И не смогли.
Есть одно классное правило: если ты не можешь избавиться от вечеринки, нужно её возглавить. Именно так я пришёл к афористичности как обязательному приёму в тексте. Текст должен возглавить эту грязную вечеринку.
Все эти фразы: «Бог умер, но Россия до сих пор скидывается на похороны», «Тоталитарный режим дня», «Стоп-слово для нас – Слово пастыря», «После смерти дьявол попадёт в Россию» и прочее, прочее, прочее, – я создал именно для того, чтобы их цитировали.
Для того,
чтобы оседлать цитацию.
Ведь победить цитацию
невозможно.
Два года назад на все эти мысли меня навёл отрывок из «Пушкинского дома» Андрея Битова, который начинается так:
«Например, в одной районной газетке попался нам как-то фельетон под заголовком «Щит и печь» (тогда как раз всюду шел одноименный фильм «Щит и меч» по одноименному роману) (…)
Таких примеров, может менее забавных, но более прямых, можно привести тысячи. Можно было бы даже написать на эту тему небольшую, но оригинальную структуралистскую работу... Но дело в том, что и «Щит и меч» – уже цитата, перефразировка. Получается совсем интересно: «Не мир пришел я вам принести, но печь», – впрочем, тут нет «щита»... Тогда, возможно, автор знаменитого романа имел в виду арию «Иль на щите, иль со щитом...», которую все слышали – но тут нет «меча»... Все равно – откуда-то это цитата.
(У Хемингуэя вообще почти все названия – цитаты: «По ком звонит колокол», «Иметь и не иметь», «И восходит солнце...» – то есть это бывшие эпиграфы девятнадцатого века – теперь названия)
И когда мы встретим в газете заголовок «Время – жить!», можно сказать с уверенностью, что автор заметки намекал на Ремарка, а не на Ветхий Завет. Получается интересно, как мы и что узнаем, и когда, и из каких, так сказать, рук...»
Р. С.
Боюсь Вирджинии Вулф – литературный журнал, созданный для того, чтобы менять представление людей о тексте и об искусстве в целом.
Читать полностью…