6887
Всегда хочу смотреть в глаза людские, И пить вино, и женщин целовать...
В Териокском театре стоит говорить о трех актерах: Л.Д. Блок, Мгеброве и Чекан.
В моей жене есть задатки здоровой работы. Несколько неприятных черт в голосе, неумение держаться на сцене, натруженность, иногда — хватание за искусство, судорожность, когда искусство требует, чтобы к нему подходили плавно и смело, бесстрашно обжигались его огнем. Все это может пройти. Несколько черт пленительных: как садится, как вертела лорнет, все тот же изгиб руки, какое-то прирожденное изящество нескольких движений, очаровательное произношение нескольких букв, недоговоренность. Хотел бы я видеть ее в большой роли.
3 июля 1912, 31 год
Проснулся на рассвете. Прохлада и острота мыслей после дней пьяной болезни и жары. Купальный халат шевелит кровь.
ночь на 3 июля 1912, 31 год
Вчера вечером тихо гуляли с Пястом. Необычайный, настоящий запах сена между Удельной и Коломягами. Сегодня утром — немноголюдная и трогательная панихида по Сапунове — в том самом темном углу Исаакиевского собора. Оттуда — я на квартире, где ремонт идет, и сволочь, жившая там, выселена. Потом зашли к Руманову, он отвез меня на крышу Европейской гостиницы и угостил завтраком. Сытин уже печатает мои детские книжки. — У меня уже записаны вчерне два действия, остается одно последнее, мелочи, песни, имена и т. п.
Сегодня — день пропащий для работы. Утром — письмо от милой. В заключение дня я напился.
23 июня 1912, 31 год
Я болен, в сущности, полная неуравновешенность физическая, нервы совершенно расшатаны.
19 июня 1912, 31 год
Вчера бесконечно бродил в Екатерингофе, потом плелся по Летнему саду изможденный и вдруг почувствовал, как глаза заблестели и затуманились от этих слов:
Зажим был так сладостно сужен,
Что пурпур дремоты поблек, —
Я розовых, узких жемчужин
Губами узнал холодок.
О, сестры, о, нежные десять,
Две ласково-дружных семьи,
Вас пологом ночи завесить
Так рады желанья мои…
Мои — вы, о дальние руки,
Ваш сладостно сильный зажим
Я выносил в холоде скуки,
Я счастьем овеял чужим.
18 июня 1912, 31 год
Надо бы сократить количество людей. Я совершенно измучен.
16 июня 1912, 31 год
Милый Боря, скучаю и купаюсь в море в этой деревушке, на севере Бретани.
из письма Белому А., 22.07.1911, Аберврак, 30 лет
Мама, я остался здесь ночевать, сижу в кафэ и ем мороженое, помогает от жары. Собор опять показался издали — в голубом тумане. Завтра поеду в Париж в 8 час. утра.
Во-первых, я устал от вагонной духоты; во-вторых, пришлось пересесть в первый класс (из Hannover'a до Coln'а), потому что на Фридрихштрассе сели в мое купэ французские буржуа и австрийский лакей и стали ругать Россию с таких невообразимо мещанских точек зрения, что я бы не мог возразить, если бы и лучше говорил по-французски.
В Париже буду завтра в 4 часа дня; попробую сейчас же уехать в Брест. Господь с тобой. Целую.
письмо матери, 20.07.1911, Кёльн, 30 лет
Днем работал. Около обеда пришел Кожебаткин и принес ужасную весть: вчера ночью Сапунов утонул в Териоках — перевернулась лодка.
15 июня 1912, 31 год
Ночью (почти все время скверно сплю) ясно почувствовал, что если бы на свете не было жены и матери, — мне бы нечего делать здесь.
14 июня 1912, 31 год
...бумага часто не выдерживает того, что доступно голосу, интонации, жестам, особенно когда созерцание указывает на все более утонченные оттенки, а слова остаются застывшими. Вот почему мой девиз - молчание...
из письма Андрея Белого А.Блоку, 14 июля 1903, Серебряный Колодезь, Блоку 22 года
О книгах и кино, истории и дизайне, философии и писателях. Только лучшая пища для ума. Читаем и насыщаемся!
• @RussianArchitecture — Все об архитектуре и дизайне в России и ближнем зарубежье в удобном и интересном для вас формате;
• @kafkanazavtrak — бедный бедный Франц Кафка в цитатах, письмах и дневниках;
• @myslveka — «Нужда заставит и старушку пуститься рысью».
Живите, не останавливаясь!
Позитивный канал обо всём;
• @serega_dovlatov — из Довлатова и о Довлатове каждый день;
• @nowadesign — канал о дизайне во всем его многообразии. Вас ждут публикации от актуальной архитектуры до современного искусства;
• @cucumberdeath — мельчайшие крупицы истории, собранные со всевозможных печатных источников: книги, газеты, фотографии, открытки;
• @signs_0f_life — Удивительные истории из мира музыки. Пост-панк и электроника, классический рок и современный джаз, авангардная и экспериментальная музыка - авторские рекомендации и подборки, розыгрыши билетов и искренние личные впечатления;
• @darling_advice — короткие обзоры на классные фильмы, которые вы забыли посмотреть. Est.2017;
• @estet_best — Твой путеводитель по миру культуры, который подскажет «Что посмотреть?» и «Что почитать?». Регулярные анонсы кинопремьер, новинки литературы и статьи о живописи и истории;
• @truforester — избранные фрагменты из шедевров мировой литературы, фразы и мысли гениев разных столетий, представленные в оригинальном оформлении;
• @maniac_book — когда я голоден, я открываю холодильник, когда голоден мой мозг, я открываю этот канал с пищей для ума, которая утоляет голод;
• @nnewhorizons — Все о космосе и вселенной доступным языком, а также коллекция астрофотографий в высоком разрешении;
• @Dark_Avenues — письма и дневники Ивана Бунина;
• @kinoknigisolnyshko — рецензии от ведущего подкаста "Кактус". Уже можно почитать про "Флэша", "Все страхи Бо" и "Индиану Джонс 5";
• @jj_holidays — бескультурный блог писателя-синефила о событиях в мире кино и кино, как событии;
• @speakingaphorisms — афоризмы великих мыслителей прошлого, которым восстанавливают незаслуженно утраченное величие, возвращая их в область искусства;
• @paintitasgod - канал, где ты наберешься вдохновения и познакомишься с массой крутых работ;
• @prishvin_dream — дневники Михаила Пришвина.
...одинокий, душный день, налаживанье работы, вечерние поиски простокваши.
12 июня 1912, 31 год
...у меня окно во всю стену, прямо на море, я так и сплю, не закрывая его. Кораблей немного и все очень далеко. Рядом с нами — рыбаки, которые вчера привезли шесть огромных камбал и потрошили их, так что запачкали кровью весь мол. Прямо под окнами у нас — Etablissement des bains (купальни, фр.), там надо раздеваться в каютках. В самой деревне — тихо и все пропитано запахом цветов. Всюду огромные дали. Сегодня мы купили за 40 сантимов большой букет роз. В оранжерее поспевает виноград, поспеет через десять дней. Тамаринды, как бузина, растут из-под каждого камня, а луга почти как в Шахматово. Берег похож на бретонский, такие же скалы, папоротники, ежевика, только немногим богаче. Всюду — белые дома и виллы. Биарриц хорошо виден, с другой стороны виден St. Jean de Luz и кажется, даже Hendaye — последний французский plage — перед Испанией. Все это надо будет изъездить. Пока мы ходили в обе стороны по берегу и по разным шоссе.
Напиши мне о войне, я читал в Париже «Matin», а здесь не вижу газет.
Молодой месяц я увидал справа, когда мы выехали из Парижа. У меня перед окном Большая Медведица, высоко над головой.
Мы уже купили espadrilles, сандалии с веревочной подошвой, и ходим в них. Солнце обожгло мне лицо, так что оно красное, как обваренное. Пока нечего больше писать.
Господь с тобой, целую тетю.
письмо матери, 9 июля 1913, France, Guethary, 32 года
Мама, я уже в Берлине, пью кофей. Спал скверно, потому что был увлечен полетом поезда и ультрафиолетовыми лучами ночника.
Удивительный и знакомый запах в Германии. Ясное и прохладное утро, под Берлином прогуливают скаковых лошадей, цветут цветы, рябины в ягодах. — Уже сегодня вечером я буду в Париже, представь себе! Из одной столицы в другую — 16 часов. Поезд пойдет в Бельгии до 100 километров в час. Это меня так увлекает, что я хочу даже миновать Кельн и Аахен.
Господь с тобой.
Саша.
Между Берлином и Кельном — жнут рожь, — все машинами. Есть красивые горы, туннели и старые замки. Люблю Германию. Мой поезд летел с быстротой, которая всякий раз удивляет.
письмо матери, 7 июля 1911, Берлин-Кельн, 30 лет
Милый Саша!
Право, я удивляюсь, что Ты меня не понимаешь. Ведь понять меня вовсе не трудно: для этого нужно только быть человеком и действительно знать, а не на словах только и не в литературе, что такое Любовь. Если я Тебе не понятен, объясни мне фактически, что Тебе во мне не понятно, и я с восторгом готов написать Тебе хоть диссертацию, объясняющую по пунктам то, что было бы во мне понятно всякому живому человеку, раз в жизни испытавшему настоящую любовь.
Ты прекрасно знаешь, что я не могу не видать Любы, и что меня хотят этого лишить. Я считаю последнее бессмыслицею, варварской, ненужной жестокостью, потому что весною (в апреле) я уже решился на самоубийство, и меня Вы все (Ты, Люба, Александра Андреевна) предательски спасли моим переездом в Петербург - но только для того, чтобы через 2-3 недели опять предъявить мне смертный приговор и заставить протомиться 3 месяца. Этой неизвестности не выдержит никакая душа, и я удивляюсь, что есть люди, при всей своей утонченности не могущие понять того, что понятно всякому человеку, имеющему хоть каплю сочувствия к ближнему. Если Ты мне возразишь, что именно Ты по самому ходу вещей нормально должен быть лишен этого сочувствия ко мне, то все Твое 7-месячное поведение до сих пор противоречило бы такому возражению мне; я с своей стороны говорю и подчеркиваю, что не видать Любы не могу, и что я свят и праведен в своем заявлении и что, пока я жив, я буду стремиться к тому, чтобы видать Любу.
Твой Борис Бугаев.
P. S. Действительно, лучше, что Ты отменил посвящение мне Твоей книги.
Выбрав путь унижения, я готов целовать у Тебя руки, потому что Люба Тебя любит. Но готов и жизнью своей поддержать свое святое право видать Любу.
БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 1.8.1906, Москва, (Блоку и Белому по 25 лет)
В моей жизни все время происходит что-то бесконечно тяжелое. Люба опять обманывает меня.
23 июня 1912, 31 год
Встал рано, бодрый, ждать милую, утром гулял, потом вернулся и, по мере того как проводили часы напрасного ожидания, терял силы и последнюю способность писать. Наконец тяжелый сон, звонок, просыпаюсь, — вместо милой — отвратительная записка от ее несчастного брата. После обеда плетусь в Зоологический сад, посмотрев разных миленьких зверей, начинаю слушать совершенно устаревшего «Орфея в аду» — ужасная пошлость. Не тут-то было — подсаживается пьяненький армейский полковник, вероятно добрый, бедный, нищий и одинокий. И сейчас же в пьяненькой речи его — недоверие, презрение к штрюку («да вы мущина или переодетая женщина», «хорошо быть богатым человеком», «если бы у меня деньги были, я бы всех этих баб…», «пресыщенный вы человек» и т. д. и т. д.) — т. е. послан еще преследователь. В антракте вышел я и потихоньку ушел из сада, не дослушав, — и знак был: уходи, доброго не будет, и потянуло, потянуло домой… Действительно, дома на столе телеграмма милой: «Приеду сегодня последним поездом», и нежное, нежное письмо бедного Б. А. Садовского, уезжающего лечиться на Кавказ. — «И вот я жив и говорю с тобой», друг мой, бумага.
Полковник, по-старинному, прав, но полковников миллионы на свете, а я почти один; что же мне делать, как не бежать потихоньку в мой тихий угол, если он есть у меня; а еще есть пока. Только здесь и отсюда я могу что-нибудь сделать. Не так ли?
Тебя ловят, будь чутким, будь своим сторожем, не пей, счастливый день придет.
19 июня 1912, 31 год
Вы уже, наверное, получили мой ответ на Ваше письмо. И пишу я Вам опять, потому что мне кажется, что теперь надо Вам писать так часто, как только возможно. Все эти дни мне как-то смутно; и не боюсь за Вас, а все же тоскливо, когда о Вас начинаю думать; может быть, просто чувствую, что Вам тяжело и нудно. И буду Вам писать о всех тех мыслях, которые у меня связаны с Вами.
Начинается скоро самая рабочая моя пора - виноделие; а потом будет, как всегда, тишина; все разъедутся, и я одна буду скитаться по Дженету. И самое странное то, что эти осенние дни ежегодно совершенно одинаковы,- как бы ни прошло время, их разделяющее. Тогда проверяется все; и очень трудно не забыть, что это не круги, а медленно восходящая спираль, что душа не возвращается к старому месту, а только поднимается над ним.
Если же помнить это, то вообще утверждается все пройденное и самое восхождение. А потом становится ясно, что только в рамке дней отдельных движение кажется медленным. И "скучно" только в днях, а за ними большой простор, и влекут нас быстро.
И насчет нашего пути знаю я, что мы теперь гораздо ближе стали, вот за самое последнее время; ближе друг к другу, и к концу. Мне никогда ни к кому не стать так близко, как к Вам. Будто мы все время в одной комнате живем,- так мне кажется; и еще ближе - будто меня по отдельности нет. И нелепо выходит, что Вы этого не знаете.
После Вашего письма писала я стихи. Если Вы можете их читать как часть письма, то прочтите; если же нет, то просто пропустите. Они тогда выразили точно то, что я хотела Вам сказать:
Увидишь ты не на войне.
Не в бранном, пламенном восторге.
Как мчится в латах, на коне
Великомученик Георгий.
Ты будешь видеть смерти лик.
Сомкнешь пред долгой ночью вежды;
И только в полночь громкий крик
Тебя разбудит; зов надежды.
И белый всадник даст копье.
Покажет, как идти к дракону;
И лишь желание твое
Начнет заутра оборону.
Пусть длится напряженья ад. -
Рассвет томительный и скудный. -
Нет славного пути назад
Тому, кто зван для битвы чудной.
И знай, мой царственный, не я
Тебе кую венец и латы:
Ты в древних книгах бытия
Отмечен вольный и крылатый.
Смотреть в туманы - мой удел;
Вверяться тайнам бездорожья.
И под напором вражьих стрел
Твердить простое слово Божье.
И всадника ввести к тебе.
И повторить надежды зовы.
Чтоб был ты к утренней борьбе
И в полночь,- мудрый и готовый.
Все это ясно, и все это Вы теперь, наверное, уже знаете. А вот "дни" Ваши, тот предел, который надо одолеть, Ваша скука, оторванность, нерожденность,- это так мучительно издали чувствовать, и знать, что это только Ваше, что Вам надлежит одиноко преодолеть это, потому что иначе это не будет преодоленным.
Только одного хочу: Вы должны вспомнить, когда это будет нужно, обо мне; прямо взаймы взять мою душу. Ведь я же все время, все время около Вас. Не знаю, как сказать это ясно; когда я носила мою дочь, я ее меньше чувствовала, чем Вас в моем духе. И опять не точно, потому что тут одно другим покрывается.
Елиз. Кузьмина-Караваева.
Письмо Блоку А., 26.07.1916 (Блоку 35 лет)
Много раз я собирался к Вам и на скачки и утром, как Вы писали. Но все не собрался, потому что продолжал вести свою идиотскую бродяжническую жизнь (почему-то милую мне!). Теперь наконец у меня лихорадка, чему я очень рад, потому что последнюю неделю уж очень отвратительно и безвыходно тоскливо чувствовал себя.
из письма Пясту В.А., 24.07.1908, Петербург, 27 лет
На окне кошка, вечер за окошком, а на носу ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. Ещё две недели и год жизни уже позади. Присмотрел себе подарок. А если у вас есть желание и возможность мне немножечко помочь, то вот:
VISA4276110010375703
Измучили окружающие люди, вечно спрашивающие о чем-то...
16 июня 1912, 31 год
Вот где мы живем и купаемся. У меня окно выходит на океан. Направо, в десяти верстах, — Биарриц. Два раза ездили в Испанию — в San-Sebastian и Fuenterrabia. Дней десять прожили в Париже, он все-таки единственный в мире; кажется, нигде нет большей загнанности и затравленности человеческой; от этого все люди кажутся лучше, и жить можно как угодно, просто и пышно, пошло и не пошло, — все равно никто не обратит внимания.
Вокруг нас — баскский, испанский и французский говор. А главное — небо и море. Жить, конечно, скучно, я сплю без конца. Недели через две вернемся в Париж, а оттуда — в Петербург. Хочется в деревню.
До свидания, целую Вас крепко.
письмо Пясту В.А., 19.07.1913, Guéthary, 32 года
Милый, дорогой,
Не забывай - молись. Еще, и еще, и еще будет неизъяснимое. Будет. Не уставай - милый. Ведь больше ничего не останется у нас. Ведь большего не дождемся, уходя. Не уходи от "него". Милый, мы все устали. Возврата не может быть. Лучше замереть в счастливом ожидании, лучше рыдать в грустной оставленности. Самая оставленность в печаль легкую, в радость неизъяснимую претворяется. Пресуществляй ужас. Грустный лебедь осенних струй, жди Света голубиного! Всю жизнь, "больше жизни". Не для того узнают, чтоб забыть. Не для того дается, чтоб "не было". Созиждь Вечность в сердце своем, и Она тебя созиждет. Не для того вино восторга, чтоб не было брачной вечери. Пусть перельется вино на закат - вино, вино восторга. Мы посмотрим на золотое счастье, и взлетит радость, связавшая нас узлом, как горячий солнечный диск с горизонта.
И мы скажем: "Встало!" "Ты, Солнце, клубок парчевых ниток. Встало - стали разметывать, и парчевая желтизна сквозной паутиной опутала утренний березняк".
Мы - утренние березки, затянутые светом. А если так, лучше рыдать в грустной оставленности, чем вернуться. Лучше спеть лебединую песню - последнюю - лебединую песню весенних дуновений. Милый, мы все устали. Милый, милый! Нет ничего в грусти. Только качается грустная поросль лесная - благословение опочило на Ней и пучок золотых, солнечных перстов.
Вечный покой!... И звучит, и звучит: "И уж нет ничего, некуда возвращаться, а сладкий звон предрассветных ветерков, тихий зов, -
- А Ты, Солнце, тяжелый шар, ком золота, под лазурным колоколом, опрокинутым над миром? Золотой, тяжелый язык мирового колокола.
Золотым языком брякни в лазурь.
И заревет мировой колокол, призывая ко вселенской обедне: "Радуйся, Невеста Неневестная!...""
И звучит, и звучит:
"Ты, солнце, винотворец: уксус страданий претворяешь в золото и вино.
Радуйтесь, радуйтесь, солнечные пьяницы!
Выше, выше орари ваши возметайте, диаконы светослужения!
Господу помолимся!"
К орари лучей возмещаются.
Твой.
Приезжай.
{Приписка к Л.Д.Блок: Любовь Дмитриевна, Бога ради помяните меня в своих молитвах. Будет мне трудно, если никто, сильный, не помолится за меня. Бога ради!... Многое в будущем моем зависит от молитвенной помощи. В молитву верю, молитвой надеюсь... И надежда моя на молитву - тоже молитва.}
Белый - Блоку, 17.07.1904, Москва (Блоку 23 года)
...в духоте квартиры, полной тараканов, без дела.
14 июня 1912, 31 год
Работа не идет. Днем шляюсь — зной, вонь, тоска. Город провонял.
13 июня 1912, 31 год
...проклятая война затягивается, опять воняет ей.
из письма матери, 12.07.1917, вечером, Петроград, 36 лет
В субботу моя милая играла в первый раз: в пантомиме я принял за нее другую, а в интермедии Сервантеса она была красива, легко держалась на сцене, только переигрывала от волнения. Вся поездка была тяжела, почти все люди, кроме Пяста, были более или менее подозрительны ко мне.
После спектакля, от которого мне, в общем, было тяжело, мы с моей милой прошли немного по туманному берегу моря (над ним висел красный кусок луны). Потом опять я стал одинок, и стало мне опять не переварить этой пакости, налезшей на меня.
Сегодня был сильный дождь, я разбирал письма, вдруг приехала моя милая, было так хорошо. Пришел Франц, посидел немного. Я милую проводил на вокзал, до слез люблю ее.
Может быть, пройдет скоро эта мерзостная, вонючая полоса жизни, придет другая. Боюсь жизни.
11 июня 1912, 31 год
...боюсь проклятой жизни, отворачиваю от нее глаза.
11 июня 1912, 31 год