6887
Всегда хочу смотреть в глаза людские, И пить вино, и женщин целовать...
Мы совсем забыли о конкурсе на нашем канале и возможности выиграть замечательную книгу. Сегодня в 23:55 мы узнаем победителя. У вас ещё есть время им стать!
Читать полностью…
Мама, сегодня были похороны,
торжественные, как и панихида. Из всего, что я здесь вижу, и через посредство десятков людей, с которыми непрестанно разговариваю, для меня выясняется внутреннее обличье отца во многом совсем по-новому. Все свидетельствует о благородстве и высоте его духа, о каком-то необыкновенном одиночестве и исключительной крупности натуры. Чувствую нежность к Спекторскому, который тоже впервые является как-то по-новому. Смерть, как всегда, многое объяснила, многое улучшила и многое лишнее вычеркнула.
Как ты? Пиши. Получила ли ты мое первое письмо? Разбор квартиры и дел задерживает меня здесь на неопределенное время. Все это я буду рассказывать тебе в Ревеле с подробностями. Приехать ли мне в Ревель на Рождестве?
Я страшно утомлен физически, а нравственно мне скорее лучше, чем осенью в Петербурге. Пока это отчасти — сильное нервное возбуждение.
Ну, господь с тобой. Напиши поскорее. Целую крепко.
Саша.
письмо матери, 04.12.1909, Варшава, 29 лет
Дорогой Федор Кузьмич.
За надпись на книге Верлэна и за книгу — спасибо Вам от всей моей печальной души. Вы знаете ли, что последнее стихотворение (второй вариант: «Синева небес над кровлей» попалось мне очень давно и было для меня одним из первых острых откровений новой поэзии. Оно связано для меня с музыкой композитора С. В. Панченко, моего давнего и хорошего знакомого. С тех пор ношу это стихотворение в памяти, ибо оно неразлучно со мною с тех дней, «как постигал я первую любовь». И в эти дни, когда я мучительно сомневаюсь в себе и вижу много людей, но, в сущности, не умею увидать почти никого, — мотив стихотворения и слова его со мной.
Любящий Вас неизменно Александр Блок.
письмо Сологубу Ф.К., 02.12.1907, Петербург, 27 лет
Елизавета Юрьевна, я хотел бы написать Вам не только то, что получил Ваше письмо. Я верю ему, благодарю, и целую Ваши руки. Других слов у меня нет, может быть, не будет долго. Силы мои уходят на то, чтобы протянуть эту самую трудную часть жизни — середину ее.
До свидания, мы встретимся когда-нибудь, я перед Вами не лгу. Прошу Вас, думайте обо мне, как я буду вспоминать о Вас.
Александр Блок.
письмо Кузьминой-Караваевой Е. Ю., 1 декабря 1913, Петербург, 33 года
Облака проплывают в пароходных дымках, отражаясь в воде. Я плыву в облаках по прекрасным местам, где я был молодым, возле чаек и там, где кончается дым.
Гениальное стихотворение Иосифа Бродского и великолепные иллюстрации Игоря Олейникова сделает это издание настоящей жемчужиной в коллекции каждого книголюба.
Чтобы выиграть эту книгу необходимо подписаться на telegram-каналы Твиттер Бродского и Naked Lunch, после чего нажать кнопку "Участвовать" под этим постом.
Итоги подведём 5 декабря. Победитель будет выбран случайным образом с помощью бота @Random1zeBot. Приз доставим в страны СНГ за наш счёт.
Вчера утром и днем — последняя издерганность (нервная). Вечером — Пяст и Княжнин пришли, сидели до 2-х часов ночи, очень приятно болтали и мало злословили.
1 марта 1913, 32 года
Мелочи. Письмо от Бори Бугаева (переезжает в Луцк). Катанье с М. И. Терещенко и А. М. Ремизовым на Стрелку (А. М. дал мне книгу J. Patouillet об Островском для рецензии; всякая болтовня и соображения. М. И. все как-то задумывается). — Городецкий взял вексель и говорил о нем по телефону каким-то голосом неуверенным, как будто еще что-то хотел сказать. — «Задушевный» телефон с Л. Я. Гуревич и стихи в «Русскую мысль». — Вечерний чай у мамы и разговор об «акмеистах» (новые мои размышления).
Маме гадко, тяжелое впечатление в «Тропинке» днем: Поликсена Сергеевна, после смерти сестры, очень грустна, в глубоком трауре. Дала нам с мамой по экземпляру «Перекрестка».
Мама, господь с тобой. Милая, господь с тобой.
26 февраля 1913, 32 года
1984 - знаменитый роман-антиутопия Джорджа Оруэлла. Красивое издание с иллюстрациями Игоря Сакурова.
Сегодня в 23:55 мы узнаем того, к кому эта книга отправиться уже завтра.
Шанс есть у каждого.
Чтобы поучаствовать, достаточно минуты. Попытай счастья!
Обедал у мамы. Брожу — черно и сыро, кинематограф, песни.
23 февраля 1913, 32 года
Черная ночь, ветер весенний. Милая, как ты...
22 февраля 1913, 32 года
⚡️⚡️⚡️Разыгрываем печатную книгу Джорджа Оруэлла - 1984. С замечательными иллюстрациями Игоря Сакурова.
Для участия необходимо подписаться на telegram-каналы @djoruell и @naked_William, после чего нажать кнопку "Участвовать" под этим постом.
Итоги подведём 24 ноября. Победитель будет выбран случайным образом с помощью бота-рэндомайзера @Random1zeBot. Приз доставим в страны СНГ за наш счёт.
Хотел писать много, да не могу, все так горько.
из письма Философову Д.В., 18 ноября 1913, 32 года
К сожалению, иногда «свое» не пишется и «чужое» не пишется, а время летит…
из письма Гуревич Л.Я., 17 ноября 1911, Петербург, 30 лет
Друзья, 17 ноября ровно в 23:55 мы узнаем, кто станет победителем нашего розыгрыша. А это значит, что у вас ещё есть время в нём поучаствовать. Достаточно сделать пару кликов. Удачи❗️
Читать полностью…
Иду обедать к маме. Прочел повесть Пушкина, перепечатанную из «Северных цветов». Несколько фраз явно — его.
17 февраля 1913, 32 года
Уйдя, застудил горло, вечером пришел на лекцию Сологуба без голоса, а там — мама, тетя, все «наши», кроме Елизаветы Ивановны, Л. Андреев с компанией Осипов Дымовых, акмеисты, и пр. и пр. Измучился.
1 марта 1913, 32 года
Милый Женя.
Сейчас с радостью сижу дома и не иду к Мережковским. А ты, верно, там. Если бы ты знал, что было со мной всю неделю! Два раза в день ходил: сначала в Публичную библиотеку (Венгеров дал работу), а потом на «литературные собрания», откуда, пьяный, возвращался утром. Потому на следующей неделе мне необходимо побольше работать в Публичной библиотеке; работа оказалась довольно сложная. Не могу пока прийти. Если увидишь Ге как-нибудь, передай ему, пожалуйста, от меня поклон и расскажи обстоятельства, по которым я все не иду к нему, хотя давно обещал. Есть своя привлекательность в полном изнеможении. Сквозь дребедень что-то поет.
Против Мережковских что-то чувствую не совсем… Немного боюсь идти к ним, они хотят посадить меня на ладонь и сдунуть. Но я наверное знаю, что во мне есть что-то состоящее не из пуха, ветром и дыханием их гонимого. Не сдуть. 16 ноября мне приснилось нечто, чем я живу до сих пор. Такие изумительные сны бывают раз в год — два года.
Крепко целую тебя. Передай поклон всем твоим. Если тебе вздумается прийти как-нибудь вечером, я, разумеется, буду ужасно рад. Будешь ли ты служить? Давно не видал тебя. Спасибо, что приходил и сообщил о «Тропинке», очень сочувствую ей.
Твой Саша.
письмо Иванову Е.П., 3 декабря 1905, Петербург, 25 лет
⚡️Друзья! Напоминаю, что у нас на канале разыгрывается замечательная книга. Итоги подведём 5 декабря. А это значит, что у вас есть все шансы выиграть. Удачи❗️
Читать полностью…
Многоуважаемый Федор Иванович.
Спасибо за память, я получил Вашу телеграмму.
Лучшее, что у меня есть сейчас, — небольшая поэма «Соловьиный сад»; я работал над ней почти два года, но ее надо еще отделать в мелочах и переписать.
Если Вас не смутит то, что поэма совсем не касается злобы дня, что размер ее — 148 стихов (разделенные на семь глав) и что я хотел бы получить за нее 300 рублей, — то позвольте предложить ее Вам для рождественского номера «Русского слова».
Во всяком случае, буду ждать от Вас ответа.
Искренно Вас уважающий Александр Блок.
письмо Благову Ф.И., 30.11.1915, Петроград, 35 лет
В первом No «Нового пути» мои стихи помещены не будут, но позже, говорят, непременно. Редактор (Перцов) написал мне письмо слишком (преувеличенно) лестное по поводу моего «божьей милостью» таланта. Чувствую потребность и ожидаю скорого вдохновенного стихотворения или даже прозаического экскурса в область мистицизма, который, оправдываясь ходом моих житейских «подвигов и дел», тем самым оправдывает и мои «бродяжнические сны» хотя бы в области наук.
Скорпион Брюсов, который со мной еще не познакомился, имел на меня какие-то виды. Из Москвы вообще много благоприятных веяний. «Мир искусства» приглашает меня на свои журфиксы, но я был только на одном, где нашел много знаменитостей из художников и литераторов и дух «светский» без отношения к моему «духовному», внутреннему, все больше опознаваемому. Часто уже я твердо знаю, чего мне не надо (отрицательно), — но и это много. У литераторов здешних и других какие-то всё жизни неудавшиеся и звенящие осколками, которые легко вонзаются в смельчака, неопытно зондирующего почву. Из Москвы меня цитируют рядом с Вл. Соловьевым. Бедный Д. С. Мережковский на днях читал мне главу из нового своего романа «Петр и Алексей». У многих в душе «холодный белый день», и я часто ощущаю его — и беспредельность своего личного «змеиного» познания.
из письма отцу, 29.11,1902, Петербург, 22 года
Милый Владимир Алексеевич.
Простите, что я сейчас вызывал Вас к телефону. Вы очень «мудро» сделали, что не идете в Варьетэ. Гораздо «алабернее» меня. А я чувствую себя отвратительно — даже сейчас. Отвратительно потому, что не знаю, что произошло на этой неделе.
Меня держало нечто всю эту осень, а теперь перестало держать. Хуже всего то, что я не знаю, который элемент умер.
Я не знаю, что, собственно, случилось.
Потому я и вызывал Вас сейчас.
Я продолжаю сидеть на Приморском вокзале — в нерешительности, что делать.
Сейчас ухожу — куда-нибудь.
Ваш Александр Блок.
Начинаются уже сны. — Много бы я дал, чтобы завтра выяснилось, ЧТО пропало. — Мимо меня ходит пьяный мерзавец.
письмо Пясту В.А., 27 ноября 1911, 30 лет
...когда тоскую об утрате себя, это значит, что стихи лучше напишу, а когда доволен собой обречен на бесплодность.
из письма Веригиной В.П., 25 ноября 1906, Петербург, 25 лет
Сегодня день тусклый и полный каких-то мелких огорчений...
26 февраля 1913, 32 года
Восьмидесятники, не родившиеся символистами, но получившие по наследству символизм с Запада (Мережковский, Минский), растратили его, а теперь пинают ногами то, чему обязаны своим бытием. К тому же они мелкие люди — слишком любят слова, жертвуют им людьми живыми, погружены в настоящее, смешивают все в одну кучу (религию, искусство, политику и т. д. и т. д.) и предаются истерике. Мережковскому мне просто пришлось прочесть нотацию. Они уже больше, кажется, ничего не чувствуют и не понимают.
Я рад тому, что ты пишешь о моей детскости. Господь с тобой.
Саша.
письмо матери, 22 ноября 1910, Петербург, 29 лет
Сегодня празднуется трехсотлетие дома Романовых, союзников 4000 понаехало из Киева, опасно выходить на улицу. Центр города разукрашен, Франц все время в соборах и пр. Капель, солнце — два года назад описано все в моей поэме («Собака под ноги суется, калоши сыщика блестят», «до Пасхи целых семь недель»).
Бродил днем, переехал тающую Неву в кресле, тоскливо и ветряно.
22 февраля 1913, 32 года
Тяжелый день. Банк, нищий Русинов, телефон с Г. Ивановым, отчаянное письмо от А. Белого...
18 февраля 1913, 32 года
Книжка уже в руках.
Сегодня в полночь мы узнаем её нового хозяина.
Попытай счастья!
Всего в 2 клика!
Вчера и сегодня я писал Вам длинные письма. Если нужно отвечать, я отвечу проще всего: унижения нет. Мне это очень, очень нужно. Целую Вашу руку.
Александр Блок.
письмо Скворцовой Н.Н., 16.11.1911, 30 лет
Женя, милый. Все, что ты пишешь, кроме одного, я знаю и подписываюсь под этим. Знаю, что я перестаю быть человеком бездны и быстро превращаюсь в сочинителя. Знаю, что ломаюсь ежедневно. Знаю, что из картона.
Но при этом: во-первых, не умею себе самому каяться в этом, думаю, что поздно каяться, что та молодость прошла, и решаюсь убивать эту молодость все дальше сочинительством. Один раз Аничков мне рассказывал, как над моей могилой будет кривляться мой двойник, и я это одобрил и этому поверял, насколько может во что бы то ни было верить моя теперешняя душа.
Во-вторых, я не могу не бранить и не ненавидеть, правда, часто бледной и серединной ненавистью, «тех, кто не с нами», хотя и знаю, что я сам не с собой. Зато со мной — моя погибель, и я несколько ей горжусь и кокетничаю.
В-третьих, когда я тебе писал, что люблю, действительно так было и сейчас есть. Мы не говорили с тех пор, как я тебя ругал. Но давно уж, когда вспоминаю про тебя, то всегда с почетом и нежностью. Чтобы идти к тебе, надо выбрать время, потому что часто нам было бы скучно и бестолково вместе: ты человек, а я перестаю быть человеком и все больше становлюсь ломакой. Пусть так. Все это писать мне не составляет никакого труда и надрыва, потому что я не открываю всего этого в себе, но молча с этим помирился. Если ты еще будешь принимать меня так же, как принимал всю эту осень, ласково, я буду знать, что поддержка есть. Но человеком становиться едва ли удастся, да я сейчас и не хочу. Я «занят». Завтра не приду, потому что мне будет 26 лет и придут обедать мама и тетя Маня. В пятницу буду тебя ждать.
Не навсегда я потерял бездну. Всегда одним краем уха слышу. Даже когда совершенно изломан и совершенно мертв. Может быть, от последнего у меня и нет «моральных выводов». Себя ненавидеть не умею и не хочу. Знаешь, я свое лицо люблю.
Тебя я отрицал, когда во мне еще ломался человек. Теперь сломался — и я тебя уважаю глубоко и люблю (как мертвые живых?).
Очень твой Саша.
письмо Иванову Е.П., 15 ноября 1906, Петербург, 25 лет
На этих днях мы с мамой (отдельно) прочли новую комедию Ал. Толстого — «Насильники». Хороший замысел, хороший язык, традиции — все испорчено хулиганством, незрелым отношением к жизни, отсутствием художественной меры. По-видимому, теперь его отравляет Чулков: надсмешка над своим, что могло бы быть серьезно, и невероятные положения: много в Толстом и крови, и жиру, и похоти, и дворянства, и таланта. Но, пока он будет думать, что жизнь я искусство состоят из «трюков» (как нашептывает Чулков, — это, впрочем, мое предположение только), — будет он бесплодной смоковницей. Все можно, кроме одного, для художника; к сожалению, часто бывает так, что нарушение всего, само по себе позволительное, влечет за собой и нарушение одного — той заповеди, без исполнения которой жизнь и творчество распыляются.
17 февраля 1913, 32 года