6887
Всегда хочу смотреть в глаза людские, И пить вино, и женщин целовать...
О легендах, о сказках, о мигах:
Я искал до скончания дней
В запыленных, зачитанных книгах
Сокровенную сказку о Ней.
Об отчаяньи муки напрасной:
Я стою у последних ворот
И не знаю — в очах у Прекрасной
Сокровенный огонь, или лед.
О последнем, о светлом, о зыбком:
Не открою, и дрогну, и жду:
Верю тихим осенним улыбкам,
Золотистому солнцу на льду.
1902
Мне гадалка с морщинистым ликом
Ворожила под темным крыльцом.
Очарованный уличным криком,
Я бежал за мелькнувшим лицом.
Я бежал и угадывал лица,
На углах останавливал бег.
Предо мною ползла вереница
Нагруженных, скрипящих телег.
Проползала змеей меж домами —
Я не мог площадей перейти…
А оттуда взывало: «За нами!»
Раздавалось: «Безумный! Прости!»
Там — бессмертною волей томима,
Может быть, призывала Сама…
Я бежал переулками мимо —
И меня поглотили дома.
1908
Опять я не вижу будущего, потому что проклятая война затягивается, опять воняет ей. Многое меня очень смущает, то есть я не могу понять, в чем дело. Всякая вечерняя газетная сволочь теперь взбесилась, ушаты помой выливаются.
письмо матери, 12.07.1917, вечером, Петроград, 36 лет
Протекли за годами года,
И слепому и глупому мне
Лишь сегодня приснилось во сне,
Что она не любила меня никогда…
Только встречным случайным я был,
Только встречным я был на пути,
Но остыл тот младенческий пыл,
И она мне сказала: прости.
А душа моя — той же любовью полна,
И минуты с другими отравлены мне,
Та же дума — и песня одна
Мне звучала сегодня во сне…
1915
Повеселясь на буйном пире,
Вернулся поздно я домой;
Ночь тихо бродит по квартире,
Храня уютный угол мой.
Слились все лица, все обиды
В одно лицо, в одно пятно;
И ветр ночной поет в окно
Напевы сонной панихиды…
Лишь соблазнитель мой не спит;
Он льстиво шепчет: «Вот твой скит.
Забудь о временном, о пошлом
И в песнях свято лги о прошлом».
1912
Сошедшие с холста - канал, где обычные люди делают фото-ремейки известных картин.
- неожиданные интерпретации классики
- забавные пародии
- смелые перевоплощения
Здесь оживает искусство:
t.me/soshedshie_s_xolsta
🌻 Ван Гог теперь в Telegram!
В этом канале всё о жизни и творчестве гения, который опередил своё время и изменил мир искусства.
Погрузись в водоворот красок и мир Винсента Ван Гога:
t.me/vangogh_onelove
Что было в этот день полста годов назад? Шилина не заметила как пролетело время за футболом дворовой команды, в составе которой играл её таинственный Б. Великий режиссёр Тарковский пребывал в унизительном восторге перед каким-то европейским драматургом средней руки. Космонавт Севастьянов на 42 сутки полёта вокруг планеты валился с ног в абсолютной невесомости. А работник колхоза Ершов В. "подовал клевер на скирду", уже третий день подряд.
Такой вот был денёчек.
/channel/denechekk
Милый Владимир Алексеевич.
В прежние времена я писал бы стихи в такое утро, как сегодня; а теперь пишу письмо Вам.
Дело в том, что Петербург — глухая провинциям, а глухая провинция — «страшный мир». Вчера я взял билет в Парголово и ехал на семичасовом поезде. Вдруг увидал афишу в Озерках: цыганский концерт. Почувствовал, что здесь — судьба и что ехать за Вами и тащить Вас на концерт уже поздно, — я остался в Озерках. И действительно: они пели бог знает что, совершенно разодрали сердце; а ночью в Петербурге под проливным дождем на платформе та цыганка, в которой, собственно, и было все дело, дала мне поцеловать руку — смуглую с длинными пальцами — всю в броне из колючих колец. Потом я шатался по улице, приплелся мокрый в «Аквариум», куда они поехали петь, посмотрел в глаза цыганке и поплелся домой. Вот и все — но сегодня все какое-то несколько другое и жутковатое. Ну, до свиданья.
Ваш А. Б.
письмо Пясту В.А., 03.07.1911, 30 лет
Золотокудрый ангел дня
В ночную фею обратится,
Но и она уйдет, звеня,
Как мимолетный сон приснится.
Предел наш — синяя лазурь
И лоно матери земное.
В них тишина — предвестье бурь,
И бури — вестницы покоя.
Пока ты жив, — один закон
Младенцу, мудрецу и деве.
Зачем же, смертный, ты смущен
Преступным сном о божьем гневе?
1902, лето
Заметил, что ору я только на тех, кого люблю: чем громче крик - тем сильнее чувство.
С людьми, мне безразличными, я тих и интеллигентен.
Александр Ширвиндт
Жизнь в дневниках
Милый Женя, я все время хочу тебе писать и отвечать на два письма; но и сейчас не отвечаю. У меня совсем не поворачивается язык; почти все время я в полном отупении и если вижу сны, то только от «множества забот». Два месяца неотлучно следил за каждым гвоздем «Валгаллы», она страшно разрослась и до сих пор не кончена. Поеду за мамой в Москву 6-го, будет готова ее комната или нет. Мы выстроили сбоку второй этаж, всё покрыли железом, подняли всё на фундамент, поставили 4 новых (и страшно дорогих) печи и всё красим. Одно время работало 30 человек. Люди всё великолепные («народ», а не «интеллигенция»), но… если куда спасешься, то на Запад? Не знаю и этого. Отупение происходит вовсе не от Валгаллы и даже не от маминой болезни, которая все время беспокоит очень, — а от всего вместе — с водкой и «безумными ночами». Сообщу тебе, что очень мало чувствую относительно «новой жизни». Может быть, и это вздор, впрочем. Что-то во мне сорвалось.
Тебя часто хочу видеть. Я был в Петербурге 14 июня, провел 7 часов (от 8 до 3) (по собственной глупости, из-за денег и банков), хотел прийти на службу к тебе; но махнул рукой вдруг и уныло забрался в вагон; не хватило и на это; было очень холодно и скучно, перепархивал снежок. Я сидел один в спальном купе II класса (последнее тоже по глупости — деньги совершенно бросил считать, что-то они не идут впрок). Какая тупая боль от скуки бывает! И так постоянно — жизнь «следует» мимо, как поезд, в окнах торчат заспанные, пьяные, и веселые, и скучные, — а я, зевая, смотрю вслед с «мокрой платформы». Или — так еще ждут счастья, как поезда ночью на открытой платформе, занесенной снегом.
Все это — замечания от праздности. «Своего дела» как-то больше нет, я стал каким-то выжатым лимоном.
Крепко целую тебя и очень кланяюсь всем твоим, милый мой друг.
Твой Саша.
письмо Иванову Е.П., 29.06.1910, Шахматово, 29 лет
Денёчек.
История 75 года в дневниках современников.
/channel/denechekk
Когда докучливые стоны
Моей души услышишь ты,
Храни стыдливости законы
В благоуханьи красоты.
Не забывай, что беспощадно,
За каждый жалости порыв,
Тебе отплатят местью жадной,
Твое прошедшее забыв…
Ты недостойна оправданья,
Когда за глупую мечту,
За миг короткий состраданья
Приносишь в жертву красоту.
1899
Моя милая.
Время ползет без тебя какое-то тусклое, бесплодное. Здесь почти не перестает дождь — серый, осенний. Я начал сильно тосковать. Беспокоюсь о тебе, думаю постоянно о тебе. Жизнь тащится зачем-то, — и ты зачем-то в каком-то Боржоме; я совершенно уверен, что тебе там делать нечего. Эти дни я немного ждал тебя, думал, что ты оттуда уедешь. Что за охота проваливаться где-то на краю света с третьестепенной труппой? Не люблю я таких актеров, ох, как не люблю, заодно с Гете и Ибсеном.
Беспокоюсь о тебе, моя милая. Тебе все еще грустно? Если бы ты вернулась сюда, я не возвращался бы в Петербург. А теперь — ворочусь через шесть дней, а зачем — нетвердо знаю; больше потому, что без тебя не сидится в тишине. И что писать тебе, — не знаешь, интересно ли тебе вот в эту минуту, когда ты читаешь то, что я писал десять дней назад.
«Песня Судьбы» кончена вчера. — Почему ты пишешь, что приготовила себе мучение? Меня очень тревожит это; и мне не нравится то, что ты сомневаешься в том, как я тебя встречу. — Получаешь ты мои письма? — Это, кажется, уж шестое — и последнее из Шахматова.
Я как-то тоже устал. Мне во многих делах очень надо твоего участия. Стихи в тетради давно не переписывались твоей рукой. Давно я не прочел тебе ничего. Давно чужие люди зашаркали нашу квартиру. Лампадки не зажигаются. Холодно как-то. Ко многим людям у меня в душе накопилось много одинокого холода и ненависти (Мережковские, разные москвичи с г. А. Белым во главе и некоторые другие). Мне надо, надо быть с тобой. А ты — хочешь ли быть со мной? То, что я пишу, я могу написать и сказать только тебе. Многого из этого я как-то не говорю даже маме. А если ты не поймешь, — то и бог с ним — пойду дальше так. Ты не имеешь потребности устроить нашу жизнь так, чтоб и комнаты ожили? Или ты все еще не поймешь «быта»? Есть ведь на свете живой быт, настоящий, согласный с живой жизнью. Беспокоюсь о тебе.
Твой.
из письма Любови Блок, 24.06.1908, Шахматово, 27 лет
Мы встречались с тобой на закате.
Ты веслом рассекала залив.
Я любил твое белое платье,
Утонченность мечты разлюбив.
Были странны безмолвные встречи.
Впереди — на песчаной косе
Загорались вечерние свечи.
Кто-то думал о бледной красе.
Приближений, сближений, сгорании
Не приемлет лазурная тишь…
Мы встречались в вечернем тумане,
Где у берега рябь и камыш.
Ни тоски, ни любви, ни обиды,
Всё померкло, прошло, отошло…
Белый стан, голоса панихиды
И твое золотое весло.
1902
Когда отдамся чувствам страстным,
Меня влечет на знойный юг
Слагать стихи к ногам прекрасным
Твоим, далекий, нежный друг…
Забвенью вечному, быть может,
Ты всё былое предала,
И страстный вздох не потревожит
Давно спокойного чела…
Или грустишь с тоской бывалой
И предаешь наедине
Слезам ответ мой запоздалый
И часто плачешь обо мне?
Ужели в страстных сновиденьях
Ни разу прежний образ мой
Не восставал тебе виденьем
В тиши томительной ночной?
1900
Чем больней душе мятежной,
Тем ясней миры.
Бог лазурный, чистый, нежный
Шлет свои дары.
Шлет невзгоды и печали,
Нежностью объят.
Но чрез них в иные дали
Проникает взгляд.
И больней душе мятежной,
Но ясней миры.
Это бог лазурный, нежный
Шлет свои дары.
1901 (Моей матери)
Мама, вот точный адрес: France, Basses-Pyranfies, Hotel de la Plage Guethary.
Сегодня я получил твое письмо, спускаясь с лестницы, чтобы в первый раз купаться. Сегодня только потеплело, а вода еще довольно холодная. Мы купались минут пять, не больше. Очень приятно. Волны сегодня небольшие и не бьют.
Ты положила нечаянно эти марки в мое письмо, вместо какого-то другого.
Здесь все так грандиозно, как только может быть. В Бретани мы были около бухты, хотя и большой, а здесь — открытый океан.
Нас перевели вчера в настоящие комнаты, у меня окно во всю стену, прямо на море, я так и сплю, не закрывая его. Кораблей немного и все очень далеко. Рядом с нами — рыбаки, которые вчера привезли шесть огромных камбал и потрошили их, так что запачкали кровью весь мол. Прямо под окнами у нас — Etablissement des bains, там надо раздеваться в каютках. В самой деревне — тихо и все пропитано запахом цветов. Всюду огромные дали. Сегодня мы купили за 40 сантимов большой букет роз. В оранжерее поспевает виноград, поспеет через десять дней. Тамаринды, как бузина, растут из-под каждого камня, а луга почти как в Шахматово. Берег похож на бретонский, такие же скалы, папоротники, ежевика, только немногим богаче. Всюду — белые дома и виллы. Биарриц хорошо виден, с другой стороны виден St. Jean de Luz и кажется, даже Hendaye — последний французский plage — перед Испанией. Все это надо будет изъездить. Пока мы ходили в обе стороны по берегу и по разным шоссе.
Напиши мне о войне, я читал в Париже «Matin», а здесь не вижу газет.
Молодой месяц я увидал справа, когда мы выехали из Парижа. У меня перед окном Большая Медведица, высоко над головой.
Мы уже купили espadrilles, сандалии с веревочной подошвой, и ходим в них. Солнце обожгло мне лицо, так что оно красное, как обваренное. Пока нечего больше писать.
Господь с тобой, целую тетю.
Саша.
письмо от 09.07.1913, 32 года
Мама, я уже в Берлине, пью кофей. Спал скверно, потому что был увлечен полетом поезда и ультрафиолетовыми лучами ночника.
Удивительный и знакомый запах в Германии. Ясное и прохладное утро, под Берлином прогуливают скаковых лошадей, цветут цветы, рябины в ягодах. — Уже сегодня вечером я буду в Париже, представь себе! Из одной столицы в другую — 16 часов. Поезд пойдет в Бельгии до 100 километров в час. Это меня так увлекает, что я хочу даже миновать Кельн и Аахен.
Господь с тобой.
Саша.
Между Берлином и Кельном — жнут рожь, — все машинами. Есть красивые горы, туннели и старые замки. Люблю Германию. Мой поезд летел с быстротой, которая всякий раз удивляет.
письмо от 07.07.1911, Берлин - Кельн, 30 лет
Милый Георгий Иванович. Можно ли так твердо держаться Ветхого завета: зуб за зуб. Если я Вас надул третьего дня, Вы не должны были надувать меня вчера: у нас нынче Новый завет. А я бродил по Озеркам, прождав Вас установленные три часа.
Ваш любящий Ал. Блок
письмо Чулкову Г.И., 06.07.1907, 26 лет
Мама, сегодня уезжаю, вчера получил паспорт.
Вчера был у доктора, он оказался умнее, чем я думал; выслушал, исколол и выстучал меня всего; сердце оказалось в полном порядке, так что купаться я могу, где вздумаю, только не долее V4 часа раз в день, зато хоть целый месяц, вообще — как понравится. Нервы в таком состоянии, что «на них следует обратить внимание», но через два-три месяца правильной жизни все должно пройти. Правильной жизнью он называет — совсем не пить вина и принимать два раза в день пилюли с новым средством (Арреноль — там есть и бром). Купанье он советует.
Вчера был у Пяста в Парголове, а третьего дня — в Царском. То и другое было совершенно разно и очень хорошо. С Женей мы носились на велосипедах два часа — в Баболово, а с Пястом долго гуляли и сидели в Шуваловском парке.
В субботу я поехал в Парголово, но не доехал; остался в Озерках на цыганском концерте, почувствовав, что здесь — судьба. И действительно, оказалось так. Цыганка, которая пела о множестве миров, потом говорила мне необыкновенные вещи, потом — под проливным дождем в сумерках ночи на платформе — сверкнула длинными пальцами в броне из острых колец, а вчера обернулась кровавой зарей («стихотворение»).
Господь с тобой. Целую. Напиши в L'Abervrach.
Саша.
письмо от 05.07.1911, Петербург, 30 лет
Милый, дорогой Борис Николаевич.
Что же Ты не едешь? Мы прождали Тебя 1-го, 2-го, и 3-го, все надеялись и много раз слышали звонки. Я продолжаю Тебя ждать ежедневно и прислушиваться. Приезжай, милый.
Письмо Твое получил и не ответил, потому что думал, что Ты приедешь, и оно с Тобой разойдется. Еще, если хочешь, потому что думы мои так часто и так болезненно черны. Кто-то покинул, не обернувшись. Усталость.
Письмо Твое совпало с известием о циклоне, разрушившем Трубицыно, где жил и Сережа. Все спаслись - живые. Ты, впрочем, знаешь это, я думаю. О Сереже - давно ничего не знаю.
Все мы приветствуем Тебя, милый друг. Прости, не могу писать много от глупого расстройства вследствие неурядицы с работником.
Целую Тебя крепко, обнимаю и продолжаю ждать в любой из следующих дней4.
Твой Ал. Блок
4 июля 1904. Шахматово.
(Подсолнечная станция Николаевской железной дороги).
письмо Андрею Белому, 23 года
Я стремлюсь к роскошной воле,
Мчусь к прекрасной стороне,
Где в широком чистом поле
Хорошо, как в чудном сне.
Там цветут и клевер пышный,
И невинный василек,
Вечно шелест легкий слышно:
Колос клонит… Путь далек!
Есть одно лишь в океане,
Клонит лишь одно траву…
Ты не видишь там, в тумане,
Я увидел — и сорву!
1898
Дорогой Вильгельм Александрович.
Письмо Ваше почти месяц лежит передо мной, оно так необычно, что я не хочу даже извиняться перед Вами в том, что медлю с ответом. И сейчас не нахожу настоящих слов. Конечно, я не удивляюсь, как Вы пишете, что Вы лечитесь. Во многие леченья, особенно — природные, как солнце, электричество, покой, морская вода, я очень верю; знаю, что, если захотеть, эти силы примут в нас участие. Могущество нервных болезней состоит в том, что они прежде всего действуют на волю и заставляют перестать хотеть излечиться; я бывал на этой границе, но пока что выпадала как раз в ту минуту, когда руки опускались, какая-то счастливая карта; надо полагать, что я втайне даже от себя самого страстно ждал этой счастливой карты.
Часто я думаю: того, чем проникнуто Ваше письмо и стихи, теперь в мире нет. Даже на языке той эры говорить невозможно. Откуда же эта тайная страсть к жизни? Я Вам не хвастаюсь, что она во мне сильна, но и не лгу, потому что только недавно испытал ее действие. Знали мы то, узнать надо и это: жить «по-человечески»; после «ученических годов» — «годы странствий».
Не нравится мне, как я пишу, не умею сказать конкретнее и проще. Этим посильным ответом я просто хочу откликнуться Вам и сказать: «поживем еще».
Крепко жму Вашу руку.
Ваш Ал. Блок.
письмо Зоргенфрею В.А., 30 июня 1914, Шахматово, 33 года
Скучал, пьянствовал, ел шоколад.
Пётр Чайковский
5 февраля, 1889 г.
Был целый день невоздержан: жрал рахат-лукум, мороженое и всякую дрянь.
Лев Толстой
16 июня, 1852 г.
Свободы хочется и денег. Сидеть бы на палубе, трескать вино и беседовать о литературе, а вечером дамы.
Антон Чехов
28 июля, 1893 г.
📖 Дневниками и мыслями известных личностей теперь можно наслаждаться в одном месте.
Канал "Жизнь в дневниках" – это собрание лучших мыслей и дневниковых записей великих писателей, художников, режиссёров и композиторов.
Подписывайтесь, чтобы восхищаться интересными личностями:
t.me/dnevкnikitg
Милый, бесценный Евгений Павлович.
Получил Ваше письмо. Позвольте обнять Вас крепко. Всем нам скверно теперь — отчаянное время. Мы растем в тени, и стебли, налившись, остались белыми. Наверное, пробьется когда-нибудь в нашу тень Солнце — и позеленеем. Будем крепче всех остальных. А пока — даже мало знаем друг друга (самое глубокое) — не различаем в сплетении посторонних веток.
Вы — один из пронзительных. Мы любим сторожа, стучащего в доску, когда спят… все — и близкие. Но, чтобы полюбить совсем, нужно увидеть, как он копошится у темных строений с собакой у ног. И на лице его ходит ночная тень. И на Вашем лице она же — самая милая, часто очень страшная. Я люблю Ваше лицо — оно прекрасно и пронзительно. Оно, как Ваша душа, — на волоске от объятий — последних, самых цепких, неразмыкаемых, кристальной чистоты.
Если бы я встретил Вас на несколько лет раньше, я прочел бы сквозь Ваше лицо то, что угадывал в своих лицах Леонардо да Винчи. Может быть, я выпил бы Чашу с теплотой из Ваших рук. Но я — слепой, пьяный, примечающий только резкие углы безумий. Примелькались белые процессии, и я почти не снимаю шапки. Крутится моя нить, все мерно качаясь, иногда встряхиваясь. Безумная, упоительная скачка — на привязи! Но привязь — длинна, посмотрим еще. Так хочется закусить удила и пьянствовать. Говорите, что на каком-нибудь повороте мне предстанет Галилеянин — пусть! Но, ради бога, не теперь!
Вы «обижаете» меня (в кавычках, разумеется), говоря, что нарушите мою «душевную тишину». Не дай мне бог ее теперь! Все мы крутимся, и я — вечно.
Смерч московский разорил именье сестры моей бабушки, где жил С. Соловьев. Вековой сад вырван с корнями, крыши носились по воздуху. Все люди и скоты спаслись. На днях приезжает Андрей Белый и, вероятно, С. Соловьев.
Не Вы причина моего бегства от Него. Время такое. Вы знаете Его, я верю этому. А. Белый уверяет меня, что я — с Ним.
Позвольте мне забыть побольше:
И долу клонит грех великий,
И тяжесть мне не по плечам.
И кто-то Жадный, Темноликий
Ко мне приходит по ночам.
(З. Гиппиус)
Только в тишине увидим Зарю. Мы — в бунте, мы много пачкались в крови. Я испачкан кровью. Раздвоение, особенно. Ведь я «иногда» и Христом мучаюсь. Но все это — завтра. Позвольте мне кончить двумя стихотворениями — для характеристики пережитого прежде и теперь. Александру Павловичу и всем кланяюсь. Вам пожелания от жены и мамы. От меня любовь и удовольствие, что Вы существуете.
Любящий Вас Ал. Блок.
письмо Иванову Е.П., 28.06.1904, Шахматово, 23 года
Милая девушка, что ты колдуешь
Черным зрачком и плечом?
Так и меня ты, пожалуй, взволнуешь,
Только — я здесь ни при чем.
Знаю, что этой игрою опасной
Будешь ты многих пленять,
Что превратишься из женщины страстной
В умную нежную мать.
Но, испытавши судьбы перемены, —
Сколько блаженств и потерь! —
Вновь ты родишься из розовой пены
Точно такой, как теперь.
1915
Знаешь, что я хочу бросить? Кротость и уступчивость. Это необходимо относительно некоторых дел и некоторых людей. Знаешь ли, что одиночество, пока оно остается чувством, томит, и нежит, и думать не дает, и рукой манит. А потом вдруг оно становится из чувства — знанием, и тогда оно крепит, и на узде держит, и заставляет опять СЕБЯ же черпать. «Черпай, черпай, пока не иссохнет гортань, а если выживешь — силу узнаешь».
из письма Иванову Е.П., 25.06.1905, Шахматово, 24 год