Никакого ЛГБТ здесь, конечно, нет) Повесть всё о том же: о Боге, одиночестве и попытках остановить время.
https://proza.ru/2023/12/25/1237
...Мы постоянно куда-то мчались. У меня возникло впечатление, что думать и рассуждать Маша может только на ходу, а у светофоров сразу никнет, скучнеет и становится рассеянной. Не так чтобы меня это слишком удивило. В прошлый приезд, помню, я сразу обратил внимание на эту особенность коммуникации по встрече с племянницей. Мы тоже говорили в движении, будто участники спортивного челленджа от «Спортмастера». Затем был давний знакомый – Макар Грымов, который назначил мне встречу у метро, выскочил из него стремительно минута в минуту, провел меня до настоечной «Room13», выпил пять стопок, исповедался в том, что за время, пока мы не списывались, стал гомосексуалистом; затем так же стремительно прошел со мной обратно до метро, попрощался с несколько искусственной теплотой и моментально провалился в разъем массивных покачивающихся дверей.
Маша тоже бежала. Как мчатся по тромбозным сосудам этого города почти все. Кто-то имея цель, кто-то наполняясь смыслом, словно аккумуляторная батарея, от самого движения, кто-то подхваченный стихией всеобщей спешки (стоит только зазеваться ненароком на перекрестке). Но вместе с тем, вероятно, потому что Маша мне понравилась, её спешка вдруг подсветилась какими-то особенно выразительными оттенками. Дополнительным уровнем значения. Мне казалось, что этот юный совсем ребенок умудряется высекать своими кедами о мостовую невиданные прежде, натертые мятой, максимы. Я слушал, старался поспевать за скороговоркой ее шагов, чтобы поток мыслей не прерывался, и прямо на ходу мысленно писал свои заметки...
...Люди бывают такие и другие. Их вообще много всяких, этих людей. По росту, по весу, по наружности, по характеру и по стилю. Ты можешь за день пройти мимо десяти вторых половинок; тех, то есть людей, с которыми максимально комфортно совпал бы внутренним содержанием. А значит ничего личного нет. И привязываться к одному человеку так, будто на нем свет сошелся клином, тоже нет смысла. Столько всего в этих лицах, голосах, идеях, местах, что можно послушать и увидеть... Зачем пытаться протолкнуть свой зад в игольное ушко одной отчаянной привязанности?
А стало быть, нет надобности обладать и контролировать. Нет нужды страдать от того, что не выходит переделать одно живое существо «под себя». Тебе не больно. Ты умеренно весел и умеренно счастлив. Ты дружен со всеми и всех понимаешь. У тебя нет ностальгии по знаковым событиям жизни, по влюбленности и одиночеству. Ты не привязан ни к музыке, ни к запахам. Ты безадресно добр, и вера в кого бы то ни было дается тебе легко, поскольку никакой действительной страсти позади этой веры нет. Ты – стерилен.
«Like a pig in a cage on antibiotics».
Чтобы отсутствующий взгляд на миг сменился изумлением, и затем он просидел всю ночь с бокалом, думая о том, что возможно некоторое количество событий таится в неприметных местах совсем рядом и ждёт своего разоблачения. Впрочем, не буду шокировать…
Пора домой отдыхать. Я – прощальный взмах руки Мастроянни из «Сладкой жизни».
Я – здесь, я – сейчас, мне – одиноко.
Я живу.
[полный текст]
Третий день в Питере. Много гуляю и смотрю. Пытаюсь разгадать тайну тайн. Понять, что это за вещество такое течет по улицам и проспектам, от которого так грустно и восторженно на душе. Почему я ощущаю одновременно невероятную сопричастность и одиночество. Пока шёл от Варшавской к Некрасова постоянно пытался сформулировать некий закон. И кажется, временами получалось нащупать вывод, отражающий порядок вещей. Но потом я глубоко вдыхал, как бы смотрел на него панорамно и тут же ловил себя на брезгливом чувстве. Вся эта незыблемость угнетает. Нет никакого универсального закона. Все меняется «каждую секунду пространства». Я высекаю из камня аксиомы потому лишь, что пытаюсь обладать, хочу стреножить. Но я не Бог, а стало быть, это невозможно.
Есть только один путь, наверное. Стараться быть в каждом мгновении максимально полно, есть мандарин осознанности, как сказали бы буддисты. И не контролировать. Через отдельные детали, через щербинки в реальности постигать интуитивный гений мира, в котором живу. И, возможно, только возможно, тогда по этим неочевидным намекам получится создать выжимку зримого. Получится объять замысел, упростив его до предела человеческой сенсорики. Это будет все еще малость, но дерзновенная малость. Ка у Хекта, «что делать с этой прорвою деталей?». Думаю, я знаю, что.
Я влетал вместо дикого вепря в грядку! Стоп, не о том…
Я вошёл в бар Redrum и, видимо, желая скорее утвердить своё право быть там не в статусе гостя, но «своим», поинтересовался у бармена про фильм «Брат II». Видел ли он де в сцене, где Данила идет расправляться с черной бухгалтерией, надпись «Redrum» на стене? Парень удивился. Я показал заранее заготовленный скрин. Сказал: «Может быть, это будет полезная для Вас деталь… Еще один фрагмент мифологии так сказать». Он улыбнулся: «Прикольно. Блин… это очень прикольно».
Я заказал Stout, не без некоторого довольства своей осведомленностью сел за столик в сторонке. Тянул потихоньку пиво, работал. Многие говорят, что под мухой работать невозможно. Вздор чистейшей воды. Если ты не пьян вдребезги, все спорится превосходно. Даже лучше, чем в обычном состоянии. По крайней мере у меня так.
Я – измождённая печень Геннадия Шпаликова.
Через какое-то время зашли два парня. У одного – свалявшиеся кудри под черной бейсболкой. У другого пятьсот семьдесят четвертые balance`ы темно-синего цвета. Удивленно констатировали: «Как у Вас свободно! Обычно невозможно протолкнуться». Еще не вечер, ребят. Всё будет. Сели за стойку. Говорят об экономике Сингапура и пьют пестрое, мутноватое пиво из бокалов, больше похожих на обычные стаканы.
Потом появился еще один гость. Запечённое лицо, наушники на проводе и холодцеватый подбородок. Несколько раз подозрительно поглядывал в мою сторону. «Чего он там колошматит по клавиатуре». Непонятно – тревожно. Пил своё пиво угрюмо и решительно. Затем ушёл. Кажется, он откуда-то из моих краев.
Я провёл там пару часов. Выпил один Stout и две IPA. Было вкусно. Мне понравился простой, чуть выцветший интерьер. Никакой чрезмерности, все лаконично и стильно. Проступающий местами рельеф кирпича и аккуратные лампы в форме лепестков.
Затем отправился в Dead Poets. Двумя днями раньше, во время Одиссеи по барам, я уже заглядывал туда с другом Антоном. Познакомился с барменом Машей: молодой совсем девушкой, с нервной и оттого странно-притягательной улыбкой. В разговоре я между прочим спросил, что она читает и Маша ответила: «Газданова. Ночные дороги». Представляете? Хотя… Вы, наверное, представляете. Это для безнадёжного провинциала вроде меня любое редкоземельное созвучие вкуса воспринимается как Богоявление. Помню, как отрапортовал ей, что тоже пишу. Даже скинул ссылки на свои рассказы и стихи. И вот теперь встретил снова.
Она сегодня не работает. Увиделись в общем-то случайно. На входе, когда она забегала на минуту что-то забрать или отдать. Красивая, молодая, полная энергии и самых разных привязанностей: к книгам, вещам, вероятно, людям. Я сегодня искал для нее пристойное издание Газданова в Подписных, но ничего кроме мягкой обложки не нашел.
Возможно, лучшее, что я услышал за этот год. Такая сила в голосе и каждом слове.
Читать полностью…
Звуки Му - Грубый Закат ||| The National – Sea of Love
Читать полностью…
...Разрешите представиться, я – эльф-полукровка. Вырос в маргинальной среде, увлекаясь с детства литературой. А потому познавал оба мира: и тот волчий, где скользят между зарослями и скалами тени одичавших от нелюбви детей, и более хрупкий, откуда доносится аристократический шепот самопознания, да вонзаются иногда в небо уродливые ноты творческой ревности. Меня не принимали ни те, ни другие. Но подпускали к себе достаточно близко, чтобы можно было разглядеть детали.
Эта раздвоенность отражается в том, как я выстраиваю взаимоотношения с людьми. С одной стороны – влюбчив до наивности, с другой – отчужден и не терплю никакого на себя посягновения; хочу обладать, но ухожу, когда возможность обладания мной становится вероятной. Именно благодаря внутренней расщепленности мне удается проникать как бы в надорванную ткань реальности и изучать, оттуда, с другой стороны, происходящие вокруг события. Я жадно поглощаю мысли своих собеседников, их привычки, вкусы, позы, досадливые гримасы и лучистые улыбки, но всегда соскальзываю с орбиты, чтобы потом долгими часами перебирать полученные драгоценные крупицы, складывать их так и эдак, сообразуясь с внутренним интуитивным ощущением гармонии.
Я и персонаж и созерцатель одновременно. Это моя суперспособность. Ни один из этих миров не может стать для меня в полном смысле домом. Поэтому я одинок. Однако быть полукровкой, убежден в этом каждой клеткой своего тела, – величайший Дар, доступный эльфу.
…У Вас есть песни, по которым Вы вспоминаете разные события своей жизни? Знаете, это пронизывающее чувство, когда включаешь композицию и она будто впрыскивает в тебя эссенцию той, минувшей на первый взгляд, эпохи. Наверняка, знаете. Может, кому-то из Вас случалось даже делать плейлисты и называть их несколько выспренне, словно альбом пост-рок группы, длинными многозначительными названиями. У меня много таких. Но я вот о чем… А что, если не оставлять этих следов. Если жизнь не будет постоянно сопряжена с крючками и якорями, по которым ты будешь связывать между собой прошлое и настоящее? Что это за чувство такое? Когда ты здесь и сейчас, но без подстраховки как бы, без пересохранения и оглядки на вспомогательные снадобья. Не делает ли это нас транспарентными, не сливает ли с пейзажем и соотносит со всем им целиком, а не только с той частью, к которой мы предвзято привязаны? Не об этом ли говорил Робин Уильямс со своим Carpe Diem, не про это ли импрессионизм и мандарин осознанности, о котором уже говорил недавно. В день встречи с Машей я слушал не плейлисты, а Волну Яндекса. Треки звучали и терялись в небытии: не вернуться и не сохранить. Я был с музыкой, в ней, но не захватывал ее, как джинна, чтобы заставить служить себе в будущем.
Читать полностью…
А я снова наполнен до самых краев этим ощущением ненасытимости. Коктейлем из одиночества и жадности познать, захватить людей и выпить до самого донышка. Такое странное и могущественное чувство.
Знаете, что это такое – бросить вызов Богу?.. Для меня это означает: пропустить через себя зримое и, как я уже написал прежде, схватить руками некую эссенцию; показать, что Создателю отказало чувство меры, всё могло быть проще, но оттого не менее красиво. Как бы отредактировать и вычеркнуть затянутости. Взять «О времени и о реке» Вулфа и сушить его до тех пор, пока не получится «Уайнсбург, Огайо» Андерсона. Впрочем, я снова опрокидываюсь в абстрактные дебри. Поговорим о вещественном.
Я все-таки решил сходить в Husky Bar: проверить верны ли мои предположения по поводу того, как устроено Время. Полтора года назад в первое посещение Петербурга я часто бывал там. Жил совсем рядом, на Красноармейской, 5, и нет-нет заходил пропустить кружку пива. Познакомился тогда с несколькими интересными людьми.
С проектировщиком Лахта-центра, который рассказывал про укладку фундамента на болотистой местности. С барменом Алиной; однажды, вывалявшись в алкогольной эйфории, я называл её красивой до тех пор, пока с лица её не улетучились морщинки недовольства и она не начала пощёлкивать пальцами, наливая коктейли; наконец с одной симпатичной живой девчонкой, никак не вспомню имени… У неё был заразительных смех, который струился, как ручеек, и буквально обволакивал. Мы проболтали почти до утра в один из дней. Помню, я всё говорил ей: «Завтра улетаю». А она только смеялась и забавно тянула: «Боооолтаеееешь!».
Я – Данила Багров, всегда возвращающийся к тем, кто мимолётно возник на его пути. Помните… Немец, проститутка Мэрлин, тусовщица. Провинциальный мальчик, не научившийся понимать законов большого города. Всегда виляющий хвостом (читай – конфузливо улыбающийся) и влюбляющийся в эти удивительные, шумные, ускользающие существа.
Доедая сэндвич с тунцом, допивая свой Stout, я впиваюсь взглядом в панно на стене, в барабанную установку на сценке, затаившую в себе раскаты грома; в подвешенные за барной стойкой под потолком, словно лакированные куры, бокалы: пузатые, кажется, едва удерживающиеся на хрупких и длинных ножках-шеях; в костлявую и нервную руку девушки, что сидит неподалёку от меня и что-то рассказывает подруге (на лице улыбка, а рука живёт своей жизнью: «SOS! SOS! SOS!»); я хватаю взглядом и на пределе нервных сил стаскиваю во внутреннюю кладовку возникающие соцветия образов, звуков, хромающих в хвосте ароматов, похожих друг на друга, присыпанных терпким синтетическим порошком и влачащих на спине таблички: «COVID, 2021».
Я – лазер, микроскоп, фотоаппарат. Я громоздкое сооружение из мяса, костей и мыслей, которое никак не может объять эти простые, походя брошенные слова официанта: «Алина… Да-да, помню такую… Она давно не работает».
Как такое может быть, скажите? Что же это, люди просто появляются и уходят? Барабан разражается свирепым стаккато и стихает? Бокалы бьются о пол и больше никогда не становятся теми самыми бокалами?
Я – Ростислав Плятт в фильме «Послесловие», который стучит кулаком о подлокотник кресла: «Не может быть! Не хочу!».
Ведь это язык, на которым с нами говорит Небытие. Единственный язык, который люди не изучают по собственному желанию.
На выходе из бара вдруг увидел знакомый силуэт. Синие джинсы в обтяжку, косуха, рыжая борода с проседью, туфли с задранными мысками. Я помню этого человека! Он постоянно сидел за барной стойкой тогда, в 2021 году. С бокалом виски и отсутствующим взглядом. Почти не говорил ни с кем, потому, вероятно, что бывал в баре так часто, что никакой обмен фразами не считал способом открыть новое. Всё более или менее известно и понятно.
Но вот же он – тот, кто мне нужен, чтобы окончательно не повесить нос! Мне почему-то захотелось обнять эту долговязую фигуру. Безо всяких объяснений – подбежать и сгрести руками.
Третий день в Питере. Много гуляю и смотрю. Пытаюсь разгадать тайну тайн. Понять, что это за вещество такое течет по улицам и проспектам, от которого так грустно и восторженно на душе. Почему я ощущаю одновременно невероятную сопричастность и одиночество. Пока шёл от Варшавской к Некрасова постоянно пытался сформулировать некий закон. И кажется, временами получалось нащупать вывод, отражающий порядок вещей. Но потом я глубоко вдыхал, как бы смотрел на него панорамно и тут же ловил себя на брезгливом чувстве. Вся эта незыблемость угнетает. Нет никакого универсального закона. Все меняется «каждую секунду пространства». Я высекаю из камня аксиомы потому лишь, что пытаюсь обладать, хочу стреножить. Но я не Бог, а стало быть, это невозможно. Есть только один путь, наверное. Стараться быть в каждом мгновении максимально полно, есть мандарин осознанности, как сказали бы буддисты. И не контролировать. Через отдельные детали, через щербинки в реальности постигать интуитивный гений мира, в котором живу. И, возможно, только возможно, тогда по этим неочевидным намекам получится создать выжимку зримого. Получится объять замысел, упростив его до предела человеческой сенсорики. Это будет все еще малость, но дерзновенная малость. Ка у Хекта, «что делать с этой прорвою деталей?». Думаю, я знаю, что.
Читать полностью…
Часть I
⠀
Once upon a time on a distant planet, одному человеку было грустно. Он пил кофе в парке, у озера, по которому вальяжно с виду, но напряженно внутри («ах, как тяжело папке крутить эти педальки, мама…»), плыли катамараны: лебеди, дельфины, коньки. Человек смотрел на отражение горы в воде, взбирался на гребень припева, что звучал в его наушниках, и вместе с музыкой опрокидывался в летучую субстанцию, от которой щекотало в носу и сырели ресницы.
⠀
В таких подъемах и падениях прошло, должно быть, около тысячи лет. В какой-то момент пахнуло корицей и пачули. Мимо человека прошелестела детская коляска. Её толкала перед собой девушка с красивыми серьгами в форме радуги. Сама девушка тоже была красивой. Она остановилась у деревянного ската и, обернувшись, что-то произнесла.
⠀
Человек вытащил один наушник, посмотрел на неё выжидательно, но сопоставив детали, – устремленный в пространство взгляд, наличие коляски, – догадался, что есть ребёнок. Пока голова поворачивалась влево (а это ещё несколько лет), человек нарисовал силами воображения строптивую девчушку в измазанном шоколадкой комбинезоне, которая глядит исподлобья, скрестив на груди ручонки. Однако особенность описываемой планеты заключается как раз в том, что воображаемое здесь никогда не соответствует зримому.
⠀
У дальнего края лавочки, на которой расположился человек, стоял малыш. На нём была вязаная кофточка с капюшоном «под зайку». Длинные перекрученные ушки понуро висели над плечами.
⠀
«Валера!.. Ну ты чего? Пойдем!» – послышался голос девушки.
⠀
Но мальчик даже не смотрел на маму. Он сделал несколько шагов в сторону человека и замер, немного подавшись вперед. При этом вид у него был по-взрослому подавленный, что не вязалось с детским личиком, которому могла бы подойти сонливость, скука, сосредоточенность и Бог весть сколько других эмоций, только не это мрачное самосозерцание.
⠀
Что случилось? Ненароком зацепил своими ушками моё гравитационное поле? Угодил на орбитальный спутник «Merekhlyundiya 13»? Зябко тебе, небось, сидеть у иллюминатора, завороженно глядя на Чёрную Луну?
⠀
«Валер! Ну чего ты?..».
⠀
Мама подошла к нам. Выныривает из облачка духов частями: то влажные губы, расплющенные в улыбке, то хрупкая, маняще протянутая ладонь; золотистые пряди туда и обратно, бурая овчинка воротника, в которую хочется зарыться лицом… Осколок янтаря в солнечном свете.
⠀
«Первый раз с ним такое…».
⠀
Валера печален. Стоит и не шевелится.
⠀
«Послушай, малыш, – говорю, – если тебе станет от этого легче, знай: дяде тоже грустно».
⠀
Как будто почувствовал смысл моих слов… Сделал небольшой шажок навстречу. Но смотрит всё так же в пространство перед собой.
⠀
«Валера, а ты спроси: почему дяде грустно?» – переливается голос мамы.
⠀
«Потому, – отвечаю Валере для мамы, – что дядя – путешественник во времени. И он не может найти свой дом».
⠀
Смех (отороченный овчиной, зыбящейся внутри рамки парка) поверх сладковатого аромата духов. Чудная планета. Такое внимание к гармонии деталей и перспективе. Однако населяющие её существа мало чем отличаются от других. Они смеются. Не понимают моей проблемы.
⠀
Я протягиваю перед собой руку с вытянутыми указательным и средним пальцами.
⠀
«В твоей грусти нет ничего плохого. Иногда нужно погрустить, чтобы понять себя лучше, малыш».
⠀
Валера поднимает взгляд. В его ясных, но печальных глазах будто занимается огонёк понимания. Он подходит в упор к моему колену и протягивает ручонку в ответ.
⠀
Начать форматирование…
⠀
Мама стирается слоями: смех, духи, кудряшки, серьги, воротник, губы, коляска. Катамараны выталкивают из себя облегчённые вздохи мужчин и уходят под воду, растаяв. Становится одномерным и складывается в небольшой лист материи киоск мороженщика. Бьются на пиксели деревья, превращаются в облачка вагончики фуникулёра вдалеке. Люди, как шутихи, исторгнув последние бессвязные фразы, растворяются в их многоцветье.
⠀
А человек с зайцем смотрят друг на друга, держась за руки…
⠀
На далёкой планете.
Тысячи лет напролёт.
И им грустно.
«Лучше звоните Солу» (5 сезон, 1 серия)
У меня эта сцена ассоциируется с фильмом «Мой друг Иван Лапшин». Помните? «За что, дяденька? Ну за что, дяденька?»…
