1823
Стихи и переводы Артема Серебренникова. Старинная поэзия Европы и Америки, цикл собственных сонетов и многое другое. Переводы публикуются вместе с оригиналом.
Антуан де Сент-Аман (1594 – 1661)
Дождь
Г-ну Деланду-Пайену, советнику при парижском парламенте
Для нас благое Провиденье
Погоду прихотью своей
Избрало как вознагражденье
Для земледельческих людей;
Чу! Прочь беги, народ толкучий, –
Грядут к нам дождевые тучи
И весь чернеет окоем;
Его влиянье нам во благо –
На лозы изольется влага,
Которой вовсе мы не пьем.
Сгорала вся трава в пожарах,
И всякий, этот зной узрев,
Уже не думал, что в амбарах
Найдет зернá на новый сев.
Итак, земля на сельском поле
От жажды мучилась, дотоле
Не ведав столь ужасных дней
С тех давних пор, как, дерзновенный,
Промчался в небе сын Климены
С упряжкой солнечных коней.
Но боги нам грехи простили,
Карающий сложили меч,
Их наши слезы умастили –
Они своим велели течь;
Гляди – Ирида воссияла
И полукружье из опала
Cредь облачных полей творит;
За тучей тучу подгоняет,
Погоды ясность затемняет,
И ярче свет ее горит.
Потоки были вялы, тихи,
Был мелок всяк ручей и хил,
Теперь же рвутся, как шутихи,
От преизбытка буйных сил;
На это глядя, вам скажу я,
Что тысяч водометов струи
Слились, чтоб выступить в поход,
Остатки прежних сил истратя,
Все бросили навстречу рати
Пришедших к ним небесных вод.
Бежим, Пайен, к тебе в чертоги;
Гляди – здесь тучу прорвало!
На землю льются воды многи,
Уж все на свете залило!
Как мой восторг невероятен,
И как же шум дождя приятен,
Когда ласкает он листву!
О, если б я таким звучаньем,
Подобным сладостным журчаньем
Наполнить мог свою строфу!
Пусть побыстрей несут мне чашу –
Как раз настал сезон вина.
Пью за Цереру, матерь нашу, –
За шайку нашу пьет она!
Но пью не пойло, что столь гнусно,
Неутонченно и безвкусно,
Что напояет лишь песок
Иль, может, юную девицу,
Что пьет всегда одну водицу,
Чтоб был светлее волосок.
Взгляни – вдали, под сенью ивы,
Укрылся некий пилигрим;
Он вымок весь порой дождливой,
Но мы на нем лишь радость зрим;
А там, гляди, идет прохожий
С довольной загорелой рожей –
Веселый мужичок Тибо;
Идет – ему и горя мало:
Как бы вода ни заливала,
Нет неудобства для него.
Глянь – в сих просторах виноделы
От счастья потеряли ум,
Как кони скачут, оголтелы,
Повсюду поднимают шум;
Услышь, как запевают слуги
Песнь полеводческой округи,
Плесканье рук пускают в ход;
Кругом cердца полны отрады –
Дождю и человеки рады,
И даже бессловесный скот.
Пьер Деланд-Пайен (или Пайен-Деланд) (ок. 1595 – 1669) – помимо указанной должности также был аббатом и приором, покровительствовал поэтам-либертенам.
Сын Климены – Фаэтон.
…Пьет всегда одну водицу / Чтоб был светлее волосок – по бытующему до сих пор представлению, потребление большого количества воды улучшает качество волос.
Тибо – стереотипное крестьянское имя.
Оригинал: https://www.bonjourpoesie.fr/lesgrandsclassiques/Poemes/marc_antoine_girard_de_saint_amant/la_pluie
Габриэль Альварес де Толедо (1662 – 1714)
Gabriel Álvarez de Toledo
Ты все же пал, о горделивый Рим,
Ты, правивший державой мировою,
Себя над миром не считал главою –
Себя ты миром возомнил самим.
Возвысившись над твердью, ты был чтим –
И так же чтим, простершись под землею;
Ты мнил наполнить эмпирей собою –
Но Рим наполнился собой одним.
Ты вечную воздвиг в руинах славу,
Твой гордый остов, обратившись в прах,
Возвысится колонной величавой;
Лишь сам себе подобен ты в делах,
И время не погасит блеск державы,
И римский тлен запомнится в веках.
Caíste, altiva Roma, en fin caíste,
tú, que cuando a los cielos te elevaste,
ser cabeza del orbe despreciaste,
porque ser todo el orbe pretendiste.
Cuanta soberbia fábrica erigiste
con no menor asombro despeñaste,
pues del mundo en la esfera te estrechaste,
¡oh Roma!, y solo en ti caber pudiste.
Fundando en lo caduco eterna gloria,
tu cadáver a polvo reducido,
padrón será inmortal de tu victoria;
porque, siendo tú sola lo que has sido,
ni gastar puede el tiempo tu memoria,
ni tu ruina caber en el olvido.
Пьер Гронье (ок. 1490 – ок. 1540)
Pierre Grognet
Похвала славному граду парижскому
Я достославный град, Париж мне имя,
Возвысил Бог меня над остальными.
Располагаюсь я среди хлебов,
Лесов, полей, равнин, густых садов;
В моих пределах протекает Сена,
Чьи воды чистотою несравненны.
Парламент мой устраивает пренья,
Выносит справедливые решенья:
Мошенник, похититель или вор –
Все обретут суровый приговор.
Тюрьма всех ожидает, кто преступен,
Но им и к исправленью путь доступен.
Товары мне прислали все края;
Прочна могучая стена моя;
Высоких башен, храмов Божьих шпили
Великолепье града укрепили;
Сверши в парижской церкви покаянье –
Тебе простится грешное деянье.
В Париже знанью всякому приют;
Искусства и науки здесь цветут.
Париж есть рай земной; давно известно –
Его прекрасней только рай небесный.
Blason de la noble ville et cité de Paris
Je suis Paris, cité de renommée,
Rien ne me fault ; de Dieu suis gouvernée
Auprès des blés suis, et près des prairies,
De beaux jardins, bois et forêts fleuries ;
Dessous y a la rivière de Seine,
Laquelle on tient à un chacun bien saine.
Outre, visez le noble Parlement,
Où l'on peut voir faire bon jugement ;
De nuit le guet punit les malfaiteurs,
Met en prison ceux qui sont leurs fauteurs ;
Des criminels verrez punition,
Et d'un chacun on fait correction.
Biens temporels viennent de toutes parts,
Et les beaux murs sont garnis de remparts ;
Outre voyez les tours et grands églises
Qui sont bâtis par somptueuses guises ;
Sachez pour vrai que l'on fait pénitence,
Compassion par moult grand excellence ;
Dedans Paris avec toute science,
Toutes vertus avecque sapience,
Finalement, c'est paradis terrestre,
Ne reste plus que paradis céleste.
Антонен Арто (1896 — 1948)
Antonin Artaud
Черный поэт
Черный поэт, девичья грудь
тебя терзает,
поэт злобивый, жизнь кипит,
пылает город,
и небо растворяется в дожде,
твое перо скребет о сердце жизни.
Леса, леса, глаза кишат,
растут орешками кедровыми,
поэты с вихрями-вихрами
седлают лошадей и псов.
Гнев глаз, вращенье языков,
стекают в ноздри небеса,
питают синим молоком;
подвешен я у ваших уст,
женщины уксусных сердец.
Poète noir
Poète noir, un sein de pucelle
te hante,
poète aigri, la vie bout
et la ville brûle,
et le ciel se résorbe en pluie,
ta plume gratte au coeur de la vie.
Forêt, forêt, des yeux fourmillent
sur les pignons multipliés ;
cheveux d’orage, les poètes
enfourchent des chevaux, des chiens.
Les yeux ragent, les langues tournent
le ciel afflue dans les narines
comme un lait nourricier et bleu ;
je suis suspendu à vos bouches
femmes, coeurs de vinaigre durs.
КАМЕНЩИК, 1250
Им древние открыты тайны,
Как строить каменные храмы.
Гумилев
Сугерий, Дионисия аббат,
Призвал нас к жизни духа среди мира,
И тайны циркуля и нивелира
В собранье равных брату шепчет брат.
Столетья за столетьями летят,
Все те же крики, «майна» или «вира»,
Бетона тайна, и секрет шарнира,
И круг вселенной, вписанный в квадрат...
Тяжел и страшен взор бывает Отчий,
Но Сына взор милей, чем всякий прочий,
И всюду веет Дух, как вольный ветр,
И я, смиренный, но упорный зодчий,
Витражные церквам открою очи,
Как нам велит Верховный Геометр.
Солнце духа благостно и грозно
Разлилось по нашим небесам...
Чувствую, что скоро осень будет,
Солнечные кончатся труды,
И от древа духа снимут люди
Золотые, зрелые плоды.
Н.С. Гумилев, 1915 г.
Делимся с вами фото потрясающего творческого вечера Артёма Серебренникова и Антона Чёрного, посвященного поэзии Первой Мировой Войны, прошедшего на нашей выставке в «Зарядье».
Лекторы — переводчики европейской поэзии и прозы, авторы нашумевшего двухтомного поэтического сборника «Поэты Первой Мировой».
Благодарим всех, кто был с нами!
Выставка проекта «Русский стиль» «И увидел я новое небо и новую землю» идёт в Медиацентре парка «Зарядье» до 30 июня.
Фото: Андрей Горчаков
Герберт Асквит (1881 – 1947)
Herbert Asquith
Доброволец
Покоится здесь клерк, который в мире
Полжизни прожил, заполняв гроссбух,
Уже он думал испустить свой дух,
Копья не преломляя на турнире,
Но средь цифири виделись глазам
Поднявшие орлов легионеры,
И рыцари под сенью орифламм
Неслись на честный бой сквозь сумрак серый.
И наконец он сделал явью сон,
В чертог зари попал, блуждав во мраке, –
Смеясь, он преломил копье в атаке,
И в этот час и жил, и умер он.
Ему подобный радостен итог,
Наград не жаждет он, не смотрит хмуро –
Тому не нужно погребальных дрог,
Кто встанет в строй с бойцами Азенкура.
Volunteer
Here lies a clerk who half his life had spent
Toiling at ledgers in a city grey,
Thinking that so his days would drift away
With no lance broken in life's tournament:
Yet ever 'twixt the books and his bright eyes
The gleaming eagles of the legions came,
And horsemen, charging under phantom skies,
Went thundering past beneath the oriflamme.
And now those waiting dreams are satisfied;
From twilight to the halls of dawn he went;
His lance is broken; but he lies content
With that high hour, in which he lived and died.
And falling thus he wants no recompense,
Who found his battle in the last resort;
Nor needs he any hearse to bear him hence,
Who goes to join the men of Agincourt.
не пропустите в это Вс — наша с /channel/chornypro лекция о поэзии Первой мировой
Читать полностью…
МАЛАТЕСТА, 1450 — 1944
chi vedrà più il sepolcro di Gemisto
che tanto savio fu, se pur fu greco?
Giù son gli archi e combusti i muri
del letto arcano della divina Ixotta
— E.P., C. LXXII
Да, из крутого вылеплен я теста;
Хоть знаю я, откуда слышал звон,
Не даст покою веку испокон
Ногам башка дурная, mala testa.
Всех превзошла богинь моя невеста,
В моей эмблеме землю топчет слон,
И я молюсь твоим, мудрец Плифон,
Мощам, в Морее не нашедшим места.
Хотя я с Богом разругался вдрызг,
Укроет именем святой Франциск
Божницу Сиджисмондо и Изотты,
Вместилище языческих гробниц,
Которые, наслав железных птиц,
Заморские разрушат идиоты.
Иван Голль (1891 – 1950)
Yvan Goll
Песня несломленных
Нас корова-нужда
Поит черным обратом,
Нас на бойне всегда
Режут брата за братом.
Враг нам хлеба принес,
Что истерся до пыли;
Нас облаивал пес
На голгофской могиле.
Прорастет все равно
В нашей жирной землице
Нашей воли зерно,
Нашей злобы грибница.
Мы взрастим виноград,
Полный дьявольской серы;
В наших лозах – сам ад,
Дышит кровь Люцифера.
Мы не станем рыдать,
В исступлении воя –
Наших пращуров рать
Встретит нас под травою.
Там, в гнезде у совы –
Яйца мести крылатой.
Дети, будете вы
Люты, словно волчата.
1942
Chant des invaincus
Nous buvons le lait noir
De la vache misère,
Quand dans les abattoirs
On égorge nos frères.
On nous donne du pain,
Mais c'est de la poussière,
Et notre ami le chien
Aboie à nos calvaires.
Mais nous saurons planter
Dans notre grasse terre
Le grain de liberté
La truffe de colère.
Et dans nos vins d'enfer
Dans la grappe et la treille
Le sang de Lucifer
Fulmine encore et veille .
N'avons-nous que des yeux
Pour pleurer notre perte ?
Non, l'armée des aïeux
Attend sous l'herbe verte .
Dans la nuit le hibou
Couve l'œuf de vengeance,
Nos fils seront des loups
Et de la pire engeance.
1942
ФРАНСИСКО ИМПЕРЬЯЛЬ (ок. 1350 – ок. 1409)
Francisco Imperial
Сии стихи сложил означенный мессир Франсиско Имперьяль в знак любви и восхваления некоей прекрасной дамы из Севильи, которую он нарек Звездой Дианой, а сложил он их в тот день, когда узрел он ее и взглянул на ее облик, пока она шла по севильскому мосту в церковь св. Анны за пределами города
Нет, я не зря блуждал тропою странной –
Я через мост речной свершал свой ход,
И тут нежданно вижу я: идет
По берегу другому, средь Трианы,
Великолепная Звезда Диана,
Что светлою зарей восходит в мае,
Священным шагом к храму выступая.
Да сохранит тебя святая Анна!
Я встречен был щедрейшею наградой:
Она дала мне цвет жасмина нежный,
Цвет ароматный розы белоснежной
И лилию изящную из сада;
И лик ее великою отрадой
Светился, и сиял в любовной славе;
И я в ответ сказал одно лишь «Ave»,
Ведь то – цветы святого вертограда.
Молчи, Гомер! Умолкните, Гораций,
Вергилий, Данте! Не роняй ни звука,
Овидия «Любовная наука»,
Пииты, хватит ваших декламаций, –
Ведь вам с ее красою не равняться,
Она ведь – словно солнце меж звездáми,
Средь искорок – сияющее пламя,
Ей розой средь цветов пора назваться.
В речах моих не будет умаленья
Нежнейшей Ифигении-гречанки
Иль знатной и прекраснейшей троянки, –
Ведь с этой дамой я им дам сравненье;
И пусть в сухой земле у нас цветенья
Немного – все же возросла на ней
Та роза, что других цветов милей;
Ей высшее потребно восхваленье.
Триана – исторический пригород Севильи, расположенный на противоположной от нее стороне Гвадалквивира; ныне – один из районов города.
Este desir fiso el dicho Meсir Francisco Imperial por amores e loores de una hermosa mujer de Sevilla que llamó
él Estrella Diana, e físolo un día que vio e la miró a su guisa, ella yendo por la puente de Sevilla a la iglesia de Sant'Ana, fuera de la cibdat.
Non fué por cierto mi carrera vana,
pasando la puente de Guadalquivir,
a tan buen encuentro que yo vi venir
ribera del río, en medio Triana,
a la muy hermosa Estrella Dïana,
cual sale por mayo al alba del día;
por los santos pasos de la romería,
muchos loores haya Santa Ana.
E por galardón demostrar me quiso
la muy delicada flor de jazmín,
rosa novela de oliente jardín,
e de verde prado gentil flor de liso,
el su gracioso e honesto riso,
semblante amoroso e viso suave;
propio me parece al que dijo: Ave,
cuando enviado fue del paraíso.
Callen poetas e callen autores,
Homero, Horacio, Vergilio e Dante,
e con ellos calle Ovidio D'Amante
e cuantos escribieron loando señores,
que tal es aqueste entre los mejores.
como el lucero entre las estrellas,
llama muy clara a par de centellas,
e como la rosa entre las flores.
Non se desdeñe la muy delicada
Enfregymio griega, de las griegas flor,
nin de las troyanas la noble señor,
por ser aquesta atanto loada;
que en tierra llana e non muy labrada,
nace a las veces muy oliente rosa,
así es aquesta gentil e hermosa,
que tan alto merece de ser comparada.
Уильям Алабастер (1567 - 1640)
William Alabaster
***
Христос воскрес из мертвых, смерть поправ;
Но ты ли восклицаешь: «Он воскрес»?
Лишь те достойны сих святых словес,
Кто рвется к Богу, небеса избрав.
А если ты не обуздал свой нрав,
Превыше дола не желал небес, –
Порыв твой в суете мирской исчез.
Не говори: «Воскрес Он». Ты неправ:
Безжизнен в сердце у тебя Христос,
Диавол благодать Его унес.
Итак, не будь на ликованье скор:
Надежду в чуде праведных собор
Обрел; а те, чей путь и крив, и кос,
Услышали суровый приговор.
***
Jesus is risen from the infernal mire:
But who art thou that say'st Jesus arose?
Such holy words are only fit for those
Whose souls with Christ above the heavens aspire.
But if thou hast not raisèd thy desire
From earth to heaven, but in the world dost close
Thy love which unto heaven thou shouldst dispose,
Say not that Christ is yet ascended higher,
But yet within thy heart he lieth dead,
And by the devil is impoisonèd.
Rejoice not then in vain of his ascent;
For as his glorious rise doth much augment
All good men's hopes, so unto those that tread
False paths, it is a dreadful argument.
КОПЬЕ И ГУБКА, 33 по Р.Х.
— Под тяжким млатом сельского циклопа
Росло я, обретая острие.
Взойдя на древо, вознеслось копье
Превыше деревянного ослопа.
— В морях, где утонула Партенопа,
Я родилась, и ремесло мое —
Купанье, стирка, чистка и мытье,
Но увенчалась мною ветвь иссопа;
На службу вместе взял нас легион.
— И вместе довелось нам отличиться.
— Меня наполнил воин Стефатон.
— Я ж вознеслось в Лонгиновой деснице,
И вместе мы коснулись — посмотри! —
Того, над Кем написано: INRI.
Жан де Ла Сеппед (ок. 1548 – 1623)
Бело предвечного Владыки облаченье,
Белы придворные, в чертогах – белизна,
Белеет дух его, сияя в оперенье,
Бел цвет у Агнчего блестящего руна.
Белеет плат святой; укрылась им Жена,
Что к Агнцу брачному свершает восхожденье;
Белеет мантия, Супругу отдана;
Безвинный, он грядет на Брака совершенье.
Белели ризы; в них Понтифик в век былой
Взывая к Небесам, творил обряд святой.
Белеют ризы; в них – Первосвященник новый.
Бел цвет хитона – им оденется герой.
И победитель сей, на смерть идти готовый,
Бел, одолеет смерть, убитый казнью злой.
Jean de La Ceppède (ca. 1548 – 1623)
Blanc est le vêtement du grand Père sans âge ;
Blancs sont les courtisans de sa blanche maison ;
Blanc est de son Esprit l'étincelant pennage ;
Blanche est de son Agneau la brillante toison ;
Blanc est le crêpe saint dont, pour son cher blason,
Aux noces de l'Agneau l'Epouse s'avantage ;
Blanc est or' le manteau dont par même raison
Cet innocent époux se pare en son noçage ;
Blanc était l'ornement dont le Pontife vieux
S'affublait pour, dévot, offrir ses voeux aux cieux;
Blanc est le parement de ce nouveau Grand-Prêtre ;
Blanche est la robe due au fort victorieux ;
Ce vainqueur, bien qu'il aille la mort se soumettre,
Blanc, sur la dure mort triomphe glorieux.
Мой новый вклад в «Легенды и мифы» о небезызвестной сказке Андерсена 👸🏼🛌🫛
Читать полностью…
МАРКИЗ ДЕ САД, 1789
Он во всю мочь кричал,
что в Бастилии убивают заключенных,
и подстрекал толпу…
это существо никто не может усмирить.
Бернар-Рене де Лоне,
комендант Бастилии,
2 июля 1789 г.
Никто еще не выдумал насилий,
Которых не свершали б короли.
О, если бы повстанцы всей земли
В крови иль в нужнике их утопили!
Давись, Капет, слезою крокодильей!
У бомбы догорают фитили.
Возмездия огонь, испепели
Все бастионы мировых Бастилий!
Долой тиранов! Поднимайся, чернь!
Бунтуйте, Иль-де-Франс, Прованс, Овернь!
Пылайте, Лувры, Тюильри, Версали!
Всего сто двадцать дней? И что в мне в том!
Продлись хоть четверть века тот Содом,
Что перья на рулоне описали!
Уильям Блейк (1757 - 1827)
William Blake
Серый монах
«Я гибну! – возгласила мать. -
И детям хлеба не сыскать.
Что говорил тиран вчера?»
Тогда монах привстал с одра.
Пронзен был у монаха бок,
Бессчетны раны рук и ног,
Его суставы и мослы –
Корней изогнутых узлы.
Нет ни слезы в очах сухих;
Затем, в стенаниях глухих,
Дрожа, но побеждая страх,
Такую речь сказал монах:
«Мне Бог в келейный темный час
Вести писанье дал приказ.
Я знал: лишь летопись начну –
Все, что любил я, прокляну.
Мой брат от глада изнемог,
Был плач детей его жесток,
На дыбе побывал я сам,
Смеясь бичам и кандалам.
Отец твой тысячную рать
Сумел на севере собрать,
За ним твой брат облекся в сталь –
Мстить за детей твоих печаль.
Но тщетен лук, бессилен меч –
Войны оружьем не пресечь;
Молитвы старцев, слезы вдов
Одни спасут нас от оков.
В слезинке разум заключен,
Меч ангельский – невинных стон,
Стенаний мученика звук
Стрелою шлет Господень лук.
…Тирана беглого покой
Был найден мстителя рукой.
Тирана сталью он извел –
И сел тираном на престол».
The Grey Monk
‘I DIE, I die!’ the Mother said,
‘My children die for lack of bread.
What more has the merciless tyrant said?’
The Monk sat down on the stony bed.
The blood red ran from the Grey Monk’s side,
His hands and feet were wounded wide,
His body bent, his arms and knees
Like to the roots of ancient trees.
His eye was dry; no tear could flow:
A hollow groan first spoke his woe.
He trembled and shudder’d upon the bed;
At length with a feeble cry he said:
‘When God commanded this hand to write
In the studious hours of deep midnight,
He told me the writing I wrote should prove
The bane of all that on Earth I love.
‘My brother starv’d between two walls,
His children’s cry my soul appalls;
I mock’d at the wrack and griding chain,
My bent body mocks their torturing pain.
‘Thy father drew his sword in the North,
With his thousands strong he marchèd forth,
Thy brother has arm’d himself in steel,
To avenge the wrongs thy children feel.
‘But vain the sword and vain the bow,
They never can work War’s overthrow.
The hermit’s prayer and the widow’s tear
Alone can free the world from fear.
‘For a tear is an intellectual thing,
And a sigh is the sword of an Angel King,
And the bitter groan of the martyr’s woe
Is an arrow from the Almighty’s bow.
‘The hand of Vengeance found the bed
To which the purple tyrant fled;
The iron hand crush’d the tyrant’s head,
And became a tyrant in his stead.’
Антуан де Сент-Аман (1594 - 1661)
Antoine de Saint-Amant
Кудряв, дороден я - прямой немецкий граф,
Мой нежен взор, свежо лицо и алы губы,
Ты душкою зовешь, красавчиком, голу’бой,
Меня любимейшим любовником признав.
Ты думаешь - мол, я изыскан, ловок, брав,
И все слова мои тебе настолько любы,
Что страсть твоя ко мне огнем горит сугубо;
Клянешься в верности, навек меня избрав.
Ты хочешь мне найти точнейшее прозванье,
И я твое готов принять титулованье,
Когда мне говоришь: "Ты - зеркало для шлюх".
Мне этот чин принять, поверь, всегда хотелось,
Ты правду говоришь - и впрямь таков мой дух:
Ведь в это зеркало ты столько раз гляделась.
Me voyant plus frisé qu'un gros comte allemand,
Le teint frais, les yeux doux, et la bouche vermeille,
Tu m'appelles ton cœur, ton âme, ta merveille,
Et me veux recevoir pour ton plus cher amant.
Tu trouves mon maintien si grave et si charmant,
Tu sens à mes discours un tel goût en l'oreille,
Que tu me veux aimer d'une ardeur non pareille,
Où désormais ta foi sera de diamant.
Pour me donner un nom qui me soit convenable,
Cloris, ton jugement est plus que
raisonnable
Quand tu viens m'appeler un miroir à putains.
Je n'en refuse point le titre ni l'usage :
Il est vrai, je le suis, tes propos sont certains,
Car tu t'es bien souvent mirée en mon visage.
Луис де Гонгора (1561 – 1627)
Luis de Góngora
По старческим немощам чувствует приближение кончины, о которой всякое воздыхание католика
На западе годов, на этом, Лиций,
Пифагорейском промежутке лет
За ложным шагом – лишь паденье вслед,
Вслед за паденьем – в бездне очутиться.
Слабеет шаг? Открой ума зеницы.
Уже земной шатается хребет;
Какой же прахом найденный ответ
Не даст распасться зданью на частицы?
Не просто змеи сбрасывают кожи,
Но с кожами свой век с себя снимают,
А люди – нет. Слеп человечий путь!
О, сколь блажен, кто тяжкий груз на ложе
Из камня сбросив, легкий воздымает,
Чтоб высшему сапфиру вновь вернуть!
Infiere, de los achaques de la vejez, cercano el fin a que católico se alienta
En este occidental, en este, oh Licio,
climatérico lustro de tu vida
todo mal afirmado pie es caída,
toda fácil caída es precipicio.
¿Caduca el paso? Ilústrese el juicio.
Desatándose va la tierra unida;
¿qué prudencia del polvo prevenida
la ruina aguardó del edificio?
La piel no sólo sierpe venenosa,
mas con la piel los años se desnuda,
y el hombre no. ¡Ciego discurso humano!
¡Oh aquél dichoso que, la ponderosa
porción depuesta en una piedra muda,
la leve da al zafiro soberano!
Гийом дю Бартас (1544 – 1590)
Guillaume du Bartas
К Пиренеям
Француз, остановись! Природа загражденье
Проходу твоему воздвигла из камней;
Рекой рассечено на несколько частей,
Оно среди равнин не обретет сравненья.
Не горные хребты твое охватит зренье:
То грозный великан, сторукий Бриарей,
Несущий свой дозор у каменных дверей,
Испанцев с галлами храня от столкновенья.
Руками тянется к двум царствам сей гигант,
Чело под небеса подставил сей Атлант,
Стопы свои простер он к двум морским громадам.
Покров волос его – лесистая гряда,
Что ни скала, то кость; с вершины водопадом
Стекает вечный пот тяжелого труда.
Français, arrête-toi, ne passe la campagne
Que Nature mura de rochers d'un côté,
Que l'Auriège entrefend d'un cours précipité,
Campagne qui n'a point en beauté de compagne.
Passant, ce que tu vois n'est pas une montagne :
C'est un grand Briarée, un géant haut monté
Qui garde ce passage, et défend, indompté,
De l'Espagne la France, et de la France l'Espagne.
Il tend à l'une l'un à l'autre l'autre bras,
Il porte sur son chef l'antique faix d'Atlas,
Dans deux contraires mers il pose ses deux plantes.
Les épaisses forêts sont ses cheveux épais ;
Les rochers sont ses os ; les rivières bruyantes,
L'éternelle sueur que lui cause un tel faix.
Уилфред Оуэн (1893 - 1918)
Wilfred Owen
1914
Пришла война. Пора Зимы грядет,
И мы – в мертвящем мраке посредине.
Тот мерзкий вихрь, что начался в Берлине,
По всей Европе яростно метет
И паруса прогресса в клочья рвет.
Поэзия скорбит. Любви нет ныне.
Скудеют мысль и чувство, и в пустыне
Зерном осенним род людской гниет.
Весна в Элладе юной отцвела,
И Лето просияло славой Рима,
Торжественно прошла и Осень мимо,
Плодами изобилья тяжела,
И вот – Зима. Чтоб видеть всход Весны,
Посев мы кровью оросить должны.
1914
War broke: and now the Winter of the world
With perishing great darkness closes in.
The foul tornado, centred at Berlin,
Is over all the width of Europe whirled,
Rending the sails of progress. Rent or furled
Are all Art's ensigns. Verse wails. Now begin
Famines of thought and feeling. Love's wine's thin.
The grain of human Autumn rots, down-hurled.
For after Spring had bloomed in early Greece,
And Summer blazed her glory out with Rome,
An Autumn softly fell, a harvest home,
A slow grand age, and rich with all increase.
But now, for us, wild Winter, and the need
Of sowings for new Spring, and blood for seed.
Делимся с вами ближайшими мероприятиями на нашей выставке «И увидел я новое небо и новую землю» в «Зарядье».
6 июня 18:00 – «Русская каллиграфия в 21 веке» – мастер-класс художника Дмитрия Севера
Уличный каллиграф, исследователь кириллической вязи и постоянный участник проекта «Русский Стиль» Дима Север проведет мастер-класс о современной русской каллиграфии и на практике распишет случайный предмет прямо на глазах у зрителей.
7 июня 18:00 – «Словографика. Герои русской военной истории» –интерактивная лекция иллюстратора Петра Скляра
Преемству героев русской военной истории посвящена новая лекция художника и популяризатора русской словесности Петра Скляра. Пётр расскажет об исторических и современных личностях и событиях, которые легли в основу его последней книги «Словографика ZOV».
8 июня 18:00 – «Солнце духа: Первая Мировая Война в поэзии разных народов» – лекция и поэтический вечер Артёма Серебренникова
и Антона Чёрного
Первая Мировая война, она же Вторая Отечественная в России, не только одна из самых тяжелых войн в мировой истории, но и, пожалуй, наиболее богатая на великих литераторов, вышедших из нее. Авторы поэтического сборника «Поэты Первой Мировой» переводчики Артём Серебренников и Антон Чёрный расскажут о феномене ПМВ в истории русской и зарубежной поэзии.
Увидимся с вами в Медиацентре парка «Зарядье»!
Адрес: Москва, ул.Варварка, дом 6, стр.1
Вход свободный
Афиши: Ольга Шумова
Томас Лавелл Беддоус (1803 – 1849)
Крокодил
…Близ лилий Нила я видал:
Речной дракон разлегся темноцветный,
Была его кольчужная рубаха
Вся в жемчугах и рдяных альмандинах.
А на спине посапывал детеныш,
Не больше мышки, с бусинками глаз;
Лежал обломок пестрой скорлупы
На безобидной мордочке его.
Забавно было, как пытался он
Глотать проворных мух. В железной пасти
У дьявольского зверя, как душа
В утесах адских, белоснежный чибис
Парил изящно, розоватым клювом
Пиявок волосатых выдирая.
Thomas Lovell Beddoes (1803 – 1849)
A Crocodile
Hard by the lilied Nile I saw
A duskish river-dragon stretched along,
The brown habergeon of his limbs enamelled
With sanguine almandines and rainy pearl:
And on his back there lay a young one sleeping,
No bigger than a mouse; with eyes like beads,
And a small fragment of its speckled egg
Remaining on its harmless, pulpy snout;
A thing to laugh at, as it gaped to catch
The baulking merry flies. In the iron jaws
Of the great devil-beast, like a pale soul
Fluttering in rocky hell, lightsomely flew
A snowy trochilus, with roseate beak
Tearing the hairy leeches from his throat.
Драммонд Эллисон (1921 — 1943)
***
Давай жалеть не мертвецов, а Смерть.
Она придет — а мы уже ушли,
Ей с нами чаю, хересу не выпить;
Заставит старца на ковер блевать,
Не ведав сердца, что остановилось;
Столкнет приказчицу под грузовик,
Не ведав неразорванного тела;
Снарядом пушки летчика взорвет,
Но как смеется брат мой, не услышит.
Она нас видит лишь в унылый полдень,
Когда мы, перепутав полдороги
С началом нового пути, задремлем
Без снов иль с ними и проспим весь полдник.
Нет жизни в ней, весь труд ее — резня,
Мы — жаждем гурий, призраков боимся.
Дождись Безмыслия. Ведь для Нее
Веселья нет в предсмертных пароксизмах —
Лишь головы, что плюхнулись в корзину,
Мешки, удушье и сухая кровь.
Мы строим и гнием, переодевшись, —
Давай жалеть не мертвецов, а Смерть.
Drummond Allison
***
Come, let us pity not the dead but Death
For He can only come when we are leaving,
He cannot stay for tea or share our sherry.
He makes the old man vomit on the hearthrug
But never knew his heart before it failed him.
He shoves the shopgirl under the curt lorry
But could not watch her body undivided.
Swerving the cannon-shell to smash the airman
He had no time to hear my brother laughing.
He sees us when, a boring day bent double,
We take the breaking-point for new beginning
Prepared for dreamless sleep or dreams or waking
For breakfast but now sleep past denying.
He has no life, no exercise but cutting;
While we can hope a houri, fear a phantom.
Look forward to No Thoughts. For Him no dying
Nor any jolt to colour His drab action,
Only the plop of heads into the basket,
Only the bags of breath, the dried-up bleeding.
We, who can build and change our clothes and moulder,
Come, let us pity Death but not the dead.
Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans
***
В лесу предолгих ожиданий
Я мчался множеством дорог –
Скитаться в поисках Желаний
Мне в это лето выпал срок.
Фурьеров я отправил впрок
Искать, пока я отстаю,
Постоя в граде Назначенья,
И душу отвезти мою
На постоялый двор Мышленья.
На сорока конях в блужданьи
Скачу, в пути не одинок,
А свите дал я в содержанье
Все шестьдесят, свидетель Бог!
Вместит их разве что чертог,
Не дом гостиный, признаю;
Но сам пойду я без смущенья,
Иному отказав жилью,
На постоялый двор Мышленья.
За каждый день своих скитаний
Плачу я тягостный налог,
И орды новых Испытаний
Навстречу мне сгоняет Рок;
Но, коли есть в Надеждах прок
И мне верны они в бою, –
Из них составлю ополченье,
И сквозь врагов я путь пробью
На постоялый двор Мышленья.
Принц, что державствует в раю!
Коль будет Ваше позволенье,
Дорогу я найду свою
На постоялый двор Мышленья.
En la forêt de Longue Attente
Chevauchant par divers sentiers
M'en vais, cette année présente,
Au voyage de Desiriers.
Devant sont allés mes fourriers
Pour appareiller mon logis
En la cité de Destinée ;
Et pour mon coeur et moi ont pris
L'hôtellerie de Pensée.
Je mène des chevaux quarante
Et autant pour mes officiers,
Voire, par Dieu, plus de soixante,
Sans les bagages et sommiers.
Loger nous faudra par quartiers,
Si les hôtels sont trop petits ;
Toutefois, pour une vêprée,
En gré prendrai, soit mieux ou pis,
L'hôtellerie de Pensée.
Je despens chaque jour ma rente
En maints travaux aventuriers,
Dont est Fortune mal contente
Qui soutient contre moi Dangiers ;
Mais Espoirs, s'ils sont droicturiers,
Et tiennent ce qu'ils m'ont promis,
Je pense faire telle armée
Qu'aurai, malgré mes ennemis,
L'hôtellerie de Pensée.
ENVOI
Prince, vrai Dieu de paradis,
Votre grâce me soit donnée,
Telle que trouve, à mon devis,
L'hôtellerie de Pensée.
АНТОНИЙ РИМЛЯНИН, 1106
Стал основаньем храмовой твердыни
Кифа иль Петр, иначе же – Скала;
На ней воздвиглись лжеученья ныне,
Творят свой столп греховные дела.
От гнета заблуждений тяжела,
Лишенная опоры в благостыне,
Она упала в глубь морской пустыни –
Меня же за собою увлекла.
Несом я бурной пенною волною,
Но нет, не вóды злобы предо мною –
Лишь океан Божественной любви.
Спаситель, что приял венец терновый,
Путь укажи мне водный в Город Новый
И церковь на скале возобнови!
Жан де Ла Сеппед (ок. 1548 – 1623)
Jean de La Ceppède
Господь, сойди во ад, в душе моей царящий,
Душа моя есть ад духовной слепоты –
Сто угрызений там, укоры их разящи,
Там бесов семеро, и тяжки их кнуты.
У ада моего особые черты,
Отличны от того, где вечный огнь палящий:
Там ждут лишь вечных мук, бескрайней черноты,
А я жду милости, ко мне благоволящей.
По милосердию сойди, Христе, в мой ад,
Усилия мои пусть бесов победят,
Чтоб завтра вознестись, готов страдать сегодня,
Пусть буду я идти, вздыхая о грехах,
Пусть буду с трепетом я ждать суда Господня –
К спасению ведет благочестивый страх.
Fais, mon Sauveur, descente en l'enfer de mon âme ;
Mon âme est un enfer tout noir d'aveuglement,
Que l'acéré tranchant de cent remords entame,
Que sept traîtres démons traitent journellement.
D'un seul point mon enfer le nom d'enfer dément,
Dissemblable à l'enfer de l'éternelle flamme :
C'est qu'on n'espère plus en l'éternel tourment,
Et dans le mien j'espère et ta grâce réclame.
Descend donc par ta grâce, ô Christ, dans mon enfer ;
Fais-moi de ces démons désormais triompher ;
Pour te suivre là-haut, fais qu'ici je pâtisse.
Fais que j'aille toujours mes crimes soupirant ;
Et fais qu'en mon esprit je craigne ta justice,
Car le salut consiste à craindre en espérant.
Закари де Витре (ок. 1600 – ок. 1660)
Zacharie de Vitré
***
…и дали Ему в правую руку трость (Мф. 27:29)
Душа моя – тростник, засохший и бесплодный,
Малейшим ветром он колеблем и несом,
Нет сердцевины в нем,
И сущность тростника с непостоянством сходна.
Я мнил – безвредным был тростник мой неугодный;
Нет – тростью я Тебя бью в бешенстве слепом,
Над царственным челом
Напитываю тернь я кровью благородной.
Господь! Чтоб мог я плод явить перед Тобой,
Тростник моей души в крови Своей омой –
И посох прорастет, цветущий, духовитый;
И если эта трость слаба, пуста, мелка,
То пусть ее, подав от перемен защиту,
Несет Твоя рука.
Et arundinem in dextera eius (Matthieu 27:29)
Mon âme est un roseau faible, sec et stérile,
Dépourvu de moelle, et sans fin se mouvant
Au premier gré du vent,
Tant il a d’inconstance en son être fragile.
Au moins si ce roseau ne t’était qu’inutile ;
Mais c’est lui, mon Sauveur, qui te frappe souvent,
Et pousse plus avant
Cet outrageux buisson dont ton beau sang distille.
Mon Jésus, si tu veux retirer quelque fruit
Du roseau de mon âme, après l’avoir produit,
Trempe-le dans ton sang, lui qui le fait répandre ;
Et puisqu’il est si faible, et si vide, et si vain,
Afin que d’inconstance il se puisse défendre,
Porte-le dans ta main.
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
CLIV
Поверь же мне, Баиф: смени Парнаса кущи
На здание суда, на тяжбы – Геликон,
На сундучок – свой лавр, а лиры громкий звон –
На многоречье тех, чьи руки загребущи.
Ведь в этом ремесле навар гораздо гуще,
Чем в стихотворчестве; богаче награжден
Услужливый лакей иль озорной буффон.
Плюй на досуг, Баиф, к доходам не ведущий!
Пора уже бросать несмысленных сестриц
И Феба трепотню, и кучу небылиц,
Богатство там одно – зеленый лист лавровый;
Есть у властителей лишь дело до утех:
Им слушать радостно звон денег, звонкий смех,
Чуть зазвучат стихи – в ушах у них засовы.
CLIV
Si tu m’en crois, Baïf, tu changeras Parnasse
Au palais de Paris, Helicon au parquet,
Ton laurier en un sac, et ta lyre au caquet,
De ceux qui pour serrer, la main n’ont jamais lasse.
C’est à ce mestier là, que les biens on amasse,
Non à celuy des vers : où moins y a d’acquet
Qu’au mestier d’un boufon, ou celui d’un naquet.
Fy du plaisir, Baïf, qui sans profit se passe.
Laissons donq, je te pry, ces babillardes Sœurs,
Ce causeur Apollon, et ces vaines douceurs,
Qui pour tout leur tresor n’ont que des lauriers verds :
Aux choses de profit, ou celles qui font rire,
Les grands ont aujourd’huy les oreilles de cire,
Mais ils les ont de fer pour escouter les vers.