Владимир Богданов. "Памяти дяди Казимира Малевича". (Вообще это целый цикл, но на выставке только одна работа.)
Читать полностью…
Радостные новости от канала «Царьград»:
«Сопротивление глобальному Содому охватывает разные страны. В Европе примеру России следует Венгрия, чей национальный лидер Виктор Орбан активно противостоит извращенческому лобби Джорджа Сороса. Исламский мир держится стойко. Но самой последовательной в нашем общем деле стала Уганда».
Бесконечные политические ток-шоу на госТВ по-настоящему вошли в моду во времена Майдана. Я их много тогда смотрел – во-первых, по рабочей надобности, во-вторых, было даже интересно, в новинку-то: самопровозглашенные эксперты завывали, плевались, временами били толпой какого-нибудь посаженного либерала. Иногда – буквально били.
Собственно, тогда же я и придумал этот термин – «посаженный либерал» (вроде «посаженного отца» на старинной свадьбе; кстати, «свадебный либерал» - тоже хорошо звучит). Специальный такой мальчик для унижений. Вот Леонид Яковлевич Гозман, например, добрый мой знакомец, включенный впоследствии в реестр иноагентов и сделавшийся релокантом, часто в этой роли оказывался.
Содержание шоу, впрочем, довольно быстро перестало интересовать (да его и не было почти). Зато проснулось сострадание. Одних и тех же экспертов гоняли целыми днями из студии в студию, с Первого на «Россию 1», оттуда – на НТВ и далее по кругу. Самые бестолковые оседали на «Звезде». И я представлял себе, как эти несчастные люди спят вповалку в останкинских подсобках, как тычут в них какой-нибудь палкой местные служители, чтобы разбудить, как гонят в очередной эфир – разоблачать коварный Вашингтон и киевскую хунту. Мыться вовсе некогда, счастье – если удается перехватить по дороге с шоу на шоу лежалый бутерброд, о доме остается только мечтать…
Прошло не восемь даже, а десять почти лет. Шоу эти я теперь даже и не смотрю, так, изредка только натыкаюсь и выдерживаю пару минут, не больше, но успеваю заметить – ничего там не изменилось. И вот вчера в эфире у Соловьева один из участников упал в обморок.
Пишут – он уже дома и вне опасности. Вырвался, значит, повезло. Ну, хоть в душ сходит.
Ругаются, бывает, чистоплюи на тех, кто, соблюдая абсурдные российские законы, вставляет в тексты положенные ярлыки. Особенно, конечно, из-за рубежей ругаться удобно, но это мелочи.
Я вот думаю, что это важно. Это ведь про аромат эпохи (или про вонь). Смотрите, например: «Мемориал» - организация включена в реестр иноагентов, деятельность организации прекращена по решению суда, организация удостоена Нобелевской премии мира.
Опишешь ли доходчивее наши времена, комические и кошмарные одновременно? Не уверен.
Сегодня обыски у сотрудников организации, деятельность которой прекращена по решению суда. По делу о реабилитации нацизма.
Еще раз, медленно – по делу о реабилитации нацизма. Это к вопросу про вонь эпохи.
И это, конечно, пилотный проект: нам всем показывают, что в перспективе будет с теми, кто недостаточно сильно влюблен в великого генералиссимуса, отца Победы. Реабилитация великого вождя неизбежна и она уже идет.
И тут сразу две темы для размышлений. Первая – об удивительных свойствах власти. Нет, разумеется, никакой «власти» вообще и нет у власти никакой единой программы. Есть скопище очень разных людей, решающих разные, в основном – личные и мелочные задачи (хотя, на беду нашу, и настоящие маньяки с мыслями о собственной великой миссии там тоже имеются). Но при этом действия их складываются в паззл, отсутствующую программу можно описать вполне связно.
Вторая – об избыточности репрессивного инструментария. Давно меня занимает. Читал на днях по рабочей надобности рассуждения неких молодых людей о желаемом будущем. Все они, конечно, за отмену новых карательных законов. А вот про пресловутую ст. 282 УК («разжигание ненависти и вражды»), вокруг которой кипели в свое время очень бурные споры, они, похоже, даже и не знают. И сами каратели редко про нее вспоминают. Хотя уже ее ведь вполне хватило бы для нынешних репрессий (разжигание ненависти и вражды к социальной группе «военнослужащие ВС РФ», к социальной группе «добровольцы» и т.п.). Но нет, вытачивают зачем-то себе постоянно новые дубинки неленивые люди.
Что я видел или Короткое эссе о безопасности
Музей не из самых популярных, на входе, тем не менее, аж два поста охраны. У рамки металлоискателя – дева в камуфляже. Дева погружена в собственные мысли и только изредка, словно очнувшись, останавливает кого-нибудь из входящих и просит открыть сумку.
Чуть дальше – еще один стол, за столом – мужчина в строгом черном костюме, масштабный, солидный, поживший. Он вообще ничего не делает. На столе газета, но и газету мужчина не читает.
И тут у него начинает звонить телефон. Рингтон – неофициальный гимн ВДВ: «Расплескалась синева» и так далее. По тельняшкам разлилась, по беретам.
Мужчина лезет за телефоном в карман и начинает улыбаться. Широкое лицо – как восходящее солнце. Может, любимая звонит, а может – песня нравится.
Я хочу, чтоб наша жизнь продолжалась по суровым, по десантным законам.
Романтики грезят революцией (лично таких знаю).
Но я-то староват для этого. В «Архиве русской революции» у Гессена сразу несколько москвичей, переживших прелести семнадцатого года, вспоминают: накануне Первой Мировой войны в городе появились новые трамвайные остановки. Удобные, уютные, похожие на маленькие домики – чтобы зимой комфортнее было дожидаться трамвая.
Случилась революция, отменилась канализация, и москвичи как-то сразу, не сговариваясь, стали использовать эти остановки как отхожие места. Летом остановки пахли, зимой напоминали чудесные горные пещеры с желтыми сталактитами и коричневыми сталагмитами.
Хожу я мимо новых собянинских остановок – изящных, прозрачных, из прочного стекла, с юэсби-гнездами - и думаю: ведь не пригодятся. Ладно я, у меня парк под окнами (хотя, конечно, с двадцатого этажа не набегаешься), а вот людей-то жалко.
Кстати, одна такая остановка (вычищенная) сохранилась, говорят краеведы, где-то между Тимирязевской и Петровско-Разумовской.
Кот Тихон отправил сообщение в рабочий чат. Не очень содержательное, но явно грозное: "рнгро". Надеюсь, коллеги трепещут.
Читать полностью…
Да, пора возвращаться в жизнь. "В Москве начали продавать кувалды ЧВК «Вагнер» для домашнего декора", сообщает Газета.Ру.
Читать полностью…
Есть ли срок у презрения трудящихся? Отвечает Андрей Вышинский
Полит.ру и телеграм-канал Государственного архива Российской Федерации «Документальное прошлое» продолжают совместный проект «Документ недели». Сегодня — о схоластических спорах сталинских юристов, решавших судьбу простого человека и пытавшихся заодно защитить себя от очень серьезных неприятностей ▶️ https://clck.ru/33n6R4.
#документ_недели
В мире непростая ситуация. Но ведь и у меня на рабочем столе тоже непростая ситуация.
Читать полностью…
В комментариях к предыдущей записи рассказали про мальчика, который изобрел слово «волчиться». Мне слово понравилось, красивый глагол: «Завязывай волчиться, чего ты весь день волчишься-то? Пойдем лучше прогуляемся». (Понятно, что мальчик имел в виду волчицу, но это не важно.)
И вспомнил я еще две истории о словах (рассказывал давно когда-то, но и здесь лишними не будут).
Однажды, когда мы были молоды, супруга моя выпивала со своей подругой. А потом они решили поехать кататься на машине подруги. Никогда, кстати, так не делайте. И взяли с собой нашу крохотную кошку Кису – ох, Киса, мудрая и любящая, первый мой московский зверь…
В общем, остановил их гаишник, заулыбался, предвкушая мзду.
- Что делаем, девушки?
И тогда подруга, видимо, от страха, сунула ему под нос вопящую маленькую кошку и сказала:
- Да мы тут это… Кису, в общем, катаем.
Каратель растерялся и отпустил их. А фраза вошла в нашей компании в обиход: «Чего ты мне тут Кису катаешь? Давай нормально поговорим». И т.п.
Это раз. И два. У друга моего – речь о конце девяностых – был начальник, мужчина суровый и грозный. Выражаясь проще – бандит, превратившийся в авторитетного предпринимателя. Объяснялся только на фене, понимать его было иногда тяжело.
И вот как-то он пропал. Не пришел на работу. Все забеспокоились (наверное, это прозвучит странно, но человеком он был хорошим и подчиненные его любили). Секретарша долго не могла дозвониться до шефа, наконец дозвонилась:
- Где вы? Все ли у вас в порядке?
Предположить-то ведь можно было всякое.
- Да нормально, - ответил он. – Я просто это… Короче. На шуруп встал.
И тут она вспылила:
- Слушайте, Иван Иваныч! Да выражайтесь вы в конце концов нормально! Мы все нервничаем. Что с вами?
- Да я это, нормально. Говорю же, на шуруп встал. Из доски в полу шуруп торчал, и я на него встал. Пятку распорол до кости, в больничку возили.
Выражение тоже на некоторое время вошло в наш лексикон. Спектр значений у него был широк. «Ты чего, на шуруп встал?» - то есть: «берега попутал». Или, например: «Да я тут это… На шуруп встал». То есть, допустим, пью третий день и к продуктивной деятельности не способен.
В общем, пользуйтесь. Русский язык богат. Мы себе еще придумаем. Главное – волчиться поменьше, я так вам скажу. Нет в этом особого проку.
Увидел в каком-то историческом канале фотографию: «Партсобрание в районной поликлинике». Тут же потерял, где увидел – не помню, подписан я на кучу таких каналов.
Зато вот что помню: мне семь, я иду из школы, но не домой, к бабушке, а как раз в районную поликлинику – к маме. И тащу с собой приятеля (а вот кого, кого? – не вспомнить, но не из наших, не из «больничных», это точно).
Громадное здание из белого кирпича, дворец практически. В холле (едва ли я знал слово «холл») – стол под зеленым сукном и над столом – протрет Ленина. Вернее, силуэт – белый профиль, красный фон, буквы. Решения съезда в жизнь.
И вдоль стен стулья – такие, как в кинотеатре, между собой соединенные, с откидывающимися сиденьями. А на стульях – старушки, старушки, ждут, значит, когда мама моя их спасет. Или наша соседка тетя Валя. Или дядя Володя.
И тут я понимаю, что должен приятелю показать – я здесь свой человек, меня все знают, могу и похозяйничать. Стягиваю с плеч ранец, стягиваю пальто, и валю это все в кучу прямо на зеленое сукно, под Ленина. Приятель смотрит на меня, удивляется, потом делает то же. Я киваю – да, брат, так вот здесь принято.
Старушки тоже изумлены, конечно, а я уже шагаю по коридору к маминому кабинету. И такая гордость меня переполняет…
Был там летом, дворец – на самом деле маленький домишко в два этажа – сильно покосился. Внутри только один врач, терапевт, раздает уцелевшим старушкам направления в соседний район, там теперь главная поликлиника после оптимизации. Вокруг разруха, заросли какие-то.
Старушки другие, конечно. Те, которые мой подвиг видели, давно поумирали.
Ума холодных
Ходил по Москве. Отчасти – вроде как и по делам, отчасти – в надежде, что поднаберу ума холодных наблюдений. Может даже – сердца горестных замет. Ну, это, конечно, если совсем повезет.
Некоторое время наблюдал за человеком, который ел хот-дог. Там такая дыра в стене, и оттуда электрический голос кричит: «Хот-доги наши – забавы ваши!» Какие забавы? Нет, мысли кое-какие и на этот счет, конечно, в голову приходят, но думать их не хочется.
Так вот, напротив дыры в стене стоял человек и ел хот-дог. Без спешки. Откусит кусочек, помашет зачем-то остатком хот-дога у себя перед носом, - и еще кусочек. За ним я и наблюдал. Но как-то безрезультатно. Пошел дальше.
Решил думать о модных темах. Вот, например, переписка Авена с Фридманом. Или наоборот. Фридмана с Авеном. Энгельса, в общем, с Каутским. Все ведь высказались, надо бы и мне. Но мне-то кажется, что даже битва при блинах, не так давно потрясшая прогрессивную общественность, - и то была поинтереснее, чем эта переписка.
Там хоть какие-то смыслы просматривались. Или даже бездны. А тут…
В общем, опять не вышло с горестными заметами, и я решил думать про «Оскар». Однако вообще ничего не придумал, зато дошел до метро. Протиснулся в вагон, достал книжку и погрузился в историю о похождениях человека, который умер лет сто назад.
Он, например, попав в становище орочонов, отказался почему-то отведать настой из мухоморов на моче младенца, которым гостеприимные хозяева запивали жареную лосятину.
Интересно, почему.
Дневниковая запись
На днях шел на встречу со старшим и мудрым товарищем, планируя поныть.
Я вообще всю жизнь считал, что «выгорание» - это слово, которое придумали бездельники, чтобы оправдывать собственную лень. И собственную же никчемность.
Вот усталость бывает, тут да. Это я еще в юности выяснил, работая на стройках. Или нет, у деда в огороде, в детстве. Меня, впрочем, безжалостный мой дед все-таки слегка жалел, считая малохольным, но все равно и мне доставалось.
Опустошенность бывает, но тут главное – не сдаваться. Давно живем, кое-что видели, надо только перетерпеть несколько тяжелых часов или дней, и все вернется.
Так я думал, а вот в начале марта 2023 года вдруг ощутил это самое выгорание. Причем я-то не бездельник. Ну, ладно, не трудоголик, конечно, но для оптимистических сравнений рядом всегда мудрый бородач, который восемнадцать часов в сутки спит, а шесть размышляет о тщете всего сущего. Посмотришь на него, да и подумаешь – ну нет, я-то точно не бездельник.
И на тебе. И тут такое. Шел, в общем, ощущая себя горсткой (тоже, впрочем, как горсткой? – внушительных размеров кучей) пепла, и собирался жаловаться на жизнь.
Но не успел, поскольку старший и мудрый товарищ огорошил сразу хорошими – насколько это теперь возможно – новостями, втянул в беседу, и я даже не заметил, как мы придумали очередной небольшой проект.
Вышел из кофейни, не понимая, как так вышло, однако выгорание куда-то делось. Не знаю, как так получается. Цыганская магия какая-то.
Правда, усталость никуда не делась, ну тут уж что уж.
В Музее русского лубка и наивного искусства (Малый Головин переулок, 10) до конца марта выставка памяти Владимира Мороза. Он умер в прошлом году.
Сам Мороз – талантливый художник, некоторые акварели его очень цепляют – такой запоздалый импрессионизм. Но еще он – коллекционер. Начинал после войны, с собирательства альбомов с репродукциями (зарабатывал, делая увеличенные копии с фотографий погибших фронтовиков – востребованный был жанр). Постепенно стал настоящим коллекционером. Дружил с Фальком (и покупал его работы), дружил с Кабаковым (и покупал его работы), собирал иконы, собирал авангард.
В 1974-м – арест, лагерь, коллекция конфискована и, видимо, погибла. «В период с 1954 по 1974 годы Мороз занимался преступной деятельностью, распространяя произведения, содержащие заведомо ложные измышления, порочащие общественный и государственный строй…» В тюрьме сделался толстовцем, коллекционирование решил бросить. Но потом случайно увидел рисунки крестьянки Любови Майковой, и начал собирать наив.
На выставке много его работ и несколько картин из второй коллекции. Вот, например, «Памяти дяди Казимира Малевича». Племянник рисовал, инженер Богданов. Вещь. (См. следующую запись).
Из истории русского фэтшейминга
Читаю без спешки записки крестьянина Ивана Юрова. Очень интересная книга – деревенский начетчик, прошедший Первую Мировую, плен, всякого повидавший… Стоит отдельного разговора (ну, может, как-нибудь), а пока – мелкое замечание.
Особую ненависть у автора вызывают толстые люди. Толстые – воплощение всего, что он в жизни ненавидит (а он искренний и по-хорошему наивный борец за счастье трудящихся, вернее, не борец даже, а мечтатель).
Текст совсем бесхитростный, но если речь о толстом человеке, слова у Юрова находятся сами собой. «Ожиревшая баба», «разожравшийся гад»… Или вот, описывая демонстрацию в маленьком городке во время германской революции, он возмущается, что в колонну с рабочими замешались буржуи, и у каждого «брюхо – как у стельной коровы вымя».
Впрочем, он и поел-то досыта за всю жизнь раза два, да и то – случайно, в германском плену.
Хотя я не до конца пока дочитал, у нас с ним сейчас НЭП и он пытается (безуспешно) организовать односельчан в коммуну. Может, наестся и в третий раз.
- Ты уже подумал, какой хочешь подарок?
«Подарок, подарок», - начал я лихорадочно соображать. У любимой тетушки скоро юбилей, да, пора бы подумать о подарке, а я не подумал. Но оказалось – это про меня. День рождения грядет, а я и забыл.
Да и вообще – какие мне подарки.
Но вот непраздный вопрос (удачное слово: настроение ведь тоже не праздничное). Организовывать ли вечер с чтением стихов – это почти традицией стало в последние годы – или не стоит? Непонятно. Не могу решить.
Подумаю еще пару дней, а там и поздно будет начинать суетиться, и не надо будет ничего решать.
Пишут, сегодня странный праздник - День поэзии. Раз так, моя карта для ваших добровольных пожертвований... Моя карта для ваших пожертвований… Ну, допустим, валет треф.
И себе напомнить: давно в голове сложилось небольшое эссе о назначении поэзии (и о Василии Кирилловиче Тредиаковском), но времени и воли не хватает, чтобы записать. Должок. Надо бы. Простите, Василий Кириллович.
А пока – относительно старый, из двадцать первого года стишок.
ЧЕМ КОНЧАЕТСЯ МИР
1
В окно твое птицей биться,
Похоже, не суждено:
Тяжелая выйдет из меня птица,
Могу повредить окно.
Я везучий с рождения,
Настолько, что даже и после войны миров
Оштрафуют меня, наверное, за вождение
Боевой треноги без номеров.
Был бы я разумным животным –
Птеродактилем или там бегемотом –
Коротал бы жизнь в покое дремотном,
Глядя на облака.
Но куда! – на заводе абсурдо-ремонтном
У станка от звонка до звонка.
Летние ночи сдаются зною,
Знаю, ты думаешь, что я ною,
Я, конечно, немного ною,
Я небесное злю начальство,
Ты как всегда права.
Зато меня слушаются слова.
Иногда. Но мне и не надо часто.
2
На светопреставление нас не звали,
Билетов не слали, в колокол не звонили.
Вообще, плохие вести, земеля, с воли:
Всех апостолов завалили.
Кого в молельне, кого в малине,
Андрея в Патрах
(Попробуй, найди на картах),
Петра в Риме и Павла в Риме,
Якова – в Иерусалиме.
Кого распяли, а кого – распилили
(Режут бесы небо плавниками спинными,
Глазенками бесы глядят свиными).
Нет апостолов на свете отныне,
Пожалели только Ивана, меньшого,
Потому что Иван цеплять умеет за слово слово,
А такое ценят даже блатные.
3
Говори, но так, чтобы птицами к небу цветы летели,
Взмахивая огромными лепестками,
Чтобы огненные взметались метели,
Чтобы насмерть билось море с песками,
Чтобы вздулись темные вены улиц,
Чтобы небо ласкало горячую кожу крыш,
Чтобы ангелы ужасом задохнулись,
Слушая, как ты говоришь.
Чтобы реки завязались узлами,
Чтобы свет, от слов исходящий, солнце затмил.
Так, чтобы все узнали,
Чем кончается мир.
Некоторое время назад в моде были споры о том, кто из «недовольных патриотов» первым успеет создать собственные отряды карателей и как гиперцентрализованное государство, которое, конечно, правом на легальное насилие делиться не захочет, будет эту проблему решать.
Чьи, в общем, тонтон-макуты ввергнут нас в ужас – пригожинские, малофеевские, дугинские?
Однако государство решило проблему не без изящества, надо признать, превратив в тонтон-макутов самых обыкновенных полицейских. Все, впрочем, логично: и на Гаити отряды тонтон-макутов создавались по приказу высокого начальства.
И вот теперь дикий полицейский террор в Москве превращается в обыденность, причем довольно стремительно.
Ну и для ценителей. В ярославских Митрополичьих палатах - выставка "Иконы петровского времени" (конец XVII и начало XVIII века, из запасников). До 2 апреля, будете в городе - не пропустите. Вот, например, фрагмент "Троицы", очень, по-моему, умиротворяющий фрагмент.
Читать полностью…
В Ярославле выдохнул.
Не то, чтобы забыл, где живу и что за это бывает, но все-таки выдохнул.
Очень хорошо поговорили про лесковского «Левшу» в Книжном клубе. Елена Панфилова блестяще выступила, но главное даже не это.
Главное – люди, которые пришли. Отличные у нас люди, жалко их. То есть нас.
Молодой человек Евгений принес подарок – портрет кота. Из дерева. Больше всего похож на Анатолия из тех времен, когда еще двуглазым был мой бедный Анатолий. Портрет прилагаю.
Дома тоже не без новостей. Вчера Петр Пуговица, например, очень маленький, зато шарообразный кот, зачем-то прыгнул в наполненную ванну. Вопящей ракетой вылетел и долго прятался. Пришлось ловить, чтобы вытереть и утешить.
Пора возвращаться в жизнь.
Что я видел?
Видел я, например, немолодую женщину, худую и высокую, в длинном вытертом черном плаще из кожи. Волосы – черные с проседью – стояли дыбом, и были в них вплетены несколько кокетливых бантиков, красных и розовых.
Она шла к метро, подпрыгивая и пританцовывая. А в метро на платформе спряталась за колонну, и оттуда время от времени выскакивала, пугая хохотом прочих пассажиров.
Позже, на другой уже станции, на эскалаторе видел еще одну женщину. Высокую тоже, но отнюдь не худую. Классики сказали бы – дородную. В странной какой-то псевдославянской хламиде. С обручем в волосах. Она оборачивалась и благословляла тех, кто стоял на эскалаторе выше нее. И улыбалась. Улыбка была такая, - как бы это – блуждающая, допустим. Существовала сама по себе, что ли.
В общем, не мне одному весна тяжело дается, и это могло бы радовать, но не радует.
Хотя, может быть, им не тяжело, этим дамам. Может быть, им как раз наоборот легко.
Ладно, завтра сяду в поезд, раскрою книжку… Я ведь вообще люблю поезда.
Если кто-то вдруг соскучился и при этом находится в Ярославле, то вот: завтра буду в прекрасной компании рассуждать об одной из самых любимых книжек. Приходите! https://nekrasovclub.timepad.ru/event/2354387/
Читать полностью…
Добрый друг мой, мудрый бородач, с буквами обходится без жалости.
Когда я редактирую его тексты, я бывает, даже плачу тихонько. А иногда наоборот, радуюсь.
Нет, конечно, человек он не молодой, главные достижения уже позади, и, думаю, ничего, что можно было бы сравнить с невероятным словосочетанием «рабочий и колхознится», я от него уже не дождусь.
Но иногда еще может. Сегодня в переписке ошарашил словом «эпахондрия».
Кстати, когда-то он преподавал в школе русский язык.
- Бедные дети! – вздохнул я, узнав про такое.
- Зря ты, - обиделся мудрый бородач. – Когда я пришел в школу, успеваемость как раз по русскому в моих классах резко выросла.
И подумав, добавил:
- Правда, диктанты у них я проверял.
Выпал из повестки напрочь.
Слишком много времени потратил на мысли о милитаристских блинах. Собрался было переключиться на переписку Авена с Фридманом, а оказывается – все, немнодно уже. Модно осуждать красное платье. Про мимозы-насильницы даже и задуматься не успел.
Отличное, между нами говоря, платье, но прогрессивная общественность в гневе.
Хотя это она днем была в гневе. Может, теперь оладьи надо ругать. Или свеклу.
Есть в ней что-то имперское. Вот и римляне древние ее, я читал где-то, любили. Позор тебе, свекла.
(Всем, конечно, важно знать, как живут мои коты)
Тихон (довольно-таки тучный кот) отыскал игрушку – палочку, к которой привязано несколько веревок с плюшевыми шариками и маленькими колокольчиками. Взял ее в зубы и ходит по квартире. Колокольчики звенят, Тихон производимым шумом очевидно доволен.
Петр (маленький, зато шарообразный кот) торжественно марширует в кильватере у Тихона.
А следом я. Я пою:
- Коты! Звонят в колокола!
Коты! Златые купола!
Так вот и живем.
Про силу чужой любви
У одного человека была большая белая собака. И, как это теперь принято, он писал про свою собаку заметки в сети и выкладывал фотографии.
Ну, собака – и собака. Я вот вообще собак не очень. Вернее – спокойно отношусь. И заметки вроде бы обычные. И с человеком я знаком был только виртуально. И собаку его видел только на фото.
А потом собака умерла. Человек, понятно, в большой печали. Но и я почему-то в печали. Думаю – почему, думаю – потому что в этих его рассказах о собаке была настоящая любовь. Такая, которую не получится подделать, даже если захочешь зачем-то.
И вот немного его любви мне тоже передалось.
Что тут скажешь. Любите зверей своих, ну и людей по возможности тоже.
На столе за компьютером спит одноглазый соавтор Анатолий (кот). Испытал прилив нежности, захотел немедленно почесать ему пузцо. Соавтор не оценил. Лежит теперь и бурчит что-то себе под нос. Ругается на меня.
Нравится мне этот кот (да, это кот). Неизвестный художник, середина девятнадцатого века, "Сборы на бал в купеческой семье", фрагмент. Коллекция музея Тропинина. Нравится мне этот кот, да и чувствую я себя примерно так же. Давно уже.
Читать полностью…
