2986
По всем вопросам можно писать @Tatyana_Naumova Рекламу не размещаю Большие тексты и обзоры - на одноименной страничке в фейсбуке) https://m.facebook.com/knigochervivost/?ref=m_notif¬if_t=page_user_activity
Вот это, конечно, крутое:
Никогда не бывало так хорошо,
никогда не бывало так плохо
- Мам, а ты слышала про книжного червя?
- да, так зовут тех, кто много читает.
- а потом они превращаются в книжную бабочку?
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1033971713390359&id=764685310319002
Читать полностью…
Значит, сегодня расскажу про комикс, две книги про Холокост, две книги про эмансипацию и еще три книги о разном) Но вообще эта читательская (и частично предыдущая) неделя была богата на книги про военные конфликты.
Читать полностью…
С книгами про Исландию всегда себя чувствую читающей "абыр...абыр...валг!"
Читать полностью…
А вот идеальное длинное стихотворение Пастернака
Читать полностью…
А Corpus выпустил очень хороший и нежный текст про то, что Бог есть любовь (и по нему есть фильм, но про него я сказать ничего не могу)
Читать полностью…
Вот отличная статья, со всех серьёзностью подошедшая к одному из ключевых вопросов нашей культуры: из чего же были туфельки у Золушки?
Я правда в какой-то момент думала над тем, каково же танцевать всю ночь в хрустальных башмачках. И пару лет назад услышала на одном из курсов Курсеры, что, де, на самом деле, в сказке Шарля Перро туфельки были не хрустальные (или стеклянные) "de verre", а из модного в то время меха какого-то вида белок, который был черно-белым (брюшко светлое, остальной зверь темно-серый), как у горностая. Назывался он "vaire", звучат эти слова по-французски примерно одинаково, и переводчик вот так ошибся. Звучит вполне логично, потому что в меховых туфельках танцевать сто пудов удобнее.
И вот я решила почитать об этой истории: выяснилось, что дело значительно более запутанное. Потому что, сюрприз, в тексте Перро как раз таки verre, то есть стекло. С другой стороны, надо понимать, что во времена, когда великий собиратель сказок их собирал (а вышла книга, в которой, среди прочих историй, была и "Золушка", в 1697 году), вероятность неправильного написания на французском была не нулевой. Но как пишут в статье, вряд ли Перро или кто-то, кто переписывал текст, не знал о меховых туфельках: слово это было в употреблении в XVII и в XVIII веках. Что ещё интереснее, в сказках братьев Гримм есть вариант золотой туфельки: явно более сохранный материал, но как плясать - всё равно не понятно.
В статье ещё куча интересных фактов, но вывод не то чтобы сенсационный: как бы там ни было, хрустальная туфелька, как бы иррационален ни был этот образ, с нами навсегда, и это хорошо, потому что это поэтично и красиво.
С этим сложно не согласиться, и, в общем, смешно, что так хочется найти как можно более бытовое объяснение сказочной истории. У меня ещё есть такой вариант развития событий: Шарль Перро, создатель современного понятия "сказка", собирает фольклор. Но сам он, будучи человеком просвещения и членом Академии французского языка не мог не приукрашать свой материал (о чем горы исследований есть наверняка), и вот эта игра слов, делающая из объекта роскоши сказочный предмет просто не могла его не порадовать. Опровергнуть эту теорию или доказать её невозможно, но она мне приятна. http://itre.cis.upenn.edu/~myl/languagelog/archives/002886.html
Мэри Чемберлен в "Английской портнихе" прямо восприняла слова Чехова про ружье, которое должно выстрелить, и теперь я в каком-то читательском аду (но написано живо и увлекательно).
Читать полностью…
Проанонсирую пока сегодняшний вечерний обзор про плохую книжку, который занял у меня целую страницу.
Читать полностью…
Заметковое: очень просто коротко похвалить книгу ("почти так же хорошо, как секс"), но почти невозможно коротко отругать.
Читать полностью…
лесное
Мы лежим во мху, над нами висит черника,
Над нею сосны, но так далеко, что не верится
Что-то более нежное попробуй-ка сочини-ка
Чтобы так, как у нас, под сладким запахом вереска.
Мы лежим во мху, над нами шумит эпоха
Крупные ягоды падают нам на щёки,
Никогда не бывало так хорошо, никогда не бывало так плохо
Вспоминать то детство, которое мы прощелкали.
Мы лежим во мху, ягоды ловим губами,
Черными от сока, запекшимися, как у старцев.
Золотое детство, которое мы проебали,
В котором мы безнадежно хотим остаться.
Мы лежим во мху, в пахучем сосновом крошеве,
Ноги искусаны, по камням пробегают ящерки.
Из-под обычных нас проступают вдруг мы - хорошие,
Мы чудесные, мы простые, но настоящие.
Мы лежим во мху. А рядом такое озеро,
Где мостки темнеют от капель, с волос стекающих,
Где красиво летом и так хорошо по осени,
Где знакома каждая досочка, каждый камешек,
Но мы лежим во мху. И сосны дрожат иголками,
Столько слов - существующих не ради правды, но ради выброса,
Почему все такое сладкое, но одновременно такое горькое
Почему мы столько теряем, пытаясь выбраться?
Мы лежим во мху, здесь приходит это великое понимание,
Что вода течет, что воздух прозрачен, что люди - толпами,
Что когда-то мы были теплыми, были маленькими,
Ловили мыльные пузыри и пушинки тополя.
Мы лежим во мху. Пузыри все досуха выдуты,
Мы не просто здесь. Мы слепые, смешные, пленные.
Сухие слезы - это Господь нам выдумал,
Чтоб мы знали,
Что не закончилось
Искупление.
Августовские любовники,
августовские любовники проходят с цветами,
невидимые зовы парадных их влекут,
августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами
мелькают на перекрестках, исчезают в переулках,
по площади бегут.
Августовские любовники
в вечернем воздухе чертят
красно-белые линии рубашек, своих цветов,
распахнутые окна между черными парадными светят,
и они все идут, все бегут на какой-то зов.
Вот и вечер жизни, вот и вечер идет сквозь город,
вот он красит деревья, зажигает лампу, лакирует авто,
в узеньких переулках торопливо звонят соборы,
возвращайся назад, выходи на балкон, накинь пальто.
Видишь, августовские любовники пробегают внизу с цветами,
голубые струи реклам бесконечно стекают с крыш,
вот ты смотришь вниз, никогда не меняйся местами,
никогда ни с кем, это ты себе говоришь.
Вот цветы и цветы, и квартиры с новой любовью,
с юной плотью входящей, всходящей на новый круг,
отдавая себя с новым криком и с новой кровью,
отдавая себя, выпуская цветы из рук.
Новый вечер шумит, что никто не вернется, над новой жизнью,1
что никто не пройдет под балконом твоим к тебе,
и не станет к тебе, и не станет, не станет ближе
чем к самим себе, чем к своим цветам, чем к самим себе.
Тем временем, "Вкус дыма" похож на "Она же Грейс" Маргарет Этвуд, хотя, возможно, все книги о трудной женской судьбе немного похожи.
Читать полностью…
Сегодня была хорошей матерью, поэтому еженедельный обзор отложился до завтра (но зато из 8 книг)
Читать полностью…
Марбург
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, —
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
В прощальном значеньи своем подымалась.
Плитняк раскалялся, и улицы лоб
Был смугл, и на небо глядел исподлобья
Булыжник, и ветер, как лодочник, греб
По лицам. И все это были подобья.
Но как бы то ни было, я избегал
Их взглядов. Я не замечал их приветствий.
Я знать ничего не хотел из богатств.
Я вон вырывался, чтоб не разреветься.
Инстинкт прирожденный, старик-подхалим,
Был невыносим мне. Он крался бок о бок
И думал: «Ребячья зазноба. За ним,
К несчастью, придется присматривать в оба».
«Шагни, и еще раз«, — тверди мне инстинкт,
И вел меня мудро, как старый схоластик,
Чрез девственный, непроходимый тростник,
Нагретых деревьев, сирени и страсти.
«Научишься шагом, а после хоть в бег», —
Твердил он, и новое солнце с зенита
Смотрело, как сызнова учат ходьбе
Туземца планеты на новой планиде.
Одних это все ослепляло. Другим —
Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи.
Копались цыплята в кустах георгин,
Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.
Плыла черепица, и полдень смотрел,
Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге
Кто, громко свища, мастерил самострел,
Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.
Желтел, облака пожирая, песок.
Предгрозье играло бровями кустарника,
И небо спекалось, упав на кусок
Кровоостанавливающей арники.
В тот день всю тебя от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
Когда я упал пред тобой, охватив
Туман этот, лед этот, эту поверхность
(Как ты хороша!) — этот вихрь духоты —
О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.
Тут жил Мартин Лютер. Там — братья Гримм.
Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.
И все это помнит и тянется к ним.
Все — живо. И все это тоже — подобья.»
О, нити любви! Улови, перейми.
Но как ты громаден, обезьяний,
Когда под надмирными жизни дверьми,
Как равный, читаешь свое описанье!
Когда-то под рыцарским этим гнездом
Чума полыхала. А нынешний жупел —
Насупленный лязг и полет поездов
Из жарко, как ульи, курящихся дупел.
Нет, я не пойду туда завтра. Отказ —
Полнее прощанья. Все ясно. Мы квиты.
Да и оторвусь ли от газа, от касс, —
Что будет со мною, старинные плиты?
Повсюду портпледы разложит туман,
И в обе оконницы вставят по месяцу.
Тоска пассажиркой скользнет по томам
И с книжкою на оттоманке поместится.
Чего же я трушу? Ведь я, как грамматику,
Бессонницу знаю. Стрясется — спасут.
Рассудок? Но он — как луна для лунатика.
Мы в дружбе, но я не его сосуд.
Ведь ночи играть садятся в шахматы
Со мной на лунном паркетном полу.
Акацией пахнет, и окна распахнуты,
И страсть, как свидетель, седеет в углу.
И тополь — король. Я играю с бессонницей.
И ферзь — соловей. Я тянусь к соловью.
И ночь побеждает, фигуры сторонятся,
Я белое утро в лицо узнаю.
"Словом, Губен - отличный концлагерь". Ханна Кралль написала отличную книгу.
Читать полностью…
Если хочешь чуда – подожди его в пустоте,
В глубине урагана, со смертью на коротке,
Подержи ее, как собаку, на поводке,
Приручи, потому что ты тоже один из тех.
Ты же знал, где кончалась дорога, сидел фазан.
Охотники шли, и ты им не рассказал.
Ураган закончится, выплеснет семь цветов,
Ты готов ко всему, а к этому не готов.
Когда тебе страшно, не закрывай глаза.
Пятница. Август. Константин Потапов.
как были мы? были как музыка
не связаны звонкими узами –
мы стянуты в терпкое, узкое
взаимными музами узнаны
как были мы? были как библия
до боли любили, до гибели
друг другом не выбраны – выданы
в ладони заведомым выдохом
кем стали мы? стали мостами мы
друг в друга врастая составами
мы слеплены, сплавлены, спаяны
во что-то большое, двуспальное
как будем мы? нитью полуденной
в утерянном августе. будем мы
встречаться трамвайными судьбами
над улицей
наискосок
и где-то над спинами шифера
пульсируя в сумерках шифрами
друг друга отыщем вершинами
среди невозможных высот
2016
https://vk.com/wall37507164_10042
Самое важное что? Не быть слишком амбициозной! И хотя я подзабросила чтение с конца июня, но уже управилась!
Читать полностью…
Вот здесь про плохую книгу: https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1027353450718852&id=764685310319002&notif_t=like&notif_id=1471367434468235&ref=bookmarks
Читать полностью…
Читательский опыт хорош тем, что он тесно связан с жизненным (так вот мечтаешь прожить всю жизнь с уровнем сознания, как у мадам Бовари, а не выходит), и чем дальше - тем больше книга раскроется (хотя и не всегда это позитивное переживание). Перечитывала тут “Темные аллеи” и хорошо знакомый “Кавказ”, думала о том, что сочувствие несчастным влюбленным - почти рефлекторная реакция, не требующая глубокой осознанности. Всегда проще сочувствовать Анне, чем нелепому Каренину с его ушами, который ходит и подписывает свои бумаги, тут тоже самое. И думаешь - нелепый офицер, ну не любит она тебя, Гумилев все про это написал, почитай; а теперь думается, что же творилось под этой шинелью, что себя позабыл, бросил, поехал и топтался по своей гордости, и понимал ведь наверняка все холодной рассудочной частью, и не смог жить, и не в чести же дело.
Читать полностью…
Дмитрий Кленовский
***
Корзина с рыжиками на локте,
А за плечом — мешок еловых шишек.
Опушки леса ласковый излишек —
Не царский ли подарок нищете!
Затопим печку, ужин смастерим
И ляжем спать на стружковой перине.
Есть в жизни грань, где ты неуязвим,
Неуязвим, как ветры и пустыни.
_
1951
На «Арзамасе» вышла игра про названия, которыми классики собирались наградить свои будущие бестселлеры. Идеальные знания для разговоров в курилке в начале рабочей недели. Начинать надо так: «А вы знали, как Толстой хотел назвать „Анну Каренину»? ... !» http://arzamas.academy/mag/333-names
Читать полностью…
Завтра, видимо, пишу небольшой ироничный текст о том, как портятся книги с годами (на самом деле нет), потому что обозревать отдельно особенно нечего)
Читать полностью…