Тем не менее историческое время — «темные времена» из заглавия — заметно, мне кажется, в этой книге повсюду. Выражение я взяла из знаменитого стихотворения Брехта «К потомкам», которое говорит о хаосе и голоде, резне и палачах, о возмущении несправедливостью и об отчаянии, «когда несправедливость есть, а возмущения нет», о праведной, но все равно уродующей человека ненависти, о законной ярости, от которой хрипнет голос.
«Люди в темные времена», Ханна Арендт, предисловие
Пятого августа ЛШ закончится, а значит, я вернусь в режим обычной жизни.
Мне кажется, первые дни я буду ходить в тишине по квартире голая, только в патчах, лежать на удобной кровати и молчать. И пить что-нибудь холодненькое 🥂
При всей моей любви к ЛШ в целом и достаточно внимательном отношении к себе (быть депрессивным продуктивно), в этом году я искренне задолбалась жить в палатке, есть тушенку и разговаривать. Задолбало отсутствие горячей воды в душе, невозможность постирать вещи и что нельзя ходить босиком (весь день в обуви). Я ужасно хочу домой, а я даже не знаю, как туда доберусь (без самоповреждения через электричку и вещи).
Одна тут рассылка присылает письмо с темой — «Начните кайфовать в постели». Маихарошие, да мне для кайфа нужно просто на нее лечь.
От стресса в жизни я впервые за долгое время перестала есть. Н. спросила, как я справляюсь месяц на ЛШ (с поиском работы и другими переживаниями) — а я никак не справляюсь. Я нормально, а потом два часа делаю штучки из бисера, и ору на кусочки пластика.
В смысле, обращаю особое внимание на саморегуляцию. Лучше орать на бисер, чем срываться на людей (которые ни в чем не виноваты).
Я даже сходила на арт-терапию к мастерской психологии, нарисовала себе картиночку (в углу слева) с ресурсными занятиями и подоканывала прекрасную девушку вопросами «а что делать если твои опоры - это вот от старого пирса, что в Волге торчат». Она объяснила. Легче не стало, но путь наметился.
(Написание текста прервано дважды обниманием собаки известного ученого, мне облизали лицо, очень довольна, курчавый терапевт выполнил свою работу)
ЛШ обостряет еще некоторые мои загоны — вчера вот психанула из-за наряда на Новый год, потому что «я толстая». Уровень поддержки тут фантастический, меня связали в углу успокоили, но блин. Есть еще парочка вещей, но о своем просветлении расскажу как-нибудь в следующий раз.
Сейчас пока настроение поделиться моментом «чего мне все это стоит». Вот столько.
Ну мы
Штош, кооператив «Писательский» состоялся. Проводила автобусы, очень довольная, пришла убрать последнее на мастерской, села в пустой комнате и разрыдалась.
Поднакрыло. Меня все спрашивали, особенно после финальной читки, как я. А я как всегда — мне сперва все норм, а запоздало разъебывает.
Сезон получился феерическим — вы еще послушаете от меня лирических отступлений. Расскажу сейчас про одно — читку.
Тема сезона — «сила», метод — интеграция документального в художественное. Коллеги собирали истории летнешкольников про силу, и потом оформляли их в рассказы.
Получился такой ммм вербатим. Про людей, которые ходят лохматенькие в лесу, разговаривают про умное, творческое, созидательное, а внутри... Возможно, то же, что и у тебя — травмы, страхи, бессилие. И это все — не где-то далеко, а рядом. Вот, в очереди на обед.
Довели до слез и катарсиса. Сначала меня, потом мастерскую, потом весь лагерь. В общем, удалось.
«У меня к вам несколько вопросов» Ребекки Маккай
покорил мое сердечко. Это — достаточно объемная книжка, 700 страниц в печатном варианте, но я поглощаю в аудио. И периодически пищу от переворотов.
Во-первых, очень близко: главная героиня — подкастерша, ее зона интересов — кино и феминизм, она рассказывает истории голливудских див. Спустя кучу лет она приезжает с курсом в родную частную школу. Ее накрывает воспоминаниями об убитой студентке, ее соседке в этой школе в девяностые, а дальше…
Казалось бы — привет, dark academy, не надоело ли писать про подростков и частные школы в маленьком городке и о том, как сложно быть женщиной. Буллинг, харассмент, расизм — короче, тут полное современное бинго.
Но что Маккай творит с этими темами! Как делает их объемными, сложными, и с другой стороны — четко объясняет, например, что, блин, не так с «безобидными» шуточками одноклассника.
Это, кстати, не первая книжка американки (кстати, ее родители — венгерские эмигранты и лингвисты). На русском языке также издана «Мы умели верить» (The Great Believers) про 1980-е, секты, эпидемию СПИДа и людей в этом времени. Этот роман стал финалистом Пулитцера и получил кучу наград, в том числе ALA Stonewall Award.
Издавалась еще «Запретное чтение» (The Borrower) — это ее первый роман, опубликованный в 2011 году. На русском языке не найти за давностью лет (в 2012 году ее издавал Corpus).
Маккай называют мастером короткой прозы, рассказы — один из ее главных фишек, а я уже хочу, конечно же, выехать в Северо-Западный, чтобы у нее учиться. Да, я вообще влюбчивая)
Но глядя на ее два знаковых романа я все равно задаюсь вопросом — а насколько писатель должен быть «в повестке»? Получают ли награды условно мейнстримные работы? Смотрю на список Полит.просвета «Просветителя» или на опен-коллы новых издательств, и много об этом думаю.
Ищу работу
Как вы знаете, Полит.ру приостановило деятельность по решению ВС, и я ищу работу. Что у меня есть:
- 10+ опыта работы в медиа (от корреспондента отдела политики до главреда)
- мощные лапищи (медиастратегия? сценарий для рилс? все могу)
- аналитические мозги (руководила расследовательским медиа)
- спокойная (писала про права человека и работала в Чечне)
- адекватная (я родилась в Сибири, выросла на Крайнем Севере, а еще хожу на терапию и крав-мага)
- а еще я руковожу писательской мастерской на ЛШ и главредствую в ЛШ-медиа (это волонтерство и не оплачивается)
Очень важно: я в Москве.
Поэтому — и потому что на календаре июнь 2024 года — мне сложно сформулировать запрос что я хочу от работы. Я точно не хочу в новости, а все остальное — могу, умею, практикую.
Резюме отправлю по запросу, а для быстрой связи тг — sandraelagina
А если вы знаете где ищут таких, как я, скидывайте мне пожалуйста вакансии. Обещаю бутылку шампанского, собственноручно связанные домашние тапочки — или что вы захотите в благодарность за удачное сводничество)
АААА! Выставка по журналу «Столица и усадьба» открылась сегодня в Музее импрессионизма!
Будет до 6 октября. Успевайте.
Я больше не шеф-ред Полит.ру.
Официально издание приостановило деятельность 4 июня по решению Верховного суда. Это (как и другие новости) я не комментирую, это не ко мне.
Ищу работу, конечно же, напишу об этом позже.
Пока мне очень грустно. Для Политры это не конец — в смысле, я надеюсь, что этот платиновый архив инфы и лекций с 1998 года удастся сохранить. Но для меня — это пять лет, включая ковид и воблу, закончившиеся...проигрышем.
Вы, может быть, не знали, но у нас появился новый сайт. Красивый, удобный, читаемый. Ютуб с многотысячными просмотрами. Телеграм — небольшой, но стильный. И все это — в текущий исторический момент.
Вообще в терапевтических целях мне запрещено драматизировать, но...очень надоело жить в ситуации «нас давили, а мы не давились». Я не оптимистка — я знаю: сколько лет до было, сколько еще будет...но бесит.
Это как в песочнице: строишь красивый домик, придумываешь всякие финтифлюшки, стараешься, лепишь, переделываешь. А потом приходит хулиган, и ножкой топ, и нет ничего. Потому что захотелось.
Я и сержусь, и расстраиваюсь, и философски смотрю вдаль. Никакого уныния, просто таков путь. И я благодарна за то, каким он был.
Но еще минутку погрущу.
Фото: 2019, 2024
Лабиринт духовный
на выставке «Формула Руси: образ допетровской России в искусстве Серебряного века» в Новом Иерусалиме. Она до 16 июня, есть шанс запрыгнуть в последний вагон — и он правда того стоит
Сегодня последний день приема в Кооператив «Писательский» на ЛШ, я вся в вычитке работ, и поэтому
профилактически властвующий Платоний
Если вы пропустили — в «Альпине» вышла новая книга Наталии Мещаниновой «Один маленький ночной секрет». Это — сборник, тут сценарий к одноименному фильму и рассказы.
Как вы знаете, я большая ее поклонница. Все представляют ее через «Пингвины моей мамы», «Аритмию», «Снегиря», но моя вечная благодарность за «Комбинат "Надежда"». Как от человека, который вырос в Норильске.
Норильчане этот фильм не любят, проклинают — отрицают, как и всякую хтонь. Мир в нем мрачный, безысходный, жестокий. Но я смотрела и думала —
Спасибо. Наконец-то кто-то меня понял.
Это было важно. Я всегда чувствовала себя неправильной, кто не может довольствоваться малым. Кто боится, что надежды раздробят на комбинате как камни. И кто-то другой пришел и сказал — да, я тоже знаю это чувство.
«Те, кто остаются в России — что вы делаете ради своей видимости?» — этот вопрос я где-то случайно зацепила достаточно давно, и местами меня до сих пор размыслительно шарашит.
А что такое видимость и зачем она нужна?
Это «нет вобле» на футболке? Пост в соцсети? Создавать некий образ себя в публичном пространстве? Самопрезентация вовне. Социальное одобрение. Сопричастность с помощью самовыражения. В обычном мире видимость — это дешево: можно сделать нечто символическое, запечатлеть это на фото и нажать кнопку «опубликовать» на телефоне.
Самовыражение в 2024 году в России стоит дорого. Должно ли быть так? Конечно, нет. Я бы хотела иметь возможность не взвешивать каждое слово, которое пишу. Быть местами даже безответственно обнаженной. Чудачить, и может быть, даже пороть чушь, выпив лишний бокальчик апероля или просто эмоционально разойдясь.
Но глупость в 2024 году в России стоит дорого. Тут приходится выбирать, и мой выбор будет не в пользу карабина.
А я ведь человек в меру нарциссичный, социальные поглаживания люблю, комплименты, то-се. Но возникает (гадость какая!) еще два вопроса. Первый — зачем? Как это повлияет на то, что я хочу изменить?
Ну, моя прямота в таком формате ничего не изменит. Кроме того, возможно, меня ограбят штрафами, а потом выгонят из страны.
Моя профессия ведь тоже про видимость и влияние. Вот вам мысленный эксперимент: например, есть школа, в которой учителя договорились, и просто не проводят «разговоры о важном». По документам все красиво, а по факту — не существует. Как журналист я хочу об этом написать — конечно же, соблюдая каноны героического эпоса. Вижу, так сказать, тему. Но журналистика — это про прозрачность и внимание: герои должны быть показаны. Но ни то, ни другое я не могу — публичность только навредит:
важнее сейчас чтобы они продолжали не делать эти уроки, или пять минут их восхваления в соцсетях?..
Наверное, я все-таки плохой журналист, потому что выберу не писать. Или, может, пока не придумала как, чтобы это не было похоже на пропаганду. Или нужны новые принципы и стандарты журналистики.
Я долго думала об идеях, которые мне важно сформулировать и записать, и которые, на мой взгляд, могут оказать влияние. Но я пришла к выводу, что не такой уж и искусный жонглер — меня корежит от цензуры, все-таки созидание предполагает свободу. Я смирилась, что не смогу сформулировать так, чтобы было круто (по моим меркам, и дело не в эмоциях или радикализме, а в мастерстве) и выпустить под своим именем. Видимо, придется от него отказаться.
По крайней мере, это все, что у меня было. Не так много, но all in.
Что я делаю для своей видимости? Плохой вопрос. Наверное, нужный вопрос — что я делаю, чтобы хоть чуть чуть что-то сдвинулось?..
«Одураченные»
книжка, к которой я прочитала только предисловие, а уже всем рассказываю о нем как об отдельной книге. Автор — Фридрих Кельнер, но это — автор дневников, опубликованных здесь. Он — немецкий региональный чиновник, и ведет записи (1939-1945) о преступлениях внутри самой нацистской Германии, подтверждая их вырезками из газет. И развенчивая миф, что «население ничего не знало». О его записях знает его жена Паулина, а в 1960 году узнает внук — Роберт Скотт Кельнер. Почти никто — даже из семьи — больше о дневниках не знает.
Его сын — убежденный нацист, в 19 лет отправлен в США «подальше от нацизма» и вермахта. Но там он не работает, ведет пронацистскую агитацию, женится на еврейке, уходит от тюрячки (им заинтересовалось ФБР) с помощью армии, где продолжает хулиганить, разжалован, после армии уходит торговать на черный рынок. Если вы читаете и думаете, что этот ребенок еще тот мерзавец — возможно, так и есть, но в Штаты он приехал в 1935 году, а уходит из армии (в статусе охранника лагеря военнопленных во Франции) в 1946 году. Он возвращается на службу в американские войска в 1951 году, через год уходит в самоволку и объявлен дезертиром, еще через год он покончил с собой во Франции.
Мать сдает Роберта и еще двух своих детей в детдом и едет строить актерскую карьеру в эротическом шоу. В детдоме они проводят семь лет. Потом Роберт хулиганит, зарабатывает судимость, бросает школу в 16, бродяжничает в Нью-Йорке, уходит на флот. И вот узнав о смерти отца, решает найти бабушку и дедушку в Германии.
Роберт закончит Массачусетский университет, а его дедушку официально признают борцом с нацизмом в 1966 году. Тогда же пропадет первая тетрадь: Фридрих отдаст на перепечатку сестре жены. Сестра живет с бывшим нацистским солдатом, и подозрение падает на него. А дальше…
Девять тетрадей внуку достаются прямо в руки в 1968 году. Дедушка умирает в 1970 году. Документы и пр., прописанные в завещании, попадают к Роберту только через шесть лет. А в 2005 году, когда готовится выставка в Президентской библиотеке Буша-старшего, выясняется, что первая — потерянная тетрадь и еще кое-какие документы остались у Лювига Хека — распорядителя завещания, близкого друга дедушки, с которым они вместе служили в вермахте. Как так получилось он объяснить не смог (скорее — не стал), было ли что еще «пропавшее» из описи имущества в завещании — тоже похоронено в истории.
Но вот так, спустя тридцать лет, архив Mein Widerstand («Мое сопротивление») был собран и еще позже опубликован внуком. Более тридцати лет работы — переводов и проверки фактов в стол, неудач в попытках сделать его общественным достоянием и несгибаемого упорства.
Восхищает, правда?
Кавказская война (1817-1864) оказала огромное влияние не только на политическую судьбу региона, но и на повседневный быт проживающих в нем народов. В книге «Повседневность дагестанской женщины. Кавказская война и социокультурные перемены XIX века» Оксана Мутиева исследует роль этого конфликта в семейной и общественной жизни дагестанских женщин. Как в ходе Кавказской войны изменились их привычки и поведение, личный, социальный и правовой статус? Как женщины принимали участие в военных действиях? Как сказались на их положении общероссийские реформы середины и конца XIX века? Опираясь на самый разнообразный материал — от правовых актов и эго-документов до фольклора и местной прессы — автор изучает опыт местных женщин, как простых дагестанок, так и жен военных и государственных чинов, волею судеб ставших участницами событий. Книга доступна в предзаказе по специальной цене!
Читать полностью…Летняя волжско-палаточная жизнь учит существовать в хаосе — и принимать его. Потому что это такой волшебный хаос, как в той самой книжке (да-да, в Гарри Поттере), где что-то кажется чудным и нелепым, а потом оказывается на своих местах.
Вот пример: в прошлом году где-то на ЛШ подобрала «Искусство терять» Алис Зенитер. Помятую, в мягкой обложке, утащила — как можно пройти мимо истории девушки из семьи алжирских эмигрантов, да еще и с такой аннотацией:
История о том, как мы продолжаем жить перед лицом утраты: утраты страны, идентичности, языка, связей. О наследии колониализма, иммиграции, о семье и войне.
Утащила — и напрочь о ней забыла. В этом году взяла с собой «Я — девушка без истории» — как оказалось, того же автора. Это — «стендап»-эссе о сторителлинге. Я читала его, и как будто говорила с остроумным человеком, который тоже любит болтать в своей голове с писателями, гуляя по лесу.
А еще, оказывается, Зенитер очень красивая, снимает кино и преподает в Sciences Po — короче, я влюблена.
Эту же книжку привезла для нашей мастерской Настя Данилина из LiveBook — и это была одна из самых приятных встреч этого лета. А приехала она, потому что позвал Лева Кузьминский — ответственный за практику на нашей мастерской. Он в прошлом году приехал на пару дней, да так и остался. Потому что тут жизнь, созидание, творчество…
Казалось бы — маленькие детали бытия, но все на своих местах. И представить без них ткань событий невозможно.
Кстати, на фото — разворот со стихом про соски. Не благодарите.
Читала лекцию школьникам, искала фото с Тарасевичем со своей первой ЛШ (13 лет назад), залипла.
Вот я в 2011 году.
Слетки и наставники
Эту историю я рассказывала много раз, но финала у нее не было. До вчерашнего дня.
В 2011 году на ЛШ приезжал Юрий Бурцев и Frontline, показывали «Горький вкус свободы» про Политковскую. Помню, как мы вышли из ДК в деревне Ручки и молча курили. А потом с подругой (которая много лет спустя будет плакать у меня на кухне о погибших коллегах в ЦАР) долго ходили по полю и говорили, пытаясь осмыслить.
Можно было написать письмо режиссеру Марине Голдовской — и я написала. Но позже, осенью, когда после выборов в Госдуму начались протесты. Когда поняла. Это письмо потом, говорят, читали перед показом.
Через пять лет мы с Бурцевым встретились снова на ЛШ — уже в ДК под Дубной. Все просили показать «Горький вкус свободы». Не показали. Я подошла к Юрию и представилась — мол, помните — письмо. Он спросил, чем я сейчас занимаюсь. Я приехала на ЛШ через неделю или две после командировки в Чечню.
На его лице отразился ужас наставника.
— Нелегкий путь вы себе выбрали, Александрина.
Честно, я потом долго думала: как это — узнать, что ты так повлиял на выбор человека. Может, я додумываю, и тертых калачей таким не проймешь. Но мне казалось, что взрослые люди вокруг понимают, что они делают. Имеют намерение? Ощущают границы личной ответственности? До сих пор не знаю как сформулировать.
И вот вчера у столовой встречаю девушку с птенчиком — маленьким слетком синички. Пока вокруг все шумели, фотографировали, звонили и выясняли что с этим оперышем делать, она сказала:
— Александрина, а помните, как лет семь лет назад вы приезжали и рассказывали про свою работу? Про Чечню?
— Было, наверное, такое, — сознаюсь.
— Я так вдохновилась вашими рассказами, что поступила на журфак.
Кажется, в этот момент у меня на лице отразился тот самый ужас.
Короткое, но важное сообщение: про меня наконец-то написали фанфик!
Вообще это второй, но первый был такой мрачный, что я, как с первым поцелуем, все отрицаю 🤣
Это первый еж сезона на берегу Волги, а значит, сезон писательской мастерской вот-вот начнется. Пожелайте удачи, хорошей погоды и чтобы все прошло хорошо! 🦔
Читать полностью…Есть две ценности
Пока я бегаю и тревожусь (сижу, лежу, хожу — в общем, переживаю) по поводу всего, расскажу вам про Летнюю Школу и писательскую мастерскую.
Порой, знаете, люди удивляются: зачем это ваше образовательное волонтерство? Мало проектов где за деньги? Вы ж, организаторы, тратите столько сил! Живете в палатках, на тушенко-гречневой диете, учитесь в старых корпусах, сами готовите и убираетесь. Еще и денег вкидываете сами на эту самую тушенку…
Ответ простой: есть две ценности — созидание и объединение. Ну а еще мы немножко отбитые.
Во-первых, к нам приезжают ребята из разных регионов. В основном, студенты, которым негде встретиться с крутыми практиками в своей сфере. Я сама такой была — голодной и идеалистичной, и до сих пор благодарна наставникам и своей упертости — что сорвалась в поле, переводясь из Омска в Питер.
Потому что, мне кажется, если бы не отогрелась среди «своих», не узнала бы как мир устроен (сложно), не научилась бы проявлять инициативу (а на ЛШ почти всегда так — сам берешь и несешь), то и не (много чего еще в жизни).
Во-вторых, «свои». У меня есть две хороших истории уже с прошлого года — одному участнику мы жизнь сломали (в хорошем смысле), а второй...мне, говорит, в прошлом году было очень одиноко — казалось, что все уехали. Приехал на ЛШ, а тут люди, и все горят своим делом, творчеством, созиданием.
Оба теперь в команде организаторов. Потому что хочется сохранять, пока есть. И я очень радуюсь, что мне есть с кем разделить это чувство.
Я ведь не борюсь, а скорее постоянно ощущаю холодок экзистенциального ужаса на спине: мы здесь, и другого времени у нас не будет. И ребята здесь, а взрослые теперь мы, и это наша ответственность — учить, сохранять, объединять.
Сейчас ЛШ — единственная моя неоплачиваемая работа. И вообще местами нелегко. Я уходила, и я возвращалась, и вот я снова здесь. И пока в этом очень много смысла.
Сезон стартует 5 июля. Вот я и электризуюсь.
Узнала легенду, что у яганов (народа, населявшего раньше Огненную Землю) слово «кризис» буквально означало «краб в период линьки»
Потому что крабик, чтобы подрасти, должен сбросить панцирь. И на какое-то время он становится очень уязвимым.
Не знаю, правда ли, но звучит поэтично 🦀
Быть взрослым человеком — это знать себя настолько, чтобы понимать, когда перекроет, и подстилать соломки. Не факт, что это нивелирует все, но, по крайней мере, не позволит сжечь все вокруг. Ну так, когда вместо кукушечки у тебя дракон.
Принимать себя, тыры-пыры — это уже потом, а сперва хотя бы знать и заботиться.
В уязвимости мне сложно. Корзинку вот связала.
Сходила на терапию. В качестве домашки задали вопрос:
Если бы у тебя был базовый безусловный доход, что бы у тебя тогда было? Чем бы ты занималась?
Вопрос про все, а не только про род деятельности. Хожу, думаю.
А вы как бы ответили?
Война разрушает великое общество
Это я смотрю архивы Беттмана на досуге. Марш мира, Вашингтон, 27 ноября 1965 г.
Сатори
...созерцание красоты пробуждает сильнейшее чувство сострадания и любви к людям, и тогда слово «друг» становится словом «человек».
Прочитала сегодня о японском писателе Ясунари Кавабате — друге Мисимы, нобелевском лауреате, автора романов «Тысячекрылый журавль», «Снежная страна», «Старая столица», «Стон горы», «Мэйдзин».
Прочитав его нобелевскую речь «Красотой Японии рожденный» я подумала, что конечно, моя история про гору — это про сатори. Потому что
«Истина – созерцание, она по ту сторону слов, книгами и словами ее не передашь. Ее нельзя познать, ее надо пережить. Она раскрывается в момент экстатического восприятия жизни»
Кстати, нобелевскую речь я нашла в интернете, перезалила и оформила рисунками и гравюрами. Не удержалась!
Волшебная гора
Гора Паасонвуори, говорят, волшебная. Она отвечает на вопросы. Нужно подняться на самый верх, и от того, каким будет подъем — легким или тяжелым, будет понятно, приняла тебя гора или нет.
В июне 2022 года волшебство мне было нужно. Кроме того, паломничество было обречено на успех: это раньше нужно было лезть в гору по натоптанной тропинке, запинаясь о сосновые корни. Меня же ждал новехонький деревянный настил — ковидное новообразование.
Вопрос к горе у меня был только один: как, блин, жить эту жизнь — потому что я уже совершенно не понимаю.
Я даже не знаю, что шокировало меня той весной больше всего: как легко можно жертвовать жизнями других, или то, как «свои» не готовы пожертвовать ради принципов, о которых столько говорили и чему учили, вообще ничем. Это я еще не знаю, как много удивительных открытий предстоит впереди, но — чу! — без спойлеров: пока я поднимаюсь на Паасо, птички поют, лес шумит.
Вид сверху цепляет: и резьбу деревьев, что старше меня, по небу. И поля, и поезд между ними, и домики вдалеке. Я сидела, любовалась миром и терпеливо ждала знака — хоть малюсенького намека от иных сил, раз уж своих не хватает.
А потом я разрыдалась. То ли потому что на гору можно было опереться, то ли от безумной красоты — той, в которой чувствуешь себя маленьким кожаным мешком, который умрет, а все это останется.
Иногда думаю, что природа в нашей стране — и есть римские развалины, перед которыми чувствуешь себя песчинкой в потоке жизни.
Тогда, на горе, я тогда так ничего и не поняла. Ответ пришел позже:
Даже в экзистенциальной яме можно наслаждаться красотой. Даже в самой глубокой скорби можно любить. Даже в тяжелой депрессии можно радоваться.
А Паасо, кстати, с карельского переводится как «гора».
Извините, а ваши родители случайно не журналисты?
Я сама не знаю как продолжить смешно этот тупой подкат, но мне нужно рассказать вам, вашим студентам и коллегам, что у нас на ЛШ есть медиа, и мы зовем туда людей на сезон!
Что делаем:
- интервью, тексты
- рилсы и видео
- фото, фото, фото
Мы - не мастерская ЛШ. Мы живем месяц (а некоторые и не в сезон) как редакция, функционируем как редакция, страдаем, любим и ненавидим - да, как редакция.
У редакции есть главред - это я, слава богу, есть еще второй опытный редактор (у меня же еще писательская мастерская!). У нас демократия, хоть местами и авторитаризм, а что вы нам сделаете, мы в России. Под Дубной проводимся, на Волге-матушке.
У нас можно:
- практиковаться. Вот прям практику универскую даже засчитать
- практиковаться для души
- попробовать заняться тем, что вы не делаете по работе
- поучиться чему хотите от опытных ребят
- наслаждаться легендарными закатами на Волге и гречкой с тушенкой
Внимание: наш проект не платит никому денег. Мы волонтеры. Можете нам дать денег, кстати, а вот зп у нас никто не получает. Я даже этот пост пишу по любви, а вы спросите а зачем, а вы приезжайте к нам в палатке жить, я вам все покажу.
Плз, репостните, опубликуйте в своих сообществах, заполняйте заявку! Нам очень нужны руки на этот сезон.
Подать заявку
На фото:
Фридрих Кельнер
Книжка издательства Ивана Лимбаха
Страница из дневника
Фридрих и Паулина Кельнер
Внук — Роберт Кельнер в 1960 году
Роберт, Фридрих и Паулина Кельнер в 1968 году
Дефицит две тыщи
Все дефицитные книжки — по цензурным или просто тиражным ограничениям —стоят на Авито сразу по две тыщи.
Не знаю, почему именно две, но вот такое забавное наблюдение.
Исключение — раритетные издания, где продавец знает о том, какой бриллиант продает. ГП и фотоальбомы не в счёт. Книги Маркова, вон, по 20 тыщ выставляют теперь.
Скоро, кажется, начну вести учет исчезающих видов 👀