ххх
Небольшой аэропорт. Внутренние линии.
Невысокий горизонт в тучах грозовых.
Очереди сдать багаж длинные-предлинные,
слишком много багажа у еще живых.
На коротенький шажок очередь подвинется,
я шагну и окажусь там, в сорок втором,
в теплом августе, в лесу, в городке под Винницей,
где еще стоит мой дед над песчаным рвом,
там, где бабушка моя, птаха невесомая,
нарушая свой черед самый первый раз,
обручальное кольцо полицаю всовывает,
чтоб не после, не потом, а вдвоем, сейчас...
Духота и маята в тесном помещении,
через несколько минут сдашь свой чемодан...
Ты бессилен, милый мой, не бывает мщения
сотням лет, десяткам лет, и любым годам.
Эта очередь бедой в жизнь твою продавлена,
где б ты ни был - за тобой боль ее и страх,
слишком ровные бугры на лесных прогалинах,
слишком сочная трава на лесных буграх.
Невеликий самолет – внутренняя линия,
вот и капли на стекле, началась гроза.
Под тобой качнется степь, горькая, полынная,
над тобой сомкнется тьмы злая полоса.
Это просто жизнь твоя – тьма, гроза и очередь.
Улетая навсегда в темные края,
напоследок прошепчу, улыбнувшись дочери:
-Я – последний. Ты за мной. Очередь твоя.
Отрада
Э.Ц.
2.
Так уж повелось спокон веков –
у поэтов нет учеников,
быть поэтом научить нельзя –
это одинокая стезя,
как ночная тропочка в горах,
снизу мрак и ужас, слева страх,
справа - ощутима, не видна -
каменная смертная стена,
темная безвестность впереди,
что уж тут поделаешь – иди.
Если доберешься до села -
жизнь пьяна и совесть весела,
оступился, грянул с высоты –
там, внизу, полно таких как ты.
Страшен шаг, а жизнь твоя слаба,
жизнь куда слабее, чем судьба,
над тобой, бездонна и тиха,
вышняя Сванетия стиха...
Беспощаден мир. Закон толков –
у поэтов нет учеников.
Сверху небо, а внизу земля.
У поэтов есть учителя.
ххх
Астрологи, шаманы, колдуны -
потешный полк над речкою Непрядвой,
во всяких войнах первой гибнет правда –
пророчества корыстны и больны.
Туман на черных землях как обман,
как тьма неправд над бывшим полем боя –
и то, что ворон каркнет над тобою,
и то, что прохрипит вослед шаман.
Война – неправда. И любые речи -
пожива на крови вокруг нее,
добытчики, эксперты, воронье,
хрустальные шары, витые свечи...
ххх
Бессмертье есть. Но в вечной круговерти,
в тугой тревоге о судьбе детей,
в заботах быта, в ужасе смертей
мы не были приглашены к бессмертью.
И в ясный день над уровнем волны
едва заметишь в зыбком отдаленье
полоску меж бессмертьем и забвеньем –
они раздельны и разделены.
Вовек бессмертна горькая вода,
шуршащая всю ночь у изголовья,
и знающая лишь одно условье –
про нас с тобой не помнить никогда.
Бессмертна степь, наклонная к волне,
и глинистые рыхлые ущелья,
столетия забвенья и прощенья,
тем, прежним, да и с нами наравне.
И блеклая, сгоревшая трава,
и снова синь, уставшая от зноя,
и эти позабытые слова -
с небесной и морской – голубизною.
Свидетелей тому не соберу,
но есть один – молоденький, счастливый,
изысканный багульник над обрывом,
трепещущий на утреннем ветру.
ххх
Мир конечен, но беспечен,
и средь подлых февралей
он как счастьем обеспечен
милой глупостью своей.
На предписанной орбите
день и ночь из года в год
мир заботится о быте,
ноги моет, воду пьет.
Мир не вечен, но спокоен
в сложном гуле новостей
посреди привычных воен,
и обыденных страстей.
Он летит во мгле полночной,
и не ведает, что он
лишь условно и досрочно
гибелью освобожден.
Не заcтонет, не заноет,
не успеет – не поймет,
если злобный гуманоид
кнопку красную нажмет...
Буря мглою небо кроет,
вихри снежные крутя..
И залетный астероид
вдруг заплачет как дитя.
ххх
Земля простит, она их всех простила –
кто были понаглей и половчей –
простила Чингиз-хана и Атиллу,
и прочих сволочей и палачей.
Земля забудет всех своих убитых,
пожарища и слезы матерей,
она их спишет, отнесет в убыток
холодной бухгалтерией своей.
Во мглу, во тьму, по собственному следу
летит земля, не помня бед и дат,
и девочки, отпраздновав победу,
вновь примутся рожать других солдат.
Но там, во тьме, где прошлое хранится,
где, кажется, обрублены концы,
давным- давно забытые границы
вспухают как багровые рубцы.
ххх
Хорошо мы в мире тающем живем –
тает льдина, на которой мы плывем,
тает берег, удаляясь, а пока
тихо тают, улетая, облака,
и сгущается над нами свысока
малозвездная морозная тоска,
ибо тающим зияньем осиян
снизу тоже ледовитый океан.
Все растает с наступлением тепла,
жизнь истаяла и ярость истекла,
только горечь в оплывающей строке,
в тихо тающем меж нами языке,
и зеленые полуночные сны –
словно искры исчезающей страны.
ххх
Одиночество – время созвучий,
одинокому ночью видны
лишь обломки зеленой, колючей,
может, жизни, а может, луны,
день был смутен, а сумерки скрытны,
только ночь прожигает насквозь,
то, что виделось прочным и слитным –
все раздельно, предельно и врозь.
Нет у ночи предвестий и знаков -
одиночеств полночный закал
без пророчеств и без зодиаков -
лишь осколки от льдов и зеркал.
Все разрознено, все удаленно,
и не зная судьбы наперед,
лупоглазая птица-ворона
над тобой в темноте заорет.
ххх
Как лайнер, покинувший воды
тропического тепла,
поэзия вышла из моды
и в трудные годы вошла.
На грани кораблекрушенья
с бедовой ледовой строки
обрушились все украшенья,
осыпались все пустяки.
ххх
Сходны жестом и обличьем,
пролетают вдалеке,
щебеча на легком, птичьем,
прыгающем языке,
пляшут, плачут, счеты сводят
и легко прощают зло -
ничего не происходит,
что бы ни произошло.
ххх
Виденные мной татуировки
на плечах у молодых людей
требуют терпенья и сноровки,
и расхожих маленьких идей.
Брат наш меньший в боевой раскраске
поднял очи к солнечному свету,
снял рубашку и предал огласке
мнение, что счастья в жизни нету.
ххх
Однажды сказал Иоганн Амадею –
я музыки вовсе писать не умею.
Ответил всерьез Амадей Иоганну –
сложенье стихов - очень трудно и странно.
И каждый ушел по дорожке своей –
Иоганн Вольфганг и Вольфганг Амадей.
Поскольку ценили чужую работу
два маленьких мальчика – Моцарт и Гете.
ххх
Уже во второй половине
с трудом понимаешь одно –
претензии к веку наивны,
сведение счетов смешно.
Мы кратким дыханьем летучим
с эпохою обручены,
она, к сожаленью, не лучше,
и , к счастью, не хуже, чем мы.
ххх
Ты погляди, какое зарево
над нашим городом стоит,
как будто всем родиться заново
сегодня ночью предстоит.
А завтра юные, нездешние
пройдут меж распрей и блокад,
глазами льдистыми, безгрешными
спокойно глядя на закат.
ххх
Весна случилась затяжной,
и вместо солнышка в апреле
холодный дождик обложной
угрюмо сыпал три недели.
Но к наступлению тепла
вдруг оказалось все готово –
нашлась листва, трава взошла,
и тихо пробудилось слово.
Отрада.
Э.Ц.
3.
Кружевная решетка ограды,
где тропа, как строка, коротка,
и кружащийся взгляд маяка
не найдет нас на склонах Отрады.
Всю песчаную ночь напролет -
словно запись любви и отваги –
краснолапые нотные знаки
темный берег для нас пропоет.
Эту музыку мне не забыть ,
там в прибрежном и бережном пеньи -
все прощенья твои, все терпенья,
все умение ждать и любить.
Там, где берег над морем высок,
где волна угасает со стоном,
этот камень зовется сэндстоун –
сжатый временем жаркий песок.
Отрада
Э.Ц.
1
Верь в этот камень. Он – осколок света,
хранимого во глубине морей.
Царапни стену – выпадет монета
древнейшего из памятных царей.
И морю верь. Живое не устанет
писать тебе, когда меня не станет,
в узор прибоя раскатав строку
по темному, по хрусткому песку..
И солнцу верь. По берегу Отрады
других причин для радости не надо –
все это было создано не зря...
Вот город наш. И этот желтый камень.
и свет с небес, нетронутых веками,
и нежности бездонные моря.
ххх
Из темных клочьев возникала тьма –
величественно, грозно, на котурнах.
и тот сказавший : - Дания – тюрьма –
так мало знал о даниях и тюрьмах.
А тьма смыкалась, высилась, росла,
окутывала очертанья зданий,
и растворяла - будто бы несла
возможность облегчений, оправданий,-
во тьме уже никто не виноват,
исчезли реки, выгорели рощи,
здесь нет рассвета, здесь пропал закат,
вслепую нужно двигаться, наощупь.
Что ж – Дания? Во тьме, в ползучей мгле,
ненужных глаз не поднимая в небо -
нечитанной строкою по земле
военно-стихового ширпотреба.
ххх
А в Тихом океане вода куда солоней,
чем та, что плещет в тумане за тысячи миль и дней,
под солнцем стонут и стынут, рифмуясь долей своей,
южных земель пустыни с пустынями южных морей.
Светило берет измором свой полукруглый путь -
с раcсветом вставать из моря и к ночи в нем же тонуть,
очерченный зноем сейнер волочит ночной улов,
и тихо дрейфуют на север обломки древних миров.
Но не уходя из вида, географией по судьбе,
недальняя Антарктида дышит в спину тебе,
сквозь все миражи и обманы, неотступная как беда -
а в Тихом океане куда солоней вода.
ххх
Мир конечен, но беспечен,
и средь подлых февралей
он как счастьем обеспечен
милой глупостью своей.
На предписанной орбите
день и ночь из года в год
мир заботится о быте,
ноги моет, воду пьет.
Мир не вечен, но спокоен
в сложном гуле новостей
посреди привычных воен,
и обыденных страстей.
Он летит во мгле полночной,
и не ведает, что он
лишь условно и досрочно
гибелью освобожден.
Не заплачет, не завоет,
не успеет – не поймет,
если злобный истероид
кнопку красную нажмет...
Буря мглою небо кроет,
вихри снежные крутя..
И залетный астероид
вдруг заплачет как дитя.
ххх
Что вдалеке горит на узелке дорог?
Это страна коррид, город кривой рог,
где из чужой строки стадом, гуртом, гурьбой
ржавых мостов быки гонятся за тобой.
Каменная руда, дымные облака,
поздние поезда, огненный глаз быка,
вязкая западня складов, мостов, застав,
вырвавшись из огня, падает в ночь состав.
Взрежет метеорит небо наискосок –
что вдалеке горит на узелке дорог?
Дальних кассиопей рдеющий уголек
там посреди степей в бурой золе залег.
Тот, кто раскинул сеть и подсчитал улов,
думал, что эта твердь – сумма прямых углов.
В марганцевый песок, бурый от всех кровей,
падать наискосок – что еще есть кривей?
Где, в стороне какой, память мотнет башкой,
чтобы вогнать в бок город кривой рог...
ххх
У войны очень много поклонников,
но другого царя не проси -
либеральней жандармских полковников
никого не найти на Руси.
А полковники – мелкие, ловкие,
от людей отличимы едва,
но снабженные боеголовками,
где у прочих людей голова.
Уважаемые подписчики и посетители сайта «Стихи Юрия Михайлика»,
Ежедневные публикации на сайте завершены.
Сайт продолжает существование для тех, кому это интересно.
Новые стихи будут публиковаться по мере их возникновения.
Благодарю Вас.
Ю.М.
ххх
Язык междометий и мата,
мычанье, вошедшее в плоть...
Плечами пожмет виновато –
простите, не понял – Господь.
Пока он беседовал с нами
на скудном жаргоне блатном,
к кому он взывал письменами
багряными в небе ночном?
ххх
Коромысло, два ведра,
и плывут, плывут лукаво
сумасшедшие лекала
для изделий из ребра.
Кротким шагом проплыла,
кратким взглядом не взглянула,
лишь водичкою плеснула –
остудила, как могла.
ххх
В любви к тебе ни толку нет, ни проку,
и без нее мне так же, как и с ней.
ну, может быть немного одиноко,
и, может быть, немного холодней,
и ,может быть, внезапной немотою
обожжено постылое жилье,
и может быть... Но это все – пустое.
Почем мне знать, как это – без нее.
ххх
Девочки из дискотеки
непостижимо тихи –
девочкам в кои-то веки
просто читают стихи.
В такт человеческой речи
в пойманном ритме строки
исподволь движутся плечи,
дергаются локотки.
ххх
В конце концов, вся жизнь моя,
судьба моя ни что иное,
как частный случай бытия.
Но ты еще побудь со мною.
Я знаю, твой вечерний свет,
твой тихий взгляд, твой голос слабый –
не обещание, о нет, -
но утешение хотя бы.
ххх
Люблю поэтов, их отвагу,
их дально-больный разговор –
то, что ложится на бумагу,
не каждый выдержит забор.
Солдатским агрегатным матом
врагу пощады не дают,
как будто вправду с автоматом
навстречу гибели встают.
ххх
Искусство желает признания,
успехом живет мастерство.
удачей, признаньем и знанием,
что дело не стоит того.
Искусство желает изгнания,
сиротством живет мастерство,
сиротством, юродством, и знанием,
что дело не стоит того.
