6536
Как работают с "трудным прошлым" в разных странах мира. Анонимный канал от автора книжки "Неудобное прошлое".
Наши читатели из Питера любезно сообщают, что в магазине НЛО на Литейном есть еще экземпляры «Исправленного издания» (по 300 р). А возможно, завезут и Harmonia Caelestis. Спешите купить!
Читать полностью…
В январе 2000 года венгерский писатель Петер Эстерхази закончил свой роман «Harmonia Caelestis», уникальное в своем роде повествование об истории семьи как истории страны, ставшее событием в венгерской литературе и заставившее заговорить об авторе как о претенденте на Нобелевскую премию. В центре повествования — отец писателя, наследник самого знатного из венгерских и одного из самых могущественных родов Европы. На страницах романа реальная история жизни отца и семьи автора в коммунистической Венгрии соединяется с фантастической историей «отца» как олицетворения «всего рода Эстерхази, всей Венгрии, всей европейской традиции» и всего мироздания вообще, образуя «небесную гармонию» вымысла и реальности: название романа заимствовано у цикла кантат, написанного в XVII веке одним из членов рода Эстерхази и ставшего первым подступом к созданию венгерской музыкальной традиции.
Через несколько дней после завершения работы над рукописью Петер Эстерхази узнал, что после подавления Венгер- ского восстания 1956 года его отец был завербован венгерской госбезопасностью и больше 20 лет был осведомителем. Гонимый, но не сломленный аристократ, обнищавший и спивающийся, но сохранивший достоинство герой саги, написанию которой писатель посвятил почти 10 лет своей жизни, вдруг оказался «обычным стукачом», который регулярно являлся на встречи со своими кураторами, получал от них задания и сначала очень неохотно, но затем со все большим рвением их выполнял.
Пытаясь принять это новое знание, Эстерхази начинает регулярно ходить в архив госбезопасности, делая выписки из досье своего отца. Эти выписки становятся основой книги «Исправленное издание», приложения к роману «Harmonia Caelestis». Хотя в центре книги по-прежнему отец писателя, на этот раз очищенный от любой идеализации, ее реальный сюжет составляют наблюдения автора над собой, над собственными реакциями и переживаниями: «Я наблюдал за собой, словно за подопытным кроликом: как я поведу себя в этой ситуации, что буду делать, сталкиваясь с теми или иными вещами, и что будут те или иные вещи делать со мною?»
(…)
Автор дотошно документирует собственные реакции — от мыслей и переживаний («я могу только выть и стенать, ис- пытывая даже не боль, а нечто граничащее с потерей сознания»; «я побагровел и едва не лишился сознания») до непроизвольных приступов жалости к себе и слез, которые из-за их частоты, отмечаются сокращениями «ж.с.», «с.». Самонаблюдение не просто предельно откровенно — оно еще и растянуто во времени: автор дважды редактирует первоначальные записи, записывая свои ощущения при втором и третьем чтении отцовского досье. В одном или двух местах автор не может удержаться от слез даже более чем год спустя после первого потрясения; на письме это выглядит так: с. [c.] <c.>.
Эта борьба презрения к агенту с любовью к отцу превращает «Исправленное издание» в человеческий документ невероятной силы. Рассказ о предательстве в конце концов оказывается повестью о глубине привязанности сына к отцу, и очень жесткое отторжение оборачивается все новыми признаниями в любви:
«Мы, люди, которых он предавал и которых не предавал, не можем простить моего отца, потому что он не открыл нам свои деяния, не раскаялся, не выразил сожаления о том, что темная сторона души его одержала над ним победу. Поэтому можно его жалеть, можно ненавидеть, а можно и вовсе не думать о нем. Его будут оплевывать и попросту чихать на него — такова судьба моего отца. Но помимо всех перечисленных (и мною приемлемых) возможностей, я еще и люблю его — мужчину, первородным сыном которого являюсь, с. [с] <c> <Как хотелось бы мне все спасти, оправдать отца, да чего же вы от него хотите, да оставьте, оставьте же вы его, искупил отец свой грех, прошлый и грядущий... Короткая пауза, утирание слез, поиски равновесия, выдержка.>»
Минутка пограничного юмора на нашем канале #письма_читателей
Читать полностью…
Воодушевляющая история в День памяти жертв политических репрессий
Сегодня День памяти жертв политических репрессий. Правильный день, чтобы рассказать о человеке, в истории которого интересным образом пересеклись темы, которыми занимаюсь я.
В апреле я обнародовал биографию своего двоюродного прадеда, служившего в НКВД. В годы Большого террора он руководил национальными операциями в Иркутской области, в частности занимался уничтожением корейского и китайского населения региона. Радио Свобода сделала со мной интервью о нем.
Это интервью прочел родственник репрессированного корейца — Алексей. Его двоюродный дед был дважды судим за «шпионаж», провел 19 лет в лагерях и освободился только после 20 съезда КПСС.
Этот человек жил и был репрессирован не в Иркутской области, где зверствовал мой предок, а в другом регионе. Это важное обстоятельство, но сути дела оно не меняет: предок Алексея был жертвой, а мой — палачом.
Как бы то ни было, у Алексея не было ко мне претензий. Напротив, он попросил меня помочь ему найти что-нибудь о его репрессированном родственнике. Я дал несколько советов, и спустя полгода Алексей написал мне снова, на этот раз чтобы поделиться радостью. Он смог получить протоколы допросов, фотографии из следственного дела и другие ценные документы своего двоюродного деда.
То есть распространенное мнение о том, что потомки репрессированных в случае обнародования имен чекистов начнут сводить счеты с потомками палачей, неверно. Напротив, мы можем друг другу помогать, вместе искать и находить правду о Большом терроре.
Продолжение истории Алексея отвечает на другое распространенное заблуждение — о том, что в ФСБ поголовно работают продолжатели дела НКВД. Когда я недавно опубликовал в одном популярном паблике в фейсбуке радостное сообщение о том, что на последнем нашем суде с ФСБ их представитель публично заявила, что они себя не считают правопреемниками советской репрессивной машины, один серьезный человек, юрист, написал в комментариях, что наш суд – вредное мероприятие, поскольку обеляет ФСБ.
Я смотрю на это иначе. Мне кажется, в системе достаточно людей, которые все понимают и не хотят иметь с темным прошлым своих предшественников ничего общего. Нужно укреплять их в этой мысли, не загонять в угол и не мазать всех одним миром.
Алексей рассказал, что в региональном управлении ФСБ, куда он обратился, был целый «консилиум» — выдавать ли ему дело предка или нет. Документов, подтверждающих родство с дедом, у Алексея не было. Он отправил две его фотографии – до и после лагеря. ФСБ стало понятно, что на них один и тот же человек, что и на карточках из следственного дела. Вторым доказательством родства стало имя бабушки Алексея, которая упоминалась на допросе.
Сотрудница ФСБ дважды связывалась с Алексеем по телефону, сначала чтобы сообщить, что ему направят архивную справку (пока шла проверка дела на гостайну), а потом — когда выслали копии следственного дела. В обоих случаях ФСБшница даже сообщала почтовый трек-номер отправлений. Вы когда-нибудь сталкивались с таким сервисом в гражданских архивах?
Меня очень воодушевила эта история. Думаю, что такое сотрудничество – потомков чекистов, потомков репрессированных и нынешних сотрудников ФСБ – путь к национальному примирению.
В канун Дня памяти жертв политических репрессий Аудио Издательство ВИМБО выпустило «Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах» Николая Эппле в виде аудиокниги! Текст читает Олег Булгак.
🎧 Слушать «Неудобное прошлое».
20-21 октября Институт советской и постсоветской истории ВШЭ проводит
международную конференцию "Война и советская повседневность: новые источники и интерпретации".
Из анонса на сайте Института: «Целью нашей конференции является попытка внести вклад в анализ советского военного опыта с опорой на новые источники и новые историографические подходы, освещая, в особенности, темы, которые в последние годы оказались в центре исследовательского интереса. В частности, мы обсудим, как функционировала советская система на общегосударственном и местном уровне, в центре и на периферии в экстремальных условиях войны. Мы исследуем материальную историю войны, практики снабжения, самоснабжения и потребления. Участники конференции уделят внимание практикам выживания населения по обе стороны фронта. Мы также рассмотрим изменения в советской культуре военного и послевоенного времени. Отдельное внимание будет уделено новым источникам о войне – материалам российских и зарубежных архивов, ставшим доступными для исследователей в последние годы, а также устным свидетельствам, семейным архивам и онлайн документам по истории войны».
Программа здесь, регистрация для присутствия онлайн здесь, очно присутствовать на Басманной можно, но сложно.
Онлайн-обсуждение проблем, связанных с поиском информации о репрессированном родственнике. 15 октября, 18:00, организует Музей истории ГУЛАГа. Регистрация по ссылке.
"Восстановить биографию репрессированного человека сегодня непросто. Доступные книги памяти и базы данных содержат лишь небольшую справку о человеке, а для получения архивных документов необходимо преодолеть множество преград.
На паблик-токе спикеры поделятся своим опытом работы с разными источниками информации о жертвах массовых репрессий, а также обсудят возможные решения проблем на пути к обеспечению свободного доступа к информации о репрессированных для их потомков и исследователей.
Мероприятие проходит в рамках проекта Фонда Памяти по разработке единого цифрового сервиса с документами о жертвах массовых репрессий. Проект реализуется в соответствии с Концепцией государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий и осуществляется при поддержке Фонда президентских грантов".
https://gmig.ru/events/pablik-tok-kak-dolzhen-vyglyadet-poisk-informatsii-o-zhertvakh-massovykh-repressiy-/
В одной из дискуссий об истории советского государственного террора всплыла тема свидетельств его, этого террора, участников. Это очевидно одно из белых пятен, не только из-за режимов доступа к архивам, но и потому, что, когда направления исследований только формировались - в середине-конце 80х и начале 90-х, - превалировал интерес к свидетельствам жертв. Отчасти поэтому, даже когда архивы были более доступны, чем сегодня, интерес к источникам этого рода был не так высок, и очень мало таких свидетельств было исследованно и издано.
Но вот три издания, представляющие собой исключение, это воспоминания комендантов спецпоселений. Благодарю за информацию Сергея Александровича Красильникова из НГУ.
1. Нурмухаметов Исхак. Первопроходцы (записки чекиста). Альманах "Енисей", 1989, № 3. [Есть в сети.]
2. Ярославцев Иван Иванович. "Я тоже был невольником". Газета "Красное Знамя" (Томск). 1990. 3-4 ноября. (запись с его слов).
3. Елегечев Иван. Со слов Ивана Терентьевича... Газета "За советскую науку" (многотиражка Томского университета). 1989. 15 июня. [Есть в сети.]
Если кто-то из читающих это знает другие примеры такого рода изданий, пожалуйста, напишите.
Я еще не видел фильма Меркуловой-Чупова "Капитан Волконогов бежал", показанный на днях в Венеции, а писать не видев/не читав нельзя, поэтому пишу на основе первых рецензий, чтобы просто зафиксировать мысль.
Это гротескное полотно в стиле арт-панк (есть такой стиль? пусть будет), где капитану НКВД в 1938 году говорят с того света, что он не попадет в Ад, если успеет получить прощение хоть от одной из своих жертв. И вот он бежит. НКВД-шники там в красных спортивных костюмах, и все это такой треш, раек и линоргоралик.
Предполагаю, что основная критика вокруг этого кино будет сосредоточена на том, как можно играть с темой Большого террора. И вот это интересно как раз. Ведь дело в том, что в европейском культурном контексте, в котором существует российское фестивальное кино, играть с трудным прошлым можно. УЖЕ можно, потому что оно окончательнно стало прошлым, процесс проработки пройден, существует консенсус и поэтому уже возмона дистанция и игры - особенно это видно на примере темы Холокоста: "Жизнь прекрасна", "Бесславные ублюдки"; это даже проникло в мейнстрим уже - в нетликсовском сериале Living With Yourself с Полом Раддом есть странная пост-мета сцена, в который старый еврей, переживший Аушвиц, рассказывает историю вполне в духе Клана сопрано, НО про Аушвиц. В Испании популярны комиксы про бойцов интербригад в стимпанковской стилистике. И так далее. Не знаю, что происходит в японской и корейской манге, чтобы понимать, как устроена ироническая дистанция в азиатских культурах, надо этим специально заниматься. Но в Европе и США эта дистанция точно выстроена и работает.
А вот у нас штука в том, что трудное прошлое не проработано, и, более того, соответствующие практики вполне себе на глазах возвращается (в новых формах, но не позволяющих дистанцироваться от старых). А при этом мы частью своего культурного тела живем в том самом западном контексте - в общем, ситуация эта присутствует во многих сферах, ср феномен "велодорожки в концлагере", но сейчас речь именно о культуре памяти о трудном прошлом.
Характерно же, что в России Владимир Сорокин, по западным меркам как раз такой арт-панк автор, играющий с перегнившими темами, здесь вдруг оказывается актуальным автором-пророком. Происходит это ровно потому, что темы, которые в западном контексте должны были уже давно перегнить, в России восстали из компостной кучи, вылезли из мавзолея и взобрались на его трибуну.
В это странное разряженное пространство между одним и другим контекстами попала некоторое время назад "Смерть Сталина" Ианнуччи, которая для Европы вполне нормальное ироническое высказывание, но в России это не прошлое, а настоящее и шутить про это нельзя - отсюда фантасмагорический запрет фильма Минкультом.
И вот этот фильм Меркуловой_Чупова, который надо сначало посмотреть конечно, кажется, любопытен тем, что включая игру по правилам западной культурной модели, при этом сам присутствует внутри модели российской. Откуда должен интересный эффект, грубо говоря состоящий в том, что эта игра и начинает функционаровать как проработка. Посмотрим, есть о чем подумать.
Пожалуйста, если кто в теме и знает работы о такой дистанции в memory studies, пожалуйста, напишите.
[Продолжение, начало в предыдущей записи.]
Как пишет Маргарет Уолкер, носитель этого чувства вовсе не обязательно зациклен на себе и нанесенном именно ему оскорблении. Моральное возмущение – это обвиняющий гнев, служащий реакцией на то что воспринимается как угроза нарушения принятых норм. Тот, кто испытывает такое возмущение, не просто демонстрирует внутренне смущение, но ждет ответа/реакции: «Цель морального возмущения, в идеале, привести в действие защитные реакции в отдельных людях или сообществе, которые способны гарантировать, что жертва несправедливости находится в зоне ответственности защитных механизмов этого сообщества, или что испытывающий это возмущение вправе рассчитывать на применение разделяемых сообществом правил. Нарушитель же может восстановить доверие пострадавшей стороны и всего сообщества, дав понять, что «сигнал получен»: он может ответить, приняв обвинение, предоставив свидетельства сожаления о совершенном или испытываемого стыда, может принести извинения или предоставить компенсацию».
Понятие resentment стоит рядом и сложным образом соотносится с понятием ressentiment, которое благодаря Ницше («Генеалогия морали») приобрело отчетливо негативную коннотацию. Грубо говоря, ressentiment – это моральное возмущение рабов, у которых нет возможности обеспечить должную реакцию на оскорбление, и которым остается только уязвляться в бессильной злобе и тщетной жажде отмщения, так что они научаются находить в этом извращенное удовольствие. Этот смысл закоснения в обиде у слова в итоге остался до сего дня. Интересным возражением на такое понимание ресентимента стала книга Жана Амери «По ту сторону преступления и наказания» – но все это уже слишком специальный (важный) разговор, здесь нет для него места.
То есть, если резюмировать: испытывать ненависть и желание вмазать сволочам в ответ на подлость и несправедливость и беззаконие – это свидетельство нравственного здоровья на личном уровне и наличия норм и правил на уровне социальном. Если не хочется вмазать, вот тогда с тобой и твоим сообществом, вероятно, что-то не в порядке. А вот дальше с этой эмоцией уже надо работать, преобразовывая ее, с одной стороны – в легальные способы осуждения и наказания несправедливости и его виновника, с другой – преодолевая в себе по отношению к этому самому виновнику, чтобы была возможность дальнейшего добродетельного и не отравляемого ресентиментом существования.
И дальше важная штука про прощение. Сценарий, предполагающий сокрушение (тоже кстати по-русски нет аналога слову contrition) со стороны виновника и прощение со стороны жертвы, может быть очень перспективным сценарием развития ситуации по целому ряду причин. Но. Тут вот важно: примирение через прощение сложный путь, но он работает только если он сложный. Прощение открывает все преимущества этого пути, если обиженный действительно ощущает моральное возмущение и ему таким образом есть что преодолевать. В противном случае это обычная профанация, а проблема с профанациями в том, что они взрывают изнутри тонкие и сложные механизмы, делая их непригодными к работе. Льюис это описывал в связи с евангельской заповедью «возненавидеть» отца и мать ради Христа: это работает, только если человек очень сильно любит отца и мать, и тогда предпочтение им Христа свидетельствует о духовной силе, преобладающей над сильным естественным чувством. Если же человек рад поссориться с родителями, тогда за возвышение над естественным он выдает падение до противоестественного.
То есть, еще раз: прощение и примирение, заключающееся в преодолении желания вмазать в ответ на безобразие, – это способ возвыситься над естественной моралью мести и компенсации. Но отсутствие возмущения и желания вмазать в ответ на безобразие – означает, что субъект не выше, а ниже естественной морали.
Это все будет в книжке, если книжка получится. Там обязательно будет отдельная глава про "ненавижу".
Кстати, к разговору о том как государство борется с памятью о репрессиях: "Один день Ивана Денисовича", "Матренин двор" и "Архипелаг ГУЛАГ" включены в России в школьную программу. Вы знали?
Читать полностью…
И в продолжение темы новых языков говорения о трудном прошлом - небольшая публикация Олега Уппита из "Теплицы социальных технологий" о новых выразительных средствах в сфере памяти. Там в основном известные примеры - "Маус", "Дневник Анны Франк" Фольмана (в публикации ошибка, графический роман вышел в 2019, а не в 1999), "Сурвилло" и "Первый отряд", но есть и новый для меня клевый пример - мемориальный проект о холокосте в форме инстаграм-аккаунта - инстаграмизация (можно так сказать?) дневников 13-летней венгерской еврейки Евы Хейман, погибшей в Освенциме в 1944 году. Говорят, существуют такого рода проекты и в тиктоке, но я не видел. Если кто знает, буду благодарен за ссылку.
https://www.instagram.com/eva.stories/
Если кому интересна статья Романова, разбор отрицателей Катыни, - пишите, пришлю.
Читать полностью…
Часто приходится говорить о том, что картина, в которой современное российское «государство» как монолитная коллективная сущность монополизирует разговор об исторической памяти, отрицая ответственность за советский террор и выдавливая всех несогласных - эта картина как минимум упрощенная. Вот довольно интересный пример. Едва ли не главным «отрицателем» не без оснований считается РВИО - при участии которого в последние годы «модифицировались» в ревизионистском ключе мемориалы в Катыни и Медном, под эгидой которого в ноябре 2020 года в Нило-Столобенской пустыни прошла откровенно ревизионистская по отношению к катынскому преступлению конференция. И вот это самое РВИО выпустило в мае этого года сборник статей «Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века» (Отв. ред. К. А. Пахалюк). В этом сборнике находим две статьи непосредственно о Катынском расстреле.
Первая «Катынь и анти-Катынь: критический анализ современных общественных дискуссий» Сергея Романова, главреда сайта «Катынские материалы», аргументированно и предельно жестко громит отрицателей Катынского расстрела. Статья прямо рекомендуется студентам историкам как образец работы, совмещающей знание архивного дела и блестящее владение аргументацией. Автор спокойно разбирает все существующие возражения отрицателей, не оставляя от них камня на камне.
Процитируем ее заключение:
«Ответственность И. В. Сталина, Политбюро ЦК ВКП(б) и НКВД за катынское преступление — твердо установленный исторический факт, подтвержденный многочисленными документами, свидетелями, эксгумациями. Попытки отрицать его — это попытки фальсификации истории. Катынский негационизм не является попыткой написать реальную историю катынского преступления. Отрицатели не могут доказательно и связно объяснить, ни кто конкретно расстреливал польских военнопленных, ни где они находились с весны 1940 г. по осень 1941 г., ни по чьему указанию якобы была произведена крупномасштабная послесталинская фальсификация катынского дела (доказательств которой они также предоставить не могут). Основной целью негационизма является не реконструкция, а деконструкция (с чисто идеологическими целями). Содержательность и доказательность заменяется в теориях отрицателей безудержным мифотворчеством, таким как создание «из воздуха» не менее 8 тыс. бывших польских военнопленных в Вяземлаге. В этом смысле катынский негационизм стоит в одном ряду с такими конспирологическими теориями, как отрицание Холокоста».
Посмотрели наконец фильм "Мне плевать, если мы войдем в историю как варвары" (2018) румына Раду Жуде. Он недавно прославился, получив Золотого медведя в Берлине за фильм "Неудачный трах" про школьную учительницу, чья домашнее секс-видео оказалось слито в сеть, а до этого был известен только в узких кругах. Я слышал много хвалебных отзывов, но посмотреть все не получалось. Если коротко: в пересказе фильм сильно выигрывает.
Сюжет: самодеятельная режиссерка ставит на центральной площади Бухареста реконструкцию событий второй мировой - бой румынской и красной армии за Одессу, затем взрыв румынской комендатуры в Одессе и последующие казни румынами одесских евреев. Самая сильная и яркая часть фильма - собственно уличное действо и реакции зрителей, которые подпевают немцам, поддерживают речи маршала Антонеску об уничтожении евреев (это его цитата стала названием фильма) и хватают пытающегося сбежать от расправы еврея, вручая его экзекуторам. Все это занимает последние 20 минут экранного времени. Предшествующие же два часа напоминают вудиалленовскую пародию на артхаусное кино. Герои, режиссерша, непонятно зачем взявшийся в сюжете ее женатый любовник и команда постановщиков, долго читают друг другу Бабеля и Арендт, смотрят хронику, куря голыми в постели обсуждают холокост и листают альбомы с фотографиями, утомительно дискутируют про историческую правду и национальную гордость, унылейшим образом неймдропят и как бы невзначай пересказывают зрителю матчасть про румынский холокост (надо бы для этого ввести слово numberdropping - когда упоминают число жертв, чтобы казаться умнее и правильнее). Зачем это все надо - решительно непонятно.
В общем, это могла бы быть отличная короткометражка. Так ее и смотрите, только последние 20 минут.
Тщательное копирование донесений, становящееся основой для внутренней работы с прочитанным, оказывается самой что ни на есть буквальной реализацией образа «проработки» прошлого. Эта проработка принимает у Эстерхази очень разные формы. Вот, слушая восторги в адрес романа (драматизма происходящему добавляет то, что мучительная работа авто- ра с отцовским досье происходит одновременно с триумфом его предыдущего романа), он в красках представляет себе, что скажут эти же люди, узнав то, что знает он. Вот он обходит все будапештские кафе, в которых отец встречался со своими кураторами. Вот он «прогоняет» отца через все существую- щие в языке уничижительные эпитеты — и нанизывание слов превращается в захватывающее и душераздирающее словес- ное приключение длиной в 6 страниц убористого текста. Этот список, десятки строк ругани и поношений—«подлый», «лживый», «бесстыжий», «фальшивый», «мерзавец», «ублюдок», — сквозь которые вдруг прорываются ряды эпитетов совершенно другого рода—«необыкновенный», «отчаянный», «стойкий», «неколебимый» («я чувствую, слова начинают приходить в себя, позволяя мне разглядеть моего бедного доброго Папочку»)—одно из самых пронзительных мест книги, настоящий снимок работы сознания, в котором волевое отторжение борется с любовью.
Столь пристальное наблюдение за собой не имело бы смысла, если бы автор просто отторгнул от себя новое знание об отце, отделил себя от него и от всего этого «трудного прошлого», или же, напротив, принял его и начал оправдывать. Но Эстерхази выбирает самый трудный путь: он впускает это знание в себя, этот смрадный дух предательства в только что отстроенное здание «Небесной гармонии». Всем нам, читателям Эстерхази на разных языках, очень повезло — слишком много сил ушло у него на соединение истории страны с историей рода и отца как его мистического и реального воплощения в первом романе, чтобы от этого можно было просто отделиться. Если бы не это, возможно, все сложилось бы иначе, осталось бы личной историей, на которую не хочется тратить силы. Но теперь деваться некуда, и автор мучительно занимается той самой проработкой травмы, о которой писал Фрейд и его многочисленные последователи. «Он не отмежевывается от отца, как можно было бы подумать, а исторгает, чуть ли не изблевывает его из себя,—писал в рецензии на «Исправленное издание» Григорий Дашевский,—и потом заново пытается соединиться с ним и в отчаянных или издевательских комментариях, обращенных к отцу, и в самом процессе переписывания».
Оказывается, что именно такая работа с прошлым, когда автор заставляет себя не отворачиваясь смотреть на то, от чего больше всего хочется отвернуться, закрыться, забыть и никогда не вспоминать, именно такая работа оказывает- ся целительной не только для него самого, но и для всего общества. «Только в Венгрии эту книгу прочтут сотни тысяч...—пишет один из венгерских рецензентов.—От этой истории невозможно освободиться... В данном случае важен не я, не автор, не его отец, а все мы. Это книга о нас... Пытаясь разобраться в своем самом что ни на есть личном деле, писатель, словно бы между прочим, объединяет нацию».
Слушайте, дорогие читатели, ну как же так! Это же потрясающая совершенно книга. Ответственно призываю прочитать, не пожалеете. И что отдельно удивительно, бумажное издание 2008 года до сих пор продается на Лабиринте (UPD уже не продается, говорят, гуглится пиратская электронка). Покупайте скорее. Сейчас найду текст о ней.
Читать полностью…
Алексей Миняйло и его команда выпустили фильм о том, как конкурируют за память о прошлом государство и общество в современной России. Но главное достоинство этого фильма, по-моему, в том, что он, задавая изначально (слишком) простую и понятную бинарную схему, сам же оказывается богаче и интереснее ее. Там правда замечательные истории людей, сохраняющих непарадную память о войне и ее жертвах, о людях, восстанавливающих деревянные храмы русского севера, ну и о работе с памятью о советском терроре, конечно (ребята списались с Юрием Дмитриевым, и там есть его комметарий из СИЗО) - фильм неслучайно выложен сегодня. А также Леонид Парфенов, Ирина Флиге, Ксения Лученко (с собачкой) и другие замечательные герои. Это основательная и добросовестная работа, посмотрите.
А еще там очень классные съемки, какая там Русь - прямо вау. А самый мой любимый момент, когда простой парень-реставратор говорит, что типа нечего всякой умнятиной заниматься, руками надо работать, дело делать - и появляется титр, что этот парень недавно уволился из Ernst&Young.
https://youtu.be/ziCp3OL7Io0
Важная истлрия и хорошая иллюстрация того, что заведомая рознь между потомками жертв и палачей - миф, и открытие правды - механизм примирения, а не разобщения.
Читать полностью…
Удалось, наконец, посмотреть "Ивана Денисовича" Глеба Панфилова. В фейсбуке и за его пределами много писали о том, что это мол конъюнктурщина, обеление сталинизма, подыгрывание текущему курсу на героическую военную память (там есть отсутствующие в Солженицына военные эпизоды). Мне трудно было поверить, что Панфилов может снять конъюнктурщину, я даже придумал, зачем там военные эпизоды (чтобы вписать память о репрессиях и память о войне в единый нарратив, не противопоставляя их), но эту гипотезу надо было проверить, посмотреть фильм.
Вот, я его посмотрел, и все оказалось немного иначе. Да, идеологизирующие комментаторы действительно не правы, они высмотрели обеление и конъюнктуру там, где их нет. А что же там есть? А ничего. Это беспомощное, бессмысленное и бесформенное кино - набор сцен, не склеивающихся в художественное целое, набор реплик, которые не получается назвать актерскими работами. Не знаю уж, что случилось с автором "Начала" и "В огне брода нет", что он смог это выпустить на экраны, но вот что-то, видимо, случилось.
Странно, что все авторы отзывов, которые мне доводилось читать, ругают или защищают те или иные идеологические тезисы, но никто не говорит то, что следует сказать, говоря о художественном произведении, а не о публицистическом или идеологическом "тексте": это просто не кино, ничего не получилось, не о чем говорить. Фильм "Иван Денисович", к сожалению, никак не участвует в формировании памяти о советском государственном терроре в современной России, смотреть его и спорить о нем не имеет смысла.
Не доходят руки делать публикации по теме канала, хотя материал копится. Обещаю исправиться, а пока вот редкий и тем более ценный (доброжелательно) отрицательный отзыв на «Неудобное прошлое»: https://colta.ru/articles/literature/28536-konstantin-sonin-kniga-neudobnoe-proshloe-nikolay-epple
Читать полностью…
К разговору о новых языках вообще и языках памяти в частности. Информационный центр на расстрельном полигоне "Коммунарка", открытый там командой Музея истории ГУЛАГа и Фонда памяти (картинка 1), получил премию АРХИWOOD за интерьер. Эту премию в основном получают всякие выпендрежные загородные дома и модные артобъекты. И вот интерьер инфоцентра на расстрельном полигоне вполне может быть сделан круто, стильно и даже модно, ничего в этом нет неподобающего, а даже наоборот - это помогает вывести память о советском государственном терроре из "мемориального гетто" в большой мир.
И кстати о языках памяти, в прошлом году в номинации Артобъект премию получила "Стена-музей" на байкальском острове Ольхон (картинка 2); это стена-воспоминание о рыболовном промысле, которым когда-то жил остров и которого больше нет. Возможно, дерево - особенно хороший материал для разговора о памяти.
Из введения к докладу гватемальской Historical Clarification Commission (1999).
There is no doubt that the truth is of benefit to everyone, both victims and transgressors. The victims, whose past has been degraded and manipulated, will be dignified; the perpetrators, through the recognition of their immoral and criminal acts, will be able to recover the dignity of which they had deprived themselves.
Knowing the truth of what happened will make it easier to achieve national reconciliation, so that in the future Guatemalans may live in an authentic democracy, without forgetting that the rule of justice as the means for creating a new State has been and remains the general objective of all.No one today can be sure that the enormous challenge of reconciliation, through knowledge of the truth, can be successfully faced. Above all, it is necessary to recognise the facts of history and learn from the Nation's suffering. To a great extent, the future of Guatemala depends on the responses ofthe State and society to the tragedies that nearly all Guatemalans have experienced personally.
The erroneous belief that the end justifies the means converted Guatemala into a country ofdeath and sadness. It should be remembered, once and for all, that there are no values superior to the lives of human beings, and thereby superior to the existence and well-being of an entire national community. The State has no existence of its own, but rather is purely an organisational tool by which a nation addresses its vital interests.
Thousands are dead. Thousands mourn. Reconciliation, for those who remain, is impossible without justice. Miguel Angel Asturias, Guatemala's Nobel Laureate for Literature, said: "The eyes of the buried will close together on the day of justice, or they will never close."
With sadness and pain we have fulfilled the mission entrusted to us. We place the CEH's Report, this Memory of Silence, into the hands of every Guatemalan, the men and women of yesterday and today, so that future generations may be aware of the enormous calamity and tragedy suffered by their people. May the lessons of this Report help us to consider, hear and understand others and be creative as we live in peace.
Все же доклады этих комиссий - особый жанр, типа трактатов о вечном мире. Красиво пишут (и доклад красиво называется - "Память о молчании"), но на практике там все, как обычно, сложнее.
Наблюдая происходящее в последнее время, я все чаще ловлю себя на чувстве, описываемом как «ненавижу» и «очень хочется вмазать этим сволочам». В то же самое время я сейчас занимаюсь темой прощения/примирения, и мне интересно в этой связи отрефлексировать эту свою эмоцию. Тем более что, оказывается, это тесно связано.
В английском языке есть слово, имеющее огромную традицию интерпретации в англо-американской моральной философии. Примечательно, что у него нет русского аналога и даже устоявшегося перевода. Это слово resentment. Его словарные переводы – «возмущение», «негодование», «обида» не очень справляются с задачей. Оно означает внутреннюю реакцию на несправедливость или оскорбление – все же русское «обида» это явно другое, а «возмущение» и «негодование» – понятия и переживания более широкие; кажется, точнее всего переводить resentment как «моральное возмущение».
Важная традиция, в которой разрабатывается анализ этого понятия – концепция прощения Джозефа Батлера (1692-1752), британского философа и проповедника, по которому главный механизм прощения как внутреннего этического действия – это преодоление морального возмущения и отказ от него. По Батлеру, моральное возмущение служит «оружием против оскорбления, несправедливости и жестокости, которое влагает в наши руки природа». Тут очень примечательна характерная вообще для британской мысли тенденция не отсекать аскетически те или иные порывы как неправильные или порочные, а стараться понять их в в их изначальной и неиспорченной злоупотреблениями естественной добродетели – ведь для чего-то же Бог вложил их в сердце человека.
Адам Смит, тот самый, которого читал Онегин, был вообще-то изначально не экономистом, а этическим философом, и написал «Теорию нравственных чувств» (The Theory of Moral Sentiments, 1759). И он там пишет вот что: «Ничто не возбуждает в нас такого неприятного чувства, как ничем не сдерживаемые, оскорбительные, грубые выражения гне¬ва (anger). Но мы восхищаемся гордым, мужественным проявлением неприязненного чувства (resentment) в человеке, который не теряет самооб¬ладания, несмотря ни на какое жестокое оскорбление; который, напротив, ограничивает свою ярость (rage) такими проявлениями, ко¬торые оправдываются негодованием (indignation), испытываемым посторонним беспристрастным зрителем; который не обнаруживает ни словом, ни поступком ничего более, кроме того, что признается самой справедливостью; который, наконец, даже в затаенной мысли не имеет против обидчика ничего, что не было бы оправ¬дано непричастным к его оскорблению человеком» (перевод П. Бибикова).
Это понимание resentment’а развивают современные англо-американские моральные философы. Вот Джеффри Мерфи, американец: «возмущение есть свидетельство эмоций, что нам есть дело до себя самих и своих прав». И он же в другой работе: если мы не испытываем возмущения, когда наши права нарушены, это «означает – на эмоциональном уровне – что мы либо не считаем, что у нас есть права, либо не воспринимаем эти права всерьез».
По мнению некоторых моральных мыслителей, моральное возмущение играет важную социально-этическую роль, не просто давая выход гневу и желанию мщения, но служит «демонстрацией нашей приверженности определенным моральным стандартам, регулирующим общественную жизнь» (Ричард Уоллас).
Снятый уже два года назад (съемки были завершены аж в мае 19-го), но блуждавший где-то в недрах постпродакшена фильм Глеба Панфилова по "Последнему дню Ивана Денисовича" наконец выходит. Сегодня его премьера на фестивале в Локарно, а в конце сентября он выходит в российский прокат.
Это во многих отношениях важное событие. В культурном - Панфилов один из крупнейших российских режиссеров, и он очень давно ничего не снимал (последний его фильм как режиссера - "Без вины виноватые" 2008 года, как соавтора сценария - "Предстояние и "Цитадель" 2010-11). К этому фильму он подходил основательно, видевшие говорят, что там очень серьезная актерская работа Янковского-младшего. Словом - это художественное событие. Оно конечно важно и в политическом смысле: "Один День" Солженицына -символически важное произведение, с его публикацией был официально разрешен публичный разговор о репрессиях, Панфилов - киноистеблишмент, автор классических советских фильмов про войну и революцию (и странного фильма "Тема", положенного на полку в 80-х), а потом единственной на сегодняшний день экранизации Солженицына ("В круге первом" 2005 года). Он не то чтобы колеблется, по известному выражению, вместе с линией партии, но точно где-то поблизости от нее и с ее учетом. И даже если "Иван Денисович" - его личная инициатива, продиктованная исключительно художественными и человеческими мотивами, его выход неизбежно станет важным публичным жестом, будет восприниматься в контексте госполитики работы с темой советского гостеррора.
(Тут стоит заметить, что другой "знаковый" проект такого рода - фильм Павла Лунгина по "Крутому маршруту" Евгении Гинзбург, проект, идею которого Лунгин долго довольно вынашивал, - не состоялся, по моим данным из-за отсутствия государственной поддержки.)
Отдельно интересно, что в фильме показана война, которая в рассказе только упоминается. Панфилов подчеркивает, что Шухов фронтовик, герой войны, а не просто сиделец. То есть он объединяет тему ГУЛАГа с героической военной темой, и кажется, совсем не для того, чтобы уравновесить преступления успехами, как это часто делают, а чтобы подчеркнуть преступления. Очень все это любопытно, и сам фильм, и последующая публичная дискуссия вокруг него.
https://www.youtube.com/watch?v=Puz2FzxSE1g
Запись в формате хранилища ссылок/записной книжки. Две недели назад меня пригласили поучаствовать в круглом столе "Языки памяти", где речь шла о том, как, каким языком, говорить о Холокосте в Литве. Этот круглый стол - часть проекта "Евреи Литвы и России. История, наследие, сохранение и осмысление памяти. XVIII–XX век", организованного совместно Посольством Литвы в РФ, "Сэфером" и "Мемориалом". Я не специалист по Холокосту и тем более по Холокосту в Литве, но для меня это приглашение было поводом сформулировать тезисы на тему собственно языка говорения о трудном (конфликтном, болезненном итд) прошлом, о том, как этот язык меняется, что из привычных способов говорения о таких вещах уже не воспринимается, а что наоборот оказывается все более востребованным. Мне кажется, получилось довольно внятно это проговорить. Сохраню тут на будущее, а то ссылку найти оказалось не так просто. Хронометраж моей реплики 1:02-1:17 - но там много очень интересных участников, может кому-то сам разговор может быть интересным.
Читать полностью…
Вторая статья «Катынь: проблема ответственности в историческом сознании современных россиян» Оксаны Головашиной (Тамбовский университет, Томский университет) посвящена анализу восприятия Катынского расстрела в современных публичных дискуссиях, в том числе сетевых. Автор делает акцент на теме ответственности за преступления и не/готовности об этом публично говорить.
И снова процитируем заключение:
Парадоксально, но разговор о Катынском преступлении и даже признание этого преступления не приводит к обсуждению практик покаяния и ответственности. Несмотря на признание вины СССР со стороны как политической элиты, так и многих представителей академического сообщества и общественных деятелей, дискурс покаяния и исторической ответственности остается малораспространенным в современной России. Одна из причин этого заключается в том, что оценки событий в Катыни и вы- явление степени ответственности оказываются связанными с контекстом, в рамках которого идет дискуссия. Определяющим становится нарратив, а не оценки события сами по себе: Катынская трагедия оказывается частью российско-польских отношений, сталинских репрессий, информационной «гибридной» войны и фальсификации истории Второй мировой войны. В этой ситуации с позиции тех, кто отрицает вину СССР, признание в том числе Катынского расстрела как преступления НКВД приводит к разру- шению сформированного десятилетиями нарратива о народе-победителе и сакральности Великой Отечественной войны и Победы в частности. «Вы приравниваете расстрелянных людей в братских могилах и палачей! Приравниваете многонациональный народ и чистую расу. Вы в своем уме?» Поэтому формирование субъекта исторической ответственности за события в Катыни в глазах консерваторов будет коррелировать с трансформацией дискурса о Победе».
Напоминаю, это статьи из сборника, опубликованного Российским военно-историческим обществом.
М.Л.Гаспаров «Записи и выписки»: (В Институте мировой литературы) Здесь устраивались историко-литературные юбилеи. Каждый сектор подавал план на будущий год: будут круглые даты со дня рождения и смерти таких-то писателей. Вольтер и Руссо умерли в один год, их чествовали вместе. «Всю жизнь не могли терпеть друг друга, а у нас — рядом!» — сказал Аверинцев.
«Ну, у вас, античников, как всегда, никаких юбилеев?» — устало спросил, составляя план, секретарь западного отдела, старый циник Ф. С. Наркирьер с отстреленным пальцем. «Есть! — вдруг вспомнил я. — Ровно 1900 лет назад репрессированы Нероном сразу Сенека, Петроний и Лукан». — «Репрессированы? — проницательно посмотрел он. — Знаете, дата какая-то некруглая: давайте подождем еще сто лет».
По совету читателя @dmivsmi (комменты в телеге работают!) посмотрел клип казахстанской группы "Ирина Кайратовна" 5000. Кажется, все уже про него знают, там просмотров больше, чем население Казахстана, особенно после того, как Дудь посвятил ИК выпуск. Я не знал!
Это правда невероятно интересно, и, в частности, как высказывание на тему советский репрессий. Клип очень "густой", символически насыщенный - я смог разобраться, только посмотрев клип с объяснениями, - но при этом это не заумь, не выпендреж и не высоколобое морализаторство. Это совершенно массовое искусство - и число просмотров тому подтверждение. Клип совершенно про современность - коррупцию в современном Казахстане, но начинается он со сцены избиения и расстрела НКВДШ-никами (русскими, к разговору о памяти о репрессиях как преступлении внешних сил) Алихана Букейханова, главы первого казахского национального правительства в 1917-1920 годах, расстрелянного в 1937-м. Затем мы видим современного чиновника, с ухмылкой закрывающего труп Букейханова (политика забвения), а затем длинный кадр - череду погибших казахов от Казахского ханства до советских репрессий, и на трупах сидят дети, уткнувшись в планшет (нежелание помнить). После этого и на этом основании идет рассказ о коррупции. То есть это прямо отличная визуализация темы исторической памяти в современном искусстве, очень круто.
https://www.youtube.com/watch?v=Jk7Ff9s2nkw
