6536
Как работают с "трудным прошлым" в разных странах мира. Анонимный канал от автора книжки "Неудобное прошлое".
"Если говорить о диалектике вины и ответственности, о том, как изживать своё трудное прошлое, Эарендиль - именно тот, кто может такой проработкой прошлого заниматься, кто может просить прощения за преступления предков. Потому что он, с одной стороны, наследник Нолдор по матери, внук Тургона. И, хотя нам говорят, что Тургон не участвовал в бойне в Альквалонге, что он оказался там после начала битвы и не знал, кто её начал и что на самом деле произошло, и просто защищал своих, всё же он в этой битве участвовал, и участь Нолдор - это его участь. И как наследник Нолдор Эарендиль несёт на себе эту родовую вину и может об этой вине говорить и просить прощения - он не посторонний в этой истории человек. А с другой стороны, по отцу он потомок людей. И поэтому он не настолько виноват, чтобы эта вина сковывала его и не давала ему действовать, и говорить, и искупать её. Здесь Толкин очень точно показывает, что то, что мы видим в истории периодически, что просят прощения и занимаются проработкой прошлого не те, кто непосредственно виноват, а те, кто остро чувствуют, и те, кто обычно как раз много сделали, чтобы это зло избыть".
Сегодня на Арзамасе вышел последний выпуск моего нового курса про Толкина, и он местами довольно тесно пересекается с темами этого канала (чтобы слушать нужна подписка - по промокоду БЕЛЕРИАНД специально для моих подписчиков скидка на подписку 20%).
https://arzamas.academy/courses/169
Материал Степана Бальмонда о феномене регуманизации на Forbes Life. Важный разговор, неочевидная постановка вопроса. Интересные комментарии Марии Фокеевой (философ, исследователь феномена коллективной травмы), Владислава Декалова (политолог, исследователь медиа), психологов Ольги Герасимовой и Александры Березович.
Мой кусок (в конце не удержался и привел пример из массовой культуры со ссылкой на Толкина и Роулинг, нужно объединять компетенции):
По словам исследователя исторической памяти, автора книги «Неудобное прошлое» и Telegram-канала «Никогда/Снова» Николая Эппле, речь идет о смене общественного фокуса с наказания виновных к восстановлению ущерба — иными словами, происходит переход от идеи возмездия обидчикам к проектированию общего будущего. Сегодня понятно, что акцент на мести, наказании виновных и чествовании победителей оборачивается Второй мировой в случае Версальского договора, триумфом Талибана в случае войны США в Афганистане и так далее. Сейчас при обсуждении происходящего в Газе это на уровне политиков и политологов проблема «дня после» — общепонятная вещь.
Инструментом такой смены оптики во многом стали «комиссии правды и примирения», получающие все большее распространение с 1970-х годов. Один из самых ярких примеров — Южноафриканская комиссия правды и примирения, действовавшая в ЮАР в 1996-2003 годах в рамках смены власти и демонтажа политики Апартеида. ...
Комиссии не были намеренным поворотом к большей гуманизации, по сравнению с трибуналами над преступниками. Они были вызваны необходимостью, — объясняет Эппле. — Диктатуры нечасто падают в результате военных поражений. Чаще это переговорный транзит, путь компромиссов — и в этом случае механизмом транзита, в том или ином виде, оказывается комиссия правды». Задача подобного института — не столько наказать по всей строгости всех виновных (исследователь уточняет, что это, как правило, невозможно), сколько достичь двух целей: 1) выявить и сделать достоянием общества факты преступлений; 2) компенсировать, насколько это возможно, ущерб жертвам или их родственникам.
Распространение комиссий в широком смысле обратило большее внимание на так называемое «восстановительное правосудие» в противовес карательному. В центре интереса этого нового типа правосудия — жертва и ее интересы, компенсация ущерба и восстановление поруганного человеческого достоинства.
Наказание преступников в этой перспективе служит именно интересам жертвы, которая должна получить гарантию невозможности повторения преступления, а не задаче наказания как такового. Фокус на жертве и ее «восстановлении», в свою очередь, оборачивается иначе акцентированным интересом к собственно произошедшему между жертвой и преступником, — объясняет суть регуманизирующей работы комиссий Эппле. — Оказывается, что восстановление качества жизни после травмы способствует возможность «проработать» произошедшее и, проработав, «отпустить». Отсюда интерес к механизмам примирения, важной и радикальной частью которых становится прощение — не как забвение зла, а как именно возможность отпустить, даровать прощение в случае, если преступник готов о нем попросить.
В этом процессе появляется интерес к преступнику — но не как просто объекту наказания или возмездия за зло, а как субъекту восстановительной коммуникации. Описываемая смена оптики таким образом ведет к открытию в преступнике человека. (продолжение ниже)
Книжка Нагасе Такаси «Кресты и тигры» (с большим трудом добытая мной), японского военного переводчика на Тайско-Бирманской железной дороге, который был после капитуляции Японии прикомандирован к отряду союзников, занимавшимся поиском останков своих военнопленных – довольно незамысловатое повествование, в котором обращают на себя внимание сценки, описывающие недавних врагов в пограничных ситуациях. Вот несколько из них.
На следующий день после объявления об окончании войны в госпитале для военнопленных в Нахон-Патоме между японскими военными и тайской полицией вспыхивает стихийная стычка. Японский офицер вне себя бросился к орудию и направил его на исторический буддистский храм Пхра Патом Чеди, одно из самых священных мест Таиланда. Сержант японской военной полиции встал прямо перед ним, заслонив собой храм, и смог привести в себя ослепленного яростью соотечественника.
«Буддизм – религия Таиландов, – методично объясняет Такаси. – Город Накхонпатхом известен как место, откуда буддизм начал свое распространение по Таиланду, а его храм, Пхра Патхом Чеди, считается важнейшим святилищем страны. Если бы сержанту не удалось уладить ссору, все 120 000 японских военных в Тайланде могли бы не вернуться из Таиланда в Японию и между Тайландом и Японией после войны могло бы не установиться дружбы. Смелость сержанта заслуживает по-настоящему высокой похвалы».
Вот перед отправкой в джунгли в составе отряда британцев и астралийцев Такаси выясняет, что в окрестностях дороги орудуют разбойники и тигры-людоеды. Между тем отряд почти не вооружен. Командир отряда отдает японскому гарнизону распоряжение предоставить им свое оружие. Те немного мнутся, и вскоре становится понятно, почему: почти все их оружие – трофейное, отобранное у убитых и плетенных собратьев капитана и его команды. Повисает неловкая пауза. «Какая удача, – находится капитан. – Нам не придется учиться обращаться с незнакомым нам японским оружием!»
Вот на одной из станций японский подполковник, командир местного гарнизона, неохотно выходит встретить прибывший отряд. Вокруг стоят с оружием на изготовку японцы, сильно превышающие численно отряд союзников. Австралийский капитан выходит из дрезины и замирает в ожидании. Японский подполковник, как офицер побежденной армии, должен отдать салют первым. Но для старшего по званию салютовать первым, да еще на глазах у своих подчиненных – значит пережить жестокое унижение. В эти мгновения он переживает всю драматичность капитуляции, решение о которой приняли без его участия:
"- Капитан союзных сил ожидает вашего приветствия, полковник… Капитан не может сделать это первым, даже если бы хотел. Вы это понимаете, не правда ли?
Подполковник кивнул, сдвинув брови.
Хотя между двумя офицерами оставалось большое расстояние, он устало поднял правую руку и очень медленно отдал австралийцу салют, не приближаясь к нему, словно бы заставляя себя не оказывать сопротивление. Казалось, он давал другим японцам понять, что у него не было выбора.
Капитан Уайт принял приветствие подполковника, лишь немного показав свое нетерпение. Он поприветствовал его в ответ, характерным для австралийцев движением высоко вскинув локоть, и громко щелкнул каблуками.
Оба офицера сыграли свои роли подчеркнуто официально, но напряжение ситуации было сглажено".
Наша задача в том, чтобы в каждом конкретном случае и в каждый момент, в роли победителей или побеждённых, быть сопричастными ответственности за то, какие формы обретает история. [...] Речи о героической гибели пред лицом неизбежного поражения по своей природе совершенно негероичны, поскольку именно они-то и проистекают из страха направить свой взгляд в будущее. Последнее ответственное вопрошание заключается не в том, как бы погероичнее выйти из игры, а в том, как следующему поколению жить дальше.
Wir wollen und dürfen sein [...] an der geschichtlichen Gestaltung – von Fall zu Fall und in jedem Augenblick, als Sieger oder als Unterlegene – Mitverantwortliche. [...] Die Rede von heroischem Untergang angesichts einer unausweichlichen Niederlage ist im Grunde sehr unheroisch, weil sie nämlich den Blick in die Zukunft nicht wagt. Die letzte verantwortliche Frage ist nicht, wie ich mich heroisch aus der Affäre ziehe, sondern wie eine kommende Generation weiterleben soll.
В онлайн-версии Die Zeit, в модной актуальной рубрике, вышло мое интервью про «Неудобное прошлое», память о Сталинских репрессиях в России, цензуре и репрессиях современных, и немного о будущем (его не просматривается, а потому я по-прежнему считаю происходящее агонией). Благодарю Paul Gaebler за беседу, слушайте его Res Publica Podcast, там интересно.
Читать полностью…
У нас по соседству вчера вандализировали памятник Анне Франк рядом с домом, где Франки жили до того, как начать прятаться. Памятник установлен городом по инициативе районного активиста. И на нем вчера написали красной краской "Газа". Увидев новости, я побежал туда. Там уже все было чисто, но я встретил человека из мэрии, который сказал, что вчера было несколько таких инцидентов, этот не единственный, вчера же все отмыли и вот теперь они ходят и проверяют.
Этот памятник мне дорог по совокупности причин, даже помимо того, что АФ один из важнейших символов Холокоста. Меня эта красная краска задела, и мне хочется проговорить две мысли, которые не очень часто проговариваются одновременно.
Первая. Хотя мне очень не нравится, когда все на свете объявляют антисемитизмом, когда любого критика политики государства Израиль клеймят антисемитом (даже если это еврей), осквернение памятника Анне Франк, не имеющей к политике государства Израиль никакого отношения кроме принадлежнойсти к еврейскому народу - это антисемитизм. (Строго говоря, это еще может быть идиотизмом, не каждый идиот, порятщий памятники, обязательно антисемит.) Антисемитизм существует и не имеет оправданий. Это не просто человеконенавистническая система взглядов, это система взглядов, тесно связанная в европейской истории с самой страшной катастрофой этой самой европейской истории, Холокостом, и хочется чтобы хоть какие-то вещи были константами.
Вторая. Война в Газе - непропорциональное применение силы Израилем в ответ на ужасную и не имеющую оправданий террористическую атаку ХАМАС 7 октября 2022 года. Это применение силы оборачивается большими жертвами среди мирных жителей, которые тоже нельзя оправдать. Протестовать против этой войны - нормально и оправданно. Протест против этой войны сам по себе не является антисемитизмом и желанием уничтожения еврейского государства. Против нее протестуют и на кампусах западных университетов, и на площадях израильских городов.
Вокруг тут может быть стремящееся к бесконечности число оговорок и доп соображений - про колоникализм, про отличие войны с терроризмом от обычной войны, про связь войны в Газе с П-И конфликтом в целом, про отличие антисемитизма от антисионизма, про инструментализацию (и випонизацию) памяти о Холокосте в Израиле и прочая и прочая. Это все много больших разговоров, но вот хочется сейчас проговорить две мысли:
Антисемитизм - это плохо. Гибель мирных жителей в Газе - это плохо. Пока то и другое существует, Анне Франк не будет покоя.
Мне периодически хочется соединить две мои главные темы, память о трудном прошлом и историю литературы Волшебной страны, но обычно прямых оснований для таких соединений нет, а сближать их нарочито мне кажется неправильным. Меня не раз просили поговорить, например, о Толкине в связи с современностью, но я считаю это плоским и тенденциозным использованием литературы и отказываюсь. (Хотя в лекции о Турине, которая записывалась сразу после гибели Навального, мне не удалось избежать параллелей.) Но вот наконец такой случай представился! Меня попросили написать о памяти у Миядзаки в связи с его последним фильмом "Мальчик и цапля". Тут эти темы действительно соединяются без натяжек - это насышенно волшебные миры, и их волшебство тесно связано с памятью.
Если рассматривать «крайнюю» (кажется, этот суеверный жаргонизм в данном случае выглядит вполне оправданным) работу 82-летнего мастера как энциклопедию его тем и образов, трудно не обратить внимание на то, что одна из ключевых на протяжении всего его творчества – тема памяти, специфического отношения героев фильмов и самой их реальности с прошлым".
Самый известный фильм японского сказочника, узнаваемый символ его творчества, подаривший студии «Гибли» ее логотип, – «Мой сосед Тоторо» (1988). Это фильм о детстве и чуде, особая атмосфера которого создается благодаря тому, что детский опыт одновременно увиден как бы издалека, обрамлен взрослым опытом. При этом все действие фильма – воспоминание о предместье Токио, сельскохозяйственном районе, которого в момент съемки уже не существует, его поглотил мегаполис. Пронзительностью атмосферы «Тоторо» отчасти напоминает другой выдающийся анимационный фильм, также наполненный памятью – «Сказку сказок» Юрия Норштейна (двух классиков часто сравнивают), одна из тем которого – снос старой застройки в родной для автора Марьиной Роще.
«Навсикая из Долины ветров» (1984) – первый авторский проект Миядзаки, сделавший его известным, и в нем тема взаимоотношений с прошлым одна из ключевых. Лес, которым заросла земля после ядерной войны, осуществляет в буквальном смысле «проработку прошлого», очищая землю от следов ядерной войны, а насекомые-мутанты Омы следят за тем, чтобы императив «Никогда снова» выполнялся неукоснительно. Чудовища Титаны, непохороненные призраки прошлого и попытка их возрождения – основа сюжета фильма.
Еще про Пумлу, в продолжение предыдущего. По поводу forgiveness of the unforgivable Пумла спорит с Ханной Арендт, и спорит довольно убедительно. И довольно интересно думать о ней как о Ханне Арендт нашего времени, тоже моральном философе и публичном интеллектуале, левой, работающей с главными темами своего времени, но менее ригористичной, более эмпатичной, и с немного иным треком - не от теологии к политической философии, а от психологии к моральной философии. (Или место "новой ХА" окончательно занято Джудит Батлер? Не уверен, это обсуждаемо.) Ну и вообще blacks are the new jews. В общем продуктивная довольно тема для спекуляций, в частности в виду того, что это говорит о нашем времени и его ключевых вопросах.
Читать полностью…
Шанинка, Исследовательский центр Еврейского музея и центра толерантности и Государственный музей истории ГУЛАГа приглашают принять участие в летней школе для молодых исследователей «Образы трудного прошлого», которая пройдет 15–18 июля в Москве
«Проблематика работы с трудным прошлым занимает сейчас представителей разных гуманитарных дисциплин. Она позволяет охватывать огромный пласт тем: от истории войн и катастроф до деколониальных исследований. Неудивительно, что все чаще именно трудное прошлое становится предметом музейных экспозиций (в так называемых «музеях памяти»), документальных и художественных фильмов, оказывается в поле зрения комиксов и других жанров массовой культуры и т. д.
Школа будет направлена на изучение и осмысление трудного прошлого в музейных экспозициях, медиа и эго-документах. Мы поговорим об осмыслении войн, политических репрессий, геноцидов в рамках публичной истории и медиа».
К участию приглашаются студенты старших курсов бакалавриата и специалитета, магистранты и выпускники магистратуры 2024 года.
Внимание, подача заявок до 15 июня!
Николай Эплле о книге Колума Маккэнна «Апейрогон». Роман живущего в Нью-Йорке ирландца Маккэнна, опубликованный в 2020 году, – впечатляющий пример совмещения многочисленных оптик, ключевого механизма принятия «другого». В центре повествования – истории Рами Эльханана и Басама Арамина, израильтянина и палестинца, чьи дочери, Смадар и Абир, стали жертвами Палестино-израильского конфликта. Несмотря на свою потерю, а в каком-то смысле из-за нее, Эльханан и Арамин стали известнейшими сторонниками мира между их народами.
Эта книга не фикшн – в ней нет ни одного вымышленного факта, но и не нон-фикшн, не вполне документальная проза. Автор определяет свой жанр как «роман»: это панорамный репортаж, дающий такую объемную картину, какую стесненный правилами классический репортаж дать не в состоянии.
История палестино-израильского конфликта – это картина не двух точек зрения, а бесконечного их числа. Слово апейрогон означает многоугольник с бесконечным числом сторон, бесконечноугольник. Параллельно с историей Рами и Басама автор рассказывает множество других историй: о путях миграции местных птиц и благодатном огне, Ясире Арафате и последнем пире Франсуа Миттерана, палестинском поэте Махмуде Дарвише и его истории любви, о паломничестве британского путешественника и этнографа Ричарда Бертона в Мекку, о Моше Даяне и Абдулле Телле. Здесь есть истории о Мордехае Вануну, израильтянине, раскрывшем западной прессе информацию об израильской ядерной программе и отсидевшем за это 18 лет в израильской тюрьме, о салезианском монастыре Кремисан с виноградником в буферной зоне и о проходе Филиппа Пети по канату из еврейской части Иерусалима в арабскую в 1987 году. Это далеко не все описываемые в романе сюжеты, но все они складываются в по-настоящему многомерную картину, в центре которой история Рами, Басама и их дочерей.
В романе отсутствует голос автора, есть только голоса двух героев. Погружение в этот калейдоскоп сюжетов, постоянное переключение оптик, дает неожиданный эффект. Готовые схемы, помещающие наблюдателя по ту или другую сторону конфликта, перестают работать, и читатель начинает смотреть на происходящее глазами действующих лиц. Один из ключевых образов книги – прорыв пузыря, в котором до трагедии живут оба героя, и в которых продолжают жить их общества, не видящие друг друга буквально в упор. .
Канал Николая Эппле @nieundwieder
Colum McCann. Apeirogon. New York: Random House, 2020.
"Мы были немыми свидетелями злых дел, мы прошли огонь и воду, изучили эзопов язык и освоили искусство притворяться, наш собственный опыт сделал нас недоверчивыми к людям, и мы много раз лишали их правды и свободного слова, мы сломлены невыносимыми конфликтами, а может быть, просто стали циниками — нужны ли мы еще? Не гении, не циники, не человеконенавистники, не рафинированные комбинаторы понадобятся нам, а простые, безыскусные, прямые люди. Достанет ли нам внутренних сил для противодействия тому, что нам навязывают, останемся ли мы беспощадно откровенными в отношении самих себя — вот от чего зависит, найдем ли мы снова путь к простоте и прямодушию".
Неизвестное мне московское издательство Cheapcherrylibrary выпустило отдельным изданием сборник эссе Дитриха Бонхеффера "Спустя десять лет", написанных в заключении.
Это тот же перевод А. Григорьева, что публиковался в классическом прогрессовском издании "Сопротивления и покорности" 1994 года и в переиздании Сретенского монастыря (sic!) 2020 года - обоих изданий давно нет в продаже.
"Спустя десять лет" по-моему самый пронзительный кусок тюремных писаний Бонхеффера. Там и "Нужны ли мы еще" и "о глупости" и "чувство качества" - которые я не устаю репостить все 20 лет моей жж и fb активности.
Словом, увидите, обязательно покупайте. (Пишут, в Москве купить можно в Primus Versus на Покровке и в Кафе Гоен на Артплее.)
"Если у нас не достанет мужества восстановить подлинное чувство дистанции между людьми и лично бороться за него, мы погибнем в хаосе человеческих ценностей. Нахальство, суть которого в игнорировании всех дистанций, существующих между людьми, так же характеризует чернь, как и внутренняя неуверенность; заигрывание с хамом, подлаживание под быдло ведет к собственному оподлению. Где уже не знают, кто кому и чем обязан, где угасло чувство качества человека и сила соблюдать дистанцию, там хаос у порога. Где ради материального благополучия мы миримся с наступающим хамством, так мы уже сдались, там прорвана дамба, и в том месте, где мы поставлены, потоками разливается хаос, причем вина за это ложится на нас. В иные времена христианство свидетельствовало о равенстве людей, сегодня оно со всей страстью должно выступать за уважение к дистанции между людьми и за внимание к качеству.
Качество — заклятый враг омассовления. В социальном отношении это означает отказ от погони за положением в обществе, разрыв со всякого рода культом звезд, непредвзятый взгляд как вверх, так и вниз (особенно при выборе узкого круга друзей), радость от частной, сокровенной жизни, но и мужественное приятие жизни общественной. С позиции культуры опыт качества означает возврат от газет и радио к книге, от спешки — к досугу и тишине, от рассеяния — к концентрации, от сенсации — к размышлению, от идеала виртуозности — к искусству, от снобизма — к скромности, от недостатка чувства меры — к умеренности. Количественные свойства спорят друг с другом, качественные — друг друга дополняют".
А еще я некоторое время назад дал комментарий подкасту «Юра, мы все узнали» для выпуска о травме советского государственного террора.
https://yura.mave.digital/ep-64
«В российском обществе тема государственных репрессий имеет особо значение. Уже много десятилетий ведется спор о причинах, последствиях и оценках так называемого Большого террора и в целом периода советской истории, когда страной руководил Иосиф Сталин. Кто-то отрицает сам факт репрессий, кто-то оспаривает их масштаб, а кто-то не делает ни того ни другого, а просто соглашается с тем, что иначе тогда поступить было просто нельзя. Другие же говорят о бесчеловечности и преступности репрессий и отмечают, что то, что общество и государство так и не дали однозначную оценку тем событиям, служит основой для того, чтобы подобные события повторялись в России как в ее настоящем, так и в будущем.
О теме исторической памяти и коллективной исторической травмы в новом выпуске подкаста «Юра, мы всё узнали!» мы поговорили с:
Оксаной Труфановой, юристом, исследователем периода советских репрессий и автором книги «"Большой террор" в Челябинской области» https://5rim.ru/product/bolshoy-terror-v-chelyabinskoy-oblasti/
Андреем Гронским, врачом-психотерапевтом, кандидатом медицинских наук, автором книги «Обаяние тоталитаризма» https://biblioteka.by/gronsky
Николаем Эппле, филологом, исследователем исторической памяти, автором книги «Неудобное прошлое: Память о государственных преступлениях в России и других странах» https://www.nlobooks.ru/books/biblioteka_zhurnala_neprikosnovennyy_zapas/26391/
Автор и ведущая подкаста – Ольга Жаданова».
https://yura.mave.digital/ep-64
[Начало см. с предыдущем посте] Пока она учится на Кубе, СССР разваливается, Вьетнам начинает сближаться с США, а Куба напротив превращается в подобие концлагеря. В 1992 году она выходит замуж и придумывает схему с полетом в Москву на медовый месяц, чтобы на обратном пути сбежать на пересадке в Канаде. Побег удается.
В 1996 году она выступает на Дне ветеранов Вьетнама и к ней подходит человек, говорящий, что это он отдал приказ о том самом налете – теперь он методистский священник. Они плачут друг у друга в объятьях, но потом правда выясняется, что он никакого приказа не отдавал, просто очень мучается чувством вины.
Но самое интересное в этой истории, как ни банально, это собственно фотография, точнее, сила мифа. Сделанная 8 июня 1972 года фотография стала олицетворением ужасов войны. Про нее говорят, что она остановила войну во Вьетнаме. Это не так, война прекратилась по военным, политическим и экономическим причинам, но этот образ, помимо того что он изменил жизни многих, кто оказался так или иначе связан с этой фотографией, очень точно совпал с чувствами и чаяниями и простых людей и политиков как во Вьетнаме, как и в США. И Ким Фук с ее христианском движением прощения стала «агентом» этого мифа. Сегодня население Вьетнама – страны, действительно очень сильно пострадавшей от США (погуглите, например, “Agent Orange”) – одно из самых проамериканских в мире (цифры сравнимы с Израилем, Южной Кореей, Филиппинами, ну и кстати с Японией), и фотографии Ким Фук принадлежит тут очень серьезная роль.
(продолжение, начало выше) Пример этих процессов — деятельность Пумлы Гободо-Мадикизелы, южноафриканского психолога и социального философа. Она возглавляла команду психологов, участвовавших в работе Комиссии, а позже на основе «кейсов», с которыми сталкивалась, написала диссертацию. Ее самая известная книга — «The Human Being Died That Night», основанная на интервью с самым известным преступником времен Апартеида Юджином де Коком, — приводит пример Эппле. — Основное послание этой книги, на первый взгляд, неочевидно: она о том, как сложно устроена вина даже самого отъявленного преступника, как много в ней институционального и социального и как важно в связи с этим увидеть в преступнике человека, чтобы верно оценить прошлое и настоящее, и сориентироваться в отношении будущего.
Аналогичный процесс смены оптики, как добавляет Эппле, происходит и в массовой культуре, а не только в контексте сложных военных, политических или гражданских конфликтов. Например, злодеи в фэнтези и супергеройских сагах чаще не просто плохие — они сами несчастные и травмированные существа, — делится своими наблюдениями Николай Эппле. — В английском фэнтези этот переход очень хорошо виден: в середине века Мелькор и Саурон у Толкина — это просто зло, а в конце XX и начале XXI Волдеморт у Роулинг (а особенно Криденс у ее соавторов) — уже существо, травмированное и не получившее в свое время должной помощи или же отказавшееся от таковой.
См сюжет номер 2. В фильме об их встрече через 50 лет опять эти руки. Это правда какой-то фундаментальный момент. Поразительно.
Читать полностью…
Занимаясь историей Эрика Ломакса и Нагасе Такаси, случайно наткнулся на рисунки Джека Чалкера, английского военнопленного, работавшего на строительстве Тайско-Бирманской железной дороги. Он учился на художника и даже выиграл стипендию на обучение в Кололевском колледже искусств в Лондоне, но началась война, и он ушел на фронт, его оправили в Сингапур и при капитуляции Сингапура он попал в плен к японцам.
Чалкер смог стащить по дороге в лагерь листы бумаги и грифели, а в лагере его довольно долго не накрывали. А когда накрыли, рисунки не уничтожили, или уничтожили не все, дали краски и велели рисовать портреты охранников. Он заболел малярией, его отправили в госпиталь, и там он стал художником при британском медике. После освобождения Чалкер продолжил рисовать лагерь, а его рисунки были использованы в качестве доказательств на Тихоокеанском трибунале. Умер он в 2014 году.
Сейчас его рисунки находятся в коллекциях нескольких музеев, посвященных истории военнопленных союзнических войск в таиланде, он выпустил два альбома, один продается на Амазоне. Вот тут короткое видео о нем на аккаунте британского Музея военной истории (в описании есть ссылка на его страницу на сайте музея. Кажется, скетчи (попробую прикрепить следующим сообщением), где графика без цвета - нарисованы собственно в лагере до поимки.
Смотрю на эти рисунки и ловлю себя на странном ощущении параллельной реальности: как будто Евфросинья Керсновская работала при постройке Трансполярной магистрали, а потом ее рисунки использовали на каком-нибудь Трибунале над его строителями.
В сонме «святых» немецкого сопротивления почти все внимание занимает мученица-дева Софи Шолль и белый рыцарь Штауффенберг. Мало кто слышал когда-то о Юлиусе Лебере, Карло Мирендорфе, Адольфе Райхвейне. Как так вышло? В чем функции «геройского мифа» о заговоре 20 июля для политической культуры ФРГ?
На декодере ко вчерашней дате важный текст об этом
Сегодня 10 лет со дня гибели рейса MH17 Амстердам - Куала-Лумпур, сбитого над Донецкой областью гиркинскими бойцами при поддержке российской армии и российского руководства. На борту было 298 человек, никто не выжил. Я хорошо помню этот день. Для меня, наверное, именно тогда пришло понимание, что все совсем всерьез и если я читаю в российских новостях о чем-то действительно запредельно ужасном, скорее всего, речь не идет о недоразумении.
В тот день мы в «Ведомостях» как обычно готовили редакционные заметки. Новость пришла в половину пятого, все темы к этому времени уже согласованы и большей частью написаны. Времени на пять стадий принятия не было. Было ясно, что если эти новости - правда, не написать про это мы не можем. (Ну что значит «мы», если бы Макс Трудолюбов это не проговорил очень четко, кто его знает, как бы оно было - надеюсь, что мы бы и сами справились, но это не точно.)
Уже через пару часов стало понятно, что самолет действительно упал и даже на основании первых данных основная версия довольно очевидна. Но написать за два часа заметку на первую страницу, пусть даже совсем короткую, о том, во что все еще было трудно поверить и совсем уж страшно произнести вслух (кроме того, хотя газета была действительно независимой, и мы могли писать что считали правильным, за стенами редакции была Россия 2014 года и было все же страшновато), - такое со мной было в первый раз и я этот вечер хорошо помню.
Ничего особенного мы там не написали, только осторожную базу - самолет по всей видимости сбит, произошло это над территорией, контролируемой «сепаратистами», при этом у самих «сепаратистов» такого оружия не может быть, оно есть у российской армии. Плюс параллели из истории - южнокорейский боинг, сбитый СССР, и американский - сбитый режимом Каддафи над Локерби - говорящие о том, что такие вещи сильно портят виновному международную репутацию. (Потом мы еще много писали и про Бук и про Гиркина, и про расследование, но труднее всего было написать вот эту первую заметку.) Поразительно, но написанное за два часа «не приходя в сознание» в общем подтверждается прошедшими 10 годами.
Нам трудно было тогда представить, какими будут эти 10 лет. Начавшееся тогда «всерьез» так и не заканчивается. Сейчас принято ужасаться происходящему, а я скажу немного против тренда. Тогда, 10 лет назад, мало кто трезвомыслящий мог предположить, что эта история будет расследована, доказательства предъявлены и виновные названы - между тем, это произошло. Жернова истории мелют все-таки.
Как ни удивительно, та наша заметка и сейчас висит на сайте «Ведомостей» нынешних, уничтоженных, там же, где висит и сегодняшняя публикация про то, что «спустя 10 лет после трагедии Гаага занимается выгораживанием киевских властей», а «Россия не причастна к крушению».
И хотя длящийся ужас не способствует сохранению представлений о норме, тем важнее для меня отдавать себе отчет в том, что «все тайное становится явным» - это все же норма, а морок - штука временная и любой морок рано или поздно рассеивается.
А пока он не рассеялся, в моих силах разве что стараться сохранить себя и (по возможности) чистую совесть. Я уже два года живу в Нидерландах, где сегодня в памятных мероприятиях участвуют король и премьер-министр. И где я ни разу не сталкивался с недружелюбием по национальному признаку, хотя уж казалось бы. И я вдруг понял сегодня, что та история с заметкой, какой бы беззубой она ни была, совсем немножко, но все же помогает мне не чувствовать себя здесь дерьмом - мы тогда правильно поступили, что не побоялись ее написать. Макс, спасибо тебе.
Памятник Анне Франк у дома Франков (не у музея АФ) в Амстердаме. Вчера и сегодня.
Читать полностью…
Читаю в последние месяцы литературу про мирный активизм в Израиле (peace activism & memory activism). Несколько интересных и неожиданных открытий. Во-первых, история этого активизма начинается еще до создания государства Израиль. Первая такого рода организация, Brit Shalom, возникла в Подмандатной Палестине аж в 1925 году. Лидерами таких организаций были, в числе прочих, Мартин Бубер, Иехуда Манес и Гиршом Шолем, интеллектуалы первого ряда. То есть когда мы слышим замечания, что все эти "палестиноферштееры", self-hating jews и предатели, желающие гибели еврейского государства - это жалкие маргиналы, под которыми земля горит, это, хм, не совсем правда. Поиск мира и диалога с палестинцами - огромная традиция, такая же часть истории Израиля, как сионизм и кибуцничество. Во-вторых, хотя вся история мирных движений в Израиле - это история провалов, история, окрашенная преимущественно тонами фрустрации и разной степени отчаяния, впечатляет, что это тем не менее история прееемственности. То есть, когда после 1967, а особенно после 1978, появляются сравнительно массовые организации такого рода - они возникают на опыте и наработках, сделанных жалкими маргиналами "Брит Шалом" и "Ихуд". И так далее. В-третьих, важная проблема этих движений - их элитарность и высоколобость. Они состоят из университетских профессоров, выходцев из Европы, и у них вообще нет общего языка ни с широкой невысоколобой аудиторией, ни с израильтянами-неашкеназами. И это серьезная причина их неудач. В-четвертых, мы говорим про 7 октября как событие не имеющее аналогов в истории государства Израиль, и в каком-то смысле так оно и есть, но ситуации, когда казалось, что после ТАКОГО все прежнее уж точно перечеркнуто и это не выправить - были и не один раз, Вторая интифада самый наверное яркий пример, но не единственный. И в-пятых, несмотря опять же на маргинальность и как бы провальность всех этих движений, их деятельность в числе прочего приводит к тому, что многие тектонические вещи меняются в отношении израильтян к самой возможности существования Палестинского государства.
И мне трудно, глядя на историю всех этих маргиналов и их провалов, не проводить параллели с антипутинским меньшинством в России - как-то уж очень много похожего. Параллели в общем лукавая штука, но любопытно!
Темплтоновскую премию, "гуманитарную Нобелевку" в этом году получила Пумла Гободо-Мадикизела за работы о прощении и проработке коллективной травмы. Клинический психолог по образованию, Гободо-Мадикизела была членом южноафриканской ЕКС, и основываясь на опыте работы с жертвами и преступниками выработала специфический подход в работе с "непростительными" преступлениями и коллективными травмами, который сама она называет "восстановительный поиск" ("reparative quest").
Пумла крайне интересный человек и иследователь, она никак не про "покрыть все любовью", "простить и забыть" и так далее. Вся ее работа про переход привычных границ, проверку на прочность привычных конвенций, постановку неудобных вопросов.
Ее самая известная книга "The Human Being Died That Night", основанная на интервью с самым известным преступником времен Апартеида Юджином де Коком, на самом деле, сложная и неочевидная в своем основном послании: она о том, как сложно устроена вина даже самого отъявленного преступника, как много в ней институционального и социального, и как важно в связи с этим увидеть в преступнике человека, чтобы верно оценить прошлое и настоящее, и сориентироваться в отношении будущего.
На одной из конференций, где я с ней пересекался, речь там шла о расчеловечении и обсуждалась в частности проблематика BLM, она (черная южноафриканка) вдруг заговорила о расчеловечивании сми и общественностью полицейского, убившего Джона Флойда. А в интервью, которое она дала Time по случаю получения премии, она говорит, в частности, что ее сейчас в связи с кейсом Де Кока интересует проблема границ раскаяния. Там еще много интересного в этом интервью - и про травму и про прощение в связи с Украиной и Газой.
Прикрепляю ссылки на интервью и материалы с сайта премии.
https://time.com/6985071/pumla-gobodo-madikizela-templeton-prize/
https://www.templetonprize.org/dr-pumla-gobodo-madikizela-receives-2024-templeton-prize/
https://www.templetonprize.org/laureate/pumla-gobodo-madikizela/
Для тех, кто в Берлине или поблизости. Вечером 19 июня в рамках публичной программы Мемориала будем в «Бабеле» говорить с Андреем Бабицким о правосудии, мести и примирении. Бесплатно, но нужна регистрация. Трансляции не предполагается. Приходите!
«Массовые преступления не могут оставаться без последствий, их надо каким-то образом оставить в прошлом, чтобы жить дальше. Вот только никто не знает наверняка, как это сделать. Считается, что за это отвечает правосудие, но как именно оно здесь помогает? Возможно ли оно, когда никакое наказание не соразмерно содеянному? Как соотносятся с правосудием месть и прощение? Где заканчивается право на воздаяние? С разговора об этом начинается (но на этом не заканчивается) публичная программа Мемориала в Берлине».
Занимаясь темой примирения, невозможно не коснуться палестино-израильского конфликта. Неслучайно к нему десятилетиями приковано всеобщее внимание, это разделение, проходящее по границе, невероятно чувствительной для соверемнного мира, тут затронут целый клубок очень важных нервных связей. И 7 октября началась новая эпоха в истории этого конфликта, с новой силой так или иначе вовлекшая в него весь мир.
Никто не знает, как закончить этот конфликт, обычно, чем лучше эксперт разбирается в происходящем, тем пессимистичнее он настроен. Но даже в этой во всех отношениях отчаянной истории есть люди, призывающие к миру и взаимопониманию. Их, на самом деле, не так уж мало. Но самые известные из них - это Рами Эльханан и Бассам Арамин, израильтянин и палестинец, потерявшие в ходе конфликта дочерей - Смадар Эльханан погибла во время теракта, устроенного ХАМАСовцами на улице Бен-Йегуда в Иерусалиме в 1997 году, Абир Арамин погибла от пули, выпущенной израильским полицейским в 2007-м. Рами и Бассам - близкие друзья, вот уже полтора десятка лет выступающие за мир между Израилем и Палестиной. О них снято несколько документальных фильмов, написано несколько книг, они дали сотни интервью, а недавно встречались с Римским папой. Но из всего написанного о них (из всего, что я читал, а я прочел довольно много) сильнее всего - роман Колума Маккэнна "Апейрогон". Права на его экранизацию даже купил Стивен Спилберг, но как-то пока затих. Маккенн переводился на русский, но вот "Апейрогон" почему-то не переведен. Маккэнна всерьез интересует тема примирения, тема захода на чужую територию, встречи через сверхусилие - его последняя книга American Mother, вышедшая в этом году, посвящена истории американского журналиста Джеймса Фолли, обезглавленного на камеру ИГИЛовцами в 2014 году. Точнее его матери, встретившейся в американской тюрьме с одним из убийц сына. Но это другая совсем история.
"Апейрогон" неожиданно сильно меня тронул, я списался с автором, и он познакомил меня с героями. Недавно я взял у них интервью для моей книги - этот разговор дал ответы на часть вопросов, но поставил едва ли не больше новых. Про это, deo volente, будет в книге, а пока Максим Трудолюбов попросил меня написать для его канала несколько слов про "Апейрогон".
24 апреля была годовщина геноцида армян 1915 года, и премьер-минист Республики Армения произнес по этому случаю важную речь, призвав перенести акцент в осмыслении рагедии с внешнего взгляда на внутренний, с травматического и жертвенного нарратива на внутренний диалог об ответственности за собственную судьбу. Трудный поворот и важно, что он обозначается:
"Геноцид армян стал для нас общенациональной трагедией и душевным потрясением, и, без преувеличения, определяющим фактором нашей социальной психологии. Даже сегодня мы воспринимаем мир, окружающую нас среду, самих себя под преобладающим влиянием душевного потрясения Геноцида, и мы не преодолели это потрясение.
Это значит, что, будучи международно признанным государством, мы часто строим свои отношения и конкурируем с другими странами и международным сообществом в состоянии душевного потрясения, и именно поэтому порой нам не удается правильно разграничивать реалии и факторы, исторические процессы и прогнозируемые горизонты.
Возможно, в этом кроется также причина того, что мы получаем новые потрясения, вновь переживая душевные потрясения Геноцида армян как наследие и как традицию.
В этом смысле я считаю чрезвычайно важным внутреннее умосозерцание Геноцида армян. Когда мы говорим о Геноциде армян, о Мец Егерне, мы всегда обращаемся к внешнему миру, говорим с внешним миром, но нашего внутреннего диалога на эту тему никогда не происходит.
Что мы должны делать и чего не должны делать, чтобы преодолеть душевное потрясение от Геноцида армян и исключить его как угрозу? Это вопросы, которые должны быть ключевым предметом обсуждения в нашей политической, политологической, эстетической и философской мысли, но подобный ракурс рассмотрения факта Геноцида у нас не имеет хождения.
Это императив, неотложный императив, и мы должны оценить отношения между Геноцидом армян и Первой Республикой Армения, мы должны соотнести восприятие Геноцида армян с насущными интересами Республики Армения, нашей национальной государственности.
Геноцид армян, лишение родины - это не приговор, который мы должны нести в качестве непрерывного поиска утраченной Родины. Мы должны прекратить поиск Родины, потому что мы нашли эту Родину, нашу Землю обетованную, где течет молоко и мед. Дань памяти мучеников Геноцида армян должно символизировать для нас не утраченную, а обретенную и настоящую Родину в лице Республики Армения, конкурентоспособная, легитимная, продуманная и созидательная политика которой может исключить повторение.
Никогда больше. Мы должны говорить это не другим, а самим себе. И это вовсе не обвинение в собственный адрес, а такой ракурс, когда мы и только мы несем ответственность и являемся вершителями своей судьбы, и мы обязаны иметь достаточно мысли, воли, глубины и знаний, чтобы нести эту ответственность в сфере наших суверенных решений и восприятий".
При обсуждении темы проработки советского прошлого в России постоянно встает вопрос о том, как неудача в этой самой проработке обусловила начало войны. Мне этот вопрос задают периодически. В общем виде, кажется, ответ вполне очевиден: практики "хозяйствования" и управления, в основе которых убеждение в том, что высшая ценность - это интересы государства, причем в понимании узкого круга руководящих лиц, а человеческая жизнь - ценнность относительная, служащая интересам государства, - эти практики не осуждены и не сданы в утиль, они продолжают формировать реальность и не могли не вступить рано или поздно в конфликт с окружающим миром и ближайшими соседями. Образно это описывается как "захворавшего советского дракона не добили, он набрался сил и стал снова есть людей". Но это все же очень общий ответ, а ответ более детализированный сложнее, так просто не ответишь. Мне давно хотелось эту связь сформулировать, и вот наконец я это сделал.
Про дракона там тоже есть - не смог не помянуть мое любимое место из "Теллурии" Сорокина, про Трех великих лысых.
(Я давно не писал ничего в этом канале. Я его не забросил, но я чувствую, что писать сюда по-старому не очень получается, да и не очень хочется, а как это делать по-новому, я пока придумываю. Надесюсь, тут скоро будут появляться материалы, связанные с работой над новой книгой.)
Ссылка, открывющаяся в России без vpn - https://storage.googleapis.com/crng/92259.html
Просто ссылка - https://carnegieendowment.org/politika/92259
"The terror of war", 8 июня 1972 года. Фото Ника Ута, The Associated Press. Ким здесь 9 лет.
Читать полностью…
Если бывают человеческие истории, олицетворяющие процесс примирения с прошлым в масштабах наций, то история Ким Фук как раз из таких. Это имя вряд ли кому-то что-то говорит, но ее на самом деле все знают. Это девочка с одной из самых известных фотографий 20 века (можно сказать – одной из самых известных фото в принципе) – той, на которой обожжённая напалмом нагая вьетнамская девочка бежит по дороге и плачет.
Девочке с фотографии сейчас 60 лет, она живет в Онтарио (Канада) с мужем и двумя детьми. Она посол доброй воли ЮНЕСКО и возглавляет фонд своего имени, обеспечивающий медицинскую и психологическую помощь детям жертвам войны. В июле 2022 она помогла перевезти в Канаду из Польши 236 украинских детей, спасающихся от войны.
Основных источника, помимо бесконечного количества заметок в СМИ, тут два – книга канадской журналистки Денис Чун (1999) и автобиография самой Ким (2017). Первую я прочел, вторая скоро придет по почте.
Девочка чудом выжила после ожогов, но боль и серьезные проблемы со здоровьем сопровождают ее всю жизнь. До 30 лет она была орудием вьетнамской пропаганды, профессиональной жертвой, свидетельством зверств американской военщины (авиаудар нанесла южнокорейская авиация, причем по своим, но какая разница). История Ким полна прихотливых извивов: сначала ей не особенно интересовались, потом, когда немецкий фотограф через 10 лет после фото нашел ее, власти поняли, какой мощный символ у них в руках и начали его использовать на всю катушку. И это насилие, длившееся почти 20 лет, было, возможно, даже пожестче напалма – например, выдергивая на интервью по несколько раз в неделю, ей не дали выучиться на врача, о чем она мечтала, но на интервью заставляли представляться студенткой медицинского, потому что хорошо звучит.
В 1980-х у нее завязывается странная дружба с премьер-министром Вьетнама Фам Ван Донгом. Ее родители живут впроголодь, ей не дают учиться, ее возлюбленного сажают за проповедь христианства (она обращается в христианство, это важно), зато она переписывается с премьером, обедает у него на вилле и разговаривает с ним по душам, он организует ей обучение на Кубе – но только пока она хорошо себя ведет и не нарушает договоренностей. [Окончание следует.]