10086
Олег Воскобойников об искусстве и его окрестностях
Куда вас, сударь, к черту занесло?
Почитал тут с утра пораньше в одной запрещенной сети досужие дискуссии итальянцев о происхождении названия их страны. Досужие, но не праздные и для меня, в землях, где я оказался, в Ломбардии, иногда говорят: «Dal Pò in giù l’Italia non c’è più», «ниже По Италии нет». Взгляд, конечно, очень варварский. Поскольку название древнее, оно обросло множеством легенд – всех не перечислить. Напомню основные.
Аристотель, следуя за Антиохом Сиракузским (Политика 1329b), возводил «Италию» к царю Италу, правившему на кончике нынешней Калабрии. (В честь Итала недавно назвали скоростной поезд, конкурента "красной стрелы"). Рассказывали, однако, что Геракл, сопровождая по этим местам коров Гериона на новую их дислокацию, одну утерял и, узнав, что местные называют их vituli, назвал и страну «Uitalía». Первый i в лат. vitulus вроде был кратким и вроде это позволяет науке предположить, что v могло отпасть, потому что само слово пришло в центр Апеннинского полуострова от живших на юге греков, у которых «в» легко переходило в мычащее «у».
Слово Italia распространилось на юг полуострова в последние века до РХ, а когда местные народы были подчинены латинянами, им навязали тоги, они стали в качестве togati воевать под римскими знаменами – и вот тогда римляне воспользовались пришедшим с юга объединяющим термином. Вопрос, чувствовали ли они в этом слове что-то бычье? Не вижу ответа.
При Октавиане полуостров назывался Италией уже целиком. Сицилия, Сардиния и Корсика включились лишь при Диоклетиане, около 300 года, когда уже Империю поделили, а столица переехала в Милан. В результате Italia, dioecesis Italiciana иногда совпадала с нынешней, а иногда – с ее нынешним же Севером, поскольку там резиденция властителя Запада.
В Средние века общий бардак в головах распространился и на большую политику, потому что у политиков не было «географического общества» под высоким патронажем короны. Корона назначала себе наместников на подвластных землях, а чтобы звучало покруче, выражались, например, так: «на всю Италию, называемую также Лангобардией» (806 г.). Около 1000 г. от византийцев на юге правил «катапан Италии и Калабрии», где «Карабрия» включала явно Базиликату с Апулией. Тогда же маркиз Монферрато (клочок нынешнего Пьемонта) называл себя «маркизом Италии». Роберт Гвискар, совладав с сицилийскими сарацинами и наладив отношения с папством, под конец XI в., назвался «непобедимым герцогом Италии, Калабрии и Сицилии», а его внук Рожер II в 1130 стал «королем Италии», и титул, думаю, указывал на бывшие византийские владения, но никак не на Север – никто бы не дал.
Можно видеть даже по кратким этим сведениям, что древним словом пользовались вообще-то как хотели, когда хотели, преследуя, однако, совершенно земные политические задачи. Утверждали личный авторитет и личную юрисдикцию на конкретных территориях. Повторяю: не было «географического общества», не было колючей проволоки, античное межевание было почти позабыто, этно-языковая карта с каждым веком только усложнялась, даже если греческий язык на нынешнем юге остается древнейшим языком полуострова (на нем преподают в некоторых школах Салентины, Калабрии и Сицилии).
В 1277-1280 гг. папа Николай III Орсини, францисканец и римский сенатор, обустроился, что удивительно, в Риме и заказал Чимабуэ фрески на сводах верхней базилики в Ассизи. Здесь каждому евангелисту дали порт приписки, каждому Евангелию – по стране. Марку, что логично, досталась Ytalia, потому что мощи к тому времени уже лежали в Венеции. «Италию» велено было изобразить в виде видимого невооруженным средневековым взглядом Рима, с его Пантеоном, Латеранской базиликой и папской Торре делле Милицие. Папа в Риме, значит, там же и вся Италия. Даже Y в начале, возможно, означало сведения множества к единству. Послание фрески в духовном центре страны считывалось именно так. Но встречались и другие точки зрения…
https://nplus1.ru/blog/2024/06/17/medieval-crowdfunding
Читать полностью…
Как говорила та эпическая ворона, "щастье привалило!" Ко мне в деревню пожаловала столичная штучка, серьезный специалист, дважды просветитель и по совместительству мой старый друг Михаил Майзульс - и читает в одном из моих царских покоев лекцию в Страдариуме.
На самом деле, просто наш общий парижский учитель Жан-Клод Шмитт поручил ему передать мне его новую книгу "Средневековые изображения: фигура и тело". И вот я, слушая в очередной раз Мишину лекцию, подумал.
Как некоторые здесь знают, мы в "Страдариуме" нащупываем новый для нас формат, приближающий наших сострадальцев к настоящей учебной аудитории. Сейчас уже идет курс Дианы Гаспарян по философии. Меж собой мы называем такие курсы "навыковыми".
Хочу предложить Мише вести у нас такой курс, в котором желающие учились бы смотреть на изображения, прежде всего средневековые и ренессансные, но не только, смотреть на них так, как смотрит он. Не то чтобы я всегда был согласен с Мишиным взглядом, мы разные. Но я очень люблю и ценю его взгляд на вещи.
Как научиться? Речь не просто о "пятилекте" в пять зум-лекций, но об интерактивных занятиях в группе в несколько десятков человек. Будь моя воля, я бы прозвал такой курс "Не Босхом единым". Но это не мне решать. Между тем, мне важно понять, найдутся ли желающие учиться у Михаила Майзульса? Не просто под стаканчик шампанского, а пострадать не на словах, а на деле. Желающие - поставьте мне тут, скажем, черепушку: ☠️
Центробанк, как известно, сохранит высокую ключевую ставку, то есть экономика останется перегретой. В избежание досужих сомнений в успехе. Беспокоит меня перегрев экономики, болит сердце о судьбах моего народа. Поэтому вечером 24 июня в рамках Просветительских дней Российской экономической школы предстоит мне разговор в прямом эфире с известным и замечательным экономистом Рубеном Ениколоповым о средневековой экономике: https://news.nes.ru/news/resh-priglashaet-na-letnie-prosvetitelskie-dni/?lang=ru. Ну и чтобы что-то понять, что думали о деньгах тысячу лет назад, я полез в сатиру и кое-что перевел. Чем и делюсь. А эфир превратим в филологический семинар.
Долго деньги мыслителей не волновали. Но в XI веке на тему денег стали всерьез шутить, например, в «Корабле изобилия» Эгберта Льежского (ок. 1025). На рубеже XI-XII веков финансовая сатира уже литературный поджанр, вставший на ноги благодаря талантам Хильдеберта Лаварденского и Марбода Реннского. Сатира разнообразна: стихи, проза, философствование. Но главная тема одна: соблазнительность денег и, соответственно, их власть. Вот, например, из поэмы Марбода Реннского «О монете»:
Князь, церковный прелат, монахи, сенат ли народный,
Клирик и рыцарь, всяк пол – будь то мужской или женский,
Все они рады деньгам, с одинаковой верой им служат,
Все с ликованьем спешат исполнять их любые желанья.
Слово монеты – закон, что ей не по нраву – преступно,
Там, где она говорит, смолкают все прочие речи.
Порой перечень сословий и профессий расширялся, и власть денег уточнялась для каждой группы. Написанная около 1110 года поэма «О денарии» фламандского поэта Петра Художника (он рисовал миниатюры) хорошо иллюстрирует это избирательное влияние денег на женщин:
К даме красивой зайдет, бывало, любовник красивый,
Деньги забыв прихватить, – и ему сразу кажут на дверь.
Следом с серьезной мошной заходит за ним замарашка,
Тут же ему подают лучшие яства на стол43.
И на богатых домовладельцев:
Нищий несчастный когда к богачу иной раз постучится,
Вряд ли откроют ему ради Христовой любви,
Стоит монеткой ему позвенеть – и откроются двери,
Впустят, а Бог, как всегда, пусть снаружи пока подождет.
С гостем таким всякий дом наполняется радостным шумом,
Бедным останется кров, коль не примет подобных гостей.
Примеры можно легко множить. Можно констатировать, что Ренессанс XII века был ренессансом и денежной экономики и что эта корреляция отразилась в словесности. Ясно, что все эти сатирики учились в школе на Ювенале и Горации, из которого можно было взять на вооружение хоть «царицу-деньгу». Но можно было и взять что-то еще, и раз «финсатира» возникла, значит, было что высмеивать. Причем не сомневаюсь, что высмеиваемые скряги и жадные прелаты принимали насмешки над самими собой с удовольствием.
А еще сатира показывает, что то, что и христианская догма в реальной жизни вполне применима к деньгам. Деньги могут творить чудеса; ниспровергать правосудие; насаждать и изгонять земные власти; давать и отнимать спасение. В общем все, что считалось прерогативой Бога. При дворе Урбана II, первого папы-крестоносца, заслушали в 1099 году историю о перенесении мощей «бесценных мучеников» Альбина и Руфина. «Кто устоит перед ходатайством Альбина? Кто откажет его молитвам? Кто отклонит требования Руфина? Эти бесценные мученики мужественно побеждают императоров, герцогов, тетрархов, принцев и прочих властителей этого мира». Все классно, мощи переносили всегда, и это было древнейшей на Западе формой движения капиталов, до всяких векселей. Только этих самых Альбина и Руфина никогда не существовало, а за ними скрываются монетки – «белая» (Альбин) и «красная» (Руфин), то есть серебряная и золотая. Вспомним и вагантское «Евангелие от марки серебра».
Открывая экономический форум, Сергей Караганов (с которым я много лет сидел на ученом совете Вышки) признался, что в конце прошлого тысячелетия, по милости господней, Путин спас Россию от неминуемого развала и что теперь, 25 лет спустя, ему надо бы спасти мир. Перед ним голос на видосе рассказал, что великие географические открытия «за красивым фасадом» скрыли неприглядную суть: начало всемирного грабежа. Затем на сцену вышла группа спасателей: президенты РФ, Боливии и Зимбабве. Четыре континента из пяти.
Наверное, время такое, что разговор о современной экономике надо начинать с XV века, заглянуть в будущее и помянуть «милость Господню». И сделать это должен был доктор исторических наук. Тот же что первым предложил использовать атомную бомбу в идущей войне, для вразумления, так сказать, неприятеля: мол не станут рисковать Бостоном ради Познани. (Караганов, кстати, и на ученом совете периодически эпатировал публику, но совсем не таким способом, а вполне мирно и деловито).
Налицо риторика прозрений, эсхатологии, проповеди и отповеди. Ждать чего-то иного после того, как Россию по таким же понятным причинам не позвали на 80-летие открытия Второго фронта, не приходилось: обида четко и без всяких жалоб и эмоций была высказана с высоты трона. Мне, если честно, тоже грустно, что РФ не было в Нормандии, потому что все эти юбилеи, несмотря на официоз, тоже часть очень важной истории, в которой каждый из нас участвует. И вот: она переписывается у нас на глазах.
Слова Караганова показывают также, чего ждут от политолога с историческим образованием сегодня: на разогреве он придает масштаб тому, что сейчас будет сказано главным, он возводит проценты и успехи на трудовом и не только фронте - в ранг Всемирной истории. Одновременно он, конечно, вписал туда и себя. Впрочем, получил и тычка, ибо проспал какое-то высочайшее высказывание и предложил, по дурацкой университетской привычке, создать очередную правительственную комиссию. Позабавил начальство: президенты трогательно хмыкнул.
Забавно и то, что Караганов теперь - в комиссии по этике Вышки. Пытаюсь осознать этот простой в сущности факт микроистории - и не вмещается. Вот к чему человеку, вершащему судьбы мира, вся эта пена на глади истории? Какие-то мелкие склоки между коллегами по цеху. С другой стороны, думаю, старый кардинал Эд из Шатору в 1260-х идеологически обслуживал крестовые походы Римской курии и он же участвовал в рутинной ее работе в качестве судьи, пусть и по крупным вопросам.
Согласимся: на фоне задачи спасения мира и «милость Господня», и невероятные успехи российской экономики на фоне санкций осатаневшего Запада выглядят совершенно особенно. Караганову не откажешь в изящной эсхатологичности мышления.
«Когда ты солнцу дал пинка».
Шучу, конечно. Видел вот такое с месяц назад на вилле Ланте, в Лацио. У кого-нибудь есть версия, что это может значить?
Благодаря бдительности морального предпринимателя Андрея Ковалева задержана и находится под следствием главная ведьма РФ Елена Суликова. Безусловно, важно осознать, что зло разухабилось не только на осатаневшем Западе, но и в родных пенатах схоронилось, расставив сети для уловления душ невинных по всей Руси великой: «деструктивная секта» насчитывает, говорит Ковалев, 460.000 человек, торгуют итифаллическими сатанами разной величины, гадают, колдуют.
Меня, благодетели, в этой истории одно возмущает: почему к доследственным действиям не подключают медиевистов? Куда смотрят органы? Почему мне до сих пор не оборвали телефон журналисты? Телевидение, ау! Меж тем, о ведьмаках есть у нас, мне есть о чем поведать миру. Кратко.
В июле 1277 года в руки тулузского инквизитора Понтия де Парнако попал некий Раймунд де Путео, т.е., думаю, попросту Дюпюи. Его не обвиняли в ереси, но в том, что он работал предсказателем. Внимание: не астрологом, не магом, а предсказателем. Гадания и предсказания попали в ведомство инквизиции лишь при Иоанне XXIII, около 1330. Перед нами очень ранний, если не первый случай такого допроса.
Выяснилось, что уже в 1255 Раймунд имел дело с инквизиторами на многострадальной его земле, в Сорезе, где запах крови и паленого мяса помнили все. Он поклялся тогда больше не предсказывать, но тут же и плюнул на клятву. Куда 20 лет смотрели органы, я не знаю. Протокол сохранился, но не содержит вопросов, лишь ответы. Кроме того, допросов было два, и мы не знаем, как именно и где Раймунд провел время между ними…
Тем не менее, и по его умным, кратким ответам кое о чем можно судить. Принимал он как прелатов, так и мирян, которые там почти все были так или иначе связаны с ересью. Отличался обходительностью: когда явился к нему архиепископ Тулузы Раймунд де Фальга, свита скромно стояла в сторонке, а консультировал он с глазу на глаз. Несколько раз к нему приходил сорезский аббат Петр Раймунди – похоже, ценил предсказания, которые могли и сбываться.
Но соль истории в том, что в какой-то момент наш пророк признался, что консультировал через этого аббата и некоего Ги Фукуа, «сначала насчет кардиналата, потом насчет папства». Гу Фукуа, из местных юристов, в 1260 был архиепископом Нарбонны, а в 1261 получил от французского же папы Урбана IV кардинальскую шляпу, а зимой 1265, пока ехал из Парижа в Италию, узнав о смерти Урбана, был избран папой, взяв имя «милостивого», Климента IV. Я о нем тут не раз писал, потому что им сейчас занимаюсь.
Так вот, совершенно очевидно, что, оказавшись волею судеб витязем на распутье, кардинал, оставив королевский двор, чтобы прибыть на конклав, явно заехал домой. И явно любопытно ему было, что его ждет. Мы никогда не узнаем, мечтал он о тиаре или нет – в те трудные годы носить ее было нелегко, и он это отлично знал. Его ждала война, причем настоящая, с мордобоем, смертоубийством, скандалами, займами, иноагентами, вот этим всем.
Немецкий историк Лотар Кольмер, нашедший этот материал в гигантской коллекции инквизиционных процессов, собранной по приказу Кольбера в 1660-х гг., резонно делает вывод, что вот мол Климент IV, жесткий «Realpolitiker» на самом деле разделял предрассудки своего века, был попросту «суеверным», abergläubisch. Ну ок, я даже к этому добавлю, что вообще-то Климент стребовал с Роджера Бэкона лично для себя свод всех-всех-всех знаний, которые по его, папскому, мнению, могут послужить благому делу Церкви: уничтожению немцев в Италии, отвоеванию Святой земли у неверных, изгнанию схизматиков-греков из Византии. У Бэкона всякой магии – вагон с двумя тележками. И мы опять же не знаем – сел он после смерти Климента IV в 1268 или просто умолк, потому что умные люди велели молчать. Без Климента мы не получили бы удивительных фантазерских текстов Бэкона.
Сажусь, друзья мои, за "Нидерландские пословицы" Брейгеля, потому что хочу такой пазл. Как водится у этого художника, черт ноги переломал. Но, по счастью, Михаил Кукин на днях, 12 июня, читает у нас открытую лекцию о нем. Я пойду.
Читать полностью…
На первом курсе, весной 1994-го, когда я НИЧЕГО не знал о профессиональной медиевистике, преподавательница философии сказала, что во второй поточной, в ущелье первого гума МГУ, некий Гуревич читает лекции по средневековой культуре и что оно мол того стоит. Мы с Лёвой Масиелем двинули и стали ходить. Нас бывало три-четыре слушателя в зале на сотню, а лектор… лектор нас не видел и всегда был в темных очках. Его приводили, усаживали за стол, он клал на него свою палку и начинал говорить. Ровно через 80 минут заканчивал, успев раскрыть тему. Как мы выяснили потом, темы эти волновали его всю жизнь, потому что в них он видел категории средневековой культуры. Слушать его было легко, он говорил понятно, грамотно, не повышая и не понижая голоса, почти не меняясь в лице – хотя за очками и олимпийским спокойствием угадывался сильный характер. Знать бы тогда, что я буду последним,кто слушал его лекции в МГУ.
Пару лекций спустя я собрался с духом и ухнул месячную стипендию на эти его «Категории», второго, цензурированного автором издания, обретя их на прилавке в Столешниковом. Через год я уже смел подходить к живому классику и выпросил даже автограф – так и стоит на полке у меня за спиной, но только в Москве, где моей спины уже нет. Сейчас вся эта классика скачивается в два клика, а тогда нужно было накопить денег, либо читать замусоленный донельзя единственный экземпляр стекляшки или такой же замызганный – в Историчке.
Оказавшись через несколько лет в аудиториях парижской Высшей школы социальных наук, я узнал от учителей, как Гуревич приезжал уже после полной потери зрения по приглашению Ле Гоффа. Он читал им лекцию на английском, и они тоже поразились, как вот он положил палку на стол, спросил, сколько у него времени, совершенно спокойно раскрыл заданную тему за отведенные полтора часа и потом отвечал на их вопросы. Его очень любили в Париже. Потом в Германии мне рассказывали, что очень немногие немецкие медиевисты могут посоревноваться с книгами Гуревича по популярности в немецких книжных.
Гуревича не просто «знали» за рубежом – многих кого «знали» и «знают» сегодня. Он был САМЫМ известным русским историком на Западе и, думаю, таковым остается. Естественно, с ним поспорят русские формалисты, Лотман, Бахтин. Но среди медивистов его позиция совершенно особая. Вплоть до сего дня, беседуя с теми, кто уже годится мне в сыновья и дочки, я слышу подтверждение: нет таких, кто хотя бы не слыхал о нем. Более того, даже помимо моей воли, добрая тень его имени легла и на меня – потому что я пару лет с ним работал, потому что он рекомендовал меня – не зная меня в лицо, но узнавая голос! – паре друзей. Да просто потому, что я его соотечественник и тоже изучаю средневековую культуру.
Он прожил 82 года, немало, и работал, как рассказывала мне Света Лучицкая, его верная соратница, до последнего. В трудоголизме он был по-еврейски принципиальным и по-еврейски немного занудой – строил и себя, и всех вокруг. (в скобках: как мой дед, который тоже работал до последнего, до 95). Результат – два десятка книг, переведенных на два десятка языков, и прекрасный альманах «Одиссей», родившийся в горбачевском безденежье, на энтузиазме и проживший до наших дней в таком же безденежье. Выживет? Хочется верить.
Гуревич был не слабого десятка, но и не мягкого. Я его побаивался, не раз слыхал и от близких друзей, что с иными он бывал жестким. Более того, в споре с Бессмертным и частью его команды, включая Бойцова, по мне, он был глубоко не прав, что-то в этой полемике мне казалось ложным, желчным, невысказанным, даже мелким. Тем более мелким для фигуры ТАКОГО масштаба, как Гуревич. Я не вмешивался. Или почти не вмешивался.
С этим человеком у меня с 10 класса какие-то особые отношения. Это - Франсуа-Рене виконт Шатобриан (1768-1848), отец французского романтизма - о чем без обиняков говорят прическа и наполеоновский жест руки. Нам просто рассказали о нем на уроках французской литературы. Потом я читал его то там, то сям, урывками, был у него дома в Комбуре и смотрел на море с набережной Сен-Мало: он похоронен там в какой-то скале, среди волн...
Отцу романтизма не везет: его не читают толком нигде, даже дома, хотя не найти француза, который бы о нем не слыхал. "Шатобриан" - не только кусок мяса, но и выспренний стиль французского письма, если хочешь быть не как все. Его главное произведение - "Замогильные записки", сведение счетов с живыми и мертвыми с того берега Леты, но еще как бы живьем. Что твой Данте, но по-новому. На русском есть замечательные фрагменты в переводе Веры Мильчиной. Но перевод не может передать одной детали: Шатобриан специально использует слова XVI века, звучавшие диковато после перипетий рубежа XVIII-XIX вв..
"Я родился дворянином", начинаются его замогильные записки. Иными словами - я не от мира СЕГО, но я вам щас всё объясню. После Революции он бежал из Франции, оставив жену. Что не мешало ему потом всегда писать о ней исключительно как о Мадам де Шатобриан. В Англии зарабатывал на хлеб, транскрибируя местному джентри старые латинские хартии, а для себя выписывая из никому не нужных рукописей средневековые христианские стихи: отец романтизма заодно и палеограф, и медиевист.
В 1800 он вернулся, у него были сложные отношения с Первым консулом, потом императором, но при нем он все же стал великим писателем: все зачитывались "Рене", "Аталой", гигантским "Гением христианства" (1802), который теперь никто не читает, даже медиевисты, обязанные именно подобной литературе своим появлением. Однажды в Гётеборге я встретил первое издание, на почти папиросной бумаге, евро за 300 - и не купил. Не жалею: все равно СЕЙЧАС у меня его уже бы не было. Теперь я тоже знаю, что такое - остаться без библиотеки.
Шатобриан очень много для своего времени путешествовал: в дикие США, в Иерусалим, несколько лет изгнания. Пересекая океан, он описал свои впечатления так, как никто ни до, ни после - мечтаю перевести эти несколько станиц. Отличное знание литературы, которую тогда знали не многие, уверенность в собственной литературной гениальности, феодальная спесь и глубокая, средневековая католическая вера - всё это, думаю, дали ему силы на то, чтобы превозмочь сплин и стать таки властителем дум и арбитром совести при не самой чистой репутации. Все романтики отдавали ему должное, вовсе не разделяя его роялизма и счетов, которые он предъявлял своему веку. Впрочем, а кто ж из романтиков был в ладу со своим веком?
Один из этих самых романтиков, говорят, в отрочестве заявил: "хочу быть либо Шатобрианом, либо ничем". Во время первого успеха этого юноши Шатобриан якобы изрек: "Вы пришли, а я пошел". Внимание: опрос.
Смотрю на две эти картинки, не мной сделанные. Два медвежьих угла Северной Италии. Оба - в предгорьях Альп. Первый - в Пьемонте. Второй - в Ломбардии. Первый - на полтысячи лет старше второго. Первый известен единицам, второй - тоже, но аж в мохнатом 1995 году попал под охрану ЮНЕСКО как удивительно сохранный рабочий поселок. Первый - городок Ричетто ди Кандело на северо-востоке Пьемонта, второй - Креспи д'Адда близ Бергамо.
Этот самый Ричетто (приют на языке позднего Средневековья) веке в XV приютил склады для продуктов. Местные свозили туда плоды трудов праведных, а в случае опасности прятались туда сами во главе со своим сеньором, из боковой ветви Савойского дома. Поскольку этот "склад" обнесли защитной стеной, она защитила его и от разрушительных веяний времени.
Креспи д'Адда - детище промышленников Креспи, миниатюрный рай для тружеников первой половины ХХ века, социализм, но с серьезной примесью чисто итальянского добродейства, восходящего еще к римским временам. Но эту генеалогию еще предстоит доказывать.
Если честно, не терпится оба угла увидеть, но покамест я собрался только в первый, потому что представился повод. В первые дни августа с парой друзей, Кириллом и Викой, организуем дорогую, но красивую поездку по некоторым окраинам Пьемонта. Назвали vikivas/Piemonte_Medievale_Aug2024">"Средневековый Пьемонт" и надеемся, что это только начало, поэтому: «часть первая».
Досужие домыслы
___________________
Помните, у Владимира Сорокина в «Дне опричника» (2006) описывается любимая, недешевая и запретная забава лирического героя? Золотые рыбки, завезенные контрабандой из Китая по спецлинии Тайного Приказа. Рыбок этих опричники вводят себе внутривенно с помощью, если ничего не путаю, дрели со сверлом минимального сечения, после чего опричник отправляется на седьмое небо эксклюзивного, опричного кайфа. Гнилой же Европе, продолжает лирический герой, такая ангельская радость и вовсе недоступна: «тамошние киберпанки дешевую кислуху предпочитают».
Давно прочтя эту историю, все гадал о ее фольклорных мотивах. Питьевое золото – один из испытанных мотивов европейской алхимии. Впервые о его целебных свойствах глуховато упоминает мой главный герой – Михаил Скот, астролог и переводчик Фридриха II около 1230 года. Детально же достоинства снадобий на основе золота описал в 1250-1260-х годах Роджер Бэкон. Его логика элементарна. Все фармацевты по определению негодяи и шарлатаны. Только алхимик, с помощью своего «опытного знания», scientia experimentalis, умеет расщепить любое вещество на целительное и ядовитое. То есть идеальный фармацевт – именно алхимик, а высшая форма лекарства, достойная лишь избранных (например, папы или кардинала), как раз создается из камней, серебра и золота. Они входят в организм «и не задерживаются там», а растворяются и «помогают тела так, что и помыслить трудно» («Об ошибках врачей», около 1260).
Есть свидетельства, что золото пили за папским столом во второй половине XIII века. Верили – вслед за Бэконом – что именно пилюли на основе золота, даже в минимальной дозе, отдаляют старение и даже дают какую-то особую силу уму. Бонифация VIII, папу 1300 года, обвиняли всерьез в том, что ничего кроме собственного здоровья и долголетия его не волновало, францисканский поэт Якопоне из Тоди прямо написал, что дурной понтифик реально прибегал для этого к магии. Есть основания ему верить. Характерно, что в курию в качестве капеллана он попал как раз при Урбане IV и Клименте IV: именно второму Бэкон посвятил свои основные сочинения.
К чему это я? Конспирологических теорий и гаданий на слухах не люблю, но не могу не задуматься над историческими аналогиями. В Средние века, начиная с XIII века, и в Новое время совершенно очевидны усилия властителей, направленные на свое здоровье, на продление жизни. Вокруг президента РФ тоже периодически ходят подобные слухи, и я не удивлюсь, если узнаю, что его доверенные лица ведут соответствующие расследования. Может быть, даже поворот к Китаю (свой интеллектуальный интерес к которому глава государства на днях подтвердил) как-то связан с cura corporis в ооочень широком смысле.
В начале войны вся западная пресса орала о том, что он либо прям сейчас сойдет с ума, либо через пару недель вовсе вымрет. Этот галдеж даже забавлял бы, если б не был вызван очень грустными событиями, на которые коллективное бессознательное вынуждено было реагировать. Сегодня в Италии не найти никого, кто не считал бы президента РФ здоровее и разумнее нас всех – я специально об этом спрашиваю всех окружающих меня итальянцев, от продавца в зеленной лавке до заведующего кафедрой. Не потому, что меня это волнует, а потому, что итальянцы, если мне приходится признаться откуда я, считают своим долгом уверить меня, что "всё не так однозначно".
Может, через Тайный Приказ в Кремль таки доставили тех самых золотых рыбок? Или изготовили таки зелье, тот самый elixir, впервые появившийся на уже тогда прогнившем Западе в середине XIII века? Спрошу у моей приятельницы Микелы Перейры, одного из лучших ныне живущих историков алхимии.
В паре минут ходьбы от миланской Соборной площади спрятался шедевр урбинского архитектора Донато Браманте: церковь Девы Марии при Святом Сатире. Странное название объясняется просто: здесь стояла (и стоит) молельня, посвященная при Каролингах этому святому, а Джан Галеаццо Сфорца с матушкой на заре местного Возрождения продвигали культ Девы Марии, казавшийся им недостойным образом ослабевшим в миланских массах.
Выкупили землицы, но уперлись в границу квартала Сокола, contrada del Falcone. Из-за этого амбициозную церковь пришлось строить в форме обрезанного креста, Тау, прикрепив ее сбоку к почтенной молельне. План этот вообще очень редкий в христианском зодчестве. Но в данном случае нескладушка с землей оказалась причиной создания настоящего шедевра: назовем его «фальшхором».
Представим себе на секунду следующее. Сюжет - Страсти Христа, палачи, богоубийцы, эмоциональный накал невероятный, картина написана, согласно заказу, за 36 дней. То есть это - одна из самых БЫСТРЫХ работ художника на пике славы. Но вскоре после этого он убил на дуэли сутенера Рануччо Томассони, превратившись из модного художника в убийцу. Похоже заказчик, монсиньор Инноченко Массими, предпочел сбыть вещь - какой бы прекрасной ни была - художника-убийцы. В 1623 году он стал посланником в Мадриде, что и объясняет находку.
Читать полностью…
Воск в деталях любит зум. Присмотримся к одной вещице. Этот реликварий – из самых ценных вещиц, дошедших от середины IV века, времени, когда христианское искусство еще говорило на языке языческих богов. Св. Карл Борромео в 1578 г. нашел серебряный ларчик с мощами апостолов Петра и Павла, которые св. Амвросию прислал папа Дамас для возведения базилики Апостолов перед Римской заставой (см. карту).
Три сцены из четырех построены так, словно все происходит при императорском дворе, потому что акцент на центральной фигуре. И даже трех отроков в пещи прибыл спасать ангел под стать Тесею. Есть версия, что ларчик заказал сам Амвросий, который вырос в Трире и мог – как сын префекта – видеть императорские собрания в существующей по сей день базилике. Просто на месте императора оказываются Мария с Младенцем, принимающая дары на тарелках (как при дворе), Соломон, судящий двух женщин, поспоривших о младенце, Иосиф, судящий своих негодных братьев.
Базилику Апостолов переименовали потом в честь св. Назария и перестроили в добротном романском стиле, подражая Сант Амброджо. Лет 40 назад освятили в ней новый алтарь, ровно на том месте, где хранился реликварий, в конце XIX века переданный в Музей миланского диоцеза в Сант Эусторджо. В алтарь же поместили точную копию – и ее демонстрируют вот таким оригинальным способом. Реликварий хорошо виден, к нему можно подойти, и одновременно он внутри алтаря, он – в сердце храма.
Если использовать разную оптику, от общего плана к крупному, как в кино, вы поймете, что для христианина, начиная со времен Константина и Амвросия, храм представляет из себя гигантский ковчег для хранения святыни, мощей. Именно на мощах, не фигурально, а буквально, служится месса, хлеб и вино превращаются в Тело и Кровь Христа. Но в древности реликварий был замурован, его никто не видел, а сейчас как бы приоткрыт что ли. В общем в миланском Сан Надзаро, как мне показалось, интересный пример тактичного диалога между глубокой древностью и современностью. Это очень важно для понимания амвросианской богослужебной традиции, «ambrosianità», без которой нет и миланской идентичности.
Приходится ли вам считать деньги? Чувствуете ли вы их запах? Запах металла и запах этой странной материи, балансирующей на грани пластика? Не поверите, но я умею и знаю их (неприятный, но знакомый) запах. Жизнь заставляет периодически.
Средневековый человек обычно парил в облаках, периодически норовил взглянуть вечности в лицо, мог даже написать об этом «Комедию». Но чаще все же считал деньги. О чем я честно и написал.
Нетайная вечеря.
Лет 600 назад Кристина де Пизан написала на французском «Город женщин». Лет 50 назад Феллини снял одноименный фильм, в котором бедный Мастроянни не знает куда деваться. А я просто лекции в Милане читаю 😇
Деньги способны и на большее. В поэме «О денарии», на самом деле христианской, а не пародийной, говорится, что деньги могущественнее христианского Бога:
Делит с Юпитером трон императорский нынче денарий,
Оба у верной толпы с успехом почтенье снискали.
Впрочем, последний из них намного активнее правит:
То, что не могут ни гром, ни зевесовы молнии тронуть,
Все достается легко монете, когда пожелает.
Может обиду снести громовержец иную Юпитер,
Но не сносить головы тому, кто посягнул на монету.
Когда деньги поставили на место Бога в знакомых христианских мыслеформах, в этом есть что-то от школярского развлечения с его размытыми границами дозволенного; но есть и глубокая правда, несомненно, схваченная, как верно подметил в свое время Александр Мюррей, в самой гуще жизни.
Готовлюсь одновременно к последней лекции цикла «Рождение Ломбардии» в эту субботу и к очередному «медвежьему углу» Ломбардии в это воскресенье. Набрел на великий памятник и на весьма интересного его заказчика: кардинала Бранду из Кастильоне (1350-1443). Прожив 50 в одном веке и почти столько же в другом, он в очередной раз показал нам, историкам, как тяжела была кардинальская шляпа, как невыносимы тяготы куриальной жизни и как вообще короток век средневекового человека.
Суть, однако, не в этом, а в том, что Бранда стал первым ломбардским меценатом нового образца: назовем этот образец «ренессансным». Через профессуру по каноническому (церковному) праву он вышел сначала в епископы, в 50 с гаком – в кардиналы. Но папство тогда раздирали противоречия, вылившиеся в серию серьезных соборов, в результате которых Католическая церковь чем не стала реально соборной. Но не стала…
Бранда был правильным итальянским сеньором в духовном сане, поэтому решил не только вершить судьбы мира, но и помочь родному селу – тому самому Кастильоне, что на речке Олона. Сельцо лежало недалеко от разных маршрутов, которые соединяли заальпийский Север с Паданской равниной и лакомым полуостровом, поэтому можно было рассчитывать и на серьезных гостей. Такие расчеты – серьезный механизм истории искусства.
Бранда был не просто прекрасно образован, но и лишен итальянской местечковости, то есть привязанности к ценностям своей округи. Объездил он всю Европу, в Риме же, когда он уже был седовласым кардиналом, некоторые папы взялись за (очередное) возрождение былого величия Города. Поехали и флорентийцы. Пальму первенства Рим перехватить у Флоренции тогда не смог, но все же многому научились и многих повидали.
Около 1430 года Бранда позвал к себе на север Ломбардии Мазолино из Паникале. Мазолино обычно проходит в тени своего более молодого и гениального коллеги и тезки – Мазаччо (один «Фомушка», другой – «Фомище»). К флорентийцу Мазолино присоединился сиенец Лоренцо ди Пьетро, по прозвищу Веккьетта («Старушка»). Вместе они создали для восьмидесятилетнего кардинала целый ансамбль: дворец, коллегиальную церковь и баптистерий. Это первый в Ломбардии живописный комплекс, основанный на новой, только что опробованной во Флоренции перспективе. Причем использована она не только на плоским стенах (Мазолино точно знал «Троицу» Мазаччо и работал с ним в капелле Бранкаччи), но и на сложном многолепестковом своде церкви. А в 300 метрах, в центре малюсенького городка, поставили еще небольшой квадратный храм, в честь Тела Христова, и этот храм очень напоминает капеллу Пацци, которую в те же, 1420-1430-е гг. строил во Флоренции Брунеллески.
Всю значимость этих памятников мне только предстоит осознать на следующий день после субботней лекции. Просто хочу подчеркнуть: Ломбардию не без резонов выставляют на обочину некоего «классического» Ренессанса. Даже Феррару и Мантую часто числят в малых его, Ренессанса, столицах. А Ломбардия Висконти и Сфорца, Милан до Браманте и Леонардо – ну какой тут Ренессанс? В лучшем случае – «международная готика». Все, прости господи, не так однозначно.
Бранда безусловно был настоящим гуманистом: помимо этого художественно-религиозного заказа, он открыл на свои средства школу с библиотекой для обучения местной ребятни. Такое патриотическое добродейство, конечно, не было новшеством на итальянской земле, но важно, что он нашел силы и средства привезти мастеров, расписывавших ни много ни мало Латеранскую базилику, то есть главный храм западного христианства. И это – не написано в путеводителях, а по мне – едва ли не главное.
Как верно подсказали в чате, Пегас просто вышиб ударом копыт - в данном случае, передних, - источник вдохновения для муз на вершине Геликона. Кардинал Гамбара в конце XVI века просто устроил из этого архитектурно-парковый перформанс, достойный визитера - папы Григория XIII. Поскольку с холмика тек ручей, это напрашивалось само собой: вода - источник отдохновения и вдохновения в жару. На стенах в приемных залах туманны дали ненавязчиво соседствуют с портретом виллы: Ваше Святейшество, расслабляйтесь.
Когда мы были здесь с группой друзей, спорили: это чисто частная история, для собственного удовольствия, или все репрезентация власти перед властью? Я за золотую середину.
От Раймунда Дюпюи не осталось ничего, кроме умных ответов умному следователю. После того, как прозвучало имя dominus Guido Fulcodi, процесс как-то сам собой рассосался. Как у сантехников бывает, знаете? Предсказатель вроде как не ведьмак. Однако, за его заключение платили немалые деньги. Аббат, похоже, преподнес старому другу кардиналу эдакий «подарок». А кардинал с этим своим подарком отправляется на конклав, где может и похвастаться перед знакомыми: глядите, мне тут нагадали, давайте голосовать. Этого не было: Ги избрали в его отсутствие, чтоб не сопротивлялся, как компромиссную фигуру, как крайнего. Пусть себе воюет с сатанинским отродьем.
Предсказания в Италии того времени воспринимали всерьез – я ими занимаюсь с конца 1990-х. То есть вся эта чушь обладала перформативной силой в большой политике. Курия вовсе не была исключением. С миром она говорила на языке права и церковной проповеди. Но это не значит, что кардиналы и папы не были такими же людьми, как все остальные.
Все это было очень давно, дорогие мои. Однако всякие истории о том, как политики консультируются у разного рода знатоков, постоянно всплывают. Поговаривали, что Брежнев ценил Джуну. В конце 80-х на весь союз всякие чумаки и кашпировские околдовывали многомиллионное наше царство по союзным каналам – не без ведома ведь партии и правительства. И наконец, разве экономисты и политологи не выполняют в какой-то степени, mutatis mutandis, те же функции предсказателей? Мы ждем от них и утешения, и прозрений. Как минимум, подскажите, куда надежно вложиться! Помните, как в феврале 2022 очень умные и дальновидные люди писали и говорили, что Путин никогда в жизни не решится на…, что он все же не безумец. Но эээ, что-то пошло не по планам предсказателей.
Дюпюи не на книгах гадал, он следил за новостями и чутко на них реагировал, он давал ответы, которых ждали – и хорошо зарабатывал десятилетиями. Это не значит, что наши экономисты и политологи – шарлатаны. Я к тому, что человечество, даже такое умное, как мы с вами, нуждается в предсказаниях. В Вышке, например, есть очень почтенный журнал «Форсайт», что значит «предвидение», про «стратегическое планирование». Ребята даже когда-то на меня выходили, узнав, что я историей астрологии занимался. Я как-то вежливо отказался, сославшись на то, что дара стратегического планирования лишен напрочь, медведь на ухо наступил. А может, надо было?
Из досужих размышлений
_________________________
Война, как известно, про смертоубийство, распилку границ, горе, миллионы поломанных судеб, чьи-то амбиции, бегство, про геройство и про подлость. Все это одновременно на микро и на макроуровне. Но я вот, на 833-й ее день задумался: война также про дружбу и вражду, причем не только на фронте, но и в относительно мирной жизни простых смертных, нас с вами (не думаю, что среди моих подписчиков есть фронтовики, хотя...).
Олег Лекманов, филолог, наш лектор и мой друг, спросил тут в фейсбуке, у кого как с друзьями. Я прикинул и сходу написал, что обрел друзей - причем верных, а не просто знакомых, - в разы больше за последние 830 дней, чем за предыдущие несколько лет. При этом и предыдущие годы, до ковида, в моей жизни совпали с великой стройкой Вышки, в которой я десять лет участвовал очень активно и поэтому тоже нашел множество друзей.
Что до врагов (которых война вроде бы не можем не принести), то вертится в голове из Гребенщикова: "На хрена нам враги, когда у нас есть такие друзья" (из "Сестры хаос"). Доподлинно мне известно лишь об одном бывшем друге, ставшем по его твердому, очень сознательному решению врагом - и я о нем даже тут писал, настолько эта история меня поразила.
Так вот что мне интересно: а у вас как? Внимание: опрос!
В 1998, на пятом курсе, меня тянули в Институт всеобщей истории РАН, где он работал, но в соседний сектор Средних веков. У меня были очень теплые отношения с Адой Сванидзе, человеком совершенно замечательным, добрым и таким же принципиальным, как Гуревич. Короткий разговор с Татьяной Гусаровой, моей замзавкафедрой, в буфете Исторички, под знаменитую тогда «пиццу» с горохом, решил всё в другую сторону: я остался в МГУ и работал потом много лет на кафедре. На кафедре, которую Гуревич закончил и на которую никогда больше не возвращался. В том числе потому, что там в начале 1970-х дважды обсудили в советском духе, не позвав автора, две его крамольные книги. Обиду он не таил, в том числе от меня. А кто-то из старших товарищей по кафедре, которых уже тоже нет на этом свете, рассказывал мне: не позвали, потому что боялись, что «приведет своих и будет скандал». Как это всё… мило.
Однажды у него дома я ему признался, что мечтаю, чтобы он прочел лекцию на кафедре и готов это организовать (у меня в кармане было согласие Карпова). Получил довольно резкую отповедь: «кисонька, ни я, ни Бессмертный, ни Баткин, ни…». Отповедь сопровождалась, однако, благодарностью за благое желание. Представьте себе, что в МГУ Гуревича в 1980-х иногда тайно протаскивали к филологам-германистам, и лишь в начале 90-х пустили на вновь основанную межфакультетскую кафедру истории мировой культуры. На истфаке, как и на моей кафедре, он слыл аутсайдером, о чем Сергей Карпов (ныне академик и весь в регалиях) нам сказал осенью 1995-го на второй лекции: «он не из нашего коллектива». Ну ок. Эту позицию я тоже запомнил и действовал соответствующим образом.
Когда Гуревич в августе 2006 ушел от нас, новость застала меня в Париже, я позвонил Шмитту, тот Ле Гоффу, в тот же вечер мы со Шмиттом напились в каких-то дебрях в районе бульвара Рошешуар, я долго и нервно говорил, а на следующее утро вышел в Монде большой некролог, подписанный Шмиттом, очень трогательный, очень честный. Там говорилось о том, какое большое дело Гуревич делал для нас всех, как он, не выездной до 1988 года, открыл Западу советскую науку, а ей – западную. И что вот теперь его ученики продолжают его дело. Некролог этот у меня тоже остался где-то в закоулках московской библиотеки.
Ущелье, дебри, закоулки… Перечитываю весь этот свой сумбур и думаю: как это так, что-то главное – и в закоулках? Будто пикник на обочине, оказавшийся вдруг царским застольем. АЯ не раз спрашивали, в чем он сам видел причину своего успеха. Будучи, по счастью, человеком скромным, он тут же переводил стрелки на Гаспарова, Мелетинского, Аверинцева, еще на кого-нибудь и говорил, что вот, мол, где настоящая эрудиция. А он де просто почувствовал что-то важное, беспокоящее широкого читателя не только в СССР, но и на Западе. Ну и еще бахтинский эффект «вненаходимости»: мы глядим на НИХ «туда» из нашего странного «здесь».
Это, конечно, не объяснение. Как объяснить феноменальное значение «Категорий средневековой культуры», написанной за три недели, когда Эсфирь с дочкой Леной, уехали на море? Была, видимо, немыслимая работоспособность, увлеченность, чувство долга по отношению к своей стране, к очень широкому читателю, ждавшему его слова. Была еще дюжина европейских языков, на которых он читал. И вот, не будучи учеником Гуревича, первые несколько лет я, конечно, мечтал быть как он. По-детски, наивно, но мечтал. Для этого я читал не только его книги, но и то, что он в них цитировал. Библиографию «Категорий» я знал на зубок. И выучил нужные для этого языки – с упрямством, которое АЯ таки успел во мне похвалить – и на том спасибо. Кстати, латыни меня учил его одногруппник по кафедре, Донат Дрбоглав. И еще АЯ успел прочесть болванку «Тысячелетнего царства», первую сотню страниц. И велел писать дальше. Я даже успел что-то промямлить, что мол придется и с ним иногда спорить. Не помню, что он на это ответил.
Не знаю, вернул ли я ему то, чем ему обязан? Я точно нет. Но студенты-медиевисты в мае устроили двухдневную конференцию в память о нем – и позвали даже меня выступить. Видимо, я достиг ученой степени непросыхающего воспоминания.
Сдуру поверив русской Википедии, я пропустил очень серьезный для нас всех юбилей. 12 мая исполнилось бы 100 лет Арону Яковлевичу Гуревичу (в Вики написано 12 июня). Чем ему обязана русская и международная медиевистика, все медиевисты знают. Но он сыграл совершенно особую роль в моей жизни, поэтому поделюсь воспоминаниями. Выйдет, боюсь, длинновато. К тому же, многие знали его лучше, чем я. Но не видал, чтобы кто-то писал.
Читать полностью…
Вот вам еще одна воронья слободка, на северо-западе Ломбардии, прямо над аэрортом Мальпенса, лежит земля Варезотто. С готских времен стоял здесь укрепленный городок Сеприо, управлявшийся гастальдами лангобардских королей, монету даже чеканил, знать хоронила своих покойников. Кто-то из этих самых гастальдов, думается мне, в начале VIII века испытал сильное влияние греческих миссионеров, пришедших искоренять плевелы арианства, и вот: расписали чудо-фресками небольшую церковь в честь Девы Марии "за вратами", foris portas.
Фрески эти я видел на слайдах Ольги Поповой на курсе византийской живописи в 1997 году, они - из десяти важнейших памятников христианской живописи "темных веков". Более того, и века, и лангобарды уже не кажутся такими уж темными: найдите мне что-нибудь более легкое, свободное, смелое даже при Каролингах. Если только это не каролингская живопись - споры продолжаются. Кроме того, источник вдохновения - апокрифы, а не Новый Завет. Короче, загадка на загадке.
Я видел их почти 20 лет назад и теперь хочу снова. Именно поэтому придумал с Машей поездку по трем неведомым шедеврам тех мест 16 июня. Кто может, присоединяйтесь к нашей группе.
https://stradarium.ru/sale.
В Страдариуме - летняя распродажа. Почему именно сейчас - не спрашивайте меня, я не силен в коммерции. Зато вижу, что до понедельника стóю на целых 32% меньше. Думаю: ну хоть сколько-то стою - на том стою и не могу иначе. Продается почти всё, что у нас прошло за неполных два года, это десятки курсов, даже не знаю как их "рекламировать", выйдет все равно однобоко. В целом же скажу, что Страдариумом я с высоты пережитого доволен. Получается то, что у Ницше где-то названо "веселой наукой", gaia scienza. Мне страшно греет душу, что мы не боимся браться, скажем, за грибы и за вампиров, за секс и за смерть, рад, что "рождение живописи" соседствует с "рождением кухни", а Гарри Поттер - рядом с Данте. Я не считаю это ни популизмом, ни погоней за покупателем из "простых". Если совсем не простые люди изучают вампиров, значит, таков уж ЧЕЛОВЕК во всем его духовном многообразии. Я не считаю несерьезным любителя боевиков и мечтаю о курсе про "Звездные войны". Очень люблю заглядывать - как хранитель музея имею ключ к хранилищу - в курсы наших лекторов: это успокаивает. Как у научного руководителя Страдариума у меня есть еще такая радость: могу написать любому из наших лекторов, поболтать о чем-нибудь, промыть кости режиму или общим друзьям. В общем, без Страдариума мне уже никуда. Ждите новенького. Страдайте с нами.
Над перспективными обманками в Тоскане и Умбрии думали со времен Брунеллески и Мазаччо («Троица»), в уравнениях и с кистью в руках успешно дурил людям голову Пьеро делла Франческа (алтарный образ из Бреры). Донателло отлично владел в рельефе техникой stiacciato (стьяччато): для иллюзии глубины пространства не просто уменьшаются фигуры и предметы, но сжимается (в миллиметрах) глубина рельефа.
С тем же приехал в Милан и молодой Браманте. Первый документ о нем – гравюра на латуни (!!!), вырезанная по его рисунку Бернардо Преведари в 1481 году. На ней мы можем видеть на плоскости то, что архитектор через 10 лет гениально исполнил в Сан Сатиро.
Места для нормального хора не было, но культ для чудотворного образа непосредственно интересовал заказчиков – семейство Сфорца. Культу нужно было достойное, смелое, ультрасовременное архитектурное оформление. Так вот, Браманте выложил в кирпиче и затем расписал в красках хор глубиной 97 см так, чтобы он казался глубиной 9.7 м, в десять раз больше. Поскольку ему это вполне удалось, ты входишь в храм – и видишь перед собой в общем-то будущий ватиканский Сан Пьетро, просто в более человеческом, камерном масштабе.
Когда видишь это в первый раз невооруженным историей живописи и архитектуры взглядом, впечатление ошеломляющее: как красиво меня надурили! (В скобках отмечу: меня немного резануло, что рублевская «Троица», которую очень чтут на Западе, здесь вывешена тряпочкой на аналойчике у входа, но это, видать, невытравимая моя имперскость, простите).
Позволю себе еще одно предположение: молельня Сан Сатиро (ныне Капелла Благочестия) - оригинальная и сложная каролингская постройка, пусть и маленькая. Ее истоки ищут между Арменией, Жерминьи-де-Пре на Луаре и местными лангобардскими церквями и часовнями. Но Браманте мог воспринять сложный лепестковый план и сложный рисунок колонн и арок в молельне как "вызов" древности - ему, "новому". В конце концов, ему велено было именно влючить древний Сан Сатиро в абсолютно новую церковь.
И гениальный фальшхор, и люнета с пятью радиальными глазками, и арки, вознесенные не над колоннами, а над пилястрами – все вошло потом в большую архитектуру, вплоть до Палладио (Вилла Пойяна) и Борромини (перспектива Палаццо Спада).
Пожалуйста, позволяйте себя дурить только великим архитекторам.
У меня тут на кухне случился внеплановый суд Париса, но без яблок раздора, умыкания невест и троянских войн. Не могу решить, кого из этих суперлекторов Страдариума, посетивших меня на моем бураном полустанке, я люблю больше - Галю Юзефович или Сашу Архипову. Поэтому поделил себя поровну. А вы что думаете?
Читать полностью…
Я, благодетельницы и благодетели, редко делюсь тем, чего сам не видал, но тут...
Караваджо своих картин не подписывал (за одним исключением), потому что мол у меня такой стиль, что никто не скопирует. Всех вокруг он считал ну так себе красильщиками, за исключением Аннибале Караччи. В результате копировали его столько, что Пуссен обозвал именно его убийцей живописи. Потому что эпигоны всего лишь эпигоны. Весь ХХ век атрибутировали да переатрибутировали почти половину дошедшего до нас из настоящего Караваджо. Твердые основания - глаза нескольких знатоков, очень редко - описи коллекций. По счастью, есть два десятка бесспорных вещей, от которых и принято, как говорится, плясать.
"Се человек", которого за три года признали все, включая нашу Викторию Маркову (она мне вчера подтвердила), это большое чудо в истории изучения творчества Караваджо. О том, что такой сюжет он писал в Риме незадолго до изгнания, в 1605 году, было известно. В 2021, под шум ковида, выставили на торги в неплохом состоянии среднюю вещицу какого-то ученика Риберы (который многому на полотнах Караваджо научился), положили эстимейт в смехотворные 1500 евро. По счастью, пара умных людей спохватились, сняли, отправили в мастерскую. Там все просканировали по всей строгости реставрационной науки, вычистили - и выставили до октября в Прадо.
Посмотрел на разных источниках детали. Наслаждение! Я не специалист по Караваджо, просто очень люблю его с 1991 года и видел много, в том числе, с очень близкого расстояния, от первых работ (Эрмитаж, Уффицци, Лувр, Берлин) до последних. И вот: линии губ, век, тени на шее, под мышкой Христа, градации свечения на трех фигурах, выстроенных по театральной диагонали, кровавый цвет несшитого хитона - по мне, всё это выдает моего любимого художника.
Теперь с нетерпением жду встречи с картиной - которая бог весть когда состоится. Но надо верить.
В субботу мне читать вторую лекцию из цикла «Рождение Ломбардии», который я провожу совместно с «Новой волной». Решил посвятить разговор «Шахматной доске» – так я много лет назад назвал Северную Италию эпохи коммун в моей первой напечатанной работе, написанной на пятом курсе. Залез туда четверть века спустя и нашел там одну мудрость, которой и делюсь.
Фридрих I Барбаросса шесть раз пересекал Альпы, пытаясь усмирить ломбардцев и убедить их в прелестях имперского правления. Поскольку взамен на прелести он требовал то неслабых налогов, то делиться реликвиями святых, то срывал стены, то прогонял нагишом все непокорное мужское население перед строем, ломбардцы не шибко разделяли его энтузиазм. Тем не менее, терок у них меж собой тоже хватало, поэтому хватало и чудес жестокости к соседям.
В 1158 имперские войска осадили Милан, и хронист Раевин пишет об этом так: «Никто не участвовал в этой осаде с большим неистовством и жестокостью, чем войска кремонцев и павийцев; и осажденные не проявили ни к кому из осаждающих больше враждебности, чем к ним. Между Миланом и этими городами давно существовали соперничество и раздоры; в Милане были убиты или мучились в тяжком плену многие тысячи их людей; земли их грабились и подвергались пожарам. Поскольку они не могли сами должным образом отомстить Милану, превосходившему их и по собственным силам, и по количеству союзников, то они решили, что настал подходящий момент расплатиться за нанесенные им оскорбления».
Имперцы, столкнувшись с этой ломбардской вольницей, анализировали ситуацию. Дядя императора Оттон Фрейзингенский, из умнейших людей своего времени, описывал ее так: «Латиняне по сей день подражают мудрости древних римлян в расположении городов и управлении государством. Они настолько любят свободу, что предпочитают подчиняться скорее консулам, чем сеньорам, чтобы избегнуть злоупотреблений властей. Консулов они избирают из всех трех сословий - знати, вальвассоров и простолюдинов, - чтобы удовлетворить амбиции всех. А что бы те не злоупотребляли, их сменяют почти каждый год. Город подчиняет себе всех живущих на территории диоцеза, и с трудом можно найти сеньора или знатного человека, который не подчинился бы власти города». Город не стыдится, продолжает историк, посвящать в рыцари и допускать к управлению юношей самого низкого происхождения, даже ремесленников, «поэтому итальянские города превосходят все прочие по богатству и могуществу. Этому способствует не только разумность их учреждений, но и длительное отсутствие государей, которые обычно остаются по ту сторону Альп».
К чему я это? Во-первых, мои студенческие переводы еще можно читать. Во-вторых, «шахматная доска» (которую я наверняка где-то тогда стянул) вполне реально описывает царивший в Ломбардии XI-XIII веков дурдом. В-третьих, открытий чудных в этой истории нас ждет много. Если кто в Паданской равнине, записывайтесь и приезжайте в субботу в Милан: https://docs.google.com/forms/d/12c4jblCrh56DITUjrggIiRyGD-Wiaje-nMDExMtsGrQ/viewform?edit_requested=true