15 лет студенчества IV

10. Древнегреческий и латынь я впервые начал учить на факультете философии где-то в 2010 году. К своему огромному стыду, я не помню имени своей первой преподавательницы — почему-то мне кажется, что она была из ПСТГУ, но я могу ошибаться. Латынь вел Златинский, из лекций которого я вынес, что самое главное в латинском — это таблицы склонений и спряжений, таблицы, таблицы, чем больше в тетради таблиц, тем лучше! Учить язык после этих занятий не хотелось абсолютно — возможно, отсюда все мои последующие проблемы с латынью, которые я преодолеваю до сих пор. С преподавательницей мы успели пройти самое начало Вольфа (в РГГУ у философов на древние языки отводится какое-то ничтожное количество часов), но мне это настолько понравилось, что все последующие годы я периодически порывался вернуться к его изучению самостоятельно по тому же Вольфу и Козаржевскому, которые, пока я метался из одной редакции в другую, могли месяцами пылиться у меня на столе, своей оранжевостью напоминая о том, на что в жизни действительно стоит тратить время. Прогресс от этой самодеятельности, понятно, стремился к нулю. Все изменилось в 2019 году, когда (в результате череды довольно тяжелых жизненных обстоятельств, о которых как-нибудь в следующий раз) я решил поступить на магистерскую программу по истории и культуре Античности в Университет Дмитрия Пожарского, за рассылкой которого следил, потому что делал до этого какие-то материалы про их книги (про Валлерстайна, если память не изменяет). Этот выбор сильно повлиял на мою последующую жизнь. Я видел немало людей, ругавших УДП и даже призывавших его прикрыть, — по-видимому, они слабо себе представляли, что там происходит. У нас вели занятия преподаватели по большей части с классической кафедры МГУ, но также из РГГУ и Вышки: А. И. Солопов — греко-римские древности, С. А. Харламова — греческий (в моей группе, в другой — И. Р. Гимадеев), Е. В. Антонец — латинскую палеографию, С. А. Зинченко — античное искусство, О. Л. Габелко — историю эллинизма, введение в филологию — А.И. Любжин, с которым мы также почитали на втором курсе «Киропедию», и т.д. Почти вся учебная программа была великолепной. Из-за работы многое мне, к сожалению, пришлось пропустить или слушать в записи, но на греческий я отходил до конца, в мае 2021-го почитав на экзамене с листа фрагмент из второй книги «Анабасиса». Посещая занятия, я понял, что мне надо окончить бакалавриат, чтобы поступить не в этот замечательный филиал московской классической кафедры (УДП при всех своих плюсах не давал государственного диплома), а в настоящую магистратуру по классической филологии. К тому моменту я уже послушал какое-то немерянное количество записей семинаров А.В. Лебедева и был полностью согласен с ним в том, что настоящий историк античной философии может быть только кентавром, одновременно философом и филологом — а значит, путь в античную философию лежит через классическую филологию.

Читать полностью…

15 лет студенчества II

1. Я поступил в ИВКА РГГУ в 2008 году на китаистику. Школу окончил в 2006, так что до этого уже успел поучиться в нескольких вузах и поработать. Синологию выбрал отчасти из-за того, что учился в младшей школе с китайским языком. В университете быстро понял, что это не мое, хотя запал Ольги Михайловны Мазо хорошо помню до сих пор.
2. В 2009 из-за увлечения Фуко и античной философией я перевелся на философский факультет РГГУ, где с переменным успехом проучился до 2015 года, когда был отчислен из-за академической неуспеваемости. Из-за несколько затянувшейся юношеской дурости ожидания мои, связанные с философией, не соответствовали реальности факультета, поэтому довольно много предметов я просто игнорировал. Срок в шесть лет обусловлен академами и переводами: сначала со специалитета, где была восточная философия, на бакалавриат по европейской, потом с очного отделения на заочное. Несмотря на долги, каким-то образом меня допустили сдать госы, которые принимал будущий ректор РГГУ Е.Н. Ивахненко. Билет выпал по Ницше и полемике западников и славянофилов, по второму вопросу сказать мне было, помимо общешкольных знаний, нечего. Меня отчитали за то, что я не знаю своей традиции в виде Общества любомудрия и «Былого и дум». Это было справедливо, но тогда вызвало у меня только раздражение.
3. Позже свое недовольство факультетом я излил в посте в соцсетях, по мотивам которого одно гуманитарное медиа написало новость в духе «На факультете философии РГГУ не умеют преподавать философию: откровения студента». Тогда меня это позабавило; спустя несколько лет я вспомнил про эту новость и написал главреду с просьбой дополнить материал новым комментарием, в котором выразил благодарность факультету в целом и отдельным преподавателям.
4. Эти преподаватели в первую очередь — Сергей Анатольевич Мельников и Алексей Николаевич Круглов, чьих лекций я старался не пропускать. Впечатлял также Виктор Игоревич Молчанов, но сколько я его ни слушал, понять, о чем он говорит, я не мог. О моем недавнем примирении с феноменологией я писал здесь, найти можно по тегу #phänomenologie. Были и другие, по-своему занимательные — например, курс Сергея Дмитриевича Серебряного по индийской философии или довольно безумное введение в философию от Анатолия Валериановича Ахутина, после которого первокурсники, кажется, окончательно переставали понимать, чем им здесь предстоит заниматься. Но по-настоящему зацепили меня только Мельников и Круглов.
5. Мельников начинал свой курс по античной философии с Гомера. Когда Сергей Анатольевич допытывался на экзамене, читали ли мы «Илиаду», кто-то поднялся и ответил: «Нет, но я сам пишу стихи гекзаметром, давайте зачитаю».
6. Запись от 24 марта 2014-го: «„В википедии есть жуткие клеветнические реплики в адрес Гегеля!“, — жутко вскричал обычно тишайший Круглов и даже приподнялся со стула». В этом году я с удовольствием вновь послушал лекции Круглова по немецкой классической философии, хотя она у меня была давно сдана.
7. Мои сложности с обучением отчасти были связаны с семейными обстоятельствами — в 2011 году у меня родилась дочка, пришлось больше думать о работе, учеба отошла на второй план. Сейчас Софье уже 13 лет, мы обмениваемся рассказами о своей университетской и школьной жизни, периодически читаем и обсуждаем одни и те же книжки (недавно таким образом перечитал «Кондуит и Швамбранию» и «Остров сокровищ», и это было настолько же классно, как 20 лет назад), на это лето подкинул ей «Пир» Платона. Душа ее, впрочем, пока что больше лежит не к Античности, а к Китаю, куда она недавно ездила. Этим летом каждый начал учить новый язык: я — немецкий, Соня — китайский (по-видимому, какое-то родовое проклятье).

Читать полностью…

Мы разобрали с вами основные темы выпускной квалификационной работы, которую я завтра представляю к защите. Как я уже говорил, текст этот писался в спешке и особой глубиной анализа не отличается, многое следовало бы продумать и написать гораздо тщательнее. Но, как говорится в меме, it ain't much, but it's honest work — надеюсь, это было небесполезно. Мы обсудили:

💥зачем вообще изучать явление упражнений в античной философии;
🧐можем ли мы полагаться на Ксенофонта как на источник по учению Сократа;
🤘роль самообладания в философии Сократа и Антисфена;
🐶концепцию двойного упражнения Диогена-киника;
📚разновидности упражнений в ксенофонтовских «Меморабилиях»;
🌈роль упражнений в кинической традиции и у Музония Руфа;
🗿киническую заботу о себе и заботу о других;

Пишите в комментариях, если у вас возникли какие-то вопросы по прочитанному — с радостью обсужу их, возможно, в формате какого-нибудь стрима. Пишите также, если у вас есть желание почитать «Меморабилии» на греческом с прицелом на сократовские рассуждения о воздержании и упражнениях — я с удовольствием бы почитал этот замечательное произведение Ксенофонта внимательнее. Присоединяйтесь также к посвященному Ксенофонту курсу @leucomustaceus, который как раз только что начался.

На илл. картина Джироламо Форабоско «Пьющий Диоген».

Читать полностью…

Забота о себе и забота о других

Для того, что Адо и Фуко анализировали как духовные упражнения и технологии себя, у нас есть хорошее греческое словосочетание — ἐπιμέλεια ἑαυτοῦ, забота о себе. Здесь не место разбирать его богатую историю, растянувшуюся на всю Античность и за ее пределы. Впервые оно начинает приобретать черты философского термина в текстах Платона и Ксенофонта — в первую очередь в платоновской «Апологии», где Сократ в 29e1 призывает афинян заботится не о деньгах и славе, но о разумности, истине и душе. Как отмечает Э. де Страйкер, забота о душе и забота о себе — это то же самое, что забота о добродетели. Божественная миссия Сократа состоит в том, чтобы ходить и убеждать «каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее не о телах ваших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше». При этом испытание, которому Сократ подвергает других, в то же самое время направлено на него: «Меня поставил сам бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать самого себя и других». Де Страйкер подчеркивает, что испытание, которому Сократ подвергает других, в то же самое время направлено на него самого, а его философская деятельность несет пользу как для него, так и для его собеседников.

Эта позиция Сократа, которая ярко выражена в «Апологии», но прослеживается во многих других текстах как Платона, так и Ксенофонта, лежит в основании слов Адо о том, что в сократической философии забота о себе неотделима от заботы от других. Киники унаследовали эту двоякую сократовскую заботу и лишь по недоразумению в прежние времена они (как и стоики) могли считаться главными индивидуалистами Античности. Как пишет Э. Лонг, в многочисленных «анекдотах и афоризмах Диоген предстает не более одинокой фигурой, незаинтересованной в общественной жизни, чем Сократ». И в самом деле, Диоген всегда в гуще толпы, даже когда бродит с фонарем в поисках человека: да, он исходил язвительными насмешками и нарушал общественные конвенции, но также наставлял молодежь, любил дискутировать с другими философами и снискал уважение сограждан, которые возвели на его могиле памятник (который еще во II в. н. э. видел Павсаний) с надписью:

Пусть состарится медь под властью времени — все же
Переживет века слава твоя, Диоген:
Ты нас учил, как жить, довольствуясь тем, что имеешь,
Ты указал нам путь, легче которого нет (пер. М. Гаспарова).

На илл. горельеф эллинистического периода, изображающий встречу Диогена и Александра.

#thesis

Читать полностью…

Сократические упражнения в дальнейшей традиции

Упражнения, подобные описанным Ксенофонтом в «Воспоминаниях» и во фрагментах Диогена-киника, получают развитие в последующей философии эллинистического и римского периода. В качестве одного из ярких примеров этой традиции можно привести диатрибу Музония Руфа «Об упражнении [в добродетели]»:

«Что же касается упражнения, то один его вид применим только к душе, а другой равно к душе и к телу. Тот, который подходит равно для души и тела, мы используем тогда, когда приучаем себя к холоду и жаре, к жажде и голоду, к недостатку пищи и жесткому ложу, отсутствию удовольствий и терпению перед лишениями. Ибо с помощью таких и им подобных вещей тело укрепляется, становится невосприимчивым, твердым и готовым ко всякому труду. Душа тоже укрепляется, поскольку упражняется в мужестве, приучаясь переносить трудности, и в воздержности, приучаясь обходиться без наслаждений» (пер. А.А. Столярова) .

Как отмечает А.А. Столяров, «в раннестоическом корпусе близких аналогов этой формулировки нет. Здесь Музоний, как потом и Эпиктет, ближе к кинической традиции, — в частности, к позиции Диогена Синопского, который утверждал, что есть два рода упражнения — одно для души, а другое для тела, привычка к частому упражнению служит залогом добродетельного поведения». Соглашаясь с тем, что Музоний следует здесь сократическому и киническому представлению об упражнениях, позволим себе заметить, что у самого Диогена-киника в рассматриваемом нами отрывке не идет речи о двух родах упражнений. У Диогена Лаэртия написано, что Диоген-киник «говорил о двойном упражнении, с одной стороны, душевном, с другой — телесном» (διττὴν δ' ἔλεγε εἶναι τὴν ἄσκησιν, τὴν μὲν ψυχικήν, τὴν δὲ σωματικήν). Чуть ниже подчеркивается, что одна сторона неполна без другой. Исходя из этого у нас не больше оснований говорить о двух отдельных родах упражнений, чем об одном двояком упражнении, охватывающем как тело, так и душу. Такое понимание упражнения, в свою очередь, является более сократовским и подразумевающим взаимосвязь души и тела (Воспоминания, III 12), в рамках которой телесная слабость может послужить причиной ментальных нарушений и даже вытеснить знания, тогда как крепкое, здоровое тело дает человеку определенную безопасность от таких невзгод (что, конечно, еще не значит, что mens sana in corpore sano). Отсюда естественным образом вытекает необходимость заботиться о теле в том числе для того, чтобы тем самым позаботиться о душе, — необходимость, которая предполагается концепцией двойного упражнения Диогена Синопского и Музония Руфа.

На илл. папирус III века с диатрибами Музония Руфа.

#thesis

Читать полностью…

Ксенофонт об упражнениях Сократа

Текст Ксенофонта содержит столь много указаний на сократовские представления о телесных и душевных упражнениях, что их анализу следовало бы посвятить отдельную работу. Здесь мы ограничимся лишь наиболее существенными. Ключевыми словами для нашего анализа будут глаголы ἀσκέω, μελετάω и ἐπιμελέομαι, однокоренные существительные и прилагательные.

В самом начале I книги Ксенофонт, отводя от Сократа обвинение в развращении молодежи, вводит «телесную» метафору души, то есть предлагает рассматривать ее таким же податливым объектом для упражнений, каким тело служит для упражнений физических. На революционный потенциал этой метафоры — которую изобрел, конечно, не Ксенофонт — для развития греческой мысли обратил внимание В. Йегер. Это сравнение понадобилось Ксенофонту для того, чтобы доказать, что человек, ставший справедливым, может обратно стать несправедливым или, шире, знающий — незнающим (как Алкивиад, отпавший от Сократа): «Подобно тому, как телесную работу не может исполнять тот, кто не упражняет тело, так и душевную работу, как я вижу, не может исполнять тот, кто не развивает душу (μὴτὴν ψυχὴν ἀσκοῦντας), ибо он не может ни делать того, что нужно делать, ни воздерживаться от того, от чего нужно воздерживаться» (I 2, 19). Процитировав Феогнида, Ксенофонт продолжает: «Как, не повторяя (μὴ μελετῶντας) стихов, забываешь их, так, вижу я, и слова учителей забываются при невнимательном отношении к ним. А когда забудешь наставления, забудешь и те впечатления, при которых душа стремилась к нравственному совершенству». Как пьяницы и влюбленные «не могут заботиться о том, что нужно делать, и воздерживаться от того, что не нужно делать», так и человек справедливый может стать несправедливым. В свою очередь, «все хорошие, благородные навыки можно развить в себе упражнением (τὰ καλὰ καὶ τἀγαθὰ ἀσκητὰ εἶναι), а особенно нравственность. Но вожделения, насажденные в одном и том же теле с душой, склоняют ее не быть нравственной, а поскорее угождать им и телу» (I 2, 22-23).

Таким образом, поскольку страсти влияют не только на тело, но и на душу, ее тоже должно постоянно упражнять, закалять. Одним из средств этого упражнения служит заучивание рассуждений учителей и увещеваний (вспомним Диогена, заставлявшего заучивать своих подопечных поэтов и его собственные произведения). Наконец, Ксенофонтом произносятся главные слова, которые могли бы стать настоящим девизом кинической школы: добродетель можно развить в себе упражнением.

Во II книге Сократ говорит Критобулу, что «когда подумаешь о тех качествах, которые у людей называются добродетелью, то найдешь, что все они развиваются путем изучения и упражнения (μαθήσει τε καὶ μελέτῃ)». Мы видим здесь два основных средства Сократа для «взращивания» (αὐξάνεσθαι) добродетели — изучение и упражнение, и если Антисфен будет делать акцент на первом, то киники — на втором. (Что, конечно, не означает, что у Антисфена из уравнения были полностью исключены упражнения, а у киников обучение). Отметим также перекличку этого текста, в котором становление добродетельным называется кратчайшей дорогой для того, чтобы казаться добродетельным, со знаменитым наименованием кинизма кратчайшей дорогой к добродетели.

Тот же комплекс понятий — αὐξάνεσθαι, μάθησις, μελέτη — мы обнаруживаем в III книге в ответе Сократа на вопрос, можно ли храбрости «научить человека, или она — природный дар». Для того чтобы ответить, Сократ использует то же уподобление души телу, которое мы уже видели: «Как одно тело от рождения имеет больше силы для перенесения трудов, чем другое тело, так, думаю, и одна душа от природы бывает крепче другой в перенесении опасностей». Тем не менее при разных природных свойствах «в человеке можно развивать храбрость путем обучения и упражнения». Поэтому «люди и по природе отличаются друг от друга, и в то же время благодаря упражнению достигают значительного успеха. А из этого следует, что все люди как с хорошими, так и с плохими природными способностями должны учиться и упражняться в той области, в которой хотят стать заметными» (III 9, 1-3).

#thesis

Читать полностью…

Переоценка ценностей и упражнения Диогена

В предыдущем посте мы поговорили о том, что воздержание или власть над собой была отличительной чертой в образе жизни Антисфена, который перенял ее у Сократа. Ксенофонтовский Сократ, в свою очередь, и сам отличался воздержанием, и своих собеседников увещевал заботиться о ней превыше всего, поскольку τοῖς ἐγκρατέσι μόνοις ἔξεστι σκοπεῖν τὰ κράτιστα τῶν πραγμάτων, καὶ λόγῳ καὶ ἔργῳ διαλέγοντας κατὰ γένη τὰ μὲν ἀγαθὰ προαιρεῖσθαι, τῶν δὲ κακῶν ἀπέχεσθαι — только воздержные способны обращать внимание на наилучшие из вещей, и, разделяя словом и делом по родам, хорошие избирать, а от плохих воздерживаться (Mem. IV 5). Таким образом, в зависимость от воздержности ставится сама способность к диалектике и к знанию — а значит, к достижению мудрости и добродетели. Невоздержные, будучи рабами своих страстей и потребности в наслаждениях, не способны отличать прекрасное от дурного, полезное от вредного и давать верные определения понятиям. Поэтому в другом месте Ксенофонт, на этот раз от своего лица, однако продолжая мысль Сократа, называет воздержность κρηπίς, основой добродетели.

Если для ксенофонтовского Сократа самообладание, по сути, является лишь началом философии, ее необходимым условием, то для Антисфена и киников она начинает приобретать признаки самоцели. Кроме того, Сократ неоднократно говорит, что добродетель складывается из двух компонентов — обучения и упражнения, μάθησις и ἄσκησις, и немало диалогов в «Меморабилиях» посвящено именно первой половине этой формулы. Киники же сделали акцент на второй, и основные разделы моего диплома посвящены тому, чтобы показать, что описания упражнений в кинической традиции наследуют тому, что говорит Сократ об упражнениях в «Меморабилиях».

Диоген Синопский (412/03–324/21) — сын менялы Гикесия. Предание гласит, что Диоген покинул Синоп после истории с перечеканкой монет, в которую оказался ввязан из-за отца. Исследователи спорят о том, что под этой перечеканкой следует понимать — подделку монет или, наоборот, погашение подделок. По одной из версий, «делать переоценку ценностей» (παραχαράττειν τὸ νόμισμα) ему повелел дельфийский оракул, а Диоген «не понял истинного смысла, стал подделывать монету, был уличен и, по мнению одних, приговорен к изгнанию» (Диоген Лаэртий, VI 20). В результате изгнания из родного полиса Диоген оказался в Афинах, где «примкнул к Антисфену» (VI 21), от которого узнал о Сократе, и затем стал вести кинический образ жизни, собрав вокруг себя последователей.

Что позволяет нам говорить о наследовании сократического учения Диогеном-киником и его последователями? Во-первых, обратим еще раз внимание на вышеприведенную группу текстов Диогена Лаэртия и Цицерона. Первые киники и стоики в них предстают последователями Антисфена, наследниками его отличительных качеств: самообладания и выдержки. Этого, конечно, недостаточно, чтобы говорить о внутренней связи философии кинической и сократической. К сожалению, наш главный источник по кинизму эллинистической эпохи, а именно VI книга Диогена Лаэртия (из авторов римского периода, таких как Эпиктет, Лукиан, Хрисостом и Юлиан, можно узнать очень многое о кинической традиции, но при разговоре об истоках кинизма хотелось бы полагаться на как можно более ранние свидетельства), состоит по большей части из хрий и апофтегм анекдотического характера. Хотя эти анекдоты, на наш взгляд, обладают большим историческим значением, тем не менее реконструировать по ним именно внутришкольную «догматику» киников — в той мере, в какой она у них вообще была — весьма проблематично. И все же Диоген Лаэртий сохранил для нас один текст, который в свете дефицита схожих свидетельств во многом уникален. Ввиду этого позволим себе привести его целиком.

На илл. серебряная драхма IV в. до н.э. из Синопа, на аверсе нимфа, на реверсе — орел верхом на спине дельфина, над дельфином написано ΙΚΕΣΙΟ — имя магистрата, совпадающее с именем отца Диогена, который был менялой в Синопе.

#thesis

Читать полностью…

На различие между ἐγκράτεια и καρτερία, как и на приоритет первой над второй, указывает Аристотель: «Выдержка заключается в том, чтобы противостоять, а воздержность — в том, чтобы сдерживаться (κρατεῖν), а между тем „противостоять“ и „сдерживаться“ — разные вещи, так же как „не уступать“ и „побеждать“; вот почему воздержность — это что-то такое, что больше заслуживает избрания, чем выдержанность» (1150a33–b1). (Отметим в скобках, что именно эта пара качеств дала впоследствии знаменитый лозунг Эпиктетовой философии — sustine et abstine, ἀνέχου καὶ ἀπέχου).

<...> Диоген Лаэртий напрямую связывает эти качества с именем Антисфена: «Он был образцом бесстрастия для Диогена, самообладания (ἐγκρατείας) для Кратета, непоколебимости (καρτερίας) для Зенона <...>. Ксенофонт сообщает, что он был очарователен в беседе и сдержан (ἐγκρατέστατον) во всем остальном» (VI 15). «Переняв его [Сократа] твердость и выносливость и подражая его бесстрастию, он этим положил начало кинизму» (VI 2).

<...> Однако мы не можем согласиться с Принс в том, что ἐγκράτεια — это «главная добродетель, приписываемая Ксенофонтом Сократу», поскольку в соответствующем месте она вообще не называется добродетелью: «Не следует ли каждому проникнуться убеждением, что воздержание есть основа добродетели, и его прежде всего запасти в душе?» (Воспоминания, I 5, 4).

Самообладание/воздержание — это κρηπίς, основание или фундамент добродетели. Что это значит? Заметим, что и по Аристотелю самообладание тоже является не добродетелью, но лишь чем-то сродни ей: «Ведь и воздержанность тоже не добродетель, а нечто смешанной природы» (1128b34); «Дело в том, что ни тот [невоздержность], ни другой [воздержность] склад [души] нельзя представлять тождественным соответственно с добродетелью или испорченностью, ни отличным по роду» (1145a36–b2). Обсуждение самообладания Аристотелем в VII книге «Никомаховой этики» могло бы пролить некоторый свет на ее значение для ксенофонтовского и платоновского Сократа, однако эта задача выходит за рамки настоящего исследования. Конечно, одного этого замечания Ксенофонта мало, чтобы делать далекоидущие выводы о соотношении самообладания и добродетели у Сократа. Однако мы полагаем, что Ксенофонту удалось верно ухватить главное, а именно выделенное положение самообладания по отношению к добродетели — тот факт, что добродетели способен достичь только тот человек, который владеет собой.

Как пишет Лонг, это принципиально новая концепция, опыта и концептуализации которой практически не встречалось в греческой культуре до Сократа. Лишь вместе с ним начинает формироваться «префрейдистское представление о „я“, которое полностью прозрачно для рефлексии и над которым его владелец претендует на власть столь полную, что оказывается полностью ответственным за то, куда движется его жизнь, потакая своим эмоциям и аппетитам лишь в той мере, какую определяет он сам» . Мы полагаем, что сократовская власть над собой, столь впечатлившая Антисфена и вдохновившая киников, является ключевым и малоизученным элементом темы гораздо более широкой и получивший освещение, особенно в последние годы, а именно заботы о себе (ἐπιμέλεια ἑαυτοῦ), ее связи с познанием себя, а также с заботой о других, о чем мы еще скажем в последующих разделах.

#thesis

Читать полностью…

Шлейермахер против Ксенофонта

Поскольку диплом называется «Сократовские истоки кинической философии», прежде чем переходить к киникам, требовалось занять позицию по отношению к так называемой проблеме Сократа. В первой главе я пишу о знаменитой статье Фридриха Шлейермахера Über den Werth des Sokrates als Philosophen (1815), во многом определивший контуры этой проблемы. В ней заложены те позиции, которые историки философии принимали (и развивали) по проблеме Сократа на протяжении XIX и XX века.

На взгляд Шлейермахера, существует «непримиримое противоречие» между приписываемой Сократу значимостью как философа, с которого отсчитывают новую эпоху в истории философии, и тривиальностью портрета Сократа у Ксенофонта. Этот Сократ, пишет Шлейермахер, не интересовался исследованиями природы; ограничивал себя моральными вопросами, для которых не установил научной формы; основа его мышления была скорее религиозной, чем спекулятивной; его увещевания к лучшей жизни принадлежали скорее «добропорядочному гражданину, чем философу»; он был «виртуозом здравого смысла» и других «отличительных качеств», которые годились для добродетельной жизни, но не для того, чтобы открыть новый этап в истории философии. <...>

По Шлейермахеру, Ксенофонт, во-первых, был «государственным деятелем, а не философом», а потому «философские элементы» учения Сократа ускользнули от него; во-вторых, он ставит перед собой подчеркнуто апологетические цели, чтобы оправдать Сократа в глазах общественности, и потому исключает все, что могло бы выставить его хоть в сколько-то подозрительном свете; как следствие обоих этих пунктов, Сократ у него предстает таким человеком, который чуть ли не наводит скуку на своих собеседников и не мог ничем заинтересовать таких людей, как Платон.

Основные аргументы Шлейермахера (ограниченность Ксенофонта-полководца, его гиперапологетизм, примитивность его Сократа) в истории философии XX века стали общим местом — с тем изменением, что многие ученые уже не просто считали Ксенофонтов портрет Сократа неполным, но вообще отказались принимать Ксенофонта в качестве источника по жизни и учению Сократа. <...> Какую же альтернативу шлейермахеровской позиции нам выбрать? Чтобы убедиться в том, что такая альтернатива вообще возможна (а заодно узнать, каким весом пользовался Ксенофонт в ту эпоху, когда против него направляет свою критику Шлейермахер), можно обратиться к лекциям по истории философии Гегеля, прочитанным им в 1805-1806 гг. В них Гегель утверждает, что Платон дал точное изображение Сократа лишь в отношении внешней формы и метода его бесед, тогда как в отношении содержания учения Сократа мы должны придерживаться Ксенофонта. Вслед за Гегелем критику Шлейермахера пытался отвести от Ксенофонта Эдуард Целлер, полагавший, что Ксенофонт сохранил все основные черты учения Сократа.

Шлейермахеровское предубеждение против Ксенофонта — первое, что мы отвергнем в нашем понимании сократовской проблемы. Нетрудно заметить, что некритическим представлением о Сократе как об образцовом «спекулятивном» философе, своей диалектикой положившем начало научному методу и самой идее науки, Шлейермахер гораздо больше обязан немецкой философии XVIII века, чем Сократу, будь то ксенофонтовскому или платоновскому. Не менее некритична его оценка, что Ксенофонт донес от Сократа лишь Lebensmaximen, некие жизненные максимы — чтобы вынести такое суждение, содержание текстов Ксенофонта должно судиться с точки зрения более «высокой» спекулятивной философии, а не самих этих текстов и античной философии в целом. <...> Мы с осторожностью согласимся с позицией Луи-Андре Дориона, считающего одинаково художественными как ксенофонтовские тексты о Сократе, так и ранние «сократические» диалоги Платона: раз и то, и другое является Σωκρατικοὶ λόγοι, а не документальным отчетом, нет никаких оснований отдавать предпочтение одной интерпретации перед другой. Для раскрытия различных вариаций тем сократовской философии особый интерес представляют менее изученные с философской точки зрения тексты Ксенофонта.

#thesis

Читать полностью…

О теме

В качестве своего рода узлового момента мы выбрали традицию «философских упражнений», протянувшуюся от Сократа к Антисфену, затем киникам Диогену Синопскому и его ученикам, далее вплоть до стоиков эллинистической и римской эпохи. Именно внутри этой традиции, на наш взгляд, концептуализировались представления о философских упражнениях. Мы надеемся показать, что концепция упражнений лежит в основе сократического ядра кинизма. Кроме того, на примере кинизма — философии, которая манифестировала себя как упражнение per se, — быть может, удобнее всего подступиться к ответу на вопрос, чем было упражнение не только для киников, но и для стоиков, причастных кинической традиции (Музоний Руф, Эпиктет).

Актуальность темы обусловлена необходимостью прояснить наши представления об античных духовных упражнениях, как их назвал Пьер Адо. В последние десятилетия произошел всплеск интереса со стороны широкой публики к эллинистической философии — в первую очередь к стоицизму, но также и другим школам. Это отчасти связано с формированием течения современного стоицизма, в котором приняли участие историки философии, психотерапевты и другие исследователи, заинтересованные в мультидисциплинарном обсуждении наследия античного стоицизма и его применении в повседневной жизни. Пожалуй, две главные темы, которые интересуют в равной степени как представителей академии, так и широкую аудиторию — это философия как образ жизни и духовные упражнения. Обе они связаны с именем Пьера Адо. Именно Адо (и состоявший с ним в интеллектуальном обмене, но заходивший с несколько иной стороны Мишель Фуко) выдвинул эти темы на первый план и связал их в очень мощный концептуальный узел, во многом определивший направления и академической, и популярной рецепции античной мысли в конце ХХ — начале ХХI века. Многие руководства по современному стоицизму наследуют схемам Адо. <...>

Засилье идей, выхваченных из работ Адо, создало опасную ситуацию некритического восприятия его наследия. О том, что сам Адо с осторожностью вводил понятие упражнений, взятое им из Игнатия Лойолы, и многократно уточнял его содержание, вспоминают редко. О том, что представления Адо об античной философии стали объектом серьезной критики, мало кто знает вне круга специалистов. В данной работе мы надеемся конкретизировать понятие упражнений и посмотреть, какую роль они играли в философии Сократа и киников.

Положения, выносимые на защиту

1. Учение об упражнениях представляет собой сердцевину кинической философии.
2. В своем представлении о философских упражнениях киники наследуют образу Сократу, представленному в сочинениях Ксенофонта.
3. Сократ и киники разделяют общую концептуальную рамку философских упражнений.
4. Упражнение (ἄσκησις, μελέτη) для Сократа составляет один из двух основных элементов заботы о душе (ἐπιμελεῖσθαι τῆς ψυχῆς, ἐπιμέλεια ἑαυτοῦ) наравне с обучением (μάθησις).
5. Сократо-киническая забота о себе и забота о других неразрывно связаны.

#thesis

Читать полностью…

И наконец-то представляю свою только что вышедшую книгу. Подробнее по ссылке: https://ed-imli.ru/index.php/ru/3388-pozdneellinskaya-i-rannevizantijskaya-poeziya-ii-vi-vv-ocherk-istorii-literaturnogo-protsessa

Читать полностью…

На 0:27:28 отличный доклад Д.В. Бугая «Мишель Фуко и проблемы становления „культуры себя“ в архаической Греции» на конференции, приуроченной к сорокалетию со смерти Фуко. Андрей Александрович Россиус как-то (уже довольно давно) обмолвился, что филологи-классики, историки античности и античной философии у нас Фуко обычно пренебрегают, потому что слишком неоднозначный мыслитель для их поля деятельности (Гаспаров, например, говорил, что античные тома «Истории сексуальности» — полная ерунда); Дмитрий Владимирович же тут, наоборот, замечательно показывает возможность диалога между историей античной философии и поздними концепциями Фуко.

Читать полностью…

Введение в классическую филологию

В прошлом году я решился на эксперимент и начал читать курс введения в классическую филологию для всех желающих в рамках нашего проекта «Палестра» (/channel/+HTdOytHSVNowNWQ0). Желающих его слушать оказалось неожиданно много, так что на первые лекции не все смогли попасть, поскольку наш палестритский зум не впускал больше ста человек, а желающих было больше трёхсот. Поэтому я сразу выложил в лекционном чате первые две лекции. (Потом я просто арендовал зум с большой вместимостью на стороне)

Курс этот я до сих пор читаю. Сегодня вот прочел уже 18-ю лекцию. Сейчас остались самые верные и терпеливые слушатели, а посему мне уже не нужно арендовать зум у посторонних. Думаю, что еще будет две или три лекции.

Сегодня я выложил в свободный доступ первые две лекции. Если кто-то захочет получить доступ ко всему курсу, то за разумное пожертвование (пожалуйста, поймите!) я этот доступ предоставлю.

Пока что вот так:

https://youtube.com/playlist?list=PLh-rpHzqZlGUN62YRdU-5rcGqAT4rQEZA&amp;si=E-leJBEQW_r2gI8F

Читать полностью…

Ecce!

Греческий и латинский языки «прямым» методом в ИВКА РГГУ
https://youtu.be/waOw68ydF78

Читать полностью…

Amici sodalesque!

❗️НАЧАЛО РЕГИСТРАЦИИ❗️

Ниже прилагаем единую форму регистрации на все летние курсы PALÆSTRA’24. Всех желающих принять в них участие любезно просим перейти по ссылке и, внимательно ознакомившись с регистрационным порядком, записаться не только на основные языковые семинары, но также на лекционные курсы. Регистрация доступна до 31 мая включительно.

🔗 https://forms.gle/PezVC7F6yz8VVFEd6

С нетерпением ждём всех будущих коллег на летних курсах! ⭐️

Читать полностью…

15 лет студенчества III

8. За годы пребывания в РГГУ в качестве студента я сменил более полудюжины основных мест работы и с десяток дополнительных, большая часть которых была связана с теле-, радио-, печатной и прочей журналистикой. В 2008 я работал корреспондентом утреннего эфира НТВ. Это была моя первая полноценная журналистская работа, которую я по знакомству получил вскоре после школы, — одновременно очень веселая, сложная и страшная. Я часто не справлялся с задачами и, само собой, больше любил бездельничать, выпивать и читать, но всякий раз, когда я шел по широкому холлу останкинского телецентра, блуждал по его бесконечным коридорам в поисках монтажной или отправлялся с командой интервьюировать какого-нибудь шишку (например, Садовничего в его гигантском кабинете в ГЗ), я недоумевал, каким образом какого-то 19-летнего молокососа угораздило во всем этом принимать участие. Это был очень большой опыт, во многом определивший мою последующую журналистскую карьеру. В 2010-2012 я работал в государственном иновещательном пропагандистском радио «Голос России», застрявшем, казалось, в брежневской эпохе. Во время протестов 2011 года часть сотрудников после работы спускались с 11 этажа Дома радио и шли на находящуюся неподалеку Болотную. Из «Голоса России» я перешел в лучшее (на мой взгляд) общественное-политическое медиа начала 2010-х «Русская планета». Там я многому научился от старших коллег, это была классная разносторонняя редакция, пока не начались известные события. В 2016 году мы придумали и запустили с коллегами «Горький», ставший главным медиа о книгах в России. Это было одно из моих самых любимых мест работы и самая дружная редакция, большая часть участников которой остаются моими ближайшими друзьями по сей день. В 2018-2019 в издательстве Individuum я научился редактировать тексты совсем других объемов. В самом «Индивидууме», как и во многих других местах, я проработал недолго, но этот опыт позволил мне начать сотрудничать со многими другими издательствами, чем я промышляю до сих пор. Последние три года я также работаю редактором в «Ноже». Этот список можно было бы значительно расширить, и меня тянет повспоминать о многих из этих и других мест и о встреченных там людях, но тогда он превратится в curriculum vitae, что не входит в задачи этого поста.
9. Когда я в 2006 году провалил вступительные экзамены в Литинститут, родители, как и полагается любым родителям, стращали меня тем, что без диплома меня не возьмут ни на какую работу. Некоторое время эти страхи преследовали меня, и я уверен, что они преследует всякого, кто после нашей школы оказывается в растерянном положении, не понимая, что делать со своей жизнью (а я этого совершенно не понимал, и моей ближайшей ролевой моделью было что-то среднее между «В дороге» Керуака и «Почтамтом» Буковски). Однако за годы работы при трудоустройстве у меня ни разу не спросили диплома, хотя я работал и в государственных учреждениях, и в крупных холдингах вроде РБК. Да, у меня был стартовый социальный капитал при устройстве на первую работу, и в «Голос России» я перешел вслед за своим начальником. Однако все свои последующие работы я находил в соцсетях, среди друзей и в конечном счете за счет стажа — на самом деле только он имеет значение. Сама работа, таким образом, стала для меня школой — и я до сих пор убежден, что журналистскому и редакторскому ремеслу можно обучиться только так. Примеры множества моих талантливых друзей и коллег, никогда не учившихся на журфаке и пришедших в профессию из самых разных областей, это подтверждают. Что же делать в самом начале пути тем, у кого нет опыта? Fortes fortuna adiuvat!

Читать полностью…

15 лет студенчества

Защитился на отлично. Спасибо всем участникам экзаменационной комиссии, моему оппоненту Резниченко Анне Игоревне, очень верно уловившей не только историко-философскую, но и невысказанную экзистенциальную направленность диплома, и научной руководительнице Марии Анатольевне Солоповой, благодаря правкам которой текст приобрел более приличный вид. Спасибо также сотрудникам деканата, которые вели мой индивидуальный план и помогали разбираться с досдачами. В честь этого маленького с формальной точки зрения, но большого для меня лично события я составил список из 15 фактов, имеющих то или иное отношение к моей учебе. Ровно 15 лет прошло с лета 2009 года, когда я поступил на философский факультет РГГУ.

Читать полностью…

Не меньшей славой среди сограждан пользовался ученик Диогена и учитель Зенона Кратет, которому дали прозвище Всех-дверей-открыватель «за его обычай входить во всякий дом и начинать поучения». Согласно логографу эллинистической эпохи Гиппоботу, другой киник III в. до н.э., Менедем, «расхаживал, одетый Эринией, и говорил, что вышел из Аида к дозору (ἐπίσκοπος) за грешниками, чтобы потом вновь сойти под землю и доложить о том преисподним божествам». В более поздний период тема кинического «епископата» получит триумфальное развитие в диатрибе Эпиктета «О киническом образе жизни», в которой киник — «вестник, лазутчик (κατάσκοπον) и глашатай богов», надзирающий за человечеством, «родитель всех людей, мужчины – его сыновья, женщины – его дочери: он обращается так ко всем, так он печется обо всех. Или ты думаешь, что он по назойливости бранится с встречными? Он делает это как отец, как брат и как служитель общего отца, Зевса». У такого киника и тело должно быть соответствующее, ибо «если является чахоточный, тощий и бледный, его свидетельство (ἡ μαρτυρία) уже не имеет той значимости. Ведь он должен не только проявлением качеств души представлять профанам, что возможно быть добродетельным человеком без всего того, чем они дорожат, но и телом выказывать, что простая и неприхотливая жизнь под открытым небом и на тело не влияет пагубно: „Вот и тому свидетель я и тело мое“. Как Диоген делал. Он ведь ходил блещущий здоровьем». Некоторые исследователи говорили про «идеальный образ киника» Эпиктета — отчасти это, конечно, верно, в силу тех невероятно высоких стандартов кинической жизни, которые намеренно задает Эпиктет, однако я не вижу в этом тексте ничего, чего уже не было бы в предшествующей кинической традиции, в которой хорошо засвидетельствованы темы выдержки и воздержности, телесной крепости, попечения о других. Эпиктет, хорошо знакомый как с ксенофонтовским и платоновским Сократом, так и с легендами про Диогена, свел все эти темы воедино.

Итак, рассмотренные нами кинические упражнения, служащие средством заботы о себе, в конечном счете увенчиваются заботой о других. Этот мотив мы уже видели у ксенофонтовского Сократа, который благодаря постоянной работе над собой, самообладанию и твердости не ищет лишних «благ», легко переносит любые злоключения, всегда готов к полезным трудам и, самое главное, обладает большей σχολή — как для философии, так и для заботы о ближних, которая в конечном счете тоже выражается в философии. Киники в большей степени, чем любая другая сократическая школа, унаследовали от Сократа эту заботу о себе и одновременном о других.

В этом жертвовании собой ради других, пожалуй, и состоит главный урок кинизма, в свете которого получают значение все те аскетические упражнения, которые мы проанализировали. Выдержка и воздержность, закаленное тело и твердый дух нужны не сами по себе и не ради того, чтобы, укрыться за своей автаркией, словно за стеной, от шквального ветра и бурь эллинистической эпохи, однако чтобы явить смертным представление о самодостаточной жизни и легчайший жизненный путь, как гласила эпитафия на надгробном памятнике Диогена Синопского. У Эпиктета мотив публичного примера выражен словом «свидетельство», ἡ μαρτυρία. Этот мотив свидетельства можно проследить вплоть до самых истоков кинизма. Как говорит Диоген Лаэртий, резюмируя текст, который мы рассматривали, Диоген-киник не просто рассуждал об упражнениях, добродетельных поступках и презрении к удовольствию, но явным образом сам поступая в соответствии со своими словами, на собственном примере показывал всякому встречному, что есть настоящее благо, а что кажущееся, о чем человеку следует заботиться, если только он хочет жить счастливо, не размениваясь на мелкие удовольствия, а чем придется пренебречь, какие труды достойны человеческого удела, а какие не принесут пользы ни трудящемуся, ни всем остальным.

#thesis

Читать полностью…

Внимательное прочтение тех мест «Меморабилий», где Сократ рассуждает об упражнении, о телесной крепости, о трудах души, о воздержности и выдержке, об удовольствии и добродетели показывает их близость рассуждению об упражнении Диогена Синопского. Вслед за Дональдом Дадли мы считаем этот пассаж отражающим учение самого Диогена и его круга, то есть киническую философию как таковую. Если строгий читатель задаст правомерный вопрос, есть ли какие-либо признаки учения об упражнениях в киническом корпусе помимо этого отрывка, нас не затруднит указать ему на множество рассеянных тут и там следов. Мы уже говорили о том, как Диоген обнимал зимой холодные статуи с тем, чтобы закалить себя (ἑαυτὸν συνασκῶν). Статуи — полезный контрагент в кинических упражнениях, Диоген также просил у них подаяние: «Чтобы приучить себя (μελετῶ) к отказам». Ученик Диогена однажды попросил почитать что-нибудь из его сочинений: «Дурак ты, Гегесий, — сказал Диоген, — нарисованным фигам ты предпочитаешь настоящие, а живого урока (τὴν ἀληθινὴν ἄσκησιν) не замечаешь и требуешь писаных правил» (Диоген Лаэртий, VI 48-49). Другой ученик Диогена, Онесикрит, участвовавший в походе Александра, познакомился в Индии с гимнософистами, чье учение его впечатлило: «Самое лучшее учение — то, которое избавляет душу от радости и печали. Печаль и страдание различны, так как первая вредна для человека, а последнее любезно ему. Люди приучают (ἀσκοῦσι) свои тела к труду, чтобы укрепить духовные силы» (Страбон, XV I, 65). Сюда же примыкает и кинические настроения ранних стоиков, согласно которым «мудрец будет заниматься упражнениями, чтобы укрепить телесную выносливость» (Диоген Лаэртий, VII 123). Не забудем и стоическое определение самой философии — «упражнение в искусстве полезного» (SVF II 35).

В этом кратком перечне, который можно было бы продолжить, мы ограничились только свидетельствами a) относящимися к эллинистической эпохе; b) содержащими определенную лексику, связанную с упражнениями (ἄσκησις, ἀσκέω, μελετάω, ῥώννυμι и т.п.). Если раздвинуть эти рамки, обратившись к хриям и апофтегмам в целом (составляющим большую часть VI книги Лаэртия), а также к авторам римского периода (скажем, апокрифическим речам Диогена у Хрисостома), мы сможем составить гораздо более полное впечатление о том, что киники понимали под упражнением и какие упражнения практиковали. Наша работа лишь задает ориентиры для такого исследования.

<...> С понятием упражнения связан проанализированный нами фрагмент из Диогена Лаэртия VI 70-71. В нем последовательно говорится о структуре упражнения, добродетели, разновидностях трудов, разновидностях удовольствий, перечеканке ценностей и свободе. Этим он заметно выделяется на фоне всего остального раздела VI книги, посвященного Диогену Синопскому и содержащего преимущественно хрии и апофтегмы, а не рассуждения теоретического характера. Вслед за Д. Дадли и Э. Лонгом мы признали этот фрагмент как аутентичный и относящийся к Диогену Синопскому либо его ближнему кругу учеников. Таким образом, если мы правы, перед нами самый ранний текст, отражающий киническую этику в ее связи с упражнением.

Сравнение этого текста с многочисленными отрывками «Воспоминаний о Сократе», связанными с темой упражнения, показывает значимые параллели. И Диоген Синопский, и ксенофонтовский Сократ (и отчасти Антисфен) говорят о 1) необходимости заботиться о крепости тела; 2) важности крепости не только для тела, но и для души; 3) приоритете полезных трудов над бесполезными; 4) удовольствии от полезных трудов; 5) наконец, самое главное — о развитии добродетели упражнением. Анекдоты о Диогене, который заставлял учеников заучивать свои трактаты, тоже имеют аналог в «Воспоминаниях», где Ксенофонт и от своего лица, и устами Сократа говорит о заучивании рассуждений учителей и запоминании изученного. Совокупность этих и других параллелей позволяет нам назвать концепцию упражнений одним из основных сократовских истоков кинической философии.

На илл. средневековая миниатюра, изображающая встречу Александра с гимнософистами. Historia de proelis, c. 1420.

#thesis

Читать полностью…

Итак, даже если человек не одарен от природы и со слабыми задатками, тем не менее посредством обучения и упражнения он может до определенной степени развить в себе храбрость и остальные добродетели. Здесь также применительно к душе вводится еще одно понятие, важнейшее для Сократа, в том числе платоновского — забота, ἐπιμέλεια, о чем мы еще скажем ниже. Пока что нам достаточно указать на то, что в нашем контексте сократической и кинической этики семантически оно близко другим двум понятиям, обозначающим упражнение — μελέτη и ἄσκησις.

<...> Однако укреплять необходимо не только душу, но и тело, чему целиком посвящена 12 глава III книги, которая начинается с довольно неожиданного упрека Сократа одному из своих последователей: «Какое нетренированное [по сравнению с атлетами, выступающими на состязаниях] у тебя тело, Эпиген». Далее Сократ перечисляет многочисленные беды, с которыми сталкиваются слабые телом, заключая, что «гораздо легче и приятнее этого те труды, которые приходится выносить человеку, заботящемуся о крепости (εὐεξίας) тела» (III 12, 3). Отметим, во-первых, то же самое понятие, εὐεξία, что и в анализируемом пассаже Диогена, где говорилось, что крепость одинаково важна как для души, так и для тела — мотив, который мы вскоре увидим и у Сократа. Во-вторых, хотя в оригинале здесь нет слова «труды», тем не менее сама мысль Сократа близка утверждению Диогена о том, что бесполезным трудам следует предпочесть труды ценные и полезные для души. Представление о том, что труд есть благо, является определяющим для кинизма. Люди крепкие телом, говорит Сократ, «выходят невредимыми из сражений <...>, помогают друзьям, приносят пользу отечеству». Более того, телесная крепость полезна не просто при любом деле, но «даже и там, где, по-видимому, тело наименее нужно, в области мышления, даже и в этой области, — кто этого не знает? — многие делают большие ошибки оттого, что не обладают физическим здоровьем. Кроме того забывчивость, уныние, дурное расположение духа, сумасшествие у многих часто вторгаются в мыслительную способность вследствие телесной слабости до такой степени, что выбивают даже знания. Напротив, у кого телосложение крепкое, тот вполне гарантирован от таких невзгод» (III 12, 5-7).

Быть может, в былые годы в этом рассуждении увидели бы разве что желание Ксенофонта оправдать солдатскую физподготовку, однако, на наш взгляд, мы здесь приближаемся к чему-то гораздо более глубокому, к основополагающим воззрениям Сократа, оказавшим влияние на всю последующую сократическую традицию. В разговоре об образе жизни с софистом Антифонтом (I 6, 6-9.) Сократ чуть подробнее останавливается на тех благах, которые приносит крепость и выносливость.

<...> Сократ, «приучавший тело упражнениями ко всяким случайностям (συντυγχάνοντα μελετῶντα καρτερεῖν)», переносит все легче Антифонта, не занимавшегося упражнениями. Он не является рабом чрева, сна и сладострастия потому, что у него есть «более отрадные удовольствия». Как и в отрывке III 12, 5-7, где крепкое телосложение позволяло переносить самые полезные и приятные труды, и в рассказе Диогена Лаэртия о двойном упражнении Диогена Синопского, где приучившие себя к невзгодам получают удовольствие, здесь тоже связывается тема телесных упражнений, удовольствия и пользы: человек упражняющийся и более воздержанный располагает большим временем и возможностью для того, чтобы предоставлять помощь друзьям и отечеству. Или, как говорит Сократ еще более прямо ближе к концу «Меморабилий», только воздержные могут задаваться высокими целями (IV 5, 11), связанными как с философией и занятиями диалектикой, так и с общественной пользой.

На илл. римский бюст Сократа 170-195 гг., вероятно, основанный на работе греческого скульптора Лисиппа IV в. до н.э.

#thesis

Читать полностью…

«Он говорил, что есть два рода упражнения (τὴν ἄσκησιν): одно — для души, другое — для тела; благодаря этому последнему, привычка, достигаемая частым упражнением (γυμνασίᾳ), облегчает нам добродетельное поведение. Одно без другого несовершенно: те, кто стремится к добродетели, должны быть здоровыми (εὐεξίας) и сильными как душой, так и телом. Он приводил примеры того, что упражнение облегчает достижение добродетели: так, мы видим, что в ремеслах и других занятиях мастера не случайно добиваются ловкости рук долгим опытом (ἀπὸ τῆς μελέτης) <...>. Он говорил, что никакой успех в жизни невозможен без упражнения; оно же все превозмогает. Если вместо бесполезных трудов мы предадимся тем, которые возложила на нас природа, мы должны достичь блаженной жизни; и только неразумие заставляет нас страдать. Само презрение к наслаждению благодаря привычке становится высшим наслаждением; и как люди, привыкшие к жизни, полной наслаждений, страдают в иной доле, так и люди, приучившие себя (ἀσκηθέντες) к иной доле, с наслаждением презирают самое наслаждение. Этому он и учил, это он и показывал собственным примером; поистине, это было „переоценкой ценностей“ (νόμισμα παραχαράττων)» (пер. М. Гаспарова).

Этот текст давно привлек внимание ученых — так, К. фон Фритц считал его контаминацией из некоего стоического трактата об упражнениях на основании того, что φαντασίαι и некоторые другие встречающиеся понятия представляют собой технические термины стоической школы. На наш взгляд, точку зрения фон Фритца убедительно опроверг Д. Дадли, показав, что указанная лексика употребляется в том числе в значении, близком к техническому, в прозе IV в., и пассаж вполне может восходить к Диогену. Поддержавшая фон Фритца М.-О. Гуле-Казе считала, что сама концепция двойного упражнения происходит из римского стоицизма. С этим мы тоже не можем согласиться: грекам не нужно было ждать стоиков, тем более поздних, чтобы начать практиковать комплекс упражнений, относящихся как к телу, так и к душе. Как указывает С. Принс, аттическая проза конца V и начала IV вв. полна свидетельств параллельной тренировки тела и души. Ограничимся одним, самым известным — это мусическое и гимнастическое воспитание в III книге «Государства» Платона (403с-412b). Конечно, его структура отличается от того, что мы видим у Диогена, однако мы говорим сейчас лишь о том, что для греков была не чужда в целом концепция взаимосвязанных душевных и телесных упражнений, независимо от ее характера и целей.

Вместе с Д. Дадли и Э. Лонгом мы согласны в том, что рассматриваемый отрывок отражает центральные положения кинической философии и потому заслуживает особого интереса. Как отмечает Лонг, во-первых, этот пассаж согласуется с анекдотическими свидетельствами о Диогене. Так, в эпизоде с сыновьями Ксениада, купившего попавшего в рабство Диогена, дается детальное описание Диогеновых принципов воспитания, согласно которым дети не только занимались гимнастикой, ездили верхом, овладевали оружием, не носили ни хитонов, ни сандалий и т.п., но также усваивали множество фрагментов из поэтов, писателей и самого Диогена, а он специальным образом тренировал их, чтобы они лучше запоминали эти тексты. Во-вторых, пассаж содержит сразу несколько элементов сократического наследия кинизма, на что указывают как ремесленные аналогии, так и тема презрения к удовольствию <...>. В качества примера телесных упражнений из тех же анекдотов Диогена Лаэртия хорошо подходит, в том числе лексикой, следующий: «Желая всячески закалить себя (ἑαυτὸν συνασκῶν), летом он [Диоген] перекатывался на горячий песок, а зимой обнимал статуи, запорошенные снегом». Нам представляется, что Лонг задал верный вектор анализа и его можно дополнить другими существенными параллелями. В оставшейся части главы мы хотели бы расширить этот список взаимосвязей между обсуждаемым отрывком, киническим учением в целом и его сократовскими истоками, оперевшись на «Меморабилии» Ксенофонта.

На илл. литография Оноре Домье «Диоген читает газету», 1870 (гравюра того же автора использована в качестве юзерпика этого канала, где изображен известный эпизод из Ксенофонта).

Читать полностью…

Vir bonus, discendi perītus

Я, кажется, всегда это знал и все время пытаюсь твердить своим студентам. Нельзя прекратить учиться.

В честной науке, равно как и в изучении языков, с которыми неразрывно связана моя родная наука, существуют две причины конца и болота и бесславной смерти: 1) «я это никогда не выучу», и 2) «я знаю это в совершенстве». Бывает так, что среди безумцев эти две максимы сливаются в непостижимое чудовище, делая чудовищем и их носителя.

На самом деле, хороший филолог (как и историк, да и вообще любой нормальный человек, сознающий свое несовершенство и конечность, но не отчаивающийся в собственном бытии, а только так и исполняющийся) — это vir bonus, discendi perītus «порядочный человек, сведующий в учебе».

Великий Виламовиц в самом последнем абзаце своей Geschichte der Philologie пишет:

«То, чем является и должна быть филология, вытекает из ее истории. Учит ли нас долгая череда имен, прошедших перед нашими глазами, тому, каким должен быть филолог? Всех этих филологов я назвал потому, что способствовали развитию науки, но они были очень разными по силе своего интеллекта и характеру, отличающимися друг от друга по направлению своих наклонностей и способностей. Самое скромное определение, вероятно, и будет лучшим. Филолог может заниматься многими разными вещами, и может делать это разнообразными способами, но он должен быть чем-то единым, если хочет достичь чего-то прочного, именно: vir bonus, discendi peritus».

Само собой это переделанная фразочка Катона об адекватном римском муже: vir bonus, dicendi perītus «порядочный человек и хороший оратор» (fr. 14 (80) Jordan).

В англоязычном мире долгое время считалось, что для для определения филолога-классика ее впервые использовал великий Альфред Хаусмен в своей инаугурационной речи в Кембридже в 1911:

«But the definition of a scholar is vir bonus discendi peritus, and that conception was personified in Munro».

(Но определением филолога-классика является

vir bonus, dicendi peritus

, которое было воплощено личностью [Хью] Манро).

Известный классик и историк науки Уильям Колдер III специально изучил историю этой фразочки и пришел к выводу, что, скорее всего, это определение принадлежит молодому Виламовицу, от которого его перенял его друг Фридрих Лео, который писал в своем критическом издании Плавта: "iam lectoribus librum et iudicibus traditum volo philologis, id est viris bonis discendi peritis." (Я хочу передать эту книгу читателям и судья, а именно viris bonis discendi peritis).

Сам же Виламовиц, princeps philologorum того времени и как бы бог филологии времени нашего так говорил в Висбадене 27 сентября 1877 года в своей речи «Über die Entstehung der griechischen Schriftsprachen»:

«Сегодняшнего филолога можно определить как

vir bonus discendi peritus

, у которого радостное чувство знания и умения отступает перед сознанием тяжести того, что ему предстоит узнать, для которого многие дни поисков заканчиваются не только признанием, что он еще не нашел того, что искал, но и осознанием того факта, что это вообще невозможно найти. Но мы не можем прыгать через собственные тени, мы должны идти по пути, который наука проложила для нас и нашего времени, и если мы не будем позволять себе разочароваться в своих усилиях, то на нашем пути то тут, то там будут распускаться цветы». (Оживленные аплодисменты).

Так вот оно и есть.

(Подробнее см. W.M. Calder III. Vir bonus, discendi peritus // AJPh 108.1 (1987) 168—171)

Читать полностью…

Антисфен и власть над собой

Обозначив отношение к проблеме Сократа и тексты Ксенофонта в качестве одного из основных источников, можно перейти к киникам — вернее, к Антисфену, с которым тоже все непросто.

Традиционно Антисфен считался основоположником кинизма — этот взгляд вслед за Диогеном Лаэртием ретранслируют крупнейшие представители «донаучного» этапа истории философии XVII–XVIII веков, такие как Томас Стэнли и Якоб Брукер. Его же воспроизводит Эдуард Целлер в своей монументальной истории греческой философии в середине XIX века.

Одним из первых, кто поставил обоснованность взгляда на Антисфена как первого киника под вопрос, был Дональд Дадли, который, с одной стороны, заметил, что это похоже на выдумку авторов эллинистических преемств философов, таких как Сотион из Александрии (с. 200–170) и Аполлодор из Селевкии (c. 150 до н.э.), стремившихся прочертить ясные линии от представителей эллинистических школ к более древним философам (в данном конкретном случае, по-видимому, под стоическим влиянием), с другой — обратил внимание на определенные различия между образом жизни и учением Антисфена и его предполагаемого ученика Диогена Синопского (412/03–324/21). Как пишет Дадли, поскольку Антисфен, во-первых, был известен как глава своей философской школы, во-вторых, его этика имела заметное сходство с кинической и стоической, он был очевидным кандидатом на первое место в «апостольском преемстве», посредством которого стоики хотели связать себя с Сократом. Так Антисфен получил свое положение в истории философии как первый киник. Не вдаваясь в детали этой проблемы, включающие анализ нумизматических свидетельств, якобы косвенно указывающих на то, что Диоген прибыл в Афины уже после смерти Антисфена и потому не мог быть его прямым учеником, мы принимаем основный тезис Дадли: Антисфен не был ни первым киником, ни основателем кинизма, которым следует считать Диогена Синопского. Принимает его и одна из ведущих современных исследовательниц Антисфена Сьюзан Принс, которая делает важное уточнение: даже если Антисфен и Диоген не состояли в формальных отношениях учитель-ученик, мы не обязаны отвергать традицию, согласно которой Диоген черпал свои сведения о Сократе из лекций или сочинений Антисфена.

<...> Биографические черты Сократа из «Меморабилий», «Апологии» Платона и панегирика Алкивиада в платоновском «Пире», его бедность, в которой он живет ради своей божественной миссии, знаменитая выносливость и выдержка, хорошо известны. Мы хотели бы обратить внимание на тот руководящий принцип, который мог бы объединить как эти черты, так и приведенные выше основы этики Антисфена, унаследованные киниками.

Вслед за Энтони Лонгом мы полагаем, что таким принципом является концепция самообладания или самоконтроля, основания которой были заложены Сократом (несмотря на то, что определенные предпосылки для нее, в первую очередь связанные с явлением благоразумия, σωφροσύνη, в греческой жизни, можно, вероятно, найти и до Сократа, и даже в доклассическую эпоху). Основным термином для обозначения этой концепции служит прилагательное ἐγκρατής — имеющий в своей власти, владеющий чем-либо (которое изначально, если посмотреть тексты, предшествующие Платону и Ксенофонту, обозначало имеющего власть над чем-то еще, а не над собой) и его деривативы: глагол ἐγκρατεύομαι, существительное ἐγκράτεια и т.д. С ней взаимосвязан — и этимологически, и концептуально — более узкий термин καρτερία, предполагающий не столько владение собой, сколько выносливость в чем-либо, в каких-либо трудах (πόνος — еще одно понятие, весьма важное для сократо-кинической традиции), как хорошо видно в платоновском «Пире»: «Начну с того, что выносливостью он превосходил не только меня, но и вообще всех. Когда мы оказывались отрезаны и поневоле, как это бывает в походах, голодали, никто не мог сравниться с ним выдержкой (τὸ καρτερεῖν)» (220e7–a1).

#thesis

Читать полностью…

Я, наверное, всех уже задолбал мгушной универсиадой, однако по случаю получения диплома позволю себе еще минуту тщеславия — возможно, это будет полезно тем, кто решит попробовать поступить таким образом в магистратуру классической кафедры МГУ. В комментариях прикрепляю эссе первого тура по заданной теме «Щит Ахилла как модель космоса». Я не считаю себя знатоком латыни, не умею писать периодами — по большей части, все мое знакомство с ней исчерпывается Солоповом-Антонец, Familia Romana и совсем немного Цезарем. Тем не менее, когда я увидел требуемый объем эссе (1–2 страницы), мне почему-то само собой пришло в голову, что в таком случае оно должно быть на латыни — просто чтобы посмотреть, что выйдет. Для прохождения во второй тур результата оказалось достаточно. Отсутствием грубых ошибок я обязан Д. и А., любезно прочитавшим текст перед отправкой.

Темой второго тура была «Римская история в „Метаморфозах“ Овидия». Поскольку я ни разу не дочитывал «Метаморфозы» до последних римских глав, я попытался воспроизвести основные факты из главы об Овидии в трехтомнике фон Альбрехта, которую по стечению обстоятельств читал непосредственно перед экзаменом. Я употреблял латинскую терминологию, в которой был уверен: перед началом организаторы отдельно предупредили, что за ошибки в цитатах и латинских выражениях будут снижать баллы, поэтому если в них нет уверенности, рекомендовали их избегать. Писал сразу в беловик, на написание трех страниц (всего во втором туре дают два листа) у меня ушел ровно час из имевшихся трех. Из аудитории выходил, кажется, первый, будучи уверен, что раз все остальные до сих пор сидят, то помнят значительно больше меня. Что тут можно посоветовать? Читайте фон Альбрехта, а еще лучше — источники!

Читать полностью…

Итак, диплом мой, который я должен был защитить на философском факультете РГГУ десять лет назад, если бы не отклонился немного в сторону, наконец-то вышел на финишную прямую, защита состоится на следующей неделе. Понятно, что научная ценность бакалаврских дипломов невелика. Кроме того, свой я, как мог заметить внимательный читатель, писал где-то между сдачей долгов по феноменологии, Лейбницу и ОБЖ, так что сосредоточиться на нем толком не получилось. Несмотря на все это, я хотел бы поделиться выдержками из него в этом канале, который был создан восемь лет назад в качестве своего рода сублимации неоконченного образования. Свое название канал получил именно потому, что в первых версиях диплома я говорил о значении этого кинического лозунга.

Благодаря руководству Марии Анатольевны Солоповой диплом перестал напоминать разросшийся пост для телеграма и приобрел более систематичный вид. От первой версии, которую я начинал писать под руководством С.А. Мельникова, не осталось практически ничего, кроме желания «помирить» позднего Фуко и историков античной философии, которое двигало мной тогда (даже поступил на философский факультет я под впечатлением от Фуко) и было оставлено в финальной версии как одна из неявных задач. В какой-то момент Фуко практически полностью исчез из текста в рамках попытки работать только с «нормальными» историками философии, однако Мария Анатольевна резонно заметила, что если он служил таким источником вдохновения изначально, то пусть в каком-то виде останется и сейчас.

В следующие дни, предшествующие защите, я постараюсь отобрать несколько пассажей из введения, основных глав и заключения, которые могут осмысленно смотреться вне контекста; потом, возможно, выложу текст целиком.

#thesis

Читать полностью…

В Bryn Mawr Classical Review сегодня день интересных рецензий по части философии: во-первых, неизвестного мне автора на работу Nicolas Quérini. De la connaissance de soi au devenir soi: Platon, Pindare et Nietzsche, посвященную ницшевскому истолкованию знаменитой строчки Пиндара γένοι᾿, οἷος ἐσσὶ μαθών и дальнейшей традиции познания и становления себя, в том числе в контексте foucaldienne “soin de soi” в первом «Алкивиаде» — тема, непосредственно связанная с докладом Д.В. Бугая, ссылку на который я давал выше; во-вторых, рецензия могучего старика Тони Лонга на книгу David Machek. The life worth living in ancient Greek and Roman philosophy про разновидности эвдаймонии в античной философии.

Читать полностью…

Фреску хорошую в Помпеях реставрировали.

Читать полностью…

Алексей Игоревич Любжин рассказывает историю Московского благородного пансиона, в которой больше всего мне понравился эпизод с проверкой воспитанников университетскими профессорами, которые заключают, что ученики приобретают хоть и многоразличные, но лишь поверхностные знания. Почему же?

«Главную причину недостаточных сведений воспитанников сего Пансиона Депутаты полагают в том, что воспитанники не приготовленны к высшим наукам изучением древних языков (studia humaniora), требуемым самым постановлением сего учебного заведения.

Лучшие из воспитанников не читали ни одного древнего Автора ни Латинского, ни Греческого и успехи их в Латинском языке ограничиваются единственно тем, что они с трудом могут понимать самые простые и обыкновенные фразы. Что противно § 65му постановления Пансиона».

https://knife.media/pension-noble/

Читать полностью…

Боги филологии обманули и на универсиаде в магистратуру МГУ по классической филологии вместо недавно перечитанного Вергилия подкинули Овидия. Перед началом подошла девушка из оргкомитета и спросила: «Дорогие классики, вы ведь понимаете, на каком языке мы пишем?» Классики задумчиво промолчали. «Не на древнегреческом, не на латинском — на русском!» Из-за этого не получилось, как в первом туре, блеснуть незнанием на латыни. Тем не менее mirabili modo вошел в список победителей. Возможно, спас фон Альбрехт, у которого я перечитывал раздел про элегию, дожидаясь начала экзамена.

Читать полностью…

💬 По всем вопросам просим вас обращаться к нам:

1) через раздел «locutorium | общение»;
2) через наш новый единый чат информационной поддержки: @palaestra_loqui

Читать полностью…