Специалисты по древнегреческому Бибихин и Ахутин, заручившись поддержкой специалиста по древнегреческому Розанова, против невразумительного переводчика Кубицкого! Вот уж действительно Хеллоуин… Решил посмотреть перевод Розанова. В предисловии, собственно, Бибихин рассыпается в громких похвалах («единственный органичный перевод Аристотеля») и срамит Кубицкого («вымученный перевод», «нелепая редактура»). Комплименты Розанову, например, такие: перевод λόγος как «значение» следует признать всем филологам прекрасной находкой. Почувствовал, как со страниц поднимается страшная тень Муравьева с его «речением»… Ладно. Нашел случайное конкретное место, где он сравнивает два перевода (пока долистал до этого отрывка у Розанова, наткнулся на упоминание диалога Платона «Республика»):
«В строку 1016b 20 (кн. V, гл. 6, § 12 начало) советского перевода без нужды добавлено в квадратных скобках "пояснение", заставляющее думать, будто с единого начинается только познание целого рода вещей. На самом деле конечно для Аристотеля с единого начинается познание каждой вещи без исключения. Вот случай, когда ошибиться для Розанова в его сотрудничестве со своим автором было бы совершенно невозможно».
Что же это там за страшное пояснение в скобках у Кубицкого (1934), подумал. Открываю:
«Сущность единого — в том, что оно известным образом представляет собою начало числа; дело в том, что началом является первая мера; ибо первая мера во всяком роде [бытия] есть то первое, с помощью которого мы [этот род] познаем; следовательно, единое является началом того, что может быть познано относительно каждого предмета».
Ага, значит проклятые советчики заставили нас познавать роды, которых не было. В отличие от Розанова (1895):
«Быть же началом для чего-либо единого значит быть [началом] числа, ибо первая мера и есть начало: в чем прежде мы познаем вещь, это и есть первая мера каждого рода [вещей]. Таким образом, начало познаваемого в каждой [вещи] и есть единое».
Полез без особой надежды в оригинал (рано или поздно я заставлю себя вернуться за древнегреческий):
Τὸ δὲ ἑνὶ εἶναι ἀρχῇ τινί ἐστιν ἀριθμοῦ εἶναι· τὸ γὰρ πρῶτον μέτρον ἀρχή, ᾧ γὰρ πρώτῳ γνωρίζομεν, τοῦτο πρῶτον μέτρον ἑκάστου γένους· ἀρχὴ οὖν τοῦ γνωστοῦ περὶ ἕκαστον τὸ ἕν.
То есть (в скобках условный перевод для упрощения) ἑνὶ (единое) —> ἀρχή (начало) —> πρῶτον μέτρον (первая мера) —> πρώτῳ γνωρίζομεν (первое познаваемое) —> πρῶτον μέτρον ἑκάστου γένους (первая мера всех родов) —> ἀρχὴ οὖν τοῦ γνωστοῦ (начало познания) —> περὶ ἕκαστον τὸ ἕν (всего единого). С ходу — не углубляясь ни в древнегреческий, ни в самого Аристотеля — я решил бы, что познание начинается с единого, которого является принципом бытия и родов, и вещей, и вообще всего подряд. Переврал ли что-то Кубицкий? Решил сравнить с западными переводами.
Hugh Tredennick (1933):
The essence of "one" is to be a kind of starting point of number; for the first measure is a starting point, because that by which first we gain knowledge of a thing is the first measure of each class of objects. [20] "The one," then, is the starting-point of what is knowable in respect of each particular thing.
David Ross (1908):
The essence of what is one is to be some kind of beginning of number; for the first measure is the beginning, since that by which we first know each class is the first measure of the class; the one, then, is the beginning of the knowable regarding each class.
Alexis Pierron, Charles Zévort (1840):
L'essence de l'unité, c'est d'être le principe d'un nombre; car la mesure première de chaque genre d'êtres est un principe. C'est le principe par lequel nous connaissons un genre d'êtres, qui est la mesure première de ce genre. Le principe du reconnaissable dans chaque genre, c'est donc l'unité.
Jules Barthélemy-Saint-Hilaire (1878):
C'est la notion de l'unité qui est le principe du nombre, parce que c'est la mesure primordiale qui est le principe. Dans chaque genre de choses, c'est ce qui fait primitivement connaître la chose qui est la mesure première de ce genre. Or, le principe qui nous fait tout d'abord connaître les chos
Отметим, что с переводами Аристотеля всё вообще очень плохо. Многие специалисты называют эти переводы худшими в истории переводов античной литературы – постоянные квадратные скобки; тот особый извод русского языка, которым принято переводить античную литературу у плохих переводчиков; текстологические проблемы etc. Так что Аристотеля в переводе даже открывать не стоит, бесполезное занятие – только если вы не занимаетесь какой-то специфической умственной аскезой.
Читать полностью…После поста о классицизме один из подписчиков попросил меня опубликовать небольшой ликбез по границам между сакральным и гражданским в римской архитектуре, и вот я выполняю его просьбу. Правда, этот разговор придётся разбить на несколько постов.
NN: Как использовался фронтон в аутентичной греко-римской архитектуре?
Sign.Leg.: Полноценный фронтон со всеми его атрибутами мог быть исключительно элементом сакральных зданий. Это фиксируется как археологически, так и в письменных источниках, главный из которых — Цицерон.
“Вот кровля Капитолия или любого другого храма; не потребность в изяществе, а необходимость заставила придать ей такой вид; но когда была придумана двускатная крыша с фронтоном (fastigium), чтобы вода стекала с неё, то оказалось, что такой фронтон не только удобен, но и величав, настолько величав, что если бы построить Капитолий на небесах, где не бывает дождя, то без фронтона он лишился бы там всякого величия.”
В другом сочинении Цицерон перечисляет почести, которых удостоился обожествлённый Юлий Цезарь: “Можно ли было оказать ему больший почёт, чем предоставление ему ложа, изображения, двускатной кровли и назначение фламина?”
Под "изображением" здесь понимается культовая статуя, фламин - особый жрец, а то, что переведено как “двускатная кровля”, снова названо fastigium.
Можно вспомнить и сообщение Плутарха: “жена Цезаря видела такой сон: у Ливия говорится, что дом Цезаря был по постановлению сената, желавшего почтить Цезаря, украшен фронтоном и этот фронтон Кальпурния увидела во сне разрушенным, а потому причитала и плакала.”
То, что переведено здесь как “фронтон”, названо ἀκρωτήριον, т.е., буквально, акротерий. Логично предположить, что Плутарх попросту неточно калькировал латинское fastigium. Хотя цитируемая им книга Тита Ливия не сохранилась, у Светония есть аналогичное сообщение: "жене его Кальпурнии снилось, что fastigium их дома рушится". Наконец, упоминает его и Луций Анней Флор: "все почести: статуи вокруг храмов... фронтон на доме." Итак, чтобы заслужить "фронтон на доме", нужно считаться полубогом, не менее.
Греко-римский фронтон - это маркёр священного пространства; наподобие церковного купола, он мгновенно сигнализирует о приближении к чему-то, выходящему за рамки повседневности. Начиная с позднеклассического времени фронтоном маркируются не только монументальные здания, но и надгробия, изображающие “храмик” (наиск); характерно, что мастера могли вообще не прорабатывать колонны, но символический фронтон присутствовал обязательно. Эта традиция, безусловно, связана с представлениями о героизации усопших.
Это почти всё, что вы хотели знать про фронтоны, но боялись спросить.
Александр Викторович Марков человек интересный и крайне работосопобный, но перевод «Метафизики» у него, кажется, получился несколько чересчур экспериментальным (он пытался сделать этот действительно тяжелый текст проще и понятнее). Ну и вот что получилось в итоге.
Фрагмент перевода Кубицкого (видимо, поздняя, отредактированная версия, но не суть):
И то, что строитель лечит, это нечто привходящее, потому что это естественно делать не строителю, а врачевателю, строитель же случайно оказался врачевателем. И искусный повар, стремясь к тому, чтобы доставить удовольствие, может приготовить нечто полезное для здоровья, но не через поваренное искусство; поэтому мы говорим, что это получилось привходящим образом, и в каком-то смысле он это делает, но не прямо. В самом деле, для других вещей имеются причины и способности, которые их создают, а для привходящего никакого определенного искусства и способности нет, ибо причина существующего или становящегося привходящим образом также есть нечто привходящее.
Фрагмент перевода Александра Маркова:
Если строитель вылечил кого-то — это признак, потому что лечат не строители, а врачи, но по сути дела так получилось, что строитель поработал врачом. Шеф-повар, не ставящий никаких других целей, кроме как доставить удовольствие, сочинил что-то полезное для здоровья — но это не свойство поварского искусства, а оказалось свойственно ему: да, он сочинил это, но не прямо по своей работе. Действительно, чтобы создавать вещи, надо обладать поэтическими способностями, но нет искусства по созданию признаков, и даже способность создания признаков не выделяется.
«Шеф-повар сочинил что-то не прямо по своей работе» — в общем, что-то я не уверен, что Аристотеля можно так переводить.
ЛЕБЕДЕВ И ΚΡΑΤΕΡΟΙ ΜΥΘΟΙ
Обнаружился тут у Максима Дондуковского занятный текст о Владимире Вениаминовиче Бибихине и Андрее Валентиновиче Лебедеве — не можем не опубликовать! Ну и да, обязательно приходите 1 ноября на лекцию последнего — когда ещё появится шанс услышать о Пармениде и образе колесницы у Платона? А ещё это бесценная возможность услышать большие древнегреческие пассажи, невероятно артистично декламируемые Андреем Валентиновичем наизусть (больше так никто не делает и не умеет). Подробнее – см. пост выше. И паспорт не забудьте.
А вот и история: telegra.ph/Bibihin-i-Penelopa-10-23. Осторожно: в тексте присутствуют κρατεροὶ μῦθοι.
Прочел в шестом выпуске «Платоновских исследований» статью Бриссона «"О благе" Платона: метаморфоза одного анекдота», которая служит контрапунктом к «Основным герменевтическим проблемам интерпретации Платона» Слезака. Мне казалось, что у Бриссона были довольно неплохие главы о софистах и сократиках в двухтомнике Канто-Спербер, но после этой статьи засомневался; надо перечитать.
С одной стороны, это прекрасный в своей дотошности анализ свидетельства Аристоксена Тарентского о легендарной публичной лекции Платона «О благе». Бриссон (между прочим, ученик Пьера Видаля-Наке) отдельно разбирает чуть ли не каждое словосочетание — это производит впечатление и выглядит весьма убедительным, но, к сожалению, моих позабытых познаний в древнегреческом не хватает, чтобы быть уверенным в релевантности его филологического анализа. С другой, к чему приводит этот пристрастный анализ нескольких предложений? К тому, что у Платона никогда не было и не могло быть никакого внутреннего учения (основными принципами которого было Единое и Двоица).
Не в последнюю очередь сюжет разворачивается вокруг этого предложения: «Когда выяснилось, что Платон говорит о математике, числах, геометрии и астрономии, заключая, что благо — единое, то это, я полагаю, оказалось для них весьма неожиданным». Комментируя ее, Бриссон заключает, что в ὅτι ἀγαθόν ἐστιν ἔν «понятие ἔν находится в предикативной позиции. И фраза означает не то, что Благо — это Единое, а то, что Благо едино, поскольку это единая умопостигаемая идея, в отличие от прочих многочисленных идей». Значит, никакого Единого нет, а античные читатели просто не знали о предикативной позиции. Ладно. А что же Двоица? Ее приплели пифагорействовавшие средние платоники назло Новой Академии. End of story.
И я вот не очень понимаю, это у них нормально — доказать отсутствие неписанного учения Платона, ссылаясь на лишь одно свидетельство и его прочтения в позднейших источниках? Я далек от классической филологии, но как читателю, подвизающемуся на этом поприще не первый год, мне кажется это какой-то оголтелой халтурой (даже при том, что это формат небольшой статьи). Какой-то прямо эталонный пример аналитического редукционизма, который проклинает А.В. Лебедев.
Для успокоения души почитаем «Метафизику» Аристотеля (он, вероятно, тоже ничего не знал о предикативных позициях и неправильно читал Платона):
«В качестве материи являются началами большое и малое, а в качестве сущности — единое; ибо идеи получаются из большого и малого через приобщение (их) к единству. Что единое представляет собою сущность, а не носит наименование единого, будучи чем-либо другим, это Платон утверждал подобно пифагорейцам, и точно так же, как они — что числа являются для всех остальных вещей причинами сущности (в них); а что он вместо неопределенного, как (чего-то) одного, ввел двоицу (пару) и составил неопределенное из большого и малого, это — его своеобразная черта».
Пррростите, доррогие читатели, на этом моменте я вынужден прррерваться, а то, ой, ой, ой!
Читать полностью…Медиа-активистский проект Make Govnarism Great Again (Россия, 2017 год) — это многомерное высказывание о природе свободы, упакованное в популярный формат телеграм-канала.
Название проекта содержит аллюзию на пост-Трамповское социальное пространство, сотканное из анти-интеллектуализма и навязчивой дискриминации, но оно не должно смущать зрителя — объектом критики MGGA является нечто гораздо более глубокое, нечто обусловившее не только изменение политического ландшафта, но и тектонические сдвиги в культуре.
Формально проект представляет собой набор фотографий и ссылок на клипы на youtube авторскими комментариями, апеллирующими к теме рокизма, мачизма и прочих атрибутов стремительно уходящего в историю цисгендерного белого мужчины, поклонника тяжёлой музыки и хоррор-фильмов. Не случайны и дискурсивные пересечения с мультсериалом «Бивис и Баттхед» — это осознанное ретро, чья настойчивость подобна взгляду анимационного персонажа, висящего в воздухе, себе под ноги — всеми силами авторы проекта воссоздают смысловое поле настоящего рока, тем самым указывая на его окончательное разложение. Однако, именно здесь проявляется важнейшая категория, характеризующая MGGA, как медиаакционизм, построенный на тонкой работе со зрителем. Основной инструмент, лежащий за проектом, это либертинаж, освобождение самих авторов — обустройство возможности в особой обстановке высказывать вещи и демонстрировать привязанности, порицаемые обществом. За счёт интенсивности таких признаний и того факта, что четыре автора проекта имеют каждый свои склонности и «темные» стороны — в этом смысле MGGA работает как радиостанция, так как по некоторым особенностям письма и выбору музыки (ошибки в словах, использование «о» и «а», строчных/заглавных, особой лексике) внимательный читатель может реконструировать «голос» передающего сообщение — создаётся эффект остранения. Чем более биографичными становятся сообщения в канале, чем более глубоко в сумерки души забираются авторы проекта, тем более естественной становится реакция публики на происходящее как на забавный вымысел. Таким образом, стекло экрана на котором отображаются посты в телеграм-канале здесь выступает в качестве магического зеркала, переворачивающего ситуацию — произнесенная правда всегда становится ложью.
В.В. Вересаев
Из книги воспоминаний «В юные годы» (1927)
«Вторник, 19 мая 1881 г.
Сегодня у нас был греческий экзамен; я через два часа после начала попросился выйти: пришедши в сортир, я увидел, что там на окне лежат греческая этимология и синтаксис. Я сначала не хотел туда заглянуть, но уж очень мне хотелось знать, с чем ставится φθονέω — с дательным или винительным? Я в переводе поставил с дательным; посмотревши в синтаксис, я увидел, что нужно с винительным; пришедши в класс, я поправил мою ошибку; но потом мне сделалось совестно («плутовство! плут!» — думал я); я долго колебался, но, наконец, зачеркнул правильную форму и сделал прежнюю ошибку — ведь если бы я не сплутовал, то все равно стояло бы так».
[Викентий Викентьевич Вересаев (1867–1945) — прозаик, литературовед, переводчик Гомера, Гесиода и греческих элегиков. В 1884 г. с золотой медалью окончил Тульскую классическую гимназию, где его учителем латыни и классным наставником был Осип Антонович Петрученко, автор известного каждому словаря. В приводимом отрывке трудный случай управления одного греческого глагола неожиданно ставит перед гимназистом-отличником нравственную проблему. Впрочем, самое поразительное в этой истории — то, что φθονέω сочетается именно с дативом, а не с аккузативом.
На всякий случай напомним читателю, что экзамены в толстовской гимназии предполагали в том числе и письменный перевод с русского языка на древние без пользования словарем и грамматикой; «этимологией» именовался тот раздел науки о языке, который мы теперь называем морфологией.]
Эти и некоторые другие воспоминания здесь http://610.ru/study/latinmemoirs
Впрочем, вот есть еще лучше вариант, не такой симпатичный, зато с параллельным греческим и ссылки во всплывающих окошках открываются:
http://ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1344000001
Немного мемуаров.
«Я сторонник больших форм и растянул бы этот текст на несколько десятков страниц, чтобы релевантно отразить все многообразие сюжетов "Герменевтики себя" и наметить расходящиеся от нее направления чтения (супруги Адо, Вернер Йегер, Макс Поленц, Энтони Лонг, Мари-Одиль Гуле-Казе и многие другие). Но это выходит за пределы рубрики, главный герой которой все-таки читатель, а не книги, поэтому ограничусь самым малым. Красной нитью через всю "Герменевтику себя" проходит многогранная история epimeleia heautou — "заботы о себе". Именно к ней призывает Сократ в "Апологии", уговаривая афинян "заботиться раньше и сильнее не о телах ваших или о деньгах, но о душе". Опираясь на «Алкивиада», можно заключить, что этот принцип неразрывно связан с еще одним — gnothi seauton ("познай самого себя"): "Познав самих себя, мы одновременно познаем заботу, в которой нуждаемся". В определенном смысле это две стороны одной монеты: познание себя — это уже забота о себе, ведущая к обогащению наших представлений о требуемой заботе. Эта двоица не самоценна, а необходима для заботы о других, чем молодой Алкивиад и собирался заняться на государственном поприще, но был пойман назойливым Сократом с расспросами, каким образом он намерен заботиться о других, если даже о себе не может позаботиться. Сократ вот может — поэтому оправданны и его наставления афинянам. Один из самых колоритных образов философа (Фуко будет обсуждать его через два года в курсе "Мужество истины"), заботящегося о жизнях других, принадлежит Эпиктету: он "вестник, лазутчик и глашатай богов" и "родитель всех людей, мужчины — его сыновья, женщины — его дочери: он обращается так ко всем, так он печется обо всех. Или ты думаешь, что он по назойливости бранится с встречными? Он делает это как отец, как брат и как служитель общего отца, Зевса"».
https://gorky.media/context/moya-germenevtika/
Читая в шестом выпуске «Платоновских исследований» статью Слезака «Основные герменевтические проблемы интерпретации Платона» (его книга «Читая Платона» одна из лучших, что я читал о Платоне) вдруг подумал о Делезе. Слезак пишет об эзотерическом учении Платона, разбирая критику письма в «Федре»: подлинный философ не будет целиком вкладываться в свои письменные сочинения, поскольку по-настоящему высоким философским статусом обладает только то, что вне этих сочинений — живая диалектика, направленная среди прочего на познание души и воспитание собеседника. Вместо того, чтобы «писать по воде чернилами, сея при помощи тростниковой палочки сочинения, не способные помочь себе словом и должным образом научить истине», подлинный философ «взяв подходящую душу <...> насаждает и сеет в ней речи, способные помочь и самим себе и сеятелю». Речь идет, понятно, о том, что только живое слово может помочь письменным сочинениям, защитить их, оживить. Но если чуть отрешиться от этой критики письма, в конечном счете Платоном подразумевается философ, для которого настоящий смысл его деятельности лежит вне философских текстов и в какой-то степени вне философии вообще: в жизни как таковой (то есть для Платона в своем счастье, в управлении другими, в наставлении тиранов, etc). А это на 100% виталистичный мотив Делеза. Очень люблю эту реплику Делеза с коллоквиума по Ницше в 1972 году: «Что касается метода деконструкции текстов, я ясно вижу, каков он, восхищаюсь им, но он не имеет никакого отношения к моему собственному методу. Я не представляю себя комментатором текстов. Для меня текст — это всего лишь небольшая шестеренка внетекстовой практики. Это не вопрос комментирования текста методом деконструкции, методом текстуального анализа или каким-нибудь еще. Это вопрос назначения текста во внетекстовой практике, продлевающей текст». Вот так радикальный антиплатоник Делез оказался последовательным платоником.
Читать полностью…Пополнение античников в телеграме, ура. Отписывайтесь от своей детсадовской политоты и читайте про оргию уменьшительно-ласкательных словечек у императора Адриана.
Читать полностью…А вот мой перевод автоэпитафии императора Адриана, на которой только ленивый не оттоптался, но в основном это были перестановки слов и попытки игр с интонациями; я скромно горжусь (sic!) тем, что мне удалось сказать что-то новое в отношении самого синтаксиса (об этом - в комментарии там же внизу)
http://weltschmerz.fm/animula/
Вот упоминавшийся недавно В.В. Бибихин в своё время прекрасно написал об этом: www.bibikhin.ru/k_perevodu_metafiziki
Читать полностью…Интересно, это какие специалисты называют перевод Кубицкого худшим в истории античной литературы?
Читать полностью…Сделал «Инструкцию по выживанию» из Плиния Младшего и вообще всем рекомендую его письма почитать, очень хорошая книжка:
«О зоркости
Повинуюсь, дражайший коллега, и щажу, согласно твоему приказанию, свои слабые глаза. Я и сюда прибыл в крытой повозке, запертый со всех сторон, точно в спальне; и здесь воздерживаюсь, хотя и с трудом, не только от стиля, но даже от чтения, и занимаюсь только с помощью ушей. С помощью занавесей я создаю в комнатах легкий сумрак; в криптопортике, если закрыть нижние окна, также стоит полумрак. Таким образом я постепенно приучаюсь к свету. Я моюсь в бане, так как это полезно, пью вино, так как это не вредно, но в очень умеренном количестве: такова моя привычка, а сейчас за мной есть и надзор. Курицу я принял очень охотно, так как она послана тобой; хотя у меня и гноятся глаза, но они достаточно зорки, чтобы увидеть как она жирна».
https://gorky.media/context/luchshe-nichem-ne-zanimatsya-chem-zanimatsya-nichem/
Прекраснейший последний софист Стас Наранович @parakharatteintonomisma абсолютно верно написал, почему невозможна в наше время античная философия, а мне все эти дни хотелось высказаться о том, почему архитектура классицизма соотносится с античной предельно сомнительным образом. И вот да, ровно по тем же самым причинам.
Потому что античная архитектура - это всецело плод греко-римских религии, философии, общественного устройства и гражданской идентичности: всего, чего у классицизма не было и не будет. Аутентичный ордер не просто символизирует: он значит, каждый его элемент апеллирует к живым и повседневным реалиям. С ним можно играть так, как играет со своей речью носитель языка; каждая интонация и каждый каламбур будут услышаны. Носитель языка знает, почему нужно говорить "класть", а не "ложить", и точно так же он знает, почему фронтон может быть у храма и надгробия, но не у магазина и не у сарая; он вешает у себя в саду те же венки и гирлянды, которые украшают фризы его святилищ; букраний для него - череп жертвенного быка, а не "декоративный элемент"; он трогал эти черепа руками, он видел настоящие трофеи; он понимает, где перед ним малоазийский, а где италийский элемент. В конце концов, он просто верит в великих и малых богов, из атрибутов которых складывается весь строй его эстетики. Его архитектура полностью синхронизирована с развитием его гражданских, философских и религиозных идей.
Классицизм же выглядит на этом фоне мумифицированной медицинской латынью, и попытки выговорить на ней живое слово громоздки, пафосны и печальны. Отсюда все эти наши унылые лысые антаблементы, цельноворованные орнаменты, бутафорские капители, здания банков, на серьёзных щщах имитирующие храмы (в Риме за такое руки бы оторвали). Худо-бедно мы ещё можем осилить форму, но наполнить её содержанием мы уже не в состоянии.
В своём лучшем проявлении классицизм - героический порыв ностальгии, в худшем же (и таких примеров больше) - элитный драмкружок, наподобие реконструкторских. Да, арматурный фриз в эпоху огнестрельного оружия выглядит издевательством. - Но ничего лучше, чем ностальгия, у нас нет. Потому что просто так взять и отказаться от воспоминаний о мире, в котором понятие гармонии было основой всей материальной культуры - это тоже своего рода эвтаназия.
"Когда бы грек увидел наши игры", короче говоря.
Год назад на лекции в Казани я попытался выделить ряд внешних оснований, с исчезновением или необратимым изменением которых перестала быть возможной античная философия: античная религия, устный характер античной культуры, организация публичных пространств. Без подобных условий античная философия невозможна — именно поэтому попытки коучей от философии применить ее в современной жизни выглядят подчас так нелепо.
Наконец, в описании киников у Элии Александрийского (VI в. н.э.) я наткнулся на четвертое условие — самое главное:
«По их словам, если благо есть, его следует практиковать и в общественной жизни, и в частной, если же блага нет, то ни в общественной, ни в частной жизни его достичь невозможно. Ведь не было у них так: "Молви одно, про себя сохрани осторожно другое" (Od. 11.443), а было иначе: "Впрочем, — молитесь открыто! С чего мы их будем бояться?" (Il. 7.196)»
Просто блага уже никакого нет. Так что какая уж тут античная философия.
Основной метод MGGA лежит в плоскости минимализма, несмотря на строгую внутреннюю иерархию и особый выработавшийся словарь, здесь мало разнообразия: по словам создателей канала, им интересно оперировать лишь одной категорией — всратостью. Что же такое всратость? Позволю себе определить это так: «всратость — это особое состояние реальности, которое можно охарактеризовать как отменяющее само себя: всратость — это тотальная невозможность происходящего и вместе с тем его осуществление, это проклятие и чудо одновременно, это имманентное качество русского мира, взгляд на вещи, возможный только из конкретной психогеографии и открывающий в них новые сущности». И действительно, всратость позволяет сращивать в рамках MGGA вещи прежде несовместимые, разрешать эстетические противоречия, которые прежде мыслились как терминальные — всратость — это новая сверхтеория искусства, поданная в доступном поколению Z виде.
Читать полностью…Мрряу, дорррогие читатели. Эти два месяца я не террял врремени даррром. я прррочитал всю библиотеку хозяев — Лосева, Бахтина, Иванова, Гаспаррова и многих дрругих замечательных авторров.
Конечно, мне этого показалось мало — и я пошел на прреступление, о которрром до порры до врремени боялся сюда писать: я пррроштудирровал подшивку Художественного Журррнала, что мои недалекие хозяева запррретили мне делать под угрозой вырррывание моих кррррасивейших усов! Но тяга к знанию непррреодолима — а в умелых лапках эти знания будут прррименены наилучшим обрразом. Итак — в ближайшие дни я буду публиковать здесь фррагменты моего трррактата, состоящего из наблюдениями за Рокерррами в их естественной среде.
МОСКВА, 5 октября. /ТАСС/. Бывший министр экономического развития РФ Алексей Улюкаев, обвиняемый в получении взятки в $2 млн, явился в Замоскворецкий суд Москвы с "Апологией Сократа" Платона в портфеле, передает корреспондент ТАСС.
Подробнее на ТАСС:
http://tass.ru/proisshestviya/4619286
Наткнулся на полезную вещь: литпамятниковская «Илиада», сверстанная под веб со всеми сносками (их подготовил Александр Зайцев, в том же издании есть его статья, написанная совместно с Егуновым — https://goo.gl/2yFqtq), очень удобно читать. «Одиссея» тоже есть, но без активных ссылок увы.
http://rvb.ru/homerus/iliada/toc.htm
На днях Стас Наранович, автор @parakharatteintonomisma , с чьей лёгкой руки мне и пришла в голову идея забросить к Церберу фб и переселиться сюда, спросил про хеттские данные о Трое. Вот я рассказываю самый ликбезный минимум, - насколько могу рассказать, учитывая то, что занимаюсь я куда более поздней эпохой.
Историческая Троя - скорее всего, название местности (хетт. Taruiša), тогда как непосредственно город - Илион -называется в хеттских документах Вилуса (wi-lu-ša). Эта идентификация была предложена ещё очень давно, но от неё долго отмахивались. В последние годы стало ясно, что делать этого нельзя (об этом можно подробно прочитать в статье по ссылке внизу).
Что же до войны, то среди хеттских документов особо выделяются такие: в одном из писем (CTH 181) хеттский царь Хаттусили III пишет ахейскому царю (не называя его по имени, но упоминая его родственника, чьё имя можно восстановить как *Etewokleweios, то есть Ἐτεοκλῆς, Этеокл) и уговаривает выдать ему некоего хеттского же военного деятеля Пиямараду, изменившего своему царю и совершающего нападения на хеттские территории. Там он настойчиво упоминает ахейско-хеттскую войну за Вилусу, которая закончилась, по его словам, мирным соглашением.
В правление предыдущего царя этот Пиямараду осаждал Вилусу, и её царь Алаксанду (Александр, да) попросил хеттов, кхм, ввести войска. Победа хеттов была скреплена договором, из которого мы и узнаём об этих событиях. Очевидно, Хаттусили апеллирует в своём письме именно к этой истории, - то есть, ахейцы тогда поддержали притязания повстанца, преследуя свои цели. Некоторые учёные видят в Алаксанду гомеровского Париса (Александра), это заманчиво, но я оставлю это за кадром.
Проходит некоторое время, и сын Хаттусили III, Тудхалия IV, пишет другое письмо, где намеревается восстановить в Вилусе прежнего царя, который был и будет его военным вассалом. Говорить о том, что власть он потерял благодаря ахейцам, сложно, но очевидно, что за это время произошёл ещё один военный конфликт за Вилусу.
Лет тридцать назад было принято считать, что Троянская война, если вообще имела хоть какой-то исторический прообраз, сводилась к вооружённому набегу на небольшой укреплённый город. Сейчас получается, что в XIII в. до н. э. имела место серия военно-политических конфликтов, в которой столкнулись интересы Хеттской империи, микенской Греции и местных племён, которые не без удовольствия меняли стороны и начальство. Троя-Илион-Вилуса, кстати, в это время насчитывала тысяч 15 жителей, что для эпохи поздней бронзы весьма немало.
О том, почему Вилуса-Троя могла иметь такое важное стратегическое значение, хорошо написано в статье по ссылке: это, действительно, своего рода предвосхищение Константинополя и "борьба за проливы" (в военной истории мало что меняется за тысячелетия). Там же неплохой обзор новых археологических исследований на Гиссарлыке. Авторы, кстати, все очень хорошие учёные, читайте их.
https://www.academia.edu/2163664/Troy_in_recent_perspective_by_D._F._Easton_J._D._Hawkins_A._G._Sherratt_and_E._S._Sherratt
Поговорил с потрясающим математиком, который разбирается едва ли не во всех науках, в школе выучил русский и все основные европейские языки, знаток Византии и православного богословия, но при этом католик, долго жил в России, учился в МГУ, работал в закрытом НИИ, а сейчас преподает в Стамбуле, потому что это Константинополь. Одним словом, почувствуйте себя пигмеями:
«Я отправился в Стамбул преподавать математику, потому что он и есть Константинополь, а я одержим Византией. Работаю я во франкоязычном университете, это совместный турецко-французский проект, созданный в 1992 году. Все занятия ведутся на французском языке, много французских преподавателей, человек 50–60, такой маленький островок Франции посреди турецкого моря. А интерес мой к Византии связан вот с чем. Я начал изучать греческий и латынь сравнительно рано, в пятнадцать лет. В течение четырех месяцев интенсивно занимался греческим языком, выучил грамматику более-менее. Моя духовная ориентация была направлена на христианство и католицизм с самого раннего детства, чтение Евангелий входило в мою повседневную жизнь. Первым текстом, прочитанным мною на греческом, стала „Апология Сократа“ Платона, но большую часть диалогов Платона я читал в переводах японского философа Танаки, профессора университета Киото. Античную культуру я рассматривал как предысторию культуры христианской, это основа, на которой появились понятия Троицы, ипостаси и т. д. Поскольку основным моим занятием была математика, я уделял совсем мало времени средневековой философии. В течение недели -с понедельника по пятницу с утра до вечера — шли занятия. И я выделил один день: например, по четвергам читал полдня Августина, изучал его текст и то, что было вокруг него, — в основное же время занимался математикой и теоретической физикой. А на первом и втором курсах я участвовал в семинаре, где читали Евангелия на греческом, эти занятия вел профессор Араи, очень большой текстолог, он учился в Нюрнберге, занимался рукописями Мертвого моря, гностиками и другим. Я ходил на его семинары каждую неделю. На других занятиях я читал также Ксенофонта, „Войну в Галлии“ Цезаря. Первоначальный мой интерес был языковым. Прежде чем изучать греческий и латынь, я уже освоил русский, немецкий, французский, английский и хотел понять, как они сложились, в чем похожи. Поэтому я изучал лингвистику, а в качестве текстов выбирал философию, Евангелия, трагиков (Эсхила, Еврипида, Софокла). То, что читал в японском переводе, было непонятным. А я в силу своего характера не могу оставлять ничего непонятым, это вызывает у меня просто физическую боль. Перевод ведь рассчитан на то, чтобы читатель понимал суть Платона, Аристотеля, а я читаю-читаю и ничего не понимаю. И тогда я начал копаться, сначала изучал этимологию, потом стал абстрактные понятия уточнять».
Эта, как назвал её один голландский автор, "оргия уменьшительно-ласкательных словечек", восходит, разумеется, к общим приёмам второй софистики, к её азианской части, но неправы те, кто видит в ней отзвуки катулловской иронии. Настроение здесь куда ближе к Апулею в самых трогательных, прочувствованных моментах ("Quid te" inquit "praecipitio, misella, quaeris extinguere?.."); но вообще нужно помнить, что такие экспромты - а авторство здесь можно считать подтверждённым - не совсем литература, хоть бы в них автоматически и проявлялся весь литературный опыт автора. - Посмейся-ка ты, анонимус, над собой в реанимации, и поподражай Зощенке на смертном одре.
Читать полностью…«Удивительно, как в Риме каждый день занят или кажется занятым; если же собрать вместе много таких дней — окажется, ничего ты не делал. Спроси любого: „Что ты сегодня делал?“, он ответит: „Присутствовал на празднике совершеннолетия, был на сговоре или на свадьбе. Один просил меня подписать завещание, другой защищать его в суде, третий придти на совет“. Все это было нужно в тот день, когда ты этим был занят, но это же самое, если подумаешь, что занимался этим изо дня в день, покажется бессмыслицей, особенно если ты уедешь из города. И тогда вспомнишь: „сколько дней потратил я на пустяки!“
Так бывает со мной, когда я в своем Лаврентийском поместии что-то читаю или пишу или даже уделяю время на уход за телом: оно ведь поддерживает душу. Я и не слушаю и не говорю того, в чем пришлось бы потом каяться; никто у меня никого не злословит; никого я не браню, разве что себя за плохую работу; ни надежда, ни страх меня не тревожит, никакие слухи не беспокоят; я разговариваю только с собой и с книжками. О правильная, чистая жизнь, о сладостный честный досуг, который прекраснее всякого дела! море, берег, настоящий уединенный μουσεΐον [храм Муз], сколько вы мне открыли, сколько продиктовали! Оставь же при первой удобной службе этот грохот, пустую болтовню, нелепейшие занятия; сохрани себя для литературы и предайся досугу! лучше ведь, по остроумному глубокомысленному слову нашего Атилия, „ничем не заниматься, чем заниматься ничем“».
Письма Плиния Младшего, I, 9
(все правильно сказал)