В центре последнего зала два телевизора: на одном кругами крутится любимое обскурное и не очень кино из синематеки покойного, на другом — запись концерта его группы 2000 года, которую, по слухам, не отыскать даже в Интернете: выступление длиной в стадионные кьюровские три часа снято с частотой от силы кадров 10 в секунду; в самой глубине сцены вечерним московским слоумо дрыгаются подсвеченные фигуры гитаристов, а где-то на краю, под сенью хмурых нищенских софитов возвышается сам Усов. В таком антураже его декламация визуально обнаруживает себя намного ближе к седативному эзотерическому подполью, чем к прозаическому, плоскому, будто Земля по Ю. Лозе, мирку массовых поэтических слэмов или боже упаси рок-сцене. Едва ли я веду повествование к очередной сценке на тему позы поэта против «толпы» или «братьев» по перу, которые для одиночки всегда заклятые враги — судя по материальному присутствию на страницах газеты «Завтра», в некоторые из рядов поэт встраиваться не чурался (видимо, воспринимая конкретно этот как родственную себе по степени отчужденности банду аутсайдеров); тут, скорее, хочется завести (не)веселый разговор о том, как мало нужно человеку для эстетического счастья, и мир по определению не трагичен — но полон сбоев, основная часть которых фатальна и разрушительна, зато оставшаяся может породить такую оптику, в рамках которой три шкафа и закорючки коньковского Боуи покажутся верхом ошеломляющего художественного высказывания. Выхожу на улицу, ноги сами приводят меня к обеду за редкие по нынешним временам даже в провинции четыреста рублей. Место вызывает доверие, но с собой у меня только двести — и фиг бы с обедом, деньгами, цифрами, после Усова уже нет никакой Москвы, ни собянинской, ни бандитской, хочется только на метро и домой по месту прописки, к окраинам, синематеке, кассетам, компакт-дискам, компьютерной программе «Рипер» и чтению журнала «Нагазин»; даже бесплатная сказка способна на урок и намёк — в данном случае, намёк на красивое напоминание, что у каждого из нас своё кино; хотя, чтобы разглядеть его, порой приходится долго и вдумчиво созерцать будто не имеющее прямого отношения к тебе чужое.
Выставка «Мир искусства Бориса Усова» продлится в московском Центре Вознесенского до 17 ноября.
Позавчера исполнилось 75 лет Лорену Коннорсу, причудливому американскому гитаристу. За полвека он поиграл и записался с некоторым количеством статусных людей, например с Гордон и Муром из Sonic Youth — но на большинстве альбомов последних десятилетий играет тихо и сам с собою. Тридцать два года назад Коннорсу диагностировали болезнь Паркинсона; при всей невесёлости диагноза публичную активность он не прекратил: новых альбомов и концертов стало даже больше, чем раньше.
Узнаваемо ползучие, призрачные и при этом расчётливо-мечтательные звуки Лорен давно уже извлекает из электрогитары, но начинал в акустике. Его многолетний дуэт с фолк-исполнительницей Кэт Блум настолько мифологизирован, что удостоился, возможно, самого трогательного описания музыкальной группы на русском языке. Записывались и выступали Коннорс и Блум целых восемь лет, с 1976 по 1984; выпущенные ими альбомы были раритетами и, разумеется, нашлись для новой публики только лет через двадцать — а туман загадки и волшебства остался почти таким же. Песни будто придуманы и спеты прямо на кухне, у открытого окна; гитара Коннорса не плачет даже, а пощипывает — назойливо, но красиво; голос Блум вещает прямиком из любовной лодки, с треском разбитой о быт.
Казалось, видеосвидетельств совместной деятельности певицы и гитариста не должно было сохраниться вовсе — но несколько месяцев назад кто-то выложил на Youtube получасовое телевыступление; точнее, формально оно чуть короче — разговоров между песнями нет, зато оцифровщик поленился вырезать рекламу (зрителя в ней призывают завязать с сублимацией в виде игры в монополию и сходить уже наконец в банк), что парадоксальным образом рифмует американское телевидение 1984 года с российским, допустим, 1994-го, где странные сближения и неочевидные гости были явлением столь же частым.
Живое исполнение подчёркивает фишку, на пластинках тоже вообще-то слышную: Коннорс помимо игры на инструменте умудряется по-тихому бубнить себе под нос — и с непривычки от такого поведения очень хочется, почти по Цою, свериться с процентом сумасшедших на данный час. Но давайте спишем это на стилистическое своеобразие — да и нынешняя стойкость юбиляра вряд ли даёт нам право что-то на его счёт возразить.
Високосный год — Приносящий удачу (2024)
Что: Посмертный сборник российской народной группы с неальбомными хит-синглами из 2000-х и декадентским посылом архивных записей.
Оказывается, месяц назад вышел посмертный альбом группы «Високосный год» — почти через четверть века после единственного прижизненного.
Собран он, конечно, «из того, что было» — лидер коллектива Илья Калинников вроде бы готовил материал к выпуску до своей смерти в 2019 году, но вместо полноформатника всё ограничилось реставрацией и без того известных в узких кругах редкостей 1993-2006 годов. За что, конечно, тоже спасибо.
«Високосный год» — группа, подавляющему большинству населения знакомая, но по факту — если брать за основу чувства человека, который пытается делать вид, что в музыке разбирается — не слишком чтимая. И в принципе понятно почему: какой-то оголтелый по меркам взявшейся с нуля банды радиоротейшн; лёгкий жанр, весьма близкий к шансону, пусть и с человеческим лицом; монотонный сторителлинг нарочито дикторским голосом. Такое может надоесть даже самым терпеливым, зато на перекрестье двух последних пунктов точно родилась уникальность: разговорная стать и острый ум уровня французского актёра соединились с доступными местному уху музыкальными ходами.
За самые известные свои песни мсьё Калинникофф прослыл пусть слегка циничным, но всё-таки добряком. Допустим, отходная юношескому идеализму в песне «Метро» выглядит так, как будто герой не старость поколения удручённо встречает, а стильный оранжевый галстук наглаживает — что тоже, конечно, занятие безрадостное, но, очевидно, получше, чем (если бы мечты действительно мог сочинять себе каждый) служить в разведке или даже играть в кино. Мечты не сбываются, и это прекрасно — как и то, что мечты в принципе у людей есть и куда-то их ведут, лишь бы совсем не в тупик; по меркам 2000 года звучит как весьма уместное утешительное письмо рядовому радиослушателю. Но acting уровня godlike в золотых хитах лишь слегка загораживает от нас горечь и желчь, скрытую за песнями, которых на слуху не было.
Первым крючком, зацепившим семи-, что ли, -летнего меня в творчестве ВГ и лично Калинникове, была «Лучшая песня о любви» 1997 года выпуска — в буквальном смысле повесть о любви до гроба и после; я ведь только два раза в жизни кожей ощутил холодок от выхода русскоязычного певца из собственного тела при исполнении вокальных обязанностей — второй раз случился много лет спустя на летовской связке «Вечная весна»/«Дрызг и брызг», когда я думал, что Игорь Фёдорович уже умер, а он ещё был жив. В этом смысле [относительно] ранние сочинения Калинникова — тоже готика та ещё; на счастье (простите за малоуместный оптимизм!), на альбоме эти письма мёртвого человека частично представлены.
Если выбирать одно, посоветую «Небо без звёзд» – по музыке дословный набросок будущего бестселлера «Тихий огонёк», а на текстовой практике показательная, хоть и слегка занудная, полная ему антитеза: припев не сулит «ни огонька впереди». Впрочем, только поэту; оставшимся, по его уверению, слово ещё посветит — и есть ощущение, что выбросив впоследствии прямые упоминания себя как отверженного живого существа из формулы собственного сочинительского уравнения, Калинников вывел рецепт личного хита: земную жизнь пройдя до половины (ну, или до двух третей – умер-то в 46), он сменил квалификацию на улыбчивого заместителя харона – и экскурсию по нашим собственным жизням, смешным, глупым, но однозначно стоящим того, чтобы быть прожитыми, провёл в итоге по высшему разряду. А сам – свесив ножки вниз – плывёт теперь куда-то дальше, аки джармушевский мертвец.
Оценка: 7/10
Шутливо откладывал список альбомов, которые полюбились за лето (оно ведь не спешило заканчиваться!) — но не заметил, как прозевал первый снег. Самое время кое о чём себе напомнить.
К июню я снова зачастил в Москву, в очередной раз подивился алогизмам этого города: напускной лоск буквально на расстоянии квадратного метра соседствует с какой-то вопиющей бедностью, причём бедность побеждает в одни ворота, в буквальном смысле перекрикивает, переругивает; возможно, просто надо держаться вдали от вокзалов, но сами понимаете, приезжему на денёк такая опция недоступна. Поэтому держусь от вавилона на расстоянии, только шик провинциальных окраин, только парадное пальто, констрастирующее с серыми болотными сапогами — это тот аутфит, который я сегодня продемонстрировал, шагая в «Пятёрочку» по первому снегу своего скромного, второго по численности населения города в своей области — и встречаю здесь местное Неизбежное. Впрочем, я пока жив и про альбомы рассказать хотел, так ведь?
Чуть больше года назад спонтанно спустился в знакомый тульский подвал — кажется, предпоследняя моя дань местному коммьюнити, которое месяц за месяцем публично приводит всё новые доказательства своей трагикомической гибели — и очутился свидетелем высадки на сцену столичных визитёров и визитёрок; после выступления выяснится, что по какому-то приколу к двадцатилетней (по среднему возрасту) группе поддержки привязался знаменитый, одной ногой престарелый уже писатель Р. Гараев — до выхода известного видеопродукта «Слово пацана» оставалось месяца два, а книги-то кто вообще читает? Про вдохновлённый его трудом скорый сериал Гараев, кажется, заговаривал — но и я, и наверняка даже он едва ли догадывались, как далеко зайдёт медийная история, поэтому героем вечера, тем более почётным, без пары лет престарелый писатель стать никак не мог.
А вот у группы «Нелюдимка» подсветить стылую осеннюю тьму получилось. Довольно странная, с флёром загадочности, личного надрыва и социальной дистанции жилищно-коммунальная поэзия за авторством вокалистки; неспешная, весьма уместная стихам гитарно-клавишная колбаса с приходящими на ум ассоциациями в диапазоне от слоукора до группы «Нож» (если кто такую помнит) за авторством остальных трёх участников. В пятницу в местечке «Склад №3» будет презентация дебютного альбома, которую я посоветовал бы вам посетить. Или не посетить, я вам не указ — но как свидетель лайва скажу, что живьём группа воспринимается острее: медленная музыка становится достаточно хорошей, а подсветка — достаточно интимной, чтобы расслышать самое необходимое.
Ну, и раз уж сказал А про «Нож», скажу Б: именно эта сторона группы, с уклоном в залихватский и простецкий формейшен девяностых, мне понравилась. Вот прикладываю песню — она обескураживает одновременно прямолинейностью и вопиющей неконкретностью, потому разом нравится и бесит, как и всё в нелюдимкинском творчестве, если честно.
Весь альбом тут.
PS На правах рекламы, за которую никто не забашлял: 1 ноября закрывается сайт Kiosk, официальный, можно сказать, дистрибьютор книг издательства Individuum — и по такому случаю сегодня большим хлопком ладонью, если не дверью, стартовала финальная распродажа. Слово пацана никогда ещё не стоило так дёшево, зато весит всё ещё много.
Личный топ-файв альбомов сабжа (эпохи The Bad Seeds), раз на то пошло.
5. Your Funeral... My Trial (1986)
Четвёртый альбом The Seeds стал по совместительству первым у проекта, на котором Кейв сотоварищи полноценно пробудились от аранжировочного анабиоза. Стиль вполне оформился ещё на позапрошлом релизе, The Firstborn Is Dead — но лишь на этом месте его становится интересно переводить с языка музыки на разговорный. Достойная литературоведческих похвал по уровню проработки сюжетной вселенной The Carny; Stranger Than Kindness с наждачного свойства звуками гитары Бликсы Баргельда; собранная и лютая вторая сторона пластинки целиком — куда ни ткни, сплошь золотые моменты.
4-3. The Good Son (1990) / Henry's Dream (1992)
Ради того, чтобы свести рассказ к вменяемому количеству знаков, приходится размещать на одной позиции две такие разные (и равно-достойные) пластинки. Объединяет их, пожалуй, пришедшее к Кейву умение выдавать не один хит на альбом (и выдавать его с порога, как в случае The Mercy Seat), но целую россыпь, идущую в треклистах друг за другом: The Weeping Song и The Ship Song — народная связка где-то на уровне Хави с Иньестой; да и те, конечно, из памяти побыстрее сотрутся. В тот же момент после некоторой чехарды состава в The Bad Seeds приходят стабильные басист и клавишник — но для самого Кейва этот период умиротворения оказался временным, что заметно уже по изменению звучания на Henry's Dream, в разы более лихом и жёстком на фоне предшественника.
2. No More Shall We Part (2001)
Номинант на серебряную медаль вызовет понятные вопросы — а я отвечу, что этот альбом помог мне когда-то не бросить попытки вникнуть в феномен Кейва. Ещё одно возвращение в строй, вдохновлённое свадьбой со Сьюзи Бик (они вместе до сих пор) — и какая-то выверенность, что ли, размеренность, благодаря которой фортепианные баллады обретают чуть ли не слоукоровую структуру чувства. Вряд ли подобное возможно выдержать на дистанции часа, но по отдельности песни работают на зависть; если возвращаться к такой глыбе становится совсем сложно, на помощь приходит Fifteen Feet of Pure White Snow — если даже знатный сноб и диско-дэнсер Джарвис Кокер смог под такое затащиться, значит, под силу и вам.
1. Push the Sky Away (2013)
В какой-то момент карьеру Большого Артиста (большого по степени размаха; оценочные суждения насчёт over-/underrated-статусов предлагаю оставить в стороне) становится затруднительно мерить по альбомам: кризисы могут длиться годами и даже целыми составами аккомпаниаторов. На мой спорный и непопулярный взгляд, у Кейва перед Push the Sky Away из дискографии выпали целых 12 лет: да, эту общепризнанную глыбу я воспринимаю максимум как приятную передышку. Межвременье было бурным: тут и уход двух людей-столпов The Bad Seeds (Бликсы и Харви), и попытка тряхнуть стариной в их отсутствие в проекте Grinderman. По итогу сложилось ощущение, что как творческая единица Ник постепенно растворился в собственных обличьях; спасло только обнуление: новый Кейв оказался Кейвом ленивым, черпающим вдохновение в поисковой интернет-строке — если бы не это обстоятельство, едва ли лор героя обогатился бы бозоном Хиггса и Майли Сайрус. С точки зрения текстов по меркам автора — альбом-шутка, но достоинство этой шутки в том, что она не стремится вызвать смех (или недоумение) аудитории; скорее, эдакая аудиосказка на ночь, рассказанная отцом воображаемому сыну (желательно, повзрослее или в цензурном варианте; сюжеты всё же недетские) в надежде привить ему не ужас перед вечными сюжетами, а умение улыбнуться воображаемым коллизиям и поиронизировать. Ну, и скилл отталкивать небо прочь, если оно надумает придавить, куда ж без этого.
Alan Sparhawk — White Roses, My God (2024)
Возможно, это мнение вызвано моим настолько узким меломанским кругозором, что тема просто не успела заколебать — но я искренне считаю, что автотюн недооценён. Уточню: только в те моменты, когда этот саунд-эффект может стать способом отразить состояния потерянности, вселенского ужаса или переживания утраты; зачастую передать их бессильно в рамках обычного интонирования (если вы, конечно, не Кейв или Элверум). Песню «Мегаполиса» «Есть» или альбом Нила Янга «Trans» считаю нормальными примерами — без обработки голоса эти произведения едва ли задевали бы меня столь сильно.
Так что разочароваться первым сольным выходом Алана Спархоука из группы Low после смерти Мими Паркер (его супруги и многолетней соратницы по коллективу), представлялось миссией почти невыполнимой. Хотя надо признаться честно: слушание не для слабонервных и даже не для тех, кто был готов ко всему — последние работы Low уже прошли под флагом отказа от гитар, поэтому внимательный наблюдатель изначально мог счесть трэп-биты не регрессом, но закономерным вектором движения. И всё же... Пока модные журналы под руководством модных домов раздают альбому восьмёрки из десяти, земной слушатель посредством баллов пониже немного негодует.
Слушателя осуждать не за что, но для себя возвращаюсь к упомянутым примерам: привлекателен в White Roses, My God не метод повествования (даже для автофикшна тексты слишком абстрактны), а каждый экспрессивный момент, которых, если выходить за рамки шаблонного мышления в духе «да что такого в этом примитивном туц», здесь оказывается предостаточно. Когда начинаешь вслушиваться и воображать себе за иными «визгливыми» моментами чистый вокал, становится не по себе: так может корёжить только человека, который утратил прежнюю норму своей жизни и пока с переменным успехом в поисках новой, а звуковая маска служит ему инструментом не свести с ума слушателя и не сойти самому, но нужную растерянность донести. К сожалению, первый сингл так и остался непревзойдённой наглядной иллюстрацией этого подхода, зато ознакомление с треком в силах дружелюбно сэкономить время, которое вы можете потратить на альбом. Краткость пересказа здесь — натуральная сестра таланту скостить полчаса.
Отдельный повод для разговора — и несерьёзного объяснения, почему журнал издательского дома Condé Nast расщедрился оценить альбом на восьмёрку — это смена Аланом имиджа, корни которой лежат в одной эпохе с музыкальной переменой в Low: ещё при жизни Мими музыкант отрастил волосы и стал выглядеть, конечно, не гигачадом, но 512-мега-чад из него вполне себе (простите). Вот уж кого неожиданно видеть стилистическим наследником Игги Попа, а без сомнения одно: он обязательно справится, и сильные вещи от него мы ещё услышим.
Оценка «Постмузыки»: 5/10
Слушать альбом
Внутрь поста поправку как-то не получилось ловко вместить, поэтому отдельно: фанатская PulpWiki конкретизирует, что никакие The Bad Seeds (за исключением, собственно, рулевого) в обоих каверах участия не принимали; то есть это всё палповский on/off-гитарист Ричард Хаули и ещё пара единомышленников вот так запросто, своими руками воссоздали неторопливый стиль, за который средний и поздний периоды Кейва обычно ругают.
Читать полностью…
Вчера отпраздновал шестидесятилетие Алексей Вишня — человек, который не только до поры записывал альбомы Цоя, но ещё и свои — дискотечные, непроходимо странные, а порою вовсе на грани отбитых — песни. Насчёт отбитых сказал, конечно, громко — но вот таких оборотов от подытоживания прошлого года жизни и предвкушения нового ждёшь в последнюю очередь: покалечили, укусила собака, упадок сил — ничего, зато в светлом завтра привезут магнитофон.
Не станем говорить о печально вечной актуальности подобной риторики — в конце концов, смиряться с описанными обстоятельствами именинник не предлагает; да и в целом red disco любило, иронизируя, всласть поломать представления, что петь стоит только о созидательном и одухотворённом — но это вопрос уже отдельного и детального обсуждения.
Наш ночной видеосалон уполномочен сообщить: сегодня 70 лет Колину Ньюмену из Wire.
Странно, что хоть Wire, живая арт-колледж-классика, и входит в мою пятёрку самых ценных, вдохновляющих групп, я мало что о ней знаю — достаточно, чтобы интуитивно понимать, что происходит, но мало, чтобы вычленить даже роль юбиляра на этом конкретном празднике жизни. А торжество за полвека (было) конкретное – полтора десятка альбомов и четыре полноценных периода группы, из которых больше всего ценят первый; арт-панк-трилогия (Pink Flag, Chairs Missing, 154) мало кого оставила равнодушным: таких разных и таких своенравных, в диапазоне от R.E.M. и My Bloody Valentine (перепели) до Elastica (утянули мотивчик). Но саму группу до последнего тянуло только вперёд, чему свидетельством служит мой любимый курьёз – когда в 1985-м после паузы на сольные проекты Wire вернулись к совместной работе, ничего из классики семидесятых живьём они не играли: на разогреве старые песни за них исполняла кавер-группа.
Но, помимо демонстративных пощёчин взыскательному вкусу, вместе и порознь они много чего успели натворить. Басиста Льюиса и гитариста Гилберта влекли эксперименты, на песни похожие далеко не всегда – и после ухода последнего Ньюмен (к слову, из всех младший) окончательно превратил группу в ходячую ретро-рок-выставку; едва ли, конечно, без согласия коллег. Последнее, что сделали все вчетвером классическим составом – качественный такой стариковский рык на альбоме Send 2003 года: снова скорее арт, чем панк, теперь изящно пропущенный сквозь цифровую компрессию. Впрочем, это тоже вполне признанный период — а вот на подходе к 1990-м Wire сильно болтало, и всерьёз их попытку идти в ногу со временем, а не изобретательно на него реагировать, слушатель, кажется, проигнорировал.
Но тоже не всякий – из этой песни и клипа, очевидно, выросла эстетика московской группы «Мегаполис» того периода; как назвали бы такое в «Афише» золотых времён, балаган анлимитед – юбиляр в цветастых рубашках клоунничает, а селебрити уровня Винса Кларка, юной Бьорк и совсем уж локальных героев — в комментариях к копиям видео есть попытки перечислить всех, но версии встречаются довольно нелепые – ковыряются в своих ушных раковинах. Занятно, что среди разнообразного наследия Ньюмена и Wire первым пришло на ум именно это: атмосфера стрёмного праздника, который слава богу что без тебя, да ещё и застаёт именинника ровно на половине земной жизни: в кадре неполных тридцать пять, теперь — семьдесят.
После пандемии Wire публично воссоединяться не стали (это мог быть уже четвёртый камбэк за карьеру); Колин с женой ведёт радиопередачу, где по два-три часа кряду ставит молодые группы и говорит, что этот опыт для него душеполезен. А чего ещё хотеть: умение (и желание) слушать — возможно, важнейшее из неочевидных жизненных искусств.
Вот эти ребята не только на страже чьего-то интерьера с фото, но ещё и индепендент-андерграунда; вот бывает же: послушаешь, зарядишься совсем незатейливой, но стопудово присутствующей харизмой, и поймёшь, что самодеятельность самодеятельности рознь. Сэд, бат тру. Спасибо М. Н. за предоставленную мне возможность узнать о них и самому же рассказать о впечатлениях и вольных ассоциациях; за прошлыми и последующими открытиями можно всегда обращаться к его «Нагазину», о чём долго ещё вторить не устану.
Читать полностью…
Первый из двух альбомов-фаворитов этого печального (надеюсь, хотя бы не для вас) дня – худрук канадцев GY!BE Эфрим Менук объединился с человеком из Big Brave и менее известными товарищами в типа-супергруппу; по мне так, товарищей совсем не слышно, а вот след эфримовских сольников с бесконечно тоскливым гитарно-синтезаторным гулом и уже не всхлипом даже, а хрипом в голосе более чем заметен.
Будем откровенны, этой работе сложно удовлетворить чей-либо вкус, но себе я кажусь идеальной клиентурой подобной музыки – мне тоже кажется, что без нытья и бормотания, раз уж оно просится наружу, желательно не обходиться, главное дозировать — часовой исповеди, чтобы пройти сквозь ночь души, нащупать свет заново и вернуться к жизни (точнее, к тому, что нам приходится в ней видеть) вполне достаточно. И да, как и любую попытку выговориться, слушать это бывает тяжело — с годами в своём отпевании последних времён (уже дошедшем до, прости господи, последней черты — упоминания Майкла Джексона) Менук всё сильнее сливается с образом того самого городского сумасшедшего, который когда-то на плёнке рассказывал о машинах в огне. Но попробуй сохрани тут разум: по меркам возраста автора и момента сложно сказать, что он перестал справляться.
4 октября выйдет альбом и у GY!BE, но пост-роковой ипостаси Эфрима при всей легендарности статуса я, честно говоря, не слишком симпатизирую.
(2/2)
На деле миф The Cure давно дописан, и всё, что происходит сейчас – лишь ожидание абсолютно логичного, даже запоздалого, последнего акта. Да, снимет видео Николай Редькин, напишут без пристрастия и с нужной дистанцией Олег Соболев и Пётр Полещук, канал «канал» констатирует парой слов, что альбом вышел – и уже следующей строкой выдаст три абзаца рецензии на альбом амбициозной инди-группы The Teenage Mutant Nietzsche Society с тремя покупками на бэндкэмпе – но мир не пошатнётся напоследок, а Роберт Смит в свете выхода даже самой добротной творческой работы окажется важен как фигура ностальгическая, но не активно действующая в настоящем. Чем же он заслужил такое отчуждение?
Очевидно, причина кьюровских студийных неудач после Wish кроется не только в качестве песен (при всех ухудшениях с каждого альбома 1990-х и 2000-х всё ещё набирались по два-три великих образца) или интонации – свою роль может играть отсутствие человека, который редактировал бы материал и при этом был бы другом-наставником с правом совещательного голоса, но не железной рукой (тот же Робинсон в 2004 году оказался диктатором на час, и это был максимум открытия границ – глобально Смит не терпит продюсерских вмешательств аж со времён кьюровского дебютника). Допустим, у Radiohead есть Найджел Годрич, у Suede – Эд Баллер, и даже если служебные «романы» между ними прерывисты и выливаются для перечисленных групп в сотрудничество с другими профессионалами, есть основная персона, авторитет, и возобновление союза – лишь вопрос времени. Роберт же Смит, кажется, решил, что справится сам, без надёжных многолетних связок, но не пережил первый резкий поворот в технике и тактике звукозаписи: Wild Mood Swings 1996 года сведён так отвратительно, что над ним будто работали в 1986-м, а Bloodflowers по стандартам даже самих The Cure классического периода угодил бы максимум на второй диск переиздания как демо-материал.
Есть опасение, что все эти годы группу держит в студии не перфекционизм, а терзание фронтмена – выпускать или нет то, что запросто может оказаться новым плодом самовнушения, лишённым критического взгляда со стороны. Остаётся надеяться, что к последнему (Смит заявил, что после напряжённого периода в жизни ему будет трудно сделать что-то ещё) студийному выходу The Cure всё-таки подошли ответственно – да и наличие в команде Гэбрелса, игравшего с Боуи, убережёт от самых плачевных последствий творческой самоизоляции. Короче, хочется Blackstar, а не Fear Inoculum; в роли пруфа к этому желанию – слезоточивая титровая песня из числа новых, о том, что слова и смыслы уходят, но картинка остаётся, только you на этих pictures – уже не образ любимой, а ты, реальный, готовый попрощаться с жизнью под сенью ослепительных звёзд.
Летом переехал (точнее, вернулся в старые знакомые места) — и главным положительным следствием этого перемещения стала тяга не просто слушать новую музыку по привычке или из чувства долга, но ещё и получать искреннее удовольствие от происходящего. А главный личный итог сезона, если прибегнуть к вольной цитате известной поп-песни рубежа веков, звучит так: слушал ML Buch, многое понравилось.
Если честно, понравилось-то вообще всё — дискография Марии-Луизы пополняется настолько точечно и в хорошем смысле въедливо (по релизу раз в три года), что остаётся лишь радоваться и делиться. Если кратко: это такая многосерийная попытка соединить грёзы цифрового мира и сложно-уловимую осязаемость реального (вот, допустим, уже на уровне названия трек-манифест); грань между живой гитарной музыкой и компьютерной весьма размыта, и о конкретных классификациях речи нет — прошлогодний альбом датчанки так элегантно и ненавязчиво прошёлся по топам забугорных критиков, что в русскоязычном телеграме его, кажется, не заметили. А лучше бы да: это та музыка, которая по формальным признакам может показаться слишком причудливой или скучной, но по факту затягивает в себя какой-то мерной летучестью, что ли; успокоительные поп-песни для усталых, взрослых, засидевшихся до глубокой ночи перед макбуком людей.
В общем, предаю любимое огласке; этот год для ML Buch туровый, в разных составах и конфигурациях — потому и наглядные видеосвидетельства на раз отыскиваются (есть ещё дивный лайв с Примаверы на двоих с перкуссионисткой); конечно, с заматеревшими The Orielles из блога дорогого М. как инфоповод едва ли сравнится, но тоже эстетически душеполезно.
Вместо поста о личном и наболевшем пусть будет просто весточка, без лишних слов — шесть новых песен Регулярной тревоги о страхах, разочарованиях и упорном сопротивлении вопреки.
(Further reading/listening)
До полуночи постараюсь накатить пост о личном и наболевшем (и при этом, конечно же, о музыке), а пока начнём вечер с активно обсуждаемого сегодня повода: барселонский фестиваль Primavera обзавёлся лайн-апом.
Вижу первые сожаления, что в списке нет тех или этих — да и сам об отсутствии пары имён вздохнул. Понятно, что вряд ли окажусь в Испании в 2025 году, это такие очень диванно-скамеечные сожаления издалека (и лайн-ап может пополниться в дальнейшем, до лета уйма времени, да ведь?) — зато нашёл для себя повод порадоваться и на расстоянии: очень понравилось, что список исполнителей на афише дан алфавитный, а не в порядке шрифтового приоритета. И хедлайнеры специально для охочих до громких имён подсвечены, и знатокам выискать любопытное вполне по силам; не каждому зайдёт формат, но лично я это компромиссное решение заценил. Во времена, когда всё решают алгоритмы выдачи, кажется кощунственным ещё и артистов на крупных и помельче делить, пусть уж хоть где-нибудь будет уравниловка.
В настроениях я мрачных и пребываю в некоторой дилемме — переждать или побыть экспрессивным? Мой блог, мне и отвечать — поэтому, разумеется, только нервные припадки, только хардкор на наших ретроспективных волнах.
Октябрь – точнее, та его часть, что была ещё тёплым, но уже октябрём — прошёл под знаком того альбома, который слушать по соответствующему случаю полагается: «Октобер раст» авторства вокально-инструментального ансамбля «Тупо негатив». При неоднократном прокручивании треков в очередной раз погрустил над метаморфозой, в какие-то несколько лет настигшей лидера этого славного трудового коллектива; момент выхода альбома был последним, когда до открытых проблем с законом, алкоголем и собственным депрессивным состоянием Питеру было относительно далеко.
С male vocalists под тяжеловатую музыку всегда надо быть осторожным, но в комплекте с остальным наследием группы (и на ощутимом контрасте ему) October Rust слушается как натуральная, насколько это возможно на фоне обрамляющих треки разговорных хохм и пранков, песнь любви: в лучшие моменты торжествующей, в трагикомичные — безрассудной и жертвенной, в худшие... да, романтизм грешит дефицитом связей с реальностью.
Отдельным ревнителям громкой музыки Type O Negative всегда казались и кажутся шутовским эксцессом — да и сами участники этого не скрывали — и открытый смешок в сторону публики одновременно упрощает и осложняет отношение к материалу. Упрощает — потому, что песням ToN начинаешь многое прощать, видеть трезвое отношение группы к своему детищу, пусть оно и намеренно стёбное. Осложняет — потому, что стёб бывает как прикрытием более сложных чувств, так и (напротив) фиговым листком поверх абсолютного отсутствия нюансов, оттенков и полутонов. А в сложности тоже есть подвох: вселенская эмпатия частенько падает жертвой вселенского же саморазрушения внутри отдельно взятого человека, обессмысливая его прекрасные порывы. На последующих альбомах Стила занимали уже только смерть близких, беспросветный сарказм и собственное восстановление, полуулыбка исчезла с лица, да и фонтанчик чувств как будто заглох.
Но дело ещё вот в чём: точно зная, что в каждой шутке лишь доля шутки, Питер Стил, увы, не почувствовал момента, когда его песни уже бессмысленно было в чём-то стыдить, по мотивам ли слишком звенящей пошлости или недостаточной преданности звуковым святыням. Через год-другой на горизонте возникнет Вилле Вало, который существованием группы HIM уверенно снимет с фанатского языка термин love metal – а группа Deftones без прямого ориентира на Стила, но косвенно и случайно, докажет, что одновременно быть в контексте тяжа и с разинутыми глазами взирать на The Cure и Depeche Mode — стремление возвышенное и новаторское, по итогу великодушно продлившее жизнь (или агонию?) и поп-музыке, и металу. Но первопроходцем всегда быть до боли туго, а душевную наготу приходится укрывать в десяток-другой одеял — и всё же нутро прорывается, долг обнажения поэта перед вечностью (как пошло-то, господи!) неизбежен. Она сожгла все цветы, которые я принёс — и опция не принести и не сжечь, разумеется, отсутствует.
Ладно, чтоб уж совсем с Кейвом хотя бы на время подытожить: отвечу на немой вопрос, почему в пятёрке нет таких альбомов, как Skeleton Tree или Ghosteen, негласной Дилогии об утрате. А вот потому и нет — история с осмыслением потери сына, несомненно, достойна уважения, сами песни тоже, но именно по этой причине они становятся частью чего-то внерейтингового. Вдобавок к музыке и текстам на Skeleton Tree у меня возникают эпизодические вопросы — но по-человечески и Кейва, и аранжировщика альбома Уоррена Эллиса я в их выборе слов и звуков понять могу (когда артист культового статуса вслух на большую аудиторию говорит о личном — даже если будто себе под нос — прорывающийся помпезный тон неизбежен), поэтому либо хорошо, либо ничего.
А Ghosteen, признаюсь, много раз силился послушать, но в памяти осел только первый трек с альбома — и, должен признаться, это сильнее меня. Нехитрая (кажется, такое пальцы сами наигрывают, стоит только купить в музыкальном магазине миди-клавиатуру), но трагичная синтезаторная партия и поверх неё текст, который обрывается будто начатый, но недописанный от захлестнувших чувств: если годами вы слушаете Кейва именно с точки зрения текстов, запросто поймёте это ощущение — будь дело в 1984 году, зачин истории про королевскую семью уже превратился бы под его пальцами в кровавое месиво страницы на четыре печатных знаков, но вместо этого мысль путается, писатель глядит в окно, потом на жену, потом в окно, потом начинает шептать что-то успокоительное, но спокойнее не становится. Говорят, проявление слабости сильного трогает — и вот, наверное, тот случай, но к табелям о рангах он никакого отношения не имеет, тут уже начинается вотчина личной способности сопереживать чужим сюжетам, жизненным и воображаемым.
Кристина Сарханянц @wordswithmusic под вечер сообщает хорошую новость: документалка про группу The Birthday Party выложена на всеобщее обозрение в «Кинопоиске».
Раз уж месяц назад посчастливилось сходить на сеанс, коротко поделюсь и своим фидбэком — уже второй раз вижу реакцию, что фильмец-де затянутый; прекрасно понимаю природу такого восприятия — почти любой док о музыке сводится либо к вялому, либо (в лучшем — и, разумеется, не в нашем — случае) динамичному смешению имён и дат, говорящих голов и визуальной фактуры. Сделать из этого шедевр именно с точки зрения кино — редкая удача, и здесь её тоже не происходит. Ладно мы, о музыке пишем, люди бывалые — но человеку, желающему познавательно провести время на фестивале фильмов о культуре, в этом и других похожих случаях не позавидовал бы; максимум морали, которую можно вынести (опять же, это работает почти с любым муз-доком) из просмотра на пустую голову: музыкальная тусовка/сцена — это когда сначала всё очень бодрячком, а потом всё очень плохо, особенно если ты взираешь на весь этот пати хард со сцены. И выживает по итогу только нашедший деньги/силы очиститься от пагубных привычек.
Как раз с функцией передачи этой морали показанная в Mutiny in Heaven интерпретация событий, на мой взгляд, справляется неплохо: ощущение затянутости, муторности, думаю, преследовало и самих участников группы Кейва, когда вся их деятельность свелась к дооолгим перемещениям из Австралии в Лондон и обратно, с заездами в Штаты и Берлин, с перспективами и на краю нищеты, и даже характерная творческая истошность группы выплёскивалась под конец на каком-то филигранном автомате, который хочется заканчивать тупо самосохранения героев ради. Венец этого торного пути — финальные эпизоды из легендарной берлинской студии Hansa, атмосфера в которой напоминает предфинальные дни какой-нибудь «Фабрики звёзд», где заранее был бы известен победитель (естественно, Кейв), а остальные грустно бы маялись в ожидании дежурного гала-концерта, после которого можно разъехаться по своим жизням неудачников. Да, я знаю, что как минимум Мика Харви Кейв взял в следующий этап своей карьеры надолго — но понятно, что когда ты участвуешь в проекте, даже рабочие названия которого являются однокоренными со словом Cave, это уже ставка в театре одного актёра, а не адреналиновая командная игра. Но что до актёрства: перед нами очередной шанс убедиться, что Кейв в этом качестве всегда слыл чудным в обоих вариантах ударения: за немногие секунды чистого камео с архивных кадров Николас наш Эдвард умудряется по-рэперски похвастать наличием у себя дома пушки — very embarassing, что ещё сказать.
В общем, если вас не смущают шаблонности формата музыкального дока, и на раннего Кейва (как, допустим, я) всегда обращали свой взор в последнюю очередь — советую.
Мне тридцать два, и по утрам я высматриваю на голове седеющие волосы. Роберту Смиту уже в два раза больше, а его голос отказывается стареть.
Как и виделось в худших сценариях, сделано плоско и совсем не вдохновляюще, ну да ладно. Это всего лишь мой взгляд — а так спасибо, что живой. Песня-то сама по себе сильная, sancta simplicitas в чистом виде.
Сегодняшний день тоже богат (в количестве одного, ага, богат) на дни рождения странных в общепринятом смысле авторов песен — 61 год Джарвису нашему Кокеру.
Недавно на стриминг-сервисы (даже российские) завезли синглы, вышедшие у Pulp в золотые годы — и тут-то обнаружился ещё один мой прокол в знании кокеровского наследия.
О том, что песню Disco 2000 исполнял Ник Кейв, слышал я давненько — но если версия, где Ник поёт прямо поверх канонической альбомной фонограммы Pulp, мне известна, то существование ещё одной — для которой музыканты Кейва перелопатили песню под шаблонную медленную балладу в духе The Bad Seeds времён Into My Arms — становится вечерним открытием. Эксперимент слегка забавный, но спустя двадцать лет после записи подобные опыты по скрещиванию ежа с ужом хочется оставить на откуп ютуб-баловникам под управлением искусственного интеллекта — и порадоваться, что Кейв с Кокером живые, всё ещё с нами и могут делать что захочется. О Джарво уже и так здесь было много, можно поискать по ключевым словам — а вот про Кейва ещё замолвим пару фраз и текстов, да не раз.
Есть ощущение, что в паре с топом альбомов текущего года придётся выставлять отдельный список пропущенного за прошлый год, столько запоздалых открытий — вот, допустим, лонгплей дуэта с новозеландскими корнями (но теперь с меткой геолокации в Мельбурне) почему-то в общих — и краеугольных — чертах напомнил о группе «Тальник», а это всегда приятное сравнение, даже если впрямую проводить такую аналогию сложно.
Каноничное даунтемпо с дрим-поп-налётом — совсем не про истерику и под вопросом, что про любовь; именно затруднительность идентифицировать границу между холодом и теплом, отрешённостью и светлым чувством, на мой взгляд, роднит голоса Светы Цепкало и Бруклин Меллар — простите уж за попытку соединить совершенно полярные точки на глобусе, но в предчувствии глубокой осени и не на такие манипуляции пойдёшь.
К вопросу о сезонах — когда дело касается призраков эпох, рациональнее всего относиться к ним как к смене времён года; не знаю, у всех ли, но случается же такое, что посреди знойного дня вдруг хочется на минуту вообразить, будто уже лежит снег, и это едва ли имеет отношение к настоящей зиме, которая, вероятно, когда наступит, будет бесить, но в моменте это весьма терапевтическое абстрагирование. Вот и попытка представить 1990-е на альбоме 2023-го, создавая его или слушая посреди ночи – из числа подобных контрастных опытов; банально, применимо к чему угодно, но захотелось вдруг отстоять очевидность.
@nagazinee пригласил меня присоединиться к мини-флэшмобу (слово не нравится, но иное подобрать затруднительно): суть затеи в том, чтобы спонтанно перечислить три альбома из числа личных предпочтений, про существование которых вспоминаешь редко, но так, что долго не отвяжешься. Я воспринял это как возможность упомянуть что-то неочевидное; вероятно, даже стыдное. Первый альбом не слушал целиком лет десять, второй года три, а третий возникает в самые неожиданные моменты жизни. Эстафету никому не передаю — у людей, которых бы с любопытством опросил, телеграм-каналов, к сожалению (или, к счастью) нет.
SEDATIV — SEDATIV (2002-2003)
Откуда пошла та часть postpunk from Russia, которую мне сложно переваривать, я не знаю — а вот самый дорогой сердцу, и в то же время заметно калечащий уши, точно вышел из The Cure. При тысячекилометровом (и многолетнем) удалении от эпицентра референса в ксерокопиях стало больше дилэя и драмы, умноженных на желание — у кого метафоричное (см. «Мать Тереза»), а у кого, как у Р. Сидорова, буквальное — открыть томик Блока и зачитать вслух случайное место.
Судя по обрывкам аудиозаписей и воспоминаниям современников, Сидоров был замкнутым, нарциссичным и, скорее всего, не слишком социальным парнем. В жизни от таких персоналий обычно с усмешкой или недоумением дистанцируются; в посмертии, бывает — складывают культ вокруг той же инаковости. Последняя демо-запись его последнего проекта — от гнетущего начала до эйфорично-взвинченного конца — как въелась в мою голову в восемнадцать лет, так раз в пятилетку и возвращается непрошеным каменным гостем.
Движущей силой проекта, говорят, была волевая сидоровская супруга — но итоговый шарм достигается суммой тщетности её, как и чьих-либо иных усилий: кажется, выйти из репетиционной комнаты с таким материалом было бы равнозначно ошибке — а так остаётся сострадание к попытке сделать хоть что-то, из-за чего периодически к этому материалу и возвращаюсь.
Robert Wyatt — Rock Bottom (1974)
Классическая, почти библейская рок-н-ролльная история: в результате несчастного случая барабанщик становится парализованным, а его сольный материал, и без того уже зревший, становится гимном несгибаемости и в то же время источником сочувствия для слушателя: только спустя годы, вернувшись к этому альбому Уайатта, я обратил внимание на то, что в начале первой песни наряду с фортепиано вступает перкуссия — как бы подчёркивая вынужденный разрыв с прошлым, но в то же время выстраивая мостик с будущим, которое не будет прежним, зато станет другим. И довольно завидным: тридцать последующих лет синтезаторных баллад примерно в той же меланхоличной манере станут тем источником, к которому изредка, но тянет вернуться — в поисках сил и в поисках голоса, способного сказать, что покуда жив, всегда есть не только выход, но и вход туда, где существование получит лично для тебя смысл.
Sunny Day Real Estate — LP2 (1995)
Второй элпи SDRE не люб даже его создателям — после записи участники впервые разбежались, и альбому не досталось ни толком текстов в песнях, ни названия, а внутри группы обнаружились перебежчики в стан выжившего гривача из Нирваны (да-да, ритм-секция покинула эмо-чат и предпочла облачиться в фуфайку). Первый альбом разжижал, третий — цементировал, а этот — прослоечный: именно ванильный крем из гитарных упражнений и импровизированного голосового стенания формирует заинтересованность моих вкусовых рецепторов в потреблении песен группы. И аккумулирует всю злостную любовь к жизни вопреки нежеланию — покуда полуфабрикат становится деликатесом, не всё ещё потеряно.
С большой любовью к группе Wombo, А.А. из дружеского канала Постмузыка /channel/pm_mag поделился первой реакцией на этот день, 14 сентября 2024 года
На второй сегодняшний релиз дам ссылочку уже быстренько, а то ведь забью или забуду; тут уже для любителей покрепче и именитее: у микрофона — былой и нынешний заведующий книжным миром; в оформителях – хайповый метал-художник; в мастеринг-инженерах — человек с практически нарицательным именем в звукоделе (это я про Плоткина, если что).
Я всё боялся, что, предвзятый именами причастных, по-настоящему заценить материал не смогу – и в то же время держал в голове название исполнителя как рекомендацию обойтись минимумом слов; так вот, возможно из-за невозможности абстрагироваться, но опасения не оправдались: стилёвый такой пост-метал с настолько выкристализованным вокалом, что в нём (помимо прочих призраков) поочерёдно мерещатся Юрий Хой и Андрей Родионов: недаром последний побывал героем упомянутой в пресс-релизе книги, а духу первого хорошее обхождение пойдёт только на пользу. Колонка джибиэль, будь у меня в наличии, сейчас бы извергала эти звуки на бережку испепеляющим осенним вечером.
Коротко не получилось, не всуе тоже – но дело сделано, советы даны; на выходных, надеюсь, удастся с репортажем вырваться в кино – раз на «Рыжего» поглядеть не дали, глянем на косматого из иванушек Австралии, что поделать.
Начитавшись свежей прессы и насмотревшись свежих подкастов (нет!), вдруг понял, что в предыдущем посте допустил две ошибки в слове The Dare.
Говорят, сейчас снова в моде костюмчики и электроклэш, а я подошёл к 2000-м несколько с другой стороны и спонтанно за обедом переслушал дебютник Franz Ferdinand – и попутно обнаружил, что за последние годы Алекс Капранос нехило так перекроил состав группы, да ещё именно сегодня выпустил новый сингл с клипом.
Самая подлость в том, что не сказать, хорошо это или плохо; видимо, впечатление от трека должно быть сиюминутно положительное, как от концертов Сюткина – стиляжно, с иголочки, на уровне; самой песни даже на бойкое вступление хватает (что не мешает ей далее зачахнуть). Вообще есть ощущение, что стереотип об артисте как заложнике выбранного стиля в случае с Капраносом работает в обратную сторону – тут всё выглядит так, будто это стиль в заложниках у человека; просто факт, без негатива – в конце концов, сам Алекс пытался предпринять контрмеры, когда уместно зафитовал в момент упадка собственной карьеры с братьями Маэл. Ну, и сейчас напоминает о себе в нужный момент – чем смертоноснее чума, тем сильнее потребность в пире; так что, полагаю, тренд на старый и новый гедонист-инди-рок неизбежен – пусть даже в случае с «францами» едва ли касается именно их нынешнего творчества.
Косвенные признаки намекают, что пора бы пойти на небольшое опережение реальности и допустить факт альбомного возвращения The Cure. В разгар события (если оно случится) вряд ли захочется быть частью брэт-саммер... простите, смит-отемн — а пока ничего не ясно, позволю себе тихо излить болельщицкую душу.
Вслед за небритым красавцем средних лет из клипа Пола Томаса Андерсона так и тянет прошептать заветную фразу: half of my life. Именно столько минуло с тех пор, как я счёл длительное вступление к Plainsong за признак подступающего стадионного рока – и только простуда помешала подняться и закрыть плеер на компе. Седативный эффект от дальнейших шестидесяти с лишним минут звучания побудил к шагам, которые иначе вряд ли могли осуществиться: бесконечным прослушиваниям Трилогии зимними вечерами, ночами и рассветами; покупке на двойном компакт-диске первого альбома из неё, Seventeen Seconds – и даже безответной многолетней вере в скорый выход четырнадцатой, мать её, кьюровской полноформатной работы.
За шестнадцать почти полных лет ожидания альбома слушатель (да и просто шальной читатель музыкальных новостей) мог привыкнуть ко всему – и к личным обещаниям Роберта Смита выпустить новый материал, и к отсутствию от этих деклараций толка. Нынешние слухи снова не выглядят как гром среди ясного неба, зато стали поводом для новой порции шуток: мол, дизайн сайта и соцсетей группы обновился всего лишь для пафосного объявления очередного делюкс-переиздания. Сейчас признаки жизни, исходящие от Смита и Ко, сулят нечто более серьёзное – но, даже если ничего не произойдёт, повода для расстройства будет немного.
Самым странным (и в то же время объяснимым) из фактов в истории The Cure выглядит череда сонграйтерских и продюсерских неудач, возраст которой, по разным оценкам, варьируется от 32 до 35 лет – в зависимости от того, нравится ли вам альбом 1992 года Wish. На нём (пусть, по-моему, уже и полумерой) в последний раз мечтательность ужилась с шутовством, а искренний сонграйтинг – с уместным для него звуком. За три последующих десятилетия у группы случились ещё пять альбомов и несколько смен состава, больше похожих на перетасовку знакомой колоды – но ни одного студийника, без которого нельзя было не обойтись. Да, Bloodflowers с миллениум-скитаниями автора был в чём-то симпатичен, но на дистанции выиграл бы, окажись он сольником Смита. Его альбом-последователь, записанный под крылом «ню-метального» продюсера Росса Робинсона, оказался одними сплошными криками «волки», «скейтборд» и «дискета» – обманной и, что главное, не особо нужной попыткой доказать свою состоятельность в новом веке. По Роберту, рефлексирующему о возрасте и воспевающему близкого человека, пока эта близость дана небесами, если не тосковали, то во всяком случае давали понять, что разговоры в иной тональности у кумира молодёжи от двенадцати до пятидесяти пяти как-то не выходят.
И вот – свершилось: свежие песни, сыгранные в турах 2022-2023 годов, напоминают если не о временах Disintegration, то о лучших моментах Bloodflowers: сентиментальность клавишных партий (на этот раз под управлением аж двоих людей за синтезаторами), меренговый рулет гитар Ривза Гэбрелса, смирение с финалом жизни и тексты, пропитанные горечью утрат – за несколько последних лет Смит потерял брата и родителей, а из стана коллектива тоже приходят грустные вести: серьёзно болен клавишник Роджер О'Доннелл. Фон такой, что даже если этим песням ощутимо не хватит исповедальной глубины и словарного запаса Ника Кейва, внимание (и, возможно, почтение) авансом обеспечены. Впрочем, только в красивой – но не слишком жизнеспособной – теории.
От Спарксов вечно опасаешься пошлого подвоха — особенно в ту эпоху, когда их следующий альбом будет называться Balls — но текст этой песни лично мной невинно воспринимается как гимн способности оседлать жизненную волну даже в весьма отягчающих обстоятельствах; с таким настроем предлагаю себе и вам войти в эту осень — конечно, если песня для вас ещё достаточно сильна, чтобы помогать строить и жить. Как и любое эфемерно-бодрящее средство, в иных случаях бессильна и музыка – но там, где можно, давайте пользоваться хорошей возможностью.
Желаю читателям по максимуму благоприятной недели, а себе – новых постов, которые вас порадуют. После перерыва это видится делом не таким уж сложным.
Релизная полночь богата на любопытные экземпляры, а пока она не началась, я вдруг вспомнил, что в эту пятницу есть ещё один любопытный повод послушать музыку – 30 августа исполняется ровно 20 лет альбому High, последнему совместному творению группы The Blue Nile.
В её состав входили трое шотландцев (Пол Бьюкенен, Роберт Белл и Пол Джозеф Мур), которых можно назвать одними из главных лиц софисти-попа (при этом лицами-то им ввиду известности, но не повальной славы, выпало маловато поводов светить); ненарочно подыгрывая стереотипам о жанре, они делали песни степенно и выпускали редко: сначала из-за мешающего сосредоточиться давления лейбла, затем ввиду внутренних трений в группе свои альбомы Бьюкенен и компания записывали в среднем по пять лет. Учитывая, что первые два полноформатника вышли ещё в 1980-х, даже удивительно, что после выпуска крайнего из них, Hats, группа умудрилась просуществовать ещё полтора десятилетия.
Даже без прослушивания песен можно догадаться, почему ни Peace at Last (1996), ни тем более сегодняшний юбиляр High не смогли развить успех альбомов-предшественников: что звук, что смысл песен The Blue Nile оказались настолько укоренёнными в золотом для них десятилетии, что переход в новое, сообразное перемене обстановки состояние оказался задачей почти неподъёмной. На смену былой прагматической романтике пришла близкая к смирению (и бессилию) надмирная бытовая грусть о выросших детях, попытках найти тихое личное счастье и не потерять из виду такое зыбкое понятие, как «любовь» – если не к романтическому партнёру, то хотя бы к сомнительному, но совершенно точно недооценённому дару под названием жизнь.
Но не всё так уныло, иначе про этот альбом не стал бы говорить. The Blue Nile даже в прощальный момент хоть в чём-то остаются при своих: в коллективе всё те же трое людей, что и четвертью века ранее, пусть теперь Мур и был на пороге ухода, фактом которого в итоге поставил в истории группы точку – но, главное, на месте бессменный звукорежиссёр, Калум Малкольм. В своё время именно его знакомство с руководством фирмы по производству аудиооборудования обеспечило группе первый контракт с лейблом (упомянутой фирмой, ха-ха, и созданным) – и, кажется, упростило ей доступ к передовым технологиям; во многом именно благодаря мечтательным электронным озарениям посреди торжественного поп-мелодизма ранние The Blue Nile звучали настолько любопытно, что, почти лишив себя этого достоинства в позднюю эпоху, в лучшем случае могли метить в добротное радиопространство: одна из самых прослушиваемых песен с High, Because of Toledo, демонстрирует сонграйтинг и тематику практически уровня Брюса Спрингстина.
А вот сонграйтинг и тематика практически уровня The Blue Nile у самих же The Blue Nile возникает здесь совершенно неожиданно. Идущая следом в треклисте песня, She Saw the World, помимо прилипчивой – опять же родом откуда-то из дорожного среднетемпового поп-рока – вокальной мелодии, на уровне аранжировки обладает свойством, которое я бы назвал «восторженной недоделанностью»: барабаны как будто запрограммированы из первого же попавшегося саундбанка; Бьюкенен не забывает вставить своё обязательно-пронзительное «yeeeeah»; вокальная фраза всё повторяется и повторяется, с самого начала особо не меняясь. Как пишут, изначально песню метили в радиосинглы – но (есть ощущение, будто по той самой причине, что демо-корни из неё слишком уж причудливо торчат), коммерческого релиза в итоге так и не случилось.
Впрочем, это, конечно же, просто занятная мерцающая частность на фоне уже померкшей в остальных своих аспектах красивейшей истории – за последующие два десятка лет в творческой жизни группы кроме сольного альбома Бьюкенена и пары лет его же гастролей с Беллом больше ничего не случится, а уже в этом году одна американская певица поднимет небольшой хайп вокруг The Blue Nile одним мимолётным упоминанием в песне. Но то другая история – а эта не закончится, ведь в 2024 году у группы на каждый сезон невольно припасён альбомный юбилей: уход лета отметили двадцатилетием High, весной чествовали дебютник, в октябре можно будет вспомнить про Hats.
