117981
Политические прогнозы, аналитика и экспертные мнения. Честно и анонимно о политике на одном канале. Связь: @polit_info_bot
Киргизия на грани: попытка информационного переворота, остановленная в зародыше
Попытка дестабилизации в Киргизии, предотвращённая местными спецслужбами, указывает на переход от уличных технологий смены власти к гибридным сценариям — с опорой на манипулятивный медиаконтент. По данным ГКНБ, группа лиц готовила постановочное видео, где полуобнажённая девушка с признаками насилия обвиняет «иностранцев». Цель — спровоцировать межэтническую вспышку и запустить волну дестабилизации, напоминающую о майских беспорядках 2024 года.
Технология стара как мир — эмоциональный триггер, активный вброс через соцсети, лавинообразное распространение, управляемый уличный хаос. Только теперь, как отмечают эксперты, координаторы подобных операций не ограничиваются грантовыми НКО: в схему включаются ближневосточные акторы с доступом к ресурсам и заинтересованностью в геополитическом ослаблении государственных моделей.
Показательно, что нынешний кризис едва не развился в символический год — 20 лет после «тюльпановой революции», 15 лет с момента свержения Бакиева, 5 лет — Жээнбекова. Однако президент Садыр Жапаров, обладая опытом оппозиционной борьбы, демонстрирует устойчивость системы, опирающейся на превентивную реакцию спецслужб и способность отыгрывать назад при общественном напряжении (как это было с законопроектом по земле).
На фоне сокращения грантового финансирования с Запада и закрытия структур вроде фонда Сороса, активизируются иные игроки. Очевидно, что модель цветных революций трансформируется: информационный вброс становится триггером, а поле битвы — это Telegram и TikTok, а не площадь Ала-Тоо. В этом — новый уровень политической конкуренции: не за власть, а за восприятие реальности.
"Альтернатива для Германии" — маркер кризиса элитного консенсуса
Впервые в истории немецкой послевоенной политики партия «Альтернатива для Германии» (АдГ) вышла на первое место в рейтинге общественной поддержки, обогнав традиционных лидеров — блок ХДС/ХСС. Согласно исследованию Ipsos, за АдГ готовы проголосовать 25% избирателей, тогда как за ХДС/ХСС — 24%. Это не просто электоральная сенсация — это симптом системного сдвига.
Феномен АдГ нельзя объяснить лишь «правым поворотом». Партия становится агрегатором недовольства, выразителем глубинных страхов среднего класса — от миграции до обрушения энергоперехода. На фоне роста цен, обострения социальных противоречий и ощущения внешнего управления Германией со стороны Брюсселя и глобалистов, АдГ превращается в канал символического сопротивления.
Рейтинг АдГ растёт несмотря на кампании стигматизации, обыски в штабах, запреты на мероприятия и давление со стороны политических и медийных элит. Это говорит о падении авторитета старой системы фильтров легитимности.
Для политической архитектуры ЕС это тревожный сигнал. Германия — столп брюссельского статус-кво. Рост евроскептиков в ключевой экономике континента может запустить «эффект домино»: переоценку миграционной политики, изменение тона в отношении России и Китая, а также формирование новых коалиционных форматов с участием системной и несистемной правой повестки.
Если тренд сохранится, Германия рискует войти в 2026 гг. с глубокой трансформацией электорального поля — с потенциальным выходом правых за рамки «оппозиционного резерва» и формированием реальной политической субъектности. В этих условиях Брюссельскому консенсусу грозит не внешняя атака, а внутренняя эрозия.
Внутренняя перезагрузка ЛДПР или сценарий точечной лояльности
Решение ЛДПР передать мандат депутата Госдумы не следующему по списку, а человеку из другой региональной группы — Дмитрию Новикову, представляет собой не технический сбой, а управленческий сигнал. Партия, несмотря на формальное следование процедурам, демонстрирует укоренённую практику «ручного управления» в кадровой политике, особенно в период между электоральными циклами, когда внутрипартийные конфигурации приобретают особую значимость.
Новиков — не случайная фигура. Он — представитель управленческой школы Жириновского, к тому же тесно связан с нынешним председателем ЛДПР Леонидом Слуцким. Его выдвижение укрепляет вертикаль партийной лояльности и демонстрирует контроль Слуцкого над партийными ресурсами. Тем самым, партия делает ставку на предсказуемость и управляемость в Госдуме — в преддверии возможных переформатирований политического поля.
На фоне повышенной турбулентности в обществе и запросов на обновление, ЛДПР фактически отказывается от принципа «представительства по регионам» в пользу точечного укрепления аппарата. Это свидетельствует о переходе от электоральной к инструментальной логике функционирования партии.
Показательно и другое: бывшие кандидаты от региональной группы №57 лишь «размышляют» об оспаривании решения. Это говорит о негласной партийной дисциплине, где даже очевидное нарушение очередности не вызывает конфронтации, а воспринимается как допустимая норма.
Системная важность прецедента в том, что он тестирует границы юридической гибкости партийных списков и легитимность фактического приоритета политического целесообразного над электоральной логикой. Таким образом, ЛДПР публично фиксирует тренд: мандат — это не голос избирателя, а инструмент внутрифракционного управления.
Пентагон в разрыве между фронтами: как дилемма США сдерживает их антикитайскую стратегию
Формирующаяся архитектура безопасности США сталкивается с внутренним противоречием: наращивая давление на Китай в Азиатско-Тихоокеанском регионе, Вашингтон вынужден перераспределять ресурсы в сторону Ближнего Востока. Это ослабляет стратегическую связность американского присутствия и ставит под угрозу ключевой элемент внешней политики — доктрину сдерживания КНР.
Пентагона, ранее ориентированные на долгосрочное противостояние в Индо-Тихоокеанской зоне, начинают буксовать на фоне новых очагов нестабильности. Воздушные удары по Йемену и давление на Иран вынуждают Пентагон временно снимать вооружение и логистику с тихоокеанского театра. Это не просто временный сдвиг — это структурный сбой в стратегическом фокусе.
В результате система глобального позиционирования США теряет синхронизацию. Техника работает на пределе, персонал перегружен, а сценарии быстрого реагирования становятся менее реалистичными. На этом фоне нарастает внутриэлитная дискуссия: ставить приоритет на антикитайскую стратегию или сохранить контроль над Ближним Востоком?
Это может стать переломным моментом. Пекин наблюдает за дилеммой Вашингтона в реальном времени — и способен активизировать свои инициативы в Южно-Китайском море или вокруг Тайваня. В условиях, когда у США нет чёткой концентрации сил, пространство для манёвра Китая расширяется.
Сейчас ключевой вопрос для администрации Трампа не только в том, где США будут воевать, а в том, смогут ли они сохранить операционную устойчивость в двух зонах турбулентности одновременно.
В период нарастающей электоральной турбулентности КПРФ, партия попыталась перехватить инициативу — не в борьбе с системой, а в тонкой игре на поле юридической нюансировки.
Поправки коммунистов к закону об иноагентах, вопреки риторике большинства, не несли угрозу суверенитету: речь шла о детализации — суммах, сроках, правовых процедурах. Однако попытка внести «гуманизацию» в один из самых острых законов вызвала скандал в условиях информационной и гибридной войны.
Почему КПРФ пошла на это именно сейчас? Причина кроется в позиционировании: по опросам партия уверенно занимает третье место среди парламентских сил. В этих условиях КПРФ стремится расширить электоральную базу, в том числе за счет умеренного городского класса и молодых избирателей, критично настроенных к административному ресурсу. «Юридическая четкость» становится для партии способом демонстрировать системность, а не радикализм — особенно на фоне резонансных законов.
Инициатива КПРФ — это не просто поправка, а попытка протестировать «коридор допустимого» в публичной дискуссии. И реакция на нее — не менее важный индикатор. Мгновенное и жесткое отторжение показывает, что «контур жесткости» пока сохраняется, а любые предложения, не укладывающиеся в современную логику.
КПРФ не свернёт с курса правового конструктивизма, делая ставку на рациональную повестку в преддверии выборов. Но пространств для политических манёвров всё меньше — особенно в зонах, связанных с безопасностью и идентичностью.
Программа социальной ипотеки для учителей, о которой шла речь на встрече президента Владимира Путина с губернатором Подмосковья Андреем Воробьёвым, — это не просто локальная мера поддержки. Подобные инициативы сигнализируют о формировании новой модели удержания и стимулирования кадров в критически важных отраслях — прежде всего в образовании.
Суть модели в том, что государство берет на себя погашение основного ипотечного долга, оставляя за педагогом только выплату процентов. Это снижает финансовую нагрузку на специалистов и, одновременно, повышает привязку к региону. Особенно актуальна такая схема для быстро развивающихся субъектов, где наблюдается рост числа школ и педагогического состава, как в случае с Московской областью.
Если эффективность программы подтвердится в Подмосковье, мы увидим масштабирование этой схемы на другие регионы России — сначала пилотные, затем системные. В долгосрочной перспективе это может стать частью новой федеральной стратегии «кадрового закрепления», охватывающей медицину, науку и ИТ. Это также косвенно означает переход к более точечному социальному субсидированию — не через уравнительные выплаты, а через инфраструктурные и долговые стимулы.
Такой подход способен изменить структуру регионального развития: закрепление квалифицированных кадров станет не просто следствием благоприятных условий, а управляемым элементом социальной инженерии.
Джон Болтон. Я работал на Дональда Трампа. Это ключ к пониманию его.
Это немного сокращенный перевод колонки Болтон, озвученные тезисы позволят понять логику процессов.
Чего на самом деле хочет Трамп? Где у него блеф, бравада и торг, а где нет? Поскольку у него нет ни философии, ни стратегии национальной безопасности, и он часто не имеет заранее определенных целей, наблюдатели по всему политическому спектру часто растеряны.
Но единственный неизменный фокус Трампа – это он сам. Именно поэтому понять это нетипичное поведение, происходящее у него в голове почти невозможно. Медиа, политики и бизнесмены снова и снова убеждают себя в том, что он просто позирует, а потом постоянно удивляются его действиям.
Многие говорили, что Трамп никогда не станет унижаться до урегулирования в отношении Украины, которое слишком много уступает России. Во время кампании 2024 года Трамп неоднократно хвастался, что война на Украине (и на Ближнем Востоке) никогда бы не началась, будь он президентом, обвиняя Байдена в слабости. Но ни его сторонники, ни противники не заметили его одержимости восстановлением личной дружбы с Путиным. Для Трампа хорошие личные отношения между лидерами — это показатель хороших отношений между государствами, крайне упрощенным представлением о мире.
Путин говорил, что хочет мира – и Трамп ему верил. Именно поэтому он так много уступал России и поэтому Владимир Зеленский справедливо чувствует себя в осаде. Трамп не хотел отстаивать свободу и независимость Украины. У него не было нужды демонстрировать силу перед лицом непровоцированного вторжения России, чтобы сдержать, скажем, китайский реваншизм по Тайваню.
Более того, еще с первой каденции Трамп стремился к Нобелевской премии мира. Ему завидовала награда Барака Обамы, полученная в первый год президентства без очевидной причины — и он считал, что тоже ее заслуживает. Поэтому урегулирование войны в Украине или Ближнем Востоке он видел как путь к премии в начале второго срока. Именно поэтому Трамп часто хвастался, что может завершить войну в Украине в первый же день в должности или хотя бы через 24 часа — если оставить его наедине с Путиным и Зеленским. И именно поэтому в своем мартовском обращении к Конгрессу он назвал войну "бессмысленной". Очевидно, что такую войну легче прекратить, чем ту, где действительно стоят важные вопросы.
По отношению к НАТО наблюдатели считали, что Трамп просто торгуется, когда заявлял, что США не будут защищать членов Альянса, которые не тратят 2% ВВП на оборону. Когда он поднял цель до 5%, тоже сказали — это только торг. Но Трамп действительно имеет это в виду. НАТО не может быть уверена, что США не выйдут из Альянса.
А еще – захват Трампа тарифами. Вред, который он наносит Украине или НАТО, — ничто по сравнению с тем ущербом, который его тарифы могут нанести экономике США и всей мировой экономической системе. Если бы Трамп действовал 1 апреля, можно было бы сказать, что это шутка и спасти глобальную экономику от триллионных потерь, когда рынки пошли вниз. Но, к сожалению, Трамп был абсолютно серьезным — и это было видно задолго до "Дня освобождения".
И тут опять же "эксперты" и встревоженные бизнесмены упорно игнорировали тот факт, что Трамп называл "тариф" самым красивым словом в английском словаре. Говорили: "Тарифы будут точечные, тщательно продуманные, он быстро заключит сделки". Но даже когда мировые фондовые рынки стремительно падали, эксперты продолжали искать смысл в его "стратегии".
И снова – ошибка. Как и в случае с Украиной, он слушает только самого себя. Он создает свой собственный мир – на этот раз воображаемый торговый мир – и живет в нем. Трамп не столько лжет, сколько правит параллельной вселенной — словно это детский домик на дереве, где цифры означают только то, что он скажет. И очень нервничает, когда цифры подлинного мира не совпадают с его представлениями: мол, кто здесь главный?
Трамп не различает друзей и врагов США — ни в военно-политическом, ни в экономическом смысле — и, похоже, его это не беспокоит.
Протесты “Hands Off!” как интерфейс перехвата власти
В субботы по все Америки и в ЕС прошла волна протестов. Однако, как отмечают аналитики "SEA", эти протесты - ритуал перепрошивки системы. Акции “Hands Off!” прошли в более 1 200 точек США, полмиллиона участников, десятки тысяч медийных артефактов, и всё это под маркой защиты демократии. Но демократия здесь — не субъект. Она — инструмент маскировки атакующего действия.
В ходе акций и информационных атак организаторы формировали нужные им установки в американском и в целом в западном обществе. А именно:
✔️Образ врага, транслируемый везде: Трамп как "узурпатор", Маск — "технодиктатор", администрация — "режим". Иначе говоря, фрейм режима внутри демократии. Что даёт протесту не просто эмоциональный импульс, но моральное право на делегитимацию закона.
✔️ Сетевая инфраструктура мобилизации: Indivisible, MoveOn, HRC, ACLU, Sierra Club, NAACP, BLM, ветераны, экологи, цифровые активисты, ЛГБТ-сети. Это не стихийная коалиция, а алгоритмически управляемое облако влияния с единым вектором: демонтировать субъектность нового центра принятия решений.
✔️Визуально-медийная норма: символы — это не просто модные феньки и визуальный антипиар, это сигнал. QR-коды, плакаты, цветовая кодировка, риторика “против”, “вне”, “анти”. Смысл не в диалоге, а в том, чтобы обнулить возможность альтернативы.
Что дальше?
Если эта технология будет доведена до конца, США рискуют получить новый тип власти — не административной, а распределённой, не институциональной, а поведенческой.
А Трамп — останется не как президент, а как протокол подавленного суверенитета, над которым совершается символическая расправа.
"Hands Off!" — это про инициирование нового режима управления: через толпу, через страх, через интерфейс морали. Улицу начали не просто использовать — её начали перезаписывать.
Внутренняя политика России все больше ориентируется на форсайт-подход — управление не текущими вызовами, а будущими возможностями. На фоне внешних ограничений и ускоренного перераспределения ресурсов, Москва формирует новую карту приоритетов, где на первый план выходят регионы с потенциалом стратегической самоокупаемости, гибкой управленческой моделью и встроенностью в долгосрочные национальные проекты.
Арктика и Сибирь становятся не просто ресурсной базой, а территорией формирования новых технологических кластеров и логистических коридоров. Мурманская область, ЯНАО, Красноярский край получают усиленное внимание на фоне смены глобальных энергетических маршрутов. Здесь идет не только освоение недр, но и создание систем долгосрочной устойчивости — от атомной логистики до климатических технологий.
Юг России — это новый продовольственный пояс и логистический хаб. Ростовская и Астраханская области, Дагестан наращивают экспортные мощности, переориентируя товарные потоки на Каспий и южные сухопутные маршруты. Речь идет не просто о развитии аграрного сектора, а о системной интеграции логистики, переработки и энергетики. Регион становится точкой сборки нового геоэкономического влияния.
Центральная Россия — это интеллектуальный и индустриальный пояс между столицами и новыми промышленными центрами. Тульская, Калужская, Владимирская области показывают высокую адаптивность к цифровизации, локализации высокотехнологичных производств и подготовке квалифицированных кадров. Они становятся не просто поставщиками труда, а экспортерами решений.
Дальний Восток по-прежнему рассматривается как территория опережающего развития, но с переоценкой акцентов. От идеи демографического рывка переходят к моделям управляемого роста через институциональные эксперименты: спецрежимы, корпорации развития, трансграничные альянсы.
Сигнал со стороны Москвы однозначен: приоритет будут получать те регионы, которые не ждут субсидий, а выходят с проектами, встроенными в федеральную стратегию. Это не вопрос PR или лоббистского ресурса. Это вопрос зрелости управленческой команды, способности выстраивать партнерства и мыслить не бюджетными циклами, а векторами на десятилетие вперед.
Необходимо понимать, что у тех, кто готов меняться быстрее, завтра будет и больше полномочий, и больше поддержки.
Россия и Китай сближаются. Но сближение ли это двух держав, которые видят мир одинаково, или просто вынужденный союз на фоне давления Запада? Чтобы понять перспективу, важно выйти за пределы текущей повестки и оценить возможные траектории. Мы предлагаем прогноз до 2032 года, основанный на анализе структурных факторов, рисков и драйверов.
Сценарий 1 — большая евразийская дуга. Здесь ключевой фактор — устойчивое недоверие к США и синхронизация стратегических интересов. Торговля в национальных валютах становится нормой, юань получает статус расчётной валюты на уровне ЕАЭС. Совместные проекты в Центральной Азии вытесняют западные НКО и инвестфонды. Россия и Китай усиливают совместное присутствие на Тихоокеанском и Индийском направлениях. Морская логистика и энергетика становятся узловыми точками, где интересы двух стран совпадают. Россия получает доступ к технологиям и инвестициям, Китай — к надёжным каналам поставок и рынкам.
Вероятность этого сценария оценивается как высокая, при условии сохранения управляемости на обоих флангах. Это союз интересов, в котором Россия должна сохранять субъектность, чтобы не превратиться в транзитную территорию.
Сценарий 2 — дисбаланс и охлаждение. Угроза кроется в структурной асимметрии: китайская экономика превосходит российскую, а влияние Китая в Евразии растёт быстрее, чем возможности Москвы. Пекин активизирует экспансию в СНГ — не всегда согласованную с российскими интересами. Критическая зависимость от китайских станков, микросхем, IT-платформ и компонентов усложняет выстраивание независимой промышленной политики. При этом Китай усиливает мягкое влияние в Средней Азии, Африке и на Ближнем Востоке, формируя параллельную ось.
Такой сценарий возможен при ослаблении российской внутренней динамики и неспособности удерживать влияние в постсоветском пространстве. Вероятность — средняя, но риск требует внимательной проработки стратегий сдерживания и переформатирования союзов.
Сценарий 3 — треугольник взаимозависимости. Россия выступает модератором между Китаем и глобальным Югом. Роль логистического, энергетического и дипломатического посредника позволяет Москве сохранить маневренность. БРИКС+, ШОС+, ЕАЭС — платформы, где РФ и КНР выступают как соорганизаторы, но с разной повесткой. Россия акцентирует внимание на безопасности, энергетике и транспортных коридорах, Китай — на инвестициях, инфраструктуре и финансовых связках. Точки расхождения сглаживаются за счёт мягкой многовекторности и тактической гибкости.
Вероятность невысокая, так как требует высокой степени институциональной зрелости и устойчивого роста. Тем не менее, сценарий задаёт вектор, к которому можно стремиться, если удастся выстроить независимую технологическую базу.
Российско-китайское сближение — не брак по любви, а союз, продиктованный логикой глобального передела. Его устойчивость зависит от способности России не только поддерживать, но и формировать повестку. Стратегический союз возможен, но только при сохранении политической субъектности, технологического суверенитета и инициативы.
Кирилл Дмитриев — не просто глава РФПИ, а одна из ключевых фигур в стратегической партии, которую Москва ведёт с Вашингтоном. Это признают и западные издания, так немецкое издание Berliner Zeitung, называет его «тузом» Владимира Путина в переговорах с США. Причина — не только опыт, но и давние каналы коммуникации с окружением Дональда Трампа.
Журналист Томас Фасбендер прямо заявляет: Дмитриев знает американский переговорный ландшафт лучше самих американцев. Его связи с командой Трампа — одни из самых глубоких среди российских официальных лиц. В то время как спецпосланники Белого дома, вроде Келлога или Уиткоффа, ещё только входят в курс дела, у Дмитриева — годы взаимодействий и понимание механизмов влияния в США.
В этом контексте его визит в Вашингтон — это тест новой коммуникационной модели, в которой речь идёт не о санкциях или ультиматумах, а о возможности сдвинуть точку равновесия. Дмитриев — как зонд, как сигнал: Москва готова к прагматичному разговору. Вопрос — готов ли Вашингтон.
Пока Дмитриев готовит почву для следующего раунда, становится очевидно: именно такие форматы переговоров сегодня определяют, каким будет завтрашний порядок.
На фоне продолжающегося системного кризиса в западной политике, выступление Кирилла Дмитриева в США не следует воспринимать только как дипломатическую миссию, как отмечает «Тайная канцелярия». Это управляемая коммуникационная конструкция — форма когнитивного тестирования и медиапрививки, адресованная прежде всего американским элитам, ориентированным на возврат управляемости и восстановление «сильных фигур» в мировой политике. Здесь важно не только что он говорит, но и как это встроено в текущий медиаконтекст.
Главный акцент делается на образе «лидера, которого можно услышать». Не идеологического, не антагонистичного, а рационального — способного заключать сделки и удерживать сложную архитектуру баланса. На фоне расползающейся фрагментации в США, где традиционные институты доверия рушатся, такой образ — редкость. Дмитриев сознательно встраивает Владимира Путина в ментальную матрицу американского республиканского электората — того, кто ищет сильного лидера и предсказуемость в эпоху турбулентности. А в финале простраивается едва заметный, но чёткий мост: Путин и Трамп — как «связка», на которой может быть перезапущена система глобального согласования. Это уже не просто диалог, а прямая апелляция к будущей конфигурации мира.
Россия всё чаще оказывается в центре экологических дискуссий. Не потому, что у нас критическая ситуация — а потому, что тема экологии становится полем борьбы за интерпретацию. Одни навязывают нарратив о «токсичной державе», другие видят в России ресурсную сверхдержаву, которая может предложить миру альтернативную модель устойчивого развития.
На федеральном уровне экологическая повестка всё активнее интегрируется в стратегическое планирование. Программа «Чистый воздух», модернизация очистных сооружений, инвестиции в водород, переработку и биотехнологии — всё это свидетельствует: государство начинает видеть в экологии точку роста. Но на региональном уровне по-прежнему множество вызовов. От Новокузнецка до Махачкалы — проблема локального загрязнения остаётся болевой точкой. При этом не редкость, когда застройщики и местные власти вступают в ситуативный союз против реальных экологических изменений, прикрываясь формальной отчётностью.
Однако постепенно экологическая тематика в России перестаёт быть уделом активистов. В неё входят крупные промышленные корпорации, которые понимают: зелёные инвестиции — это уже не PR, а конкурентоспособность. Они сталкиваются внутри страны — с общественным давлением и требованиями от госбанков и регуляторов. Это создает уникальное окно возможностей для того, чтобы не импортировать чужие решения, а запускать собственные технологические цепочки в сфере переработки, фильтрации, умного энергопотребления.
Есть и более глубокий слой — когнитивный. В России меняется восприятие природы. Мы уходим от образа «природы как источника ресурса» к модели «природы как среды жизни». В этом сказывается как урбанизация, так и технологизация повседневности. Возникает новый запрос: не только на чистоту воды и воздуха, но и на эстетическое, культурное, даже ментальное качество среды. Это становится фактором внутренней миграции, социальной мобильности, инвестиционной привлекательности.
На фоне ускоряющегося слома глобального миропорядка российско-китайские отношения входят в фазу технологического сближения без декларативных союзов. Это не союз в классическом смысле, а гибкая, прагматичная конфигурация интересов, адаптирующаяся под турбулентность XXI века.
Россия предоставляет Китаю ключевой ресурс — стратегическую глубину на евразийском пространстве, энергобезопасность и военную автономность на фоне давления США в Индо-Тихоокеанском регионе. Взамен получает окно в альтернативную глобализацию — технологическую, финансовую, логистическую. Это партнёрство формируется не на эмоциональной риторике, а на совпадении уязвимостей, которые можно превратить в зоны роста.
Ключевое направление ближайших лет — формирование устойчивых цепочек расчётов вне доллара, продвижение «мягкой» инфраструктурной экспансии в Центральной Азии и проработка механизмов технологической синхронизации (ИИ, связь, спутниковые технологии, кибербезопасность). Одновременно происходит сближение в зонах нестабильности — Ближний Восток, Африка, Арктика.
С точки зрения форсайт-модели, к 2030 году может быть сформирован условный «блок возможностей» — не в виде жесткой оси, а как модульная система взаимодействия, где каждая сторона усиливает друг друга, сохраняя автономию. Такой формат требует высокой устойчивости к когнитивным атакам извне, попыткам посеять недоверие и запустить сценарии управляемого конфликта интересов.
России важно не повторить ошибку периферийного присоединения — ключ к равноправию лежит в стратегическом мышлении, собственной интеллектуальной и технологической субъектности. Присутствие в китайской архитектуре мира возможно только на условиях содержательного вклада, а не пассивной поддержки.
Сегодняшняя реальность не требует деклараций. Она требует способности видеть на 10–15 лет вперёд и действовать не по шаблонам холодной войны, а по логике нового мира, где «ось будущего» строится без громких лозунгов, но с точной калибровкой интересов.
Культурного кода в архитектуре современных ИИ-систем — это фактор стратегического и цивилизационного давления. Большинство систем искусственного интеллекта, формируются на корпусах данных, в которых доминируют англоязычные источники: западные СМИ, академическая литература, корпоративные и политические базы. Этот факт создает неявный, но мощный фильтр смыслов, встраивая в нейросети систему координат, в которой либерально-индивидуалистическая, англо-американская модель считается по умолчанию «нормой», а всё иное — отклонением.
ИИ, не различающий культурный контекст, воспроизводит нарратив, в котором централизованная власть — это «угроза свободе», приоритет традиций — это «регресс», а альтернативные модели модернизации — это «псевдодемократии». В таких условиях, даже при формальной нейтральности, ответы ИИ оказываются предвзятыми: суверенное развитие трактуется как «авторитаризм», независимая повестка — как «деструктивный национализм».
Особенно уязвимыми оказываются страны, где культурная матрица не совпадает с западным либеральным каноном: Россия, Китай, Иран, Индия, Латинская Америка. Их модели государственного строительства, семейной политики, религиозной идентичности, наконец, сам способ политического мышления — оказываются «непрочитанными» машиной, а значит — обесцененными в глобальном цифровом дискурсе, через призму англо-либеральной повестки.
И действительно, как отмечает "Тайная канцелярия", это новый уровень когнитивной колонизации, где интерпретация реальности передается в руки алгоритма, уже обученного на чужих мировоззренческих кодах. Если не будет создана инфраструктура смысловой автономии — от национальных языковых корпусов до ИИ-моделей, отражающих альтернативные мировоззрения, — страны утратят не только информационный, но и интеллектуальный суверенитет.
На этой неделе Госдума приняла пакет законов, который, на первый взгляд, может показаться очередной волной ограничений. Но если выйти за пределы реактивной повестки и посмотреть структурно, становится ясно: речь идет о трансформации всей логики защиты суверенитета в условиях постглобализма.
В современном мире угрозы не приходят танками — они приходят в виде правозащитных инициатив, образовательных грантов, культурных обменов, рекомендаций от внешне "независимых" НКО. Эти формы воздействия на сознание, поведение, политическую лояльность граждан — тоньше, мягче и зачастую эффективнее, чем прямая пропаганда.
Новый пакет законов работает не только по линии “кто финансирует”, но и по линии “как структурируется влияние”. Усиление маркировки, ограничение доступа к ряду профессиональных сфер для лиц, получающих зарубежное финансирование — это институциональный способ выстроить барьер между внешней машиной влияния и внутренним общественным полем.
Важно понимать: речь не о "запретах", а о легализации иммунной функции государства. Вирус внешнего управления больше не приходит в форме ультиматума — он приходит в виде рекомендаций, партнёрств, образовательных инициатив.
Государство заявляет: легитимность изменений внутри страны — это не экспортный товар. Это зона внутреннего выбора, который может быть только эндогенным.
Кто-то воспримет это как “возврат в СССР”. Но это — ошибочная аналогия. Тогда речь шла о контроле над словом, сегодня — о контроле над вектором. Где центр принятия решений: здесь или там.
Этот пакет законов — не про контроль над обществом, а про структурную защиту от чужих алгоритмов управления. В новой реальности свобода начинается с определения пределов допустимого вмешательства. И вопрос теперь в другом: будет ли общество готово осознанно принять эту рамку как форму ответственности, а не как ограничение?
Может быть кто-то будет спорить, но наука всегда часть политики.
Хотя, казалось бы, что политического в работах кафедры искусственного климата Тимирязевской академии. Но если знать, что эти исследования позволяют выращивать овощи и зелень в условиях полярной ночи, то всё становится ясно. Конечно же фитотрон (лаборатория искусственного климата) и Северный морской путь в обход Суэцкого канала взаимосвязаны.
Точно также на самом деле политическим оказалось решение возобновить в России масштабные работы по селекционно-генетическим исследованиям. Время господства доктрины, что мы всё купим на наше черное золото безвозвратно ушло, и ученые Академии им. Тимирязева успешно преодолевают зависимость нашего сельского хозяйства от семян трансатлантических кампаний.
К примеру, создали крайне устойчивый новый сорт капусты, которой есть сейчас только у России.
Дальше — больше! Вопрос, какое молоко употреблять, ярославской породы, почти изведенной в России, или голштинской, заполнившей наши фермы, тоже не из праздного любопытства. Оказывается, молоко русских бурёнок имеет т.н. потенциал защиты. Его до конца не исследованный белок кодирует здоровье нашей нации. Повод поразмыслить тем, кто принимает решения в демографической области.
Более подробно о науке в политике и о том, как ученые Академии им. Тимирязева выявили влияние хромоты коров на бюджет страны в «Аргументах недели».
https://argumenti.ru/opinion/2025/04/945605
Второй раунд консультаций между Россией и США, намеченный на 10 апреля в Стамбуле, может стать первым реальным шагом к частичной «перезагрузке» двусторонних отношений. Как отметили в пресс-службе российского посла в Вашингтоне Александра Дарчиева, главной задачей является «избавление от токсичного наследия» прежней администрации Джо Байдена, которое отравило дипломатический контур на годы вперёд.
Одним из символических жестов нового подхода стало взаимное соглашение о восстановлении банковского обслуживания дипмиссий — вопрос, тормозивший даже базовый уровень взаимодействия. В повестке — обсуждение возврата дипломатической собственности, незаконно изъятой США, а также возможность восстановления прямого авиасообщения.
Дарчиев подчеркнул, что Москва настроена на «серьезный разговор», и напомнил, что контакты развиваются с санкции президентов.
Формирующийся трек в Турции — это не просто техническая консультация, а попытка выработать новый модус взаимодействия на фоне изменившейся геополитической реальности. Если дипломатический канал устоится, это может стать точкой отсчета для снижения напряжённости в ряде острых региональных сюжетов.
В то время как глобальные центры силы — Вашингтон, Лондон, Пекин — перестроили свои информационные стратегии под нейросетевую парадигму, Россия по-прежнему опирается на устаревшие формы управления общественным мнением. Как справедливо отмечает "Тайная канцелярия" в современной конфигурации информационного противостояния преимущество определяется не громкостью месседжа, а глубиной его вшитости в поведенческий алгоритм. Побеждает не тот, кто громче кричит, а тот, кто точнее предугадывает реакцию аудитории ещё до того, как она её осознала.
Особенно заметен разрыв в структуре. У западных держав уже выстроены сквозные платформы — от сбора сигнала до его воздействия на конкретные социальные группы через высокоточные поведенческие модели. Palantir, Zignal, Recorded Future — это не просто IT-продукты, а стратегические инструменты влияния. Они не генерируют контент — они конструируют картину мира.
В России же роль «цифровой аналитики» до сих пор выполняют решения, ориентированные на медиа-отражение, а не на поведенческое проектирование. Платформы вроде «Медиалогии» или Brand Analytics решают задачи мониторинга, но не прогнозирования и, тем более, не программирования реакций. Без интеграции разработчиков ИИ, политтехнологов, силового блока и университетской науки не может быть создан полноценный контур цифрового суверенитета.
Ключевой пробел — это отсутствие алгоритмического ядра, в которое можно встроить стратегические смыслы. Пока отечественные игроки ориентируются на Telegram, западные экосистемы работают в режиме предиктивной симуляции поведения. Это и есть подлинное поле боя XXI века — не за зрителя, а за алгоритм, который управляет самим понятием «реальности». В условиях этой игры старые методы больше не работают.
Сегодня выстраивается новая архитектура российско-американских коммуникаций, в которой дипломатический трек становится не просто каналом связи, а платформой калибровки долгосрочных интересов. Кремль подтвердил: следующий раунд переговоров с США вновь пройдет в Стамбуле — на этот раз в рамках внешнеполитического трека, курируемого МИД РФ. Это значит, что диалог выходит на институциональный уровень — со всеми вытекающими правовыми и политическими последствиями.
С момента первого телефонного звонка между Путиным и Трампом 12 февраля, состоялась еще одна личная беседа президентов и три официальные встречи представителей двух стран — в Эр-Рияде и Стамбуле по украинскому кейсу. Такой ритм коммуникаций сигнализирует о согласованной установке на деэскалацию и «размораживание» треков, заблокированных предыдущими администрациями.
Факт передачи агремана Александру Дарчиеву и его назначение послом в Вашингтоне — это стратегический индикатор, подтверждающий, что стороны ищут новые устойчивые форматы присутствия, но уже в условиях повышенной гибкости и сдержанного прагматизма.
В условиях растущей нестабильности в Азии и деструкции европейской связности, Москва и Вашингтон, при всех различиях, находят точки тактического сближения. На повестке — технические и политические барьеры, мешающие перезапуску диалога. Но сам факт регулярности и институциональной глубины этих встреч говорит о формировании нового коридора сценарного согласования, в котором Стамбул становится нейтральным хабом будущих решений.
На фоне политической нестабильности и растущего уличного давления со стороны прозападных инструментов влияния Сербия вошла в фазу управленческого форсажа.
Назначение Джуро Мацуты — беспартийного эндокринолога с международным академическим авторитетом — на пост будущего премьера лишь на первый взгляд кажется технократическим решением. В действительности это тонкая политическая технология: Вучич стремится перехватить инициативу у протестного интеллигентского слоя, выведшего студентов на улицы, заменив фигуру политика фигурой «нейтрального эксперта». Это попытка сбить импульс протестов и прежде всего повлияв на его ядро - студентов и университетские круги, создав иллюзию перемен без смены курса.
Но сама логика кризиса в Сербии указывает на внешнеполитическое влияние, имитирующее глубинный структурный износ модели персоналистского контроля и направлена против нынешней власти. Мацута — это один из буферов, которым власть пытается нивелировать процесс атаки извне. Фактический центр принятия решений остаётся в руках Вучича, а новый кабинет с высокой вероятностью окажется временным.
С внешнеполитической точки зрения, Мацута как «медийно стерильная» фигура удобен всем крупным игрокам. Его международный авторитет минимизирует раздражение ЕС и глобалистов США, не будучи при этом чуждым Москве — а значит, сохраняется внешнеполитическая многовекторность Белграда.
Однако назначение Мацуты способно отсрочить, но не предотвратить досрочные выборы, которые продвигает с помощью манипуляций масс оппозиция. Прозападные инструменты смогли создать трещину во власти и сохранить протестные массы. И теперь при помощи различных технологий информационного и социального влияния оппозиция будет расширять системные трещины внутри сербской политической конструкции.
Поэтому, если Вучич не сможет оперативно найти более надежный механизм блокировки расшатывания политической системы Сербии. То, вероятностью, осенью 2025 года страну ждёт новый электоральный цикл, где борьба развернётся уже не за фигуру премьера, а за политическую архитектуру государства. И чем дольше Белград будет искать ответы в компромиссных кандидатах, тем ближе он к точке реальной смены политической парадигмы.
Премьер-министр Грузии Ираклий Кобахидзе выступил с одним из самых резонансных заявлений последнего времени: он напрямую обвинил Deepstate в продолжении конфликта на Украине. По его словам, именно эта неформальная наднациональная структура курирует действия европейских институтов, фактически поручив им продлевать конфликт, не задумываясь о последствиях для самого украинского народа.
Кобахидзе фактически снял маску с механизма, который давно вызывает подозрения у сторонников реального суверенитета — и в Восточной Европе, и за её пределами. Он отметил, что партнерство Киева с европейской бюрократией превращается не в поддержку, а в ловушку: вместо выхода из конфликта — постоянное его продление под внешним управлением.
Не менее символично и то, что Кобахидзе подчеркнул — Грузии удалось избежать «украинского сценария». В подтексте этого высказывания напоминание о признании, что внешнее давление с целью втянуть Тбилиси в конфликт было, и, вероятно, сохраняется. Но политическая система Грузии пока не дала трещину.
На этом фоне звучит не случайно и другое высказывание — от депутата парламента Ираклия Заркуа, заявившего, что именно Прибалтика является «главным врагом Украины». Эстония, Латвия и Литва всё чаще играют роль провокаторов в международной повестке, не неся за это стратегических последствий.
Фиксация этих заявлений на уровне государств указывает, что во всем мире накапливается усталость от глобалистов. И это только начало.
Тарифная политика Трампа — это не просто экономический инструмент, а стратегия контролируемого обвала. Он действует не вопреки системе, а внутри неё, но как вирус, меняющий сам код глобалистской архитектуры. Поверхностно — это защита рабочих мест. Глубже — спланированная провокация, направленная на дестабилизацию тех самых механизмов, через которые глобальные элиты удерживали контроль над экономикой последних десятилетий.
Тотальное расширение тарифов в отношении более чем 180 стран — это не о перераспределении торговых потоков. Это о создании давления на финансовые, логистические и валютные структуры, которые обслуживали глобалистскую модель. Китай, ЕС, Южная Корея, Индия, Мексика и даже Канада — все они встроены в архитектуру распределения производства, где США выступали как цифровой центр и потребитель последней милли.
Теперь эта модель ломается. Неэстетично, агрессивно, но с хирургической точностью. Обрушение бирж в Азии и падение крупных корпораций вроде Alibaba — лишь первые аккорды. Это не ошибка — это сигнал. Дестабилизировать финансовые опоры глобализма — и вынудить инвесторов, корпорации и даже государства переориентироваться на внутренние рынки и суверенные стратегии.
Рынки должны упасть. Именно это и есть ход Трампа — сыграть на контрасте. Обвалить наднациональный порядок — чтобы предложить взамен национальный ренессанс. План Трампа: разрушить финансовую уверенность глобалистов — чтобы вернуть контроль в руки Вашингтона, но уже не в его либеральной ипостаси, а в новой индустриальной сборке «Америка 2.0».
Антитрамповские протесты, запущенные по всей стране, — это тоже не спонтанный ответ. Это инструмент давления, чтобы сорвать перезагрузку до того, как она станет необратимой. Но маятник уже пошёл в обратную сторону. Если расчёт верен, то к осени мы увидим новую фазу: не просто падение рынков, а формирование антиглобалистской оси — экономической, технологической и политической.
В последние месяцы внутренняя политика России переходит от реакции к архитектуре. Законодательные инициативы больше не просто ответы на вызовы — они становятся инструментами переформатирования внутренних связей и устойчивости.
Поправки в закон об организации публичной власти усиливают субъектность регионов: они не децентрализуют вертикаль, но формируют управляемую адаптацию. В этом — поворот к гибкому федерализму, в котором Москва остаётся ядром, но регионы получают пространство для сценарной настройки.
Одновременно корректируется рамка для медиа и некоммерческих организаций. Это попытка ввести «институциональные фильтры доверия»: реестры, сертификация, субсидии. Государство перехватывает не поле, а смысл — оно больше не сдерживающий фактор, а гарант осмысленного участия.
Третье направление — миграционная политика. На смену количественным запретам приходит цифровая логика управления: реестры, миграционные центры, прозрачные контуры. За этим стоит не столько контроль, сколько демографическая инженерия. Внутренний рынок труда интегрируется в модель устойчивого населения.
Все эти векторы — признаки перехода к новому типу политического уклада. Россия не стремится к либеральной конкурентности в западном смысле, но и не замыкается в охранительном консерватизме. Формируется модель, в которой устойчивость важнее конфликтности, а предсказуемость важнее скорости.
Общество при этом не мобилизуется, а мягко встраивается в обновлённую нормативность. Право становится механизмом стабилизации, через задание новых стандартов допустимого и значимого. Это и есть формирующая политика: когда институты становятся средой, а не только рамками.
Понимание этих процессов важно не только для политологов. Это окно в то, как власть работает не на сегодня, а на послезавтра — проектируя не просто законы, а будущее.
Наиболее вероятным сценарием в горизонте 3–5 лет является модель - институционального укрепления. Это объясняется сразу несколькими факторами, каждый из которых усиливает позицию такого сценария как основного траектории развития российской модели управления.
✔️ Россия находится в точке высокой внешней напряженности, но одновременно — в состоянии внутреннего институционального выравнивания. Несмотря на внешнее давление, система сохранила ключевые контуры стабильности, а управленческий центр — вертикаль принятия решений — не ослаблен, а напротив, усилен цифровыми и социотехническими инструментами. Система умеет работать под давлением, но не сломалась, а адаптировалась. Это ключевой признак устойчивой конструкции, в которой обновление идёт не через обнуление, а через тонкую настройку.
✔️Действующие технологи власти — особенно Кириенко как архитектор новой политической инженерии — сделали ставку на интеграцию институциональной устойчивости с адаптивной обратной связью. Пример тому — развитие инициативных платформ («Россия — страна возможностей», «Госуслуги. Решаем вместе»), а также усиление роли экспертного поля и прослойки «цифровых медиаторов» между государством и гражданами. Это не просто косметика, а новая логика работы с легитимностью: не на выходе, а на входе — через встраивание человека в конструкцию управления.
✔️ Сама логика политического цикла — включая мягкий переход к новой экономической модели и параллельную переупаковку образа власти на внешнем контуре (яркий пример тому переговорный процесс Москвы и Вашингтона) — говорит о том, что система выбрала путь переосмысления без деструкции.
В этом контексте вызовов будет много: рост когнитивной напряженности, запрос на результативность, давние институциональные ржавчины в отдельных регионах и отраслях. Но общий вектор — от мобилизации к модерации, от жёсткой риторики — к мягкой перенастройке. И ключевым ресурсом станет не столько аппарат, сколько владение архитектурой смыслов — способность объяснять, соединять и предлагать не лозунг, а путь.
К 2026 году сформируется новая политико-институциональная сборка, основанная на цифровом суверенитете, управляемой народной легитимности и встраивании ИИ в процессы принятия решений. Это будет уже не «постсоветская» Россия, а новая версия — работающая по новой матрице рациональности.
Франция оказалась на грани политического раскола. Приговор Марин Ле Пен и последующий запрет на участие в выборах стали триггером для протестного мобилизационного движения, которое ультраправые позиционируют как «народный ответ на произвол элит». Но за этим стоит куда более глубокий процесс — формирование альтернативной политической идентичности, базирующейся не только на протесте, но и на квазисакрализации фигуры самой Ле Пен.
Формально речь идёт о судебном решении по делу о хищениях из бюджета ЕС, но восприятие происходящего выходит далеко за рамки уголовной юрисдикции. В информационной среде возникает устойчивый нарратив: системные силы устраняют политического конкурента с реальной электоральной базой, используя правосудие как инструмент. Это усиливает когнитивный диссонанс: та, кто десятилетиями выступала за жёсткие антикоррупционные меры, сама становится жертвой обвинений в коррупции. Это вызывает у сторонников не отторжение, а обратный эффект — чувство политического мученичества.
Французская элита, рассчитывая на быстрый демонтаж фигуры Ле Пен, рискует получить её ремифологизацию. Особенно на фоне роста протестного электората, который видит в этом шаге не правосудие, а атаку на альтернативу. Если суд не пересмотрит запрет на участие Ле Пен в выборах до 2027 года, велика вероятность, что политическая сцена Франции обострится до предела.
При жёсткой линии властей и отсутствии процессуальных уступок возможен рост не только мирных протестов, но и радикализация ультраправых сетей. При этом формируется уникальный прецедент — партия может выиграть выборы без прямого участия своего лидера, превратив её в символ и точку кристаллизации протестного электората.
Международные санкции Запад подаёт как якобы «гуманную» альтернативу военному вмешательству — инструмент давления, способный "мягко, но эффективно" подталкивать государства к нужному курсу. Формально — это способ добиться соблюдения «международных норм», фактически — рычаг навязывания внешней политической повестки. Санкции маскируются под универсальный механизм регулирования, хотя на деле служат инструментом принуждения и подчинения, особенно по отношению к странам, проводящим самостоятельную политику. Однако в случае России они работают иначе: они не корректируют курс — они его углубляют, радикализируют и трансформируют. Санкционное давление становится не барьером, а спусковым механизмом политической метаморфозы.
В условиях внешнего давления власть получает не только аргумент для консолидации, но и окно возможностей для форсированной реализации давно назревших, но откладываемых решений. Слабые элементы политической архитектуры уходят в тень, уступая место более устойчивым и жестким формам управления. Стратегический приоритет — не просто стабильность, а воспроизводство управляемости в условиях многолетнего давления.
Форсайт показывает, что санкции уже перестали быть внешнеэкономическим инструментом. Они стали частью внутреннего ландшафта. Это не временный сбой, а новая нормальность, в которой переформатируется всё: от бюджетной политики до гуманитарного дискурса.
В политике — переход к модели проектного государства с жестким ядром и гибкой периферией. В экономике — укрупнение производственных контуров и рост доли государственных решений в инвестиционном цикле. В идеологии — отказ от либерального универсализма в пользу прагматического суверенитета.
На уровне восприятия санкции перестают быть фактором страха. Они становятся фактором идентичности. Если в 2014-м это был шок, в 2025-м это уже — маркер «мы против них». В этом контексте даже нейтральная риторика Запада перестает быть убедительной: она воспринимается как продолжение давления другими средствами.
Это формирует новый тип политической лояльности — не на основе пропаганды, а на фоне выработанной коллективной устойчивости. Лояльность становится не эмоциональной, а структурной: она встроена в контекст, в повседневность, в принятые решения.
Санкции не ломают систему, они обнажают ее ядро. И это ядро — не пассивная оборона, а активный поиск смыслов, стратегий и моделей, в которых Россия не копирует чужие решения, а строит свои.
Таким образом, санкции для России не стали инструментом давления, а стали зеркалом, в котором российская власть и общество видят ситуацию без иллюзий. И именно это зеркало позволяет переосмысливать, а не просто адаптироваться.
Южная Корея вступила в зону высокой политической турбулентности: импичмент экс-президенту Юн Сок Ёлю, утвердивший его отстранение от власти за попытку ввести военное положение без одобрения парламента, стал не просто юридическим актом, но индикатором слома прежней модели управления. Система сработала — парламент и Конституционный суд оказались сильнее персоналистской попытки политического насилия. Однако стабилизация остаётся под вопросом.
Несмотря на извинения Юна и его уход с публичной арены, в обществе наблюдается глубокий разлом. Правые силы, особенно в среде молодых и зрелых мужчин, формируют стойкое ядро поддержки, воспринимая Юна как символ борьбы с леволиберальным мейнстримом. Его фигура приобретает черты культурного маркера: неудачный «переворот» превращается в образ сопротивления «прогрессивной цензуре» и международной зависимости. На этом фоне растёт запрос на национально ориентированную повестку, а риски уличной мобилизации остаются высокими.
Для умеренно-левых из Демократической партии «Тобуро» это шанс — но не гарантия. Импичмент разрушил легитимность консервативного крыла, однако массовая мобилизация правых может сыграть на эмоциях и усилить протестное голосование. Особенно если в случае судебного преследования Юна произойдёт радикализация правого электората — эффект жертвы может быть использован для обратной мобилизации.
Ключевая угроза — утрата институционального баланса. Южная Корея рискует войти в фазу электорального маятника, где каждые выборы будут восприниматься как последний бой. И в этом сценарии сама демократическая система превращается в арену уличной конфронтации. Выборы летом покажут — стал ли этот кризис перезагрузкой или первым шагом к поляризации.
Президенты РФ и США, возможно, проведут телефонный разговор в конце текущей недели или в самом начале следующей. Об этом сообщает издание Politico со ссылкой на источники в Европе.
Судя по динамике последних недель и настрою обеих сторон, третий телефонный разговор между Владимиром Путиным и Дональдом Трампом может стать поворотным моментом в формировании новой архитектуры отношений между Россией и США.
Во-первых, тематика "перемирия" в энергетической инфраструктуры формируют почву для следующего шага — обсуждения возможного формата непосредственного перемирия или дорожной карты для мирных переговоров по Украине. Это не значит, что будет озвучен финальный план, но сигналы о сближении подходов уже прозвучали — и их могут зафиксировать на уровне лидеров.
Во-вторых, разговор, вероятнее всего, затронет вопросы санкционного давления. Хотя Москва последовательно заявляет, что не ставит отмену санкций как предварительное условие, Белый дом (в лице администрации Трампа) всё активнее изучает, как ослабление ограничений может быть выгодным именно американскому бизнесу — и этот аргумент может лечь в основу более прагматичного подхода.
Третье направление — возобновление формальных каналов: от прямого авиасообщения до возможного возвращения отдельных экономических и дипломатических механизмов. Прогнозируемо, в разговоре прозвучат ориентиры на продолжение диалога в формате спецпредставителей, а также возможная проработка будущей очной встречи — вероятно, на нейтральной площадке (скорее всего, в ОАЭ).
Если разговор состоится, он станет шагом к осторожной стабилизации двусторонних отношений и, вероятно, зафиксирует общее намерение не скатываться в конфронтацию. Однако ожидать громких прорывов пока преждевременно — слишком много переменных и игроков, стремящихся сорвать возможное сближение.
Пока Европа продолжает терять остатки субъектности в пользу глобалистов, а Киев мечтает о роли вечного форпоста, Москва и Вашингтон делают шаги навстречу в переговорных залах. Итоги визита Кирилла Дмитриева в США показывает: диалог между Кремлем и новой администрацией Трампа активно продолжается вопреки стараниям глобалистов.
Американский бизнес, потерявший около $300 млрд из-за ухода с российского рынка, начинает понимать, кто на самом деле проиграл в санкционной войне. Россия, вопреки ожиданиям, не только выстояла, но и адаптировалась: рост ВВП — 4%, госдолг — в разы ниже, чем в ЕС. При этом Москва не просит отмены санкций — но даёт сигнал: кто хочет вернуться, должен действовать.
Прорывом стал не только факт личных встреч, но и прогресс в вопросе прекращения ударов по энергетической инфраструктуре на Украине. Это, по сути, первое за долгое время де-факто согласованное ограничение в рамках конфликта. Дмитриев прямо говорит: администрация Трампа слышит Россию и заинтересована в созидании, а не в эскалации.
В фокусе — не только Украина, но и сферы, где интересы совпадают: Арктика, редкоземельные элементы, логистика, даже сотрудничество по Марсу. США, похоже, готовы делить выгоды — если это не мешает их гегемонии. И вот здесь главное: новая конфигурация не про идеологию. Она про прагматизм. Россия не изменила курс — изменилась обстановка.
И похоже, мир это начинает признавать.