По последним данным в Крокусе погибло 137 человек. Еще больше раненых. Это были обычные люди, которые пришли на концерт любимой рок-группы. Они просто хотели послушать музыку, развеяться после рабочей недели, чему-то порадоваться в наше непростое время. Все обернулось иначе. Они прятались между рядами кресел, пока у них на глазах расстреливали одного за другим, и молились, как бы не стать следующими. Они бежали и падали от прилетающих в спину пуль, задыхались от дыма, истекали кровью, притворялись мертвыми, чтобы спастись, отчаянно верили, что живут не последний миг.
Царствие небесное погибшим. Их родным и близким — душевных сил и мужества. Раненым — выжить и поскорее выписаться. А всем нам, прийти в себя после этой большой трагедии.
***
Одно из первых впечатлений жизни, которые сохранились в памяти — выпуск новостей о теракте на Автозаводской. Мужчины и женщины с окровавленными лицами, обмякшие тела на носилках, кареты скорой помощи — я еще не понимал, что это значит, но кадры шокировали. Воспоминание долго лежало где-то в глубине сознания. В эту пятницу оно вернулось, раскрылось тем ощущением из начала жизни, будто двадцать лет просто отмоталось назад, будто наша история завернулась в круг, и мы снова оказываемся в девяностых и нулевых — откуда все эти годы бежали.
***
Когда появились видео с задержанными, это ощущение сменилось другим. В нулевые таких террористов не было и не могло быть. Тогда действовали радикальные исламисты. Сейчас — иностранные специалисты из средней Азии, убившие 137 человек не по идейным соображениям, а ради нескольких зарплат таксиста в Москве. Первые появились в ходе Чеченской войны, вторые как следствие политики государства, которому покупка лояльности республик, активный завоз мигрантов, идеология многонационализма показалось отличным решением. И возможно, все и было бы так, как в советской сказке про дружбу народов.
Но только люди, приезжающие из Средней Азии, получающие гражданство России, не становятся частью нашего общества. Их не интересуют наши проблемы, наше будущее, им чужды наша культура и образ жизни. Единственное, для чего мы им нужны — это для зарабатывания денег, которые они даже не потратят здесь, а отправят домой. В свое время мигранты считались дешевой рабочей силой, теперь эта дешевизна нам выходит боком. За каждый положенный кирпич, за каждую шаурму, за каждую бороду без усов придется впоследствии заплатить по тройной ставке.
И мы заплатим, ибо как сказал товарищ Брежнев: «у террористов нет национальности. [...] И никому не удастся посеять ядовитые семена розни, панику и разлад в наше многонациональное общество». А это значит, что каждый год более 700 тысяч мигрантов продолжит получать паспорта. Появятся целые районы-гетто, межэтнические разборки станут ежедневной рубрикой новостей, а второй политической силой после Единой России станет какая-нибудь исламистская партия. Виноваты в этом будут, конечно, Украина и страны Запада.
Четверг, 23:15. Денёк выдался тяжелый, да и неделя нелегкая. Надо как-то отвлечься и отдохнуть, забыть о работе, пораньше лечь спать, а завтра, ну завтра-то уж, конечно, завтра-то с новым силами, да завтра каждый дурак справится, даже я! Утро вечера мудренее, как говорится. Разумеется, это полная чушь, но для успокоения совести пойдет — она у меня не взыскательная. Все никак не получается выбросить из головы эти цифры, графики и отчеты. Нужно просто расслабиться. Например, посмотреть фильм — это как раз то что надо. Да-да, было бы здорово, но какой?
А давай французский, 60-ых годов. Хорошо, не вопрос. Сейчас поищем на Леттербоксд. Хочется чего-нибудь молодого, бойкого и красивого. Вроде «Зимней сказки» или «Жены Летчика». Ромер? Все фильмы его хороши, все одинаковы и все знакомы. Ну можно тогда Трюффо. Нет, душа требует чего-то нового. Вернее, конечно, старого, хорошо позабытого. Ну хорошо позабытое оставим лучше всяким занудам, а мы будем смотреть лишь выдающиеся картины. Согласен. Давай не Францию, давай Америку. Новый Голливуд. Пол Ньюман — отличный парень, да, да я смотрел этот фильм «Хладнокровный Люк», мне кажется, этот герой мог бы быть буквально мной. Ага, что-нибудь такое про славных ребят, отождествляющих собой ту Америку, которую мы потеряли. Да, прекрасные времена (good times), когда все уже было разрешено, но кое-что все ещё оставалось неприличным. Может быть, заглянем в сороковые? Ну нет, это уже чересчур, в тех фильмах игра зачастую театральна и полно нелепых декораций. Это правда, но «Ниночка», например, вообще 1939 года и ничего, фильм замечательный. На самом деле ты прав, тогда кино было более литературоцентричными, в нем хороши были диалоги, за счет этого оно выигрышно смотрятся до сих пор. Многим режиссерам вообще не хватает чутья к слову. Ну так они считают его второстепенным, и справедливо, пожалуй. Так что в итоге мы смотрим? Может документальное, типа «Округ Харлан, США»? Да в принципе можно, но, знаешь, как-то не хочется. И вообще к черту Америку, давай лучше Англию! Про тяжелую и честную жизнь, про фабричные окраины Манчестера и Ливерпуля, реализм кухонной раковины и все такое. Что-нибудь вроде «Оглянись во гневе» или «Такова спортивная жизнь».
00:55. Не надоели тебе все эти напористые парни в подтяжках? Хочется ведь чего-то экзистенциального вроде Тарковского, а значит надо искать в Восточной Европе. Ладно, сейчас. Вот, обложка интересная, давай посмотрим его. Бела Тарр «Сатанинское танго» — так, так, испепеляющий иллюзии… переполненный отчаянием…давящий безальтернативной беспомощностью.. невероятная красочность неминуемой смерти... — отличное кино судя по описанию, именно то что нужно, чтобы набраться сил. Боже мой, семь с половиной часов! Да он как влитой становится в мой календарь! — как раз через восемь часов вставать на работу. Да-да, замечательно, превосходно.
Жители Подмосковья тратят в среднем полтора часа в день, чтобы добраться от дома до работы. Примерно столько же занимает обратный путь. А это, между прочим, два полнометражных художественных фильма. Именно поэтому среди обитателей Лобни, Одинцово, Мытищ так часто встречаются интеллектуалы вообще и киноманы в частности. День за днем люди открывают в электричках сокровищницы мировой культуры (и баночку пива открывают тоже), становятся интереснее, привлекательней, глубже — естественно, вследствие этого рано или поздно они по работе получают хороший оффер. И тогда большой поклонник Пруста и Бела Тарра, живущий где-нибудь в Зеленограде переезжает ближе к Садовому — все! Человек тонкой душевной организации, ценитель прекрасного превращается в обывателя, нравственно падает. А ведь из всех вещей более менее метафизических, нравственное падение скрыть труднее всего, тем более от работодателя, поэтому через какое-то время все возвращается на круги своя. Снова квартира где-нибудь в Балашихе, полтора часа езды до работы, подкасты, аудиокниги, кино.
Читать полностью…
Я как-то задумался, почему люди советского поколения, чья молодость пришлась на более ранние, нежели перестроечные, времена, как-то подсознательно враждебно относятся к любым детализирующим элементам внешности — будь то длинные волосы у мужчин или же борода (не у женщин). Почему слово «выделяться» советские люди воспринимают исключительно в негативном ключе? Почему на плакатах молодой комсомолец непременно гладко выбрит и имеет стрижку полубокс — неужели иной внешний вид помешал бы строительству коммунизма?
Да, помешал бы. Можно было бы списать эти эстетические нормы на обыкновенную провинциальную зашоренность, однако всё проще и вместе с тем не так очевидно.
Дело в том, что плановая экономика в расчёте потребностей граждан опирается на усреднённый тип человека (который с другой стороны формируется государством).
Сколько нужно квадратных метров для жизни? Какая должна быть одежда? Какой должен быть досуг? Большинство базовых потребностей таким образом удаётся закрыть сверху. Но как быть человеку, пожелавшему иметь фиолетовый пиджак? Где он его возьмёт? Придётся покупать у фарцовщиков, либо шить самому. А где фарцовщики, там и тухлый запашок загнивающего капитализма. Где производство на дому, там и до кустарной мастерской недалеко. И вот это уже серьёзно. Человек с несколько отличающимися запросами и потребностями — потенциальный враг системы, потому что она его потребности удовлетворить не может. Это «не наш человек», и он должен быть гоним обществом.
В то же самое время рыночная система с конкуренцией и обилием рекламы поощряла в людях экстравагантность, оригинальность, стремление выделяться. Естественно, что победила она.
Про эстетизацию реальности и важность актуальной культуры
I
В ленте часто попадаются фотографии панелек. В жизни мы вряд ли испытываем восторг от созерцания спальных кварталов, скорее не обращаем на них внимания, хотя иной раз можем впасть в уныние от их вида. Но, как раз в попытке избавиться от апатии, безразличия, вынести их за скобки своей души (как гаргулий из готического собора) люди делают фотографии хрущёвок и брежневок с наложением серых фильтров. Люди делятся ими, чтобы не чувствовать себя одинокими в своих ощущениях, чтобы одинокими не чувствовали себя мы. Кажется парадоксальным, но человек, находящийся в состоянии депрессии, зачастую смотрит именно меланхоличные фильмы. Не для того, однако, чтобы усилить свои переживания, но чтобы разделить их, пускай даже и с самим автором.
К чему я это всё веду? Никто не оспаривает значимость классической литературы и кино, однако между ними и нами всегда есть ощутимая дистанция. А ведь хочется прочесть или посмотреть что-то, чтобы про главного героя можно было сказать he is literally me.
Помню, не сознавая ещё почему, я приходил в какое-то особенное оживление, когда на уроке литературы мы читали что-то с касанием современности — в этом было признание нашей реальности, наших проблем, наших жизней. Оказывалось, что и мы можем быть героями, совершать красивые поступки, переживать драмы. А иначе выходит, что благородство и тонкость чувств — суть вещи старинные, из XIX века, в котором мы никогда уже не окажемся.
Кинематограф, литература — виды предпринимательства, предметом которых является производство образов, мечт. И вот у каких-то поколений и стран они есть, а каким-то остаётся лишь довольствоваться чужими. Я сомневаюсь, что гетто, трейлерные парки, одноразовые домики как часть общеамериканской культуры много лучше наших деревенек и окраинных жилмассивов как части культуры общерусской. Но первое эстетизировано, а второе нет, оттого к первому стремятся, а второго стыдятся. Культура, по сути, на пустом месте создаёт прибавочную стоимость, повышает (не) ваш уровень жизни.
И напоследок — несколько фотокарточек Опочки. Если отбросить все эти забавные ситуации, город грустный, конечно (хотя есть парочку обновленных деревянных домиков). Заброшенные и полузаброшенные исторические здания с непременной табличкой «охраняется государством». Целый комплекс разрушающихся заводов — в такие моменты думаю, каково старикам, которые там всю жизнь отработали, каждый день проходить мимо них. Дореволюционная деревянная кирха (возможно, единственная в России!) — ее состояние можете лицезреть на последней фотокарточке. При этом тут живописная местность, есть красивые старые дома (я нашел целых пять кирпично-валунных) — Опочка могла бы быть уютным маленьким городком с оригинальной архитектурой (визитная карточка — стрельчатые окна), но вместо этого производит впечатления загибающегося местечка.
Реклама «профессии настоящих мужчин» — когда ажиотаж вокруг войны поугас, эти билборды обрели новую функцию — индикатора провинциальности, индикатора важности местного населения в глазах государства — это в Москве вы можеие гулять целый день, не встретив ни одной буквы Z, но здесь, как выразился президент, погибают «от водки или чего еще» — какая разница? А рядом с этой рекламой, еще не успевший стать прошлым стенд с погибшими героями второй и первой Чеченской.
Оказаться в Опочке означает пропутешествовать во времени, здесь до сих пор где-то 2003 год в зарплатах и ценах, в одежде прохожих, в вывесках магазинов. Обойдя весь город, я остановился, оглянулся вокруг: выцеветшие советские лозунги, забытые памятники, обгоревшие окна домов, редкие люди на улице и мчащаяся на всей скорости шаха с громкой музыкой, будто желающая как-то расшевелить застывшее пространство — на мгновение возникло ощущение, будто еще недавно здесь шла война, а потом власть бежала отсюда, оставив город на произвол судьбы — только жители об этом еще не догадываются. Что и впрямь изменилось бы, если б администрация вдруг исчезла — государственный анархизм, как он есть — альтернативный сюжет Кафки, где внутри Замка давно никого не было.
Утром выпил — весь день свободен.
Выхожу на автостанции города Опочка и оказываюсь напротив небольшой пристройки. Вывеска на ней перечисляет ряд товаров, которые здесь можно приобрести: «Выпечка, чай, кофе, закуски». Последняя категория явно на что-то намекает. Место называется буфет «Минутка»; вероятно, его целевая аудитория — молодые яппи, помешанные на идеях тайм-менеджмента. Захожу проверить эту догадку.
Войдя во внутрь, я сразу же оказываюсь напротив кассирши, лицом к лицу. Она выжидает паузу, чтобы сказать: «мужчина, вы что-нибудь будете брать или посмотреть зашли?»
В глазах мельтешит от количества товаров, пахнет перегаром, низкие потолки угнетают сознание. Для этого времени (восемь утра), для этого города (10 тысяч населения), для этого помещения (7х10 квадратов) людей здесь слишком много. Окинув небрежным взором публику, я прикидываю, через сколько секунд парень с длинными волосами в нидерландской военной шинели наконец-то получит по физиономии — а получить я был не просто должен, я был обязан (это естественная химическая реакция).
Седой небритый мужик в камуфляжной телогрейке протягивал пятихатку за бутылку настойки, компания молодых ребят весело тянула пивко, а за соседнем столиком сидела зрелая и несколько потрёпанная жизнью пара.
Молодым ребятам нужно оправиться от шока, провести первичный анализ противника, заговорщически переглянуться — секунд тридцать на осмотр товарных предложений у меня есть. Я надеялся хотя бы на Добрый Cola, однако тут были такие позиции, которых вы не найдёте в сетевых магазинах — здесь собрались исключительно товары-аутсайдеры, настоящие неудачники рынка, не нашедшие себе места на полках Пятёрочки.
В монологе одного из парней промелькнуло какое-то матерное словечко. Женщина громко встала, развернулась к компании и резко одёрнула их: «молодые люди, вы где находитесь? Дома у себя будете так разговаривать, а здесь культурное заведение!». Парни виновато склонили головы. В воздухе повисла пауза, которой не преминула воспользоваться продавщица: «мужчина, вы будете что-то брать или посмотреть зашли?». Пришёл посмотреть — подумал я и вышел на улицу, где только что выпал снег.
poslepar/nasever4erezseverozapad" rel="nofollow">https://teletype.in/@poslepar/nasever4erezseverozapad
Читать полностью…
Вчерашние новости выглядели буквально как концовка первой части Крёстного отца. Пока В.В. произносит торжественные и пустые речи про героев Великой Отечественной, его люди расправляются с прежними соратниками. А он как бы не при делах, он не в курсе, он в Курске — железное алиби.
Понятное дело, мятежников никакая власть (если она сумела устоять) щадить не будет. Но в нормальном государстве Пригожина бы посадили. В тоталитарном — объявили бы врагом народа и расстреляли. А то, что произошло у нас, на действия государства вообще не похоже. Это именно что бандитские разборки со всеми присущими им чертами — какие-то странные мутки, кидалово, «человечка надо убрать» — впервые это выглядит так откровенно.
Пригожин был злодеем и всячески бравировал этим. «Наш бизнес — смерть, и бизнес идёт хорошо» — на фоне унылых россказней про нацистов и многополярный мир это смотрелось честно. Да, мы головорезы, а не какие-то освободители. Да, украинцы, в общем-то, нормальные ребята, но мы тут работаем, а не о политике рассуждаем. Да, мы попадём в ад, но мы будем там лучшими. Эта аморальность вкупе со способностью глядеть правде в глаза смотрелась выигрышно на фоне официального морализаторства и вранья. Пригожин был пробоиной страшной реальности в симулякре государства.
24 июня многие люди испытывали воодушевление. Это видно было по Ростову, это видно было по Москве. Так вот, убили не Пригожина, а это воодушевление. И тут нет большой разницы между смертью Немцова, посадкой Навального, недавними арестами Стрелкова и Кагарлицкого. Всё это — плевок в лицо общественного мнения. Куда он попал, в лоб или в щёку — дело вторичное. Куда важнее, что государство находит это вполне приемлемым.
Теперь наш второсортный сериал на России-1 лишился обаятельного злодея. Смотреть его станет ещё скучнее. Но чего удивляться, последние сезоны всегда хуже первых. И судя по качеству, мы находимся где-то ближе к концу.
Первое, что я сделал, переехав в квартиру на Васильевском острове — это застрял в лифте. А он такой, знаете, 60x60, с захлопывающимися вручную дверками и тусклым светом — да вы и сами наверняка их видели в чёрно-белых фильмах. Разумеется, я сразу же стал обзванивать аварийные службы: одну, две, десять — не помню, на какой по счёту свет в кабине внезапно погас, а сама она резко дёрнулась вниз. Впрочем, лишь сантиметров на двадцать. Вероятно, подумал я, лифт держится на трёх тросах; один из них порвался в самом начале, теперь — второй, третий не заставит себя долго ждать — самое время царапать на стене эпитафию. Если прыгнуть вверх перед приземлением, можно, наверное, несколько снизить ущерб для своего тела. Оставалось всего пару минут, чтобы успеть проверить эту догадку в гугле. Первая попавшаяся статья называлась так: «Можно ли выжить, если упасть в лифте с пятого этажа?». А начиналась она следующими словами: «В наше время лифт — неизменный атрибут любого многоэтажного дома. Наверняка вам хоть раз доводилось пользоваться этим удобным изобретением. А многие из нас ездят на нём каждый день. И это неудивительно, ведь его преимущества сложно переоценить». Я не сдержался — на мой истерический хохот сбежались соседи, которые и помогли мне выбраться оттуда. А лифтом в том доме я больше не пользовался, равно как и копирайтерскими клише.
Читать полностью…
Хотел было написать одну заметку, да в голове появилась идея второй, затем третьей. Думал связать их в одну статью, но как-то не очень-то хочется и не особенно надо. Все три заметки вокруг одних тем и потому публикуются вместе. По правилам этикета большие тексты следует сопровождать обложками, но откуда ж я их возьму.
poslepar/triptyh" rel="nofollow">https://teletype.in/@poslepar/triptyh
Не раз приходилось искать комнату в Петербурге, но один случай запомнился мне особенно. Приехал по объявлению, адрес роскошный: Петроградка, рядом театр Андрея Миронова — открыточный вид. Поднимаясь в парадной, наблюдаю такую сцену: грузная сотрудница ЖЭКа моет шваброй лицо атланту. Неплохой кадр — подумал я, отложив его для будущего фильма, который, конечно, не будет снят. Позвонил в квартиру. Дверь открыла женщина с седыми засаленными волосами, вся в каких-то лохмотьях, не сильно отличавшихся по цвету и форме от той половой тряпки. Показала мне комнатку — между прочим, вполне приличную. Женщина говорила тихо, и потому я не сразу заметил её акцент: когда люди пьют постоянно, их речь начинает звучать неровно и хрипло — гласные протягиваются, согласные проглатываются. Проследовал за ней в общие зоны. Кухня была пропитана копчёным жиром, отклеившиеся обои прогибались под собственным весом, под высокими потолками висела тёмная паутина как будто годов так из восьмидесятых — меня поразил доисторический вид этой грязи. И мне стало жутко от того, насколько одинока старуха — такая ненужная и позабытая, столь вросшая в эту квартиру, что её сложно представить на улице средь бела дня. Сказав, что жильё не совсем мне подходит, я опрометью двинулся по лестнице вниз, поскорее отсюда, из этого коридора, из этого дома на широкий и шумный проспект. И теперь проходя мимо великолепных фасадов эпохи ар-нуво, невольно думаю иногда — сколько гнили и ветоши они за собой скрывают.
Читать полностью…
Привыкнув к фильмам 50-90ых годов, современные мне кажутся довольно фальшивыми. С одной стороны, слишком явно в них чувствуется учебник по режиссуре: лет 70 назад люди еще толком не знали, как снимать кино (хотя уже догадывались, что это не театр), и оттого фильмы были больше похожи на жизнь (про нее тоже не все вполне ясно). С другой стороны, благодаря техническим достижениям, картинка стала выглядеть слишком реалистично — как будто вместо иллюзии и мечты нам пытаются подсунуть готовую действительность, от которой мы и хотим убежать. Это касается не только кинематографа, но и фотографии, видеоигр (мода на пленку и стилизованная, мультипликационная графика соответственно). Нечто подобное уже случалось с живописью, когда достигнув максимальной натуралистичности, она оказалась в нулевой точке, после чего довольно быстро ушла в импрессионизм и затем в модернистские течения.
Читать полностью…
На днях посмотрел «Романс о влюбленных» Кончаловского. Никогда бы не сделал этого по своей воле — во-первых, потому что с раннего детства меня раздражали мюзиклы, во-вторых, песни от начала и до конца ужасно банальны в поэтическом отношении (название фильма как бы это и предполагает), в-третьих, тема не моя совершенно — ну какие там влюбленные, человека в 23 года волнует совсем другое: выполнение KPI, неотвеченное письмо на почте, обеденный перерыв. В общем, доводов против — масса, и с таким багажом скепсиса я осилил два с лишним часа. Как вы думаете, что я ему поставил? 7/10! Снято великолепно!
Вот представьте себе, семидесятые годы, что у нас там — «Ирония судьбы», «Служебный роман» —застойное кино про уставших взрослых людей, променявших свои идеалы на бытовой и социальный комфорт, бледная картинка, унылая чехословацкая мебель, лица у всех как у селедки, хотя по меркам Союза собрано все самое лучшее. И тут — с первых секунд такие живые цвета, насыщенный буржуазный кадр, много динамики — как будто совсем из другого мира, где нет никакого Брежнева, никаких очередей. Сразу подумал — снимали в Америке, просто декорации русские — парень с девушкой мчатся на мотоцикле по полям и лугам, лихо подпрыгивая на ухабах, и внезапно оказываются в Нью-Йорке? Нет, в Москве, на новом Арбате. Черт возьми, как много означает плёнка — просто вдумайтесь, насколько сильно влияло ее качество на восприятие СССР в мире (кстати, можете на досуге глянуть фотографии Мартина Манхоффа — там сталинский Союз выглядит совершенно непривычно для глаз). А каковы герои? Вполне героические, а не плохо выбритые алкоголики как обычно. И нет ни одного упоминания о роли партии, комсомоле и Ленине. Стихи же в духе XIX века как бы дают понять, что фильм скорее стремится наследовать дореволюционной культуре, чем быть частью советской. По сюжету молодой человек отправляется служить на флот, и снова весьма эффектно демонстрируются достижения нашей военной техники, а моряки изображены эдакими русскими tough guys.
Оправившись от шока, подумал — как такое вообще могли разрешить? Ну да, сын Михалкова, это многое объясняет. И все же не думаю, что фильм шел прям гладко, скорее только в столицах. Похоже, он изначально был рассчитан на внешнего зрителя — недаром получил Хрустальный глобус на международном фестивале в Карловых Варах (забавно: эта награда в основном вручалась советским фильмам, но после распада Союза только один русский фильм выиграл её). Короче говоря, вышла очень неплохая реклама России — наверное, единственный хороший пример soft-power в отечественном кино.
Смотреть стоит ради картинки, желательно с озвучкой на красивый незнакомый язык — так вы сможете кратно снизить ощущение неловкости. Но если вы любитель смешанных впечатлений, то флаг вам в руки, включайте оригинал, только помните — я вас предупреждал.
P.S.
Мне возразят, а как же те случаи, когда человек просто помешан на каком-нибудь леопарде, розовом цвете или на золоте? Ведь несомненно, он любит их, а это противоречит теории выше. На мой взгляд, справедливее это назвать дурновкусием — о терминах можно договориться, но главное их разделять. Что касается человека из вашего примера, сэр, полагаю, к близким людям у него любовь та же — она невежественна и безгранична как у госпожи Простаковой к сыну её Митрофанушке.
И да: прошу прощения за философическое косноязычие, мне правда стыдно за повторение одних и тех же слов в абзаце по несколько раз. Их так много, они прямо как будто толпятся, словно какие-то коллекторы, пытающиеся взыскать с меня долг — то ли перед Отечеством, то ли перед литературой, то ли за пиво, которое купил мне приятель два года назад — уж пора бы давно нанять экспертов, готовых признать мое писательское банкротство — надеюсь, такие найдутся среди читателей и закроют этот вопрос.
Последние хоть какие-то хорошие новости были году так в 2018-ом, во время Чемпионата Мира. С тех пор только и читаешь о том, как в России ужесточили законы, как некогда дружественная страна от нас отвернулась, как в тюрьму посадили такого-то журналиста, как в центре снесли доходный дом конца XIX века, как депутаты предложили ввести на что-то запрет, как толпа мигрантов кого-то избила. А сегодня в колонии умер Алексей Навальный. Словно в пошаговой стратегии эти сообщения говорят о неминуемо приближающейся катастрофе. И как рядовому юниту, тебе остается лишь нажать на кнопку «принять»
Читать полностью…
Влетел в электричку как герой блокбастера — секунда в секунду, тут же закрылись двери. Возможно, моя пагубная привычка делать всё в последний момент обусловлена подсознательным желанием испытывать радость от вырванного у судьбы шанса. Её я и испытывал, сидя у окошка, переводя дух.
«…Ну что, Алексей Владимирович, тебя можно поздравить. Как это с чем? С повышением. Оклад другой, люди в в подчинении. Целый оперативный отдел…» — я посмотрел на разговаривавшего по телефону мужчину и подумал: редкая птица, надо запомнить. Он не был похож на тех бесформенных кабанчиков, что вразвалку патрулируют улицы. Светлые волосы, гладковыбритое лицо на дюжей шее, розовые щёки — во всём было ощущение крепости и напора — такая внешность обещала в придачу светлый и ясный взор, но он не был ни светлым, ни ясным. Крупные, глубоко посаженные голубые глаза смотрели прямо, ничего не выражая, даже безразличия. Как-то это странно, пазл не складывался, я решил на досуге подумать об этом, а пока досмотреть фильм. Дорога предстояла долгая.
***
Оставалось ещё пару станций, когда я, закрыв ноутбук и приготовив свои вещи к выходу, сосредоточил внимание на дрыхнущем работяге в потёртых джинсах, с вывалившимся пивным пузом и шуруповёртом Makita. Услышав, как прозвучала его остановка, он тотчас вскочил и поспешил к выходу. Мне понравился этот мужик, его можно было бы вставить в качестве детали если не к великому роману, то хотя бы к рассказу (например, этому). И стало как-то тепло на душе оттого, что впервые за долгое время ко мне вернулся писательский образ мысли. Я ехал, думал о чём-то своём, глядел на мелькавшие в окнах подмосковные домики, это было так просто и одновременно так здорово — бывают моменты, когда обстоятельства места, времени и настроения как-то удачно складываются, порождая хрупкое сочетание, близкое по красоте к лучшим фрагментам великих фильмов и книг — именно такой момент я переживал тогда, пока не услышал внезапное: «Что пишете?»
Я повернулся в сторону. На меня смотрел опер. Сперва обмер, потом промямлил — «ничего», не забыл улыбнуться неловко, но забыл, что следует пожимать, а что отводить — плечи или глаза. Ответ его явно не устроил. Он продолжил сверлить меня взглядом, дав понять — вопрос остаётся в силе. А ведь у меня не было в руках никакого блокнота, телефон тоже лежал в кармане, с чего же такая предъява? «Да я простой человек» — объявил вдруг Сергей Савин и развёл руками. Это прозвучало совсем уж неубедительно. Однако никакой усмешки не последовало. Ни один мускул на лице моего оппонента не дрогнул. Я понял, что этот опер или кто он там по званию, человек совсем из другой весовой категории. С лёгкостью он мог нанести мне еще пару сокрушительных вопросов. Но то ли из великодушия, то ли из соображений высшего шика, посчитал это дело излишним и просто выжидал, пока жертва расколется сама. «Видел, как вы смотрели, это чувствуется во взгляде, в выражении лица. Сам пишу, поэтому знаю», — сказал он медленно и с достоинством. Ломать комедию уже не было смысла, и я поинтересовался: «Что пишете?». «Больше стихи. Пробовал писать прозу — не хватает усидчивости, настроение уже другое, да и сам я уже не тот. Начало, может, и хорошее получается, а вот конец никак не клеится. А без конца всё теряет смысл». В голове как-то не получалось представить себе детективные поэмы о грабежах, хищениях и убийствах: «Может быть, вам стоит писать рассказы? Короткие». Он немного помолчал и задумчиво согласился: «Возможно». После чего спросил: «Как вас зовут?» — и протянул руку. «Мне сейчас выходить», — ответил я, пожимая её, и докинул в дверях: «Удачи!»
P. S. Много позже, когда я вспоминал этот случай и этот как бы затуманенный взгляд, в голову приходила точная аналогия — так называемое зеркало Гезелла — стекло, что стоит в камерах для допросов, прозрачное снаружи для полицейских и непроницаемое для подозреваемого внутри.
Хотел было тридцать первого вас поздравить, но как-то встретился вот с друзьями, немного выпил. Ну думаю, сейчас уже писать текст слишком утопично будет, а коли так, воспользуюсь лайфхаком ленивых людей — сниму кружочек. Однако обстоятельства сложились иначе. Обыкновенно в подобных случаях говорят: человек предполагает, а Господь располагает — словом, я выпил еще и довольно прилично (чего не скажешь о моем поведении). Не заметив, как вырубился, я наутро проснулся с таким лицом, что ни о каких кружочках не могло быть и речи. Первым делом оправился от похмелья, вторым — принялся строить текст. Но не успел я написать и абзаца, как объявились друзья. Посидели, разговорились, в общем, снова наклюкался капитально. А наутро — ну вы сами понимаете, что бывает наутро. И вот таким приблизительно образом прошли почти все новогодние. Что ж, хоть с Рождеством вас поздравлю, дорогие подписчики!
Читать полностью…
II
Недавно смотрел фильм «Как преуспеть в рекламе» — картина неровная (в чём-то хороша, в чем-то откровенно второсортна), однако она навела меня на определённые мысли о том, как зачастую работает литература, кино в социальном и экономическом отношении.
Представьте себе любую непривлекательную работу. Допустим, оператора колл-центра. Таких людей мы обыкновенно остерегаемся и уж точно не мечтаем в детстве стать ими. Однако, кто-то всё же ими становится. Эти ребята прекрасно понимают незавидность своей роли: не гордятся тем, что они делают — напротив, на вопрос о работе отвечают уклончиво, дескать, болтают с коллегами возле кулера. Само собой, при таком отношении к своей должности ни о каком профессионализме речи идти не может, он появляется лишь тогда, когда люди гордятся своей работой. Кроме того, возникает проблема с идентичностью — человек не ощущает себя важным, полезным для общества.
Но вот, представьте, появляется режиссёр, который снимает кино о взлётах и падениях оператора колл-центра, о его проблемах, о борьбе за признание руководством, о любви к девушке, с которой он познакомился, пытаясь продать ей кредитную карту и так далее. Это кино смотрит миллионы людей, оно заставляет по-новому взглянуть на участь тех назойливых прилипал, которые постоянно пытаются нам что-то втюхать. В их моральном релятивизме, искусстве манипуляции, умении продавать находят даже нечто романтическое, в их ежедневных попойках после рабочего дня — что-то трогательное. И вот перед нами уже работники не безликой профессии, а в чем-то весьма эмблемной — картина становится культурной основой сообщества специалистов этой сферы. Она преодолевает отчуждение от труда, придает их деятельности некоторую долю пафоса в хорошем смысле. И, в конечном счете, конечно, влияет на производительность.
То же самое можно сказать не только про работу, но и вообще про все сирое и невыясненное. К примеру, про города. Было на свете какое-то захудалое местечко, но однажды там сняли кино о тяжёлой жизни рабочих, и теперь это столица пролетарского движения, её посещают туристы, туда переезжают инженеры, политики в своих предвыборных кампаниях первым делом едут туда. Так создаётся бренд —
сложно переоценить значимость тех услуг, какие оказал Голливуд американской экономике, сформировав мечту о
жарком Лос-Анджелесе, холодных и грязных улицах Нью-Йорка и вечно отдыхающем Майами.
Брендинг вообще можно считать одной из основ западной цивилизации. Славное имя, гербы, краткие изречения — всё это чертовски важно. Без них нет ни веры, ни чести, ни конкуренции.
Особенно это заметно, конечно, на примере Соединённых Штатов, где всё перекручено настолько, что кажется, будто их книги и фильмы — сплошь реклама, кейсы и истории успеха.
l'art pour l'art de vivre
В своё время я бросил магистратуру филолога,
потому что академическая жизнь, какой она мне рисовалась, казалась искусственной и абсурдной. Читать много литературы, а ещё больше — литературы о литературе, перерабатывать всё это в научные статьи и рецензии, которые по большому счёту никому не нужны, выступать на конференциях перед такими же персонажами, чья биография — всего лишь сумма прочитанных книг, и за всё это получать зарплату, на которую можно позволить себе лишь духовное благосостояние. Меня волновала, как сказано у Георгия Иванова, «догадка, что книги, искусство — всё равно что описания подвигов и путешествий, предназначенные для тех, кто никогда никуда не поедет и никаких подвигов не совершит». И возникал совсем уж бестактный вопрос: зачем? Понятно, для чего читать книги гуманитариям — чтобы писать статьи. Но остальным людям для чего оно надо?
Я не знал, как ответить на это честно, а не просто накинуть пару пафосных фраз.
Это привело меня к довольно спонтанному решению — я собрал вещи, проехался на прощание по окрестностям Кёнига, выпил глинтвейна на берегу Балтийского моря и улетел без гроша в кармане в холодный Петербург искать настоящую жизнь. И, как бы парадоксально то ни звучало, именно увлечение литературой сподвигло меня бросить филологию, воспитав вкус к эффектным концовкам.
С тех пор много воды утекло — мне больше не снятся сны, где я гуляю с Буниным по Монпарнасу, на ум редко приходят удачные мысли, голова забита совсем иными вещами. Мою жизнь нельзя назвать искуственной, она самая что ни на есть обыкновенная, ей живёт большинство людей. Теперь-то, когда я стал обывателем, у меня есть полное право дать ответы на те вопросы, и, ваша честь, у вас нет никаких оснований считать мои показания ложными.
Однако начну, как и все приличные люди, издалека. Существует две основные концепции о миссии художественных произведений. Первая гласит, что искусство что-то должно, вторая (l'art pour l'art) — что никто ничего никому не должен. Первая приводит к госзаказу, фильмам про любовный треугольник между мужчиной, женщиной и партией, вторая — к всяким глупостям вроде приклеенного к стене банана, абстрактной живописи и прочим инструментам для отмывания денег. Обе концепции объединяет то, что безупречное следование им приводит к созданию бездарных произведений.
Если спрашивать мнения Сергея Савина на этот счёт, то, по-моему, книги пишутся не для того чтобы их на парах разбирали студенты-филологи, да и фильмы снимаются не затем, чтобы критики восклицали «великолепно, подлинный шедевр». Их смысл в другом (но это не догма) — дать нам мечту, образ чего-то лучшего (или худшего), развить в нас чувство меры (вкуса), предостеречь от западни тривиальных путей, одним словом — помочь нам начать разбираться в том, что у французов называется l'art de vivre — искусство жизни.
Признаться, я часто совершаю налеты на мировые банки художественных ценностей в надежде отыскать там что-нибудь обаятельное для своего скромного бытия. И всё же остаюсь не слишком экспертным по части искусства жизни. Но есть ведь и совершенные болваны в этом деле. И я предлагаю вам ими не быть: смотреть хорошее кино, читать достойную литературу, необязательно часто, но всё-таки иногда.
Что же касается всяких концепций, то с формулой l'art pour l'art я по большей части согласен. Надо только в конце приписать de vivre. Мне пришлось стать человечком 5/2, чтобы это понять. Вам же ни к чему нести такие издержки.
Оказавшись в маленьком городе, надо непременно посетить краеведческий музей — все они одинаковые и неинтересные. Билет стоит 50 рублей — не такая уж крупная сумма, если вдуматься. Экспозиция делится следующим образом: древние времена — серьги, кольца, копья русов и зубы ящеров. Следом идет XIX век: портреты местных князей, несколько образчиков барской мебели, царские монеты. Затем Великая отечественная — пули, каски и автоматы. Словом, ничего особенного. Единственное, что меня позабавило — старый план города, где один из районов именуется — внимание на экран! Согласитесь, неплохая шутка за свои деньги.
Читать полностью…
Еду в автобусе, запиваю датский хот-дог томатным гозе, смотрю фильм The Hustler (1961) и чувствую себя абсолютно счастливым — подумываю даже отмечать в календаре такие дни для отчётности перед Богом. Не знаю, испытываете ли вы тот же восторг от совмещения разных занятий и приятных их сочетаний, но, возможно, вам стоит взять на заметку этот рецепт.
Читать полностью…
Мне часто снятся локации, которые находятся вроде бы рядом, но где-то там, за углом, за поворотом. Я бы сказал, они начинаются с приграничья моего опыта и уходят в область свободных ассоциаций. Дело, думаю, в том, что сны черпают данные из воспоминаний (memories data lake), но комбинируются они в новые картинки весьма причудливо, отчего и возникает двойственное ощущение знакомости и неизведанности.
К чему это я вёл — где-то месяц назад было дело; выхожу из густого леса, а там — Богом забытая деревушка, домики из потемневшего бруса на холмистых лугах — очень живописно. Иду я по ней, впереди — заброшенная школа. Тропинка, которая раньше её обходила, ведёт прямо внутрь, потому что теперь люди срезают путь через коридор этой школы. Дует ветер, качаются оконные рамы, шелестят страницы учебников, валяющихся на полу, а я иду по скрипучему паркету, глядя как в разбитых стеклах отражается осень. От такой красоты момента возникает безумная эйфория. И я просыпаюсь.
Волей судьбы и своей собственной волей я недавно прошёл где-то километров тридцать по деревням псковским. За семь часов ходьбы приобрёл мозоли на обеих ногах, съел дюжину не вполне созревших яблок (кислые мне всегда нравились больше) и всей душой проникся этими краями. На своем пути я почти не встречал заборов, сайдинга, какого-то вопиющего дурновкусия; на участках была аккуратно подстрижена трава, на берегу озера стояли милые баньки — всё было может не идеалистично, но с этим пространством хотелось себя идентифицировать.
Прикрепляю парочку фотокарточек — единственных, что успел сделать. Отдельно отмечу любовь к болотам — этим природным воплощениям русского декаданса. На последнем фото ваш покорный слуга, промокший под дождем до нитки, решил запечатлеть микроволновку, стоящую на углу дороги — явление довольно распространённое и не очень понятное горожанину. Оказалось, её используют в качестве почтового ящика. Не менее оригинальное применение я нашёл вебке ноутбука, с ее помощью этот скриншот приложения «Камера» и был сделан (все остальное было разряжено).
В прежние времена ходил такой поезд Москва — Рига. Город Себеж, близ которого я вырос, был последней российской станцией на этом пути, дальше — Латвия. Для меня здесь заканчивались путешествия, а для кого-то начинались долгие проверки паспортов и виз. В основном туда и оттуда ехали русские. Вагоны поезда становились тем местом, где встречались бывшие соотечественники. Они быстро находили общий язык — он ведь действительно был у них общим. Бутерброды с копчёной колбаской, шпроты, водочка из-под полы и разговоры на тему, ну как там у вас. «У меня пенсия 300 евро, разве на нее можно в Риге прожить?», «да у нас тоже одна Москва живёт, остальные выживают», «всё травой поросло, ничего никому не надо», «дочка моя на заработки в Германию уехала», «я вашему президенту верю, он всё делает правильно», «а помните еще в советское время...». Русские из России и Латвии жаловались на государство, с ностальгией или пренебрежением вспоминали советское прошлое, спорили о политике и, конечно, рассказывали друг другу свои жизни, чтобы потом на Рижском вокзале расстаться и потеряться в большой Москве. Теперь поезда до Риги не ходят, путь следования обрубился где-то на середине, в Великих Луках. А сам вокзал очевидно убыточный, с дорогими билетами, рискует стать таким же анахронизмом, как и вокзал Варшавский. Больше не встретим мы бабушек в платочках, ведущих деньгоисчисления в евро.
Читать полностью…
Давненько ничего не публиковал, друзья. Виною тому — poslepar/byvali-huzhe-vremena">статья, а вернее те мысли, которые я пытался без особого успеха собрать воедино. Наконец, я освободился от этого. Перед вами текст, являющийся своего рода продолжением эссе «Государственный анархизм или законсервированный беспорядок» — если кто не читал, рекомендую сперва ознакомиться с ним. Как по мне, эти два текста — самое важное из написанного мною за год. А возможно, и самое важное, что прочтете за этот год вы. Однако необязательно вам это понравится.
Читать полностью…
Псковские земли славятся суровыми крепостными башнями из серой извести, церквями — древними и аскетичными, высеченными из камня крестами — что вам рассказывать, коли бывали там, знаете, а если не бывали — следует побывать. Но я хочу поведать о явлении, которое пока лишь немногим известно за пределами Северо-Запада, а местными не осознано как локальная особенность. Так что если вы путешественник уровня upper-intermediate, уставший от городских банальностей, краевед или культуролог, ломающий голову, о чём же написать исследование, эта заметка для вас.
Читать полностью…
Никогда не был особым поклонником джаза. Несмотря на импровизационный характер, мне он кажется довольно однообразным — если не брать в расчёт вокальные композиции, есть только два сюжета (с множеством вариаций), возникающих в голове при его прослушивании:
1) широкий негр в костюме и шляпе с сигарой в зубах шагает по улицам Нью-Йорка;
2) в дымовой завесе ресторана кружатся парочки, где-то в углу сидит широкий негр в костюме с сигарой в зубах (а шляпу он до сих пор и не снял).
Знатоки возразят, что так могут судить только ничего не смыслящие болваны. Разумеется, это правда. Но как говорится, человека красят не мысли, а его предубеждения.
На самом деле нельзя отказать жанру в некоторой красоте, однако она совершенно иного рода — слушая джаз, не испытываешь той волнительной дрожи, какую вызывают классика, рок-баллады, песни в такси — да что угодно. Это красота скорее интерьерная, чем музыкальная. Именно поэтому так странно себе представить человека, наслаждающегося джазом в наушниках по пути в офис или во время утренней пробежки: тут очень важна обстановка — его надлежит слушать исключительно в каких-нибудь заведениях, желательно в живом исполнении. А раз уж на то пошло, вообразим, что до Нового года осталось три дня, и прямо сейчас Сергей Савин сыграет всем нам знакомую песню Луи Армстронга, которая называется Let it snow:
Парам-пам-пам-парам-пам,
Парарам, рарам, рарам-пам
Та-тан, тан, тан, та-дан
Та да дан, та да дан, та да дан.
В последнее время стал часто проводить вечера в компании старых американских фильмов, и, знаете, как-то проникся джазом. Когда смотрел «Сладкий запах успеха» (отличное кино, рекомендую), что-то мелькнуло в сознании — и мне показалось, я вдруг понял, почему эта музыка тогда покорила весь западный мир.
Представьте себя каким-нибудь докером, что приходит домой, снимает пропахшую потом одежду, принимает душ, ощущая, как ноют и крепнут его мышцы, надевает красивый (а не рабочий) костюм и направляется в ресторан. Ему хочется с шиком погулять на свои честно заработанные деньги, хорошенько выпить, потанцевать с женщинами, и джаз как нельзя кстати подходит для такой цели — в этой музыке есть торжественность окончания рабочего дня.
В продолжение размышления — вот это ощущение подлинности очень важно в рыночной экономике. При прочих равных мы не станем заказывать еду в кафе с безвкусными интерьерами, предполагая, что и готовят там так себе. Ибо сложно допустить, что владелец заведения — тонкий знаток гастрономии, абсолютно при этом не чувствует красоты. Конечно, может статься, там работают неплохие повара, а сам владелец ничего не смыслит. Но это не правило, а случайность.
Эстетическая составляющая любого бизнеса свидетельствует о том, насколько человек, открывший свое дело, любит его и в него вкладывается. А это, в свою очередь, вызывает как симпатию потребителя, так и доверие партнеров — раз предприниматель так внимателен к мелочам, значит рассчитывает на игру в долгую, и с ним стоит выстраивать отношения. И напротив, условный магазин «Продукты 24» доверия не вызывает, поскольку его собственник не заботится даже о самом названии — здесь могут продавать просрочку и нарушать законы, а завтра просто-напросто переехать на другой адрес.
Вообще эстетика для предпринимателя — все равно что престижный спорт, в котором проявляется чутье, склонность к риску, умение сокращать издержки без потери качества, следуя принципу «ничего лишнего».
Окажись мы в любом городе с более менее историческим центром, в нем неизменно одними из самых не только богатых, но и величественных дореволюционных зданий будет банк — красота как нечто вечное должна была укреплять веру вкладчика в то, что сбережения покоятся в надежном месте, и никакие биржевые катаклизмы им не грозят. В качестве примера противоположного вспомним архитектуру капрома — на фоне серых совдеповских панелек экстравагантные формы и синие стекла привлекали внимание обывателя своей новизной. Теперь же, когда время (мягко говоря) настоялось, все эти торговые центры кажутся нелепыми в своей попытке удивить — их поблёкшая пестрота только раздражает, как раздражает фантик, валяющийся на улице.
В обоих случаях мы замечаем прямое отражение предпринимательских установок в эстетике — одни стремятся выстроить основательный бизнес, продумывая все до мелочей, другие — используют броские эффекты, рассчитывая на большую маржу в краткосрочной перспективе, третьи — не думают о красоте вовсе, делая ставку на людей, желающих сэкономить и безразличных в выборе — в наше время такие продукты (без дизайна как такого) можно вполне считать сырьем.
Иной раз думаешь, в какую исторически скучную эпоху мы живём — ничего значительного, ничего характерного — так, перегной прошлого, бесконечные пародии, сыгранные наспех. И вроде бы да, вспомнить нечего. А между тем без всякого пафоса на лице, с довольно обыденным видом шагнули мы в новую эру, даже того не заметив.
Оно и немудрено — перемены века двадцатого были глобальными, наши же — вшитыми в повседневность: вместо полёта в космос — обновления приложений и презентации Apple; масштаб, может, и меньше, зато сдвиги коснулись каждого. Причём поначалу казалось, что ничего принципиально нового в этом нет — просто раньше писали письма, теперь общаются в мессенджерах, раньше снимали на камеру, теперь эта возможность есть в телефоне. Всё точно так же, только удобнее. Но вот отматываешь лет на пятнадцать назад, и возникает смутное ощущение, что нас обокрали.
Как приятно было выводить ручкой буквы, чувствовать запах сторублевой купюры, слышать шелест страниц, смотреть и вглядываться в картинки — боже мой, в детстве мог часами пялиться на плакаты, картриджи, этикетки, в учебнике у меня были любимые изображения, которые я открывал иногда, просто чтобы на них посмотреть снова. Словом, мы потеряли ряд нефункциональных, но важных мелочей.
Много ли теперь осталось от работы (не вставая с кровати, включаешь ноутбук и целый день делаешь что-то неосязаемое, получая в конце месяца абстрактную цифру на счёт), от общения (пишешь символам друзей сообщения, которые потом складываются в общий прочитанный где-то текст), от романтических знакомств (выбираешь карточки людей как товар на маркетплейсе). Изменение формы привело к деформации самого содержания, недалёкого, если вдуматься, от подлога.
Вспомнился один эпизод — на подоконнике сидела девочка лет четырёх, и, разводя пальцами по стеклу, пыталась увеличить человечка, идущего по тропинке. Тогда я вдруг по-настоящему понял — мы никогда уже не вернёмся в офлайн, а та жизнь, которой жили люди лет пятнадцать назад, покроется тайной, и если будут нас о чём-то спрашивать потомки, так только об этом. Об остальном они узнают из гугла.
Приятно окунуться в поп-культуру восьмидесятых, где люди полны веры в светлое будущее — космос, компьютеры, роботы. Этого ощущения сейчас нет совсем, завтрашний день скорее вызывает опасения и тревогу. Очередное достижение в области нейросетей воспринимаются не как триумф человеческого ума, но как ещё одна победа техники над человеком. Общество закономерно тянется к прошлому, где все было понятно и просто (отсюда бесконечная ностальгия), и, вероятно, в скором времени оно в эту сторону и качнётся.
О ненастоящих вещах
Стоит только взглянуть на какой-либо предмет, как сразу ощущаешь степень его подлинности. В основном нам попадаются довольно посредственные экземпляры, чья подлинность несомненна лишь в силу их широкого распространения — их много, они привычны для глаз. Порядком выше стоят вещи, подлинность которых подкреплена не обыденностью их, но их совершенством — будучи безупречным воплощением идеи, они переходят в разряд символов, чего-то если не вечного, то по крайней мере долгого (попадают в капиталистический рай). Но есть объекты и третьего рода — одновременно дурные и нетипичные — их подлинность нулевая, если даже не отрицательная — они пробивают дыру в реальности, открывая бездну вселенского хаоса и абсурда, всматриваясь в которую становится не по себе.
Иной раз проходя мимо безобразного дома, пытаешься представить в уме тамошнюю жизнь, но не выходит, не получается — как ни напрягай воображение, здание все равно кажется необитаемым — как будто эти ненастоящие дома — ловушка для таких же ненастоящих людей, вовсе не подозревающих, что они оказались в нем примерно по тому же праву, что и безумцы в лечебнице.
За этими людьми можно следить хоть до конца века, и все равно не найти в них авторского почерка. Я общался с одним из таких, все надеясь нащупать в нем душу, понять, что им движет, какие раны он прячет, о чем мечтает. Но даже откровенные разговоры ни к чему не приводили. Его мальчишеское лицо состояло из самых ординарных черт, и вместе с тем было неординарно отсутствием чего-то неординарного. Он много шутил, и всегда это было до нелепости несмешно. Никогда не печалился и старался быть всегда радостным, хотя смотрелось это фальшиво. Каждый день вставал и ложился в одно и то же время и вообще делал все в соответствии с распорядком. Носил фиолетовый балахон поверх салатовой рубашки (вообразите). Никогда не интересовался противоположным полом. Правда, имел каких-то смутных товарищей, но представить себе легкий и непринужденный разговор между ними было невозможно. Однажды я подумал (под впечатлением от его абстрактности, но всерьез), а что если внедрение машин в общество уже началось, и передо мной один из первых экспериментальных проектов — наделенный искусственным интеллектом, робот Фёдор-2000, которого отправили в открытое плавание затем, чтобы он собирал данные о поведении людей и пытался их имитировать. Когда я поймал себя на мысли, что столь фантастическое предположение более правдоподобно, чем допущение о его человеческой природе, мне стало жутко.
В основе вкуса лежат симпатии, предпочтения, т.е. в конечном счете — любовь (и нелюбовь тоже). Очевидно, чтобы разбираться, к примеру, в кинематографе прежде всего надо его любить. Чем сильнее это влечение, тем глубже человек способен (при наличии ресурсов) познать сущность объекта, раскрыв его в более детальном и сложном масштабе. И вот уже есть не просто старое европейское кино, а направления, жанры, режиссеры и т.д., часть из которых нравится, часть вызывает отторжение — появляется способность грамотно сочетать их между собой и между иными объектами, что в свою очередь порождает новый эстетический объект.
Можно сказать, вкус — это своего рода компас влечений и одновременно ДНК нашей личности, из которого более менее понятно, к чему человек в этом мире тянется, и что ему может дать. В этом ДНК так все тесно связано, что любовь к одному эстетическому объекту намекает на любовь к другому, а поскольку всякий объект наделен различными свойствами, то даже не имея определенных предпочтений, например, в вине, выбор может быть осуществлен по красоте этикетки, отчего та крайняя безвкусица, о которой идет разговор, оказывается довольно редким, но серьезным недугом — ведь в социальном плане способность строить эстетические цепочки не менее важна, чем строить логические — не в том несчастье, что человек не в состоянии подобрать себе шарф, а в том что он в полной мере не ощущает жизни, не понимает людей и их чувства — безвкусица пугает нас как нечто мертворожденное, как одновременно неумение любить и сочетать (рождать) — отсюда и тот холодок.
