3958
Мирской успех – это ничто. А кто гонится за ним – ничего не понял. https://vk.com/rastsvety
ДНИ
В печальный город тот, что время смыло прочь,
где рушились дома, пугаясь дней движенья,
я приходил гостить, опутанный тенями.
Как бы со дна реки светила восходили,
другие, заходя, лучом касались стен;
я руки замечал на чугуне перил;
рой образов бледнел (залитый ярким светом)
иль исчезал навек (как только луч угас).
Потоки дней… Но кто зовет меня, вздыхая?
На праздник? или казнь? иль исповедь грехов?
(Jean Tardieu)
Пер. Михаил Савченко
Иллюстрация: Antonio Basoli. Notturno con architetture, 1810
Если ты не будешь мой дом
беспокоить, то кто тогда? —
позвонок зацепив позвонком
и ребром о ребро, в холода
придавив, как рябины гроздь,
тем, что выпросталось из тугих
мышц, мою плечевую кость;
поддержав подымающий взмах
колебанием, выдох — вдо-
хом плотно прижатого рта.
Как тепло подыматься до
крайней точки твоей, немота,
где уже раскрываются сто —
на плечах и на рёбрах — век —
ласки выгибом, теплотой
ожигая метельный снег.
(Игорь Вишневецкий. Первоснежье)
ШУМ ДЕРЕВЬЕВ
Непонятна любовь к деревам,
К их листве, шелестящей угрюмо
Возле нашего дома, где нам
Так досаден бывает любой
Тишину нарушающий звук.
Мы им целые дни напролёт
Безмятежно внимаем, но вдруг
Нас покоя лишает простой
Смысл бессвязного вроде бы шума.
Так до старости о несвободе
Причитает беспомощно тот,
Кто, мечтая всю жизнь об уходе,
Твёрдо знает, что это пустое
И что он никуда не уйдёт.
Потому среди белого дня
Дерева увидав, головою
Поникаю и я, ибо ждёт
Вряд ли участь иная меня.
Но однажды, услышав их шум,
На высокие листья и хвою
Я взгляну, и придёт мне на ум
Неожиданно что-то такое,
Что, пусть даже себе на беду,
Я не стану твердить про уход,
А уйду.
(Robert Frost)
Пер. Борис Хлебникова
Иллюстрация: Andrew Wyeth. The Olson House, 1942
Что значит время?
В космическом беспределе
Нет ни времени, ни пространства.
Единый комок,
Черная тайна, перед которой
Наш неугомонный современник,
Одержимый покоритель природы,
Становится или смешным,
Или глупым.
(Виктор Гончаров)
З НІЧНИХ МОЛИТОВ
Господи, літа стебельце
всели до самітніх душ,
дай кожному звити кубельце,
і не поруш.
Хай кожен в цім світі спасеться,
хай світить з-за темних круч
довкола кожного серця
віри твоєї обруч.
(Іван Малкович)
ИЗ НОЧНЫХ МОЛИТВ
Господи, лета росток
всели в одинокие души,
дай каждому свить гнездо,
и не разруши.
Все пусть спасутся, любя!
И над сердцами пусть светит
из темноликих столетий
нимб вечной веры в Тебя.
(Пер. Наталья Лясковская)
Иллюстрация: Francisco de Zurbarán. Aparição do Menino Jesus a Santo Antônio de Pádua, 1630 / fragment
тень от птицы плывёт по мощённой поверхности аист
тело из чёрного с белым блеклые конуры крыльев
глубь терракотово-тесной сшитой внахлёст паутины
жёлтый морщинистый воздух рыжие стены проходы
арки окошки квадраты пахнущий дым от жаровен
ввинченный в рыхлое небо горсти солёных оливок
сплошь зелёные пятна и красные карие пятна
в плоть вплетены геометрии путаной мускулатуры
где монохромные птицы строят громоздкие гнёзда
клювы слегка приоткрыв бродят вдоль круглых отверстий
вьётся охристый гул день переплавленный в полдень
все дороги сюда ни одной не отыщешь отсюда
(Денис Безносов. Марокканские гекзаметры)
Иллюстрация: Зинаида Серебрякова. Фес, Марокко, 1932
ВОСПОМИНАНИЕ
Ты ждешь, что одно мгновенье
безмерно жизнь удлинит,
разбудит в камне движенье,
время вернет из тленья,
глубины твои отворит.
Книги в шкафах стеклянных,
золото их в пыли,
ты грезишь о пройденных странах,
о лицах, словах, обманах
женщин, забытых вдали.
И вдруг осеняет, что это
было. Встают, как судьба,
давно прошедшего лета
облик, страх и мольба.
(Rainer Maria Rilke)
Пер. Вячеслав Куприянов
Иллюстрация: Леонид О. Пастернак. Александр Пушкин на берегу моря, 1896
ἱλάσκομαι
Дай мне напиться: я долго стояла,
склонившись над этим колодцем,
слушая плеск и цепей дребезжание
о стены из камня, так честно
мой глаз терпел выучку тьмой его влажной
и видел во тьме обещание света.
Я верно и долго пила Твою жажду!
И кружка скребёт дно колодца.
(Анна Горецкая)
Никто не целовал подобных розам щек,
Пока не истерзал его шипами рок.
Смотри: пока его сто раз не пропилили,
Не смог бы локоны разгладить гребешок!
('Umar al-Khayyām)
Пер. Игорь Голубев
Иллюстрация: Dante Gabriel Rossetti. Lady Lilith, 1867
Будто бы кто меня за руку взял.
Словно окликнул.
Вот я иду за ручей, где лоза,
Скрипнув калиткой.
Там, где с тобою на санках зимой
Ехали с горки,
Вьется тропинка — ах, Боже ты мой!
Серою коркой
Нынче покрыт тот уснувший ручей.
Уж-то навеки?
Кто же окликнул меня и зачем?
В кои-то веки
Выбрался в тишь без тебя, в синеву
Над облаками,
Чтоб ты во сне меня, как наяву,
Вновь окликала?
(Роман Рубанов)
Иллюстрация: Андрей Тарковский. Polaroid
РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ЛЕСНОЙ ТРОПИНКЕ
Слышишь: голодно воет
стальной волк - мотопила -
по склонам с редкими кубометрами?
И над старыми болотами, где токуют тетерева,
над полигоном ВВС посреди большого леса
кружит четверка искрящихся истребителей
нескончаемой оглушительной каруселью?
Вот и в это голубое царство -
пустынную родину лосей -
вторглись миллионы шумов.
Но что толку печалиться?
Влажная от росы ниточка паутины
не остановит бульдозера.
Что пользы от неспешной
пешей мечты
в эти неукротимые времена нетерпения,
изготовившегося для бега к звездам?
История больше не бродит пешком
по вереску, устилающему землю,
она грохочет в стальной «аджене»
сквозь межзвездные тьмы
слишком высоко для моего земного сердца,
тикающего на старый манер
вечерами меж замерзших елей на Буберге.
(Hans Børli)
Пер. Асар Эппель
АЛЛЕГОРИЯ
Если искать иллюстрацию к этим любви и обиде
(в цвете, но сонно-неярком, как будто на вырезках из
старых журналов),
то вот она:
вся моя жизнь
жизнью твоей пропиталась, как близостью моря пропитан
город прибрежный, где сохнут на пористых плитах
россыпи мидий,
где вылизан каждый порог
призрачной влагой, и сейнера хмурый гудок
тянет, как трубку, свою басовитую ноту;
в каждой шкатулке найдётся поблёкшее фото
с мачтами и парусами, а то — якорёк
высверкнет в груде тряпья,
и затоплены илистой взвесью
ветхих домов коридоры,
и даже налёт на листве,
если коснуться губами, солёным окажется.
Здесь бы
можно и больше сказать:
с головой накрывает во сне
вольный прибой; наяву же — лишь пальцы намочишь,
только зюйд-веста вдохнёшь, да ещё залюбуешься ночью
плеском плавучих огней, населяющих чёрную даль.
(Всё с умоляющим шёпотом, с воплем неслышимым: дай
мне на тебя насмотреться не смахивай быстро
мой силуэт с полосы опустевшего пирса
йодистых брызг у ресниц моих не отнимай.)
(Катерина Канаки)
Anne Magill, 2015
а для святых твоих был величайший свет
и величайший снег был для твоих прохожих
и всякий человек сложился бы как ножик
когда бы не глядел кому-нибудь вослед
(Михаил Гронас)
Я в сумерках тебя искал повсюду,
Здесь, в суматохе Пятой авеню,
Где все гуляют до и после чая —
Не род безумства ли? однако ты
Не можешь быть в толпе, да и нельзя
Тебя представить ни среди толпы,
Ни в этих, пусть изысканных, нарядах.
Я сыт по горло лицами — кому
Здесь дело до меня, а мне до них?
(Ezra Pound)
Пер. Ян Пробштейн
Иллюстрация: Lisette Model. Reflections, Rockefeller Center, New York, 1945
Смятенье смутное мне приносят
Горькие веянья весны.
О, как томятся и воли просят
Мои мучительные сны!
Всю ночь напролет голоса убитых
Плача упрашивают из земли:
— Помни кровь на конских копытах,
Помни наши лица в пыли.
Мы не запашем земли восточной,
Глина лежит на глазах у нас,
Кто нас омоет водой проточной,
Кто нас оденет в твой светлый час?
Только и властны над сонным слухом,
Если покажешь нам путь назад,
Мы прилетим тополевым пухом,
Как беспокойные сны летят.
Госпиталь, 1944
(Арсений Тарковский)
Непрестанно трудись над своей душой, как трудишься над плодоносным садом, который легче всего зарастает сорняками именно потому, что плодоносный.
Пусть все твои труды, внутренние и внешние, будут направлены на возделывание души, потому что это единственное, что можно спасти от беспощадности смерти. Но не ожидай, что сможешь убелить свою душу без долгой и трудной духовной брани, которая очищает души. Конечно, весь твой труд может оказаться напрасным без животворящей благодати Божией. Именно благодать и есть то же, что вода при стирке полотна. Прачка трудится руками, использует мыло, доску, корыто, но промывает, отбеливает только вода. Так же и с тобой: тебе принадлежит пост, молитва, покаяние и добрые дела, но благодать суть Божия вода, что омывает, чистит и убеляет. Потому и молится пророк: Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей… омый мя… и паче снега убелюся (Пс. 50, 3, 4, 9).
(Николај Велимировић. Мисли о добру и злу)
Кто привык каждый день пшеничные пироги есть, тому ржаной хлеб только оскомину набьет; кто привык на пуховиках отдыхать, тот на голом полу всю ночь проворочается, а не уснет! Я привык уж к праздности, я въелся в нее до такой степени, что даже и думать ни о чем не хочется, точно, знаешь, все мыслящие способности пеленой какою-то подернуты: не могу, да и все тут!
(Михаил Салтыков-Щедрин. Губернские очерки)
Легкость, она повсюду: в озорной прохладе летних дождей, на крыльях книги, оставленной на краю кровати, в призыве на молитву во время богослужений, в детском и ярком звоне, в имени, которое тысячу и тысячу раз произносится шепотом, как будто кто-то жуёт травинку, в сказочном свете на повороте извилистых дорог Юры, в трепетной бедности сонат Шуберта, в вечерней церемонии медленно закрывающихся ставней, в тонком оттенке синего, бледно-голубого, сине-фиолетового на веках новорожденного, в кротости открытия долгожданного письма, отложив на секунду мгновение чтения, в звуке падающих на землю каштанов и в неловкости собаки, скользящей по замерзшему пруду, я останавливаюсь на этом, легкость, как видите, дается повсюду. И если в то же время она редка, невероятно редка, то это потому, что нам не хватает искусства принимать, просто принимать то, что дается нам повсюду.
(Christian Bobin. La folle allure)
Откуда же любовь: не от любимой же, такой случайной и крохотной, и не из него же, тоже чрезвычайно небольшого, а если не от нее и не из него, то откуда же?
(Андрей Битов. Улетающий Монахов)
Специфика нашего времени не в том, что посредственность полагает себя незаурядной, а в том, что утверждает своё право на пошлость или, другими словами, утверждает пошлость как право.
(José Ortega y Gasset. La rebelión de las masas)
Жизнь, приспосабливаясь, остается жизнью. Биологические функции совершенствуются в действии. Приспособляющаяся мысль перестает быть мыслью; она перестает быть также и жизнью. Приспособившееся с самого начала было не мыслью, а расчетом.
(Владимир Бибихин. Язык философии)
Что мы можем передать? — Вероятно, ничего; но это Ничто — всё, что у нас есть.
(Edmond Jabès. Le Livre des marges)
Человеческое присутствие (Dasein) означает выдвинутость в Ничто.
(Martin Heidegger. Was ist Metaphysik?)
Простота – это мое любимое свойство. Настоящая простота, то есть цельность. Упрощение – лукавая вещь. Вы знаете, однажды мне пришлось сказать слово, которое стало знаменитым во Франции на целый сезон. У меня спросили в ходе интервью: «Вот, Вы ученый человек, начитанный, как же Вам удалось сохранить простоту?» На что я сказала: «Знаете, я ее не сохранила, я ее понемногу приобретаю. Ее не было. И для этого надо много-много учиться». И вот это так понравилось моим французским собеседникам, что потом в газетах цитировали: «Чтобы быть простым, надо много учиться». Потому что, на самом деле, для того, чтобы распознать собственную непростоту, нужно много думать: где ты поступаешь и думаешь просто, то есть не из каких-то расчетов, не из подражания, не из желания понравиться…
(Ольга Седакова. В поисках «нового благородства»)
Как распознать уставших людей? По тому, что они постоянно что-то делают. По тому, что в них не может войти ни покой, ни тишина, ни любовь. Уставшие люди занимаются бизнесом, строят дома, делают карьеру. Они делают всё это для того, чтобы избежать усталости, и именно спасаясь от неё, они подчиняются ей. В их времени не хватает времени. Делая всё больше и больше, они делают всё меньше и меньше. В их жизни не хватает жизни.
(Christian Bobin. Une petite robe de fête)
Иллюстрация: Ernst Haas. New York, 1952
Я стал бы протестовать, что от техники становится людям лучше и свободнее. Помещик жил в своем имении без трамваев и электричества, и жил не худо, барином жил. И если он завел автомобиль, то вовсе не потому, что автомобиль несет с собою удобство.
Вы скажете: старая жизнь была очень медленная. Но я не знаю, почему же она обязательно должна быть скоропалительной. Если говорить об удобстве и спокойствии, то, наоборот, техника есть сплошное неудобство и беспокойство.
(Алексей Лосев. Я сослан в ХХ век...)
Имейте в виду и никогда не забывайте разницы между существенным и насущным. Хлеб — насущен, человек должен быть накормлен: голодный — недочеловек, он теряет способность думать. Но любовь, смысл жизни и близость к Богу важнее хлеба. Мне не интересно достоинство пищи. Меня не заботит, будет ли человек счастлив, благополучен и удобно устроен. Меня заботит, какой человек будет счастлив, благополучен и устроен. Лавочнику распухшему от безмятежной жизни, я предпочитаю номада, он всегда бежит по следам ветра, и служение Богу совершенствует его день ото дня. Бог отказал в величии лавочнику и дал его номаду, поэтому я отправляю мой народ в пустыню. В человеке я люблю свет. Толщина свечи меня не волнует. Пламя скажет мне, хороша ли свеча.
(Antoine de Saint-Exupéry. Citadelle)
Вся онтология человека — в том, чтобы искренне представиться перед Богом:
"…вот он я, смотри. Человек говорит с Богом всем собой, какой он есть, своим бытием, своим присутствием. <…> Суть в открытии: единственно важна вера: не в человека, а в то, что человек такой именно, что в его существо входит — не как случай, казус и удача, а как необходимость — непрестанная, привязанная к дыханию, сердцебиению и пище, вошедшая в тело молитва, она же внимание" (Бибихин В. В. Лес, 43).
(Дмитрий Устименко. Интуиция веры в религиозно-антропологической мысли Владимира Бибихина)
— А что вы думаете о человечестве?
— Да плохо я о нем думаю! Чем Стругацкие привлекательны? Они позволяют себе говорить о своем читателе очень резко. Многие писатели и кинематографисты с публикой заигрывают, вступают с ней в коммерческие отношения. Мол, надо зрителя гладить по головке — он же платит! Надо спрашивать: вам удобно, вас не беспокоит? Пощечины обществу никогда не приводили к коммерческому успеху. У Стругацких же эта правда стала культовой. <...>
— И все же — в чем ваши главные претензии к современникам?
— Какие у меня могут быть к ним претензии? Хотя все религиозные мыслители, философы, все серьезные писатели очень критично относились к современникам. В наше время несоответствие людей интеллектуальному и духовному идеалу резко обострилось. Каждая революция возбуждала надежды: вот освободимся от рабства — и наступит рай. Но каждый раз на смену одному злу приходило другое. Сейчас это зло — торжество всепроникающей циничности, которая разъедает культуру. Неописуемое хамство — тотальное, тиражируемое телеэкранами, определяющее все поведение людей и в жизни, и в искусстве.
(Константин Лопушанский. Всадники Апокалипсиса)
Язык - подобие сети, и через ее ячеи ускользает богатейший пестрый улов, когда его вытягивают из глубины на свет. Язык таит внутренний мир, как дом, и только там, где трескаются стены, только из окон прорывается наружу магическое мерцание. Сверкающее, несказанное тускнеет и обесцвечивается, когда его высказывают. И драгоценнейшие слова - всего лишь отшлифованные рамки для таинственных картин, доступных только внутренним очам.
(Ernst Jünger. Das abenteuerliche Herz. Aufzeichnungen bei Tag und Nacht)
Я считаю прискорбным и бессмысленным недоразумением утвердившуюся в умах стольких наших современников начиная с Запада и по всему свету привычку ассоциировать свободу и «свободную любовь», независимость личности и «сексуальную революцию». История свидетельствует против такого сближения идей. У самых истоков европейской традиции вольнолюбия — легенды о том, как римляне свергли власть царей, защищая честь мужней жены, а затем свергли власть децемвиров, защищая честь девственности. На заре Нового времени эта традиция была обновлена пуританами; таково происхождение европейской гражданственности, от которого она не может отречься, не отрекаясь от себя самой. В античном языческом мире были люди, которые пользовались во внеслужебное время и в своем кругу полной «свободой» беспорядочного удовлетворения своих физических импульсов, без обязательств семьи, верности, чести; но люди эти были рабы. Свободнорожденные жили иначе. Ведь это так понятно: целомудрие — культура воли, школа собственного достоинства, школа самоуважения. «Личности хранитель — стыд», — сказал Вячеслав Иванов, человек, который сам погрешал одно время умственными играми, отчасти предвосхищавшими идеологию «сексуальной революции», но был в отличие от глашатаев последней способен взглянуть на дело с другой стороны и притом отлично знал историю. Гёте был ещё меньше похож на монаха, и всё же это он сказал, что человек, преодолевая себя, освобождает себя от мировой несвободы, от рабства во тьме стихий.
(Сергей Аверинцев. Попытки объясниться: Беседы о культуре)