3958
Мирской успех – это ничто. А кто гонится за ним – ничего не понял. https://vk.com/rastsvety
Почему бы не допустить хотя бы на минуту, что мы живем не в пору прогресса, как это кажется с точки зрения развития технических средств, а в период духовного регресса, которого не замечаем, и что какой-нибудь китайский рыбак, запечатленный на картине среди огромных гор, видел реальность куда более истинную и счастливую. И не только видел, но и знал секрет пребывания в ней.
И с этой точки зрения он был куда прогрессивнее нас, ибо он находится впереди нас.
Дали говорил, если вы думаете приблизиться к Веласкесу или к Вермееру, мне вас жаль.
Но приблизиться можно. И к Вермееру, и к Веласкесу, и к китайцу в лодке. К тем, кто впереди нас в области истинного, а не концептуального прогресса человека. Но для этого нужно мужество для начала увидеть, где мы на самом деле оказались, а потом действовать. Но действовать не внешними, не техническими инструментами…
(Андрей Тавров)
Иллюстрация: Kanō Masanobu, 15th century / fragment
ЧЕЛОВЕК
Человек вошёл и сразу вышел.
Человек – пороховой заряд.
Человек один сидит на крыше,
Нюхая как кокс крысиный яд.
Человек – ничто. Он обесточен,
Обезличен, выжат как лимон.
Человек с рождения порочен
И на смерть заранье осуждён.
Человек один стоит пред бездной,
Перед мыслью, жалящей как плеть,
Что, живя под сапогом железным,
Он своей свободой сделал смерть.
Он своей свободой сделал слово,
Брошенное вглубь толпы немой.
Человек умолк. Но завтра снова
Он сразится с мёртвой тишиной.
Человек вошёл и сразу вышел…
Вышел в ночь, в пространство мета-сна.
Он дышал всей грудью – он не дышит:
В этом жизнь его заключена.
Он творил свой труд, он сеял семя,
Строил дом – росли и сын, и дочь.
Но течёт неумолимо время
И темнее с каждым годом ночь.
Он искал, он покорял вершины.
Он любил и ненавидел вновь.
Он молился посреди пустыни,
Ради славы проливая кровь.
Проливая пот за каждый камень,
За тернистый многолетний путь.
Человек, остынь! Всё ярче пламень,
Что дотла твою сжигает грудь.
Человек ушёл! Его не стало –
Семенем бесплодным в землю лёг.
Человеку надобно так мало –
Знать, что жизнь и смерть дарует Бог.
(Камиль Дадаев)
Иллюстрация: Albert Lloyd Tarter. A funeral in India, between 1940 and 1949
Я ШЁЛ В ТЕМНОТЕ НАОЩУПЬ
Строфы о высшем созерцании
Я шёл в темноте наощупь,
и сумрачным ранним утром,
незрячий, я стал премудрым.
Я шёл во тьме наудачу
по незнакомому граду.
Но, видя себя незрячим,
увидел незримую правду
и благословил утрату:
так сумрачным ранним утром
невежда вдруг стал премудрым.
Смирения и покоя
божественная порука,
сквозь темень — стезёй прямою,
стрелой, летящей из лука, —
столь тайная эта наука,
что даже в моём бормотанье
сквозило высшее знанье.
Я вышел в такие дали
забвенья и неучастья,
что чувства мои перестали
чуять и ощущаться,
но дух мой смог обучаться
небесным вещам важнейшим.
Невежда, я стал мудрейшим.
Душа в темноте дремала,
но вдруг обновился разум:
всё то, что тут понимал он, —
как будто умолкло сразу
и стало ничтожно малым,
а новое непониманье
затмило прежнее знанье.
Чем выше, тем всё темнее
увиденное воочью —
что там за облако тени
в зазоре светлеющей ночи?
Едва ли душа захочет
в обмен на это незнанье
доступного пониманья.
С неведением высоким
не сладит разум двужильный
учёных мужей наскоком
пытливости их бессильной:
напрасна, хотя и обильна,
учёность — и хочет постигнуть,
но выше себя ей не прыгнуть.
Такого небесного свойства
высокое это ученье —
не хватит наук и геройства
уму для его постиженья.
Но если принять пораженье
в ристалище с собственным знаньем,
невежды, мудрейшими станем.
О чём это дивное знанье,
что так ни на что не похоже?
О сумерках узнаванья
таинственной сущности Божьей.
Любого познанья дороже,
внезапно в потёмках явилась
неведенья высшая милость.
(Juan de la Cruz)
Пер. Мария Игнатьева
Тишина наливная шуршащей окалиной,
Кожурой вдоль по коже сползала спиралями.
В её мякоть вгрызается пастью оскаленной
Суховей. По огрызкам её собирали мы,
Семена берегли сквозняками студёными,
Прорастали насквозь ожиданием таинства.
Закрывали свинцово-густыми знамёнами,
Не прощаясь... В твоих ли глазах тает сталь?!
Горизонт ограничен шебёночной насыпью,
Ноги спутаны ржаво-колючими рельсами.
Неотступная Воля... Имён их не названо,
Но молчание к солнцу взойдёт эдельвейсами.
(Vör)
Что такое победитель, думает Лева, как не человек, убегающий от поражений, в последний момент спрыгивающий с подножки идущего под откос поезда, успевающий выпрыгнуть на ходу из машины, летящей с моста в воду, — как не крыса, бегущая с корабля. А в наших условиях, скорее всего, — крыса. Никто не виноват, что жизненность воплощается в наше время в самых отвратительных и, прежде всего, подлых формах. Никто не виноват, потому что все виноваты, а когда виноваты все, прежде всего виноват ты сам. Но жизнь уже строится по такому костяку, чтобы люди никогда не сознавали своей вины, этим способом и будет воплощен рай на земле, самое счастливое общество. Убегание, измена, предательство — три последовательных ступени, три формы (нельзя сказать, жизни, но сохранения ее), три способа высидеть на коне, выиграть, остаться победителем. Такой ход приняло жизнеизъявление. Ну, а нежизненные — должны вымирать. Их усилия дуть в ту же дуду необоснованны и жалки и не приводят к успеху, а лишь к поражению. Они если и спрыгивают с машины, то, во всяком случае, несколько позже, с той разницей от неспрыгнувших, что летят в ту же пропасть отдельно от машины, параллельно ей. И жизнь теперь — затянутое совокупление с жизнью, отодвигаемый оргазм.
(Андрей Битов. Пушкинский дом)
Безумец — это тот, кто сосредоточен на старой ране. Он наблюдает за ней. Он дорожит ею. Мы должны лишить его силы концентрации и перенести её, бросить на то, что стоит перед нами сегодня, сейчас. Безумец — это тот, для кого ничего не происходит, кроме прошлого. Святой — это тот, для кого всё вечно новое.
(Christian Bobin. La nuit du cœur)
«ЯВИТЬ В НЕЗАМУТНЁННОСТИ СУЩИМ БЫТИЕ»
Пастух всегда при стаде, в непосредственной близости от него. Не стадо при пастухе, а пастух при стаде, и его основными функциями являются вывод и охрана этого стада. Человек больше чем человек, т.к. он предстает как «экзистирующий бросок на вызов бытия», но он и меньше чем человек, т.к. определен жертвовать своей «субъективностью» ради проявления бытия, которого он не господин, а сосед и пастух, и в этом качестве «самим бытием призван к сбережению истины бытия» (Письмо о гуманизме//Время и бытие, 208). Поэтому для Хайдеггера пастух бытия это его хранитель, который отдал себя полностью и до конца тому, что он хранит, ибо только в таком повороте от сущего к бытию можно говорить не о забвении бытия, а о его ускользающем высвечивании. Именно здесь человек выводит бытие в просвет, только через человека бытие может явить свою непотаенность, но в этой непотаенности сущего уже нет – оно выполнило свою миссию и, исчезая, открыло собой окно для веяния бытия. Перед нами положение жертвоприношения, в котором раскрывается судьба и призыв человека явить в незамутненности сущим бытие. В определенном смысле человек здесь оберегает бытие от заслонения его сущим, создавая собой тот фундамент, на котором может быть явлен вопрос о бытии как таковом. Поэтому Хайдеггер и настаивает, что экзистенциальная аналитика Dasein только приуготовляет постановку фундаментального вопроса о бытии. А это означает отказ как от личностного понимания человека, так и от личностной человеческой коммуникации: как выразится Хабермас, у Хайдеггера человек «сосед бытия», но не сосед человека (см. Ю. Хабермас, Хайдеггер: творчество и мировоззрение// Историко-философский ежегодник’ 89, М., 1989, 342).
(Даниил Дорофеев. Хайдеггер и философская антропология)
НОЧНАЯ ОСТАНОВКА
жизнь. медленно сбывается мечта.
вокзал. знакомый город. глав-поч-тамт
никто не знает что это такое —
с трудом произносимое название
ночь холодна и жизнь не так проста
я ничего не сделал и устал
теряется рассудок беспокойный
как эхо на огромном расстоянии
и память неосознанно и гулко
плывет по петроградским переулкам
и сердце замирает на мгновение
потом дрожит и снова замирает
но возвращаясь к людям и вещам
я снова начинаю ощущать
как радостная кровь бежит по венам —
сперва одна рука потом вторая
я с Севера и у меня внутри
растения умеют говорить
и радость как звезда горит большая
и звери с удивленными глазами
и что-то — больше ночи и темнее
то расцветет то вновь окаменеет
я снова это ясно ощущаю
и не могу найти ему название
(Михаил Жигулевский)
Иллюстрация: Lesser Ury. Nollendorfplatz bei Nacht, 1925
«ЧЕЛОВЕК ЭТО ТУЧА, КОТОРАЯ ЧРЕВАТА МОЛНИЕЙ»
У многих есть идеи перешагивания за границы человеческого. И это правильно, потому что человек, в общем-то — это туча, которая чревата молнией. <...> Религия — это проект свершения, это действительно преодоление чудовищной тяжести, чудовищного закона тяготения.
Мы все находимся в гравитационном поле. Это то, что превращает энергию в вещество, то, что сгущает субстанцию. Сначала она огненная и лёгкая, свободная, бесконечная во всём своём протяжении, а потом она превращается в сгусток, в чёрную дыру на выходе. И вот это — Рок. Это есть движение от лёгкого и субтильного к густому, плотному и уже не выпускающему даже свет из своих чёрных объятий. Это и есть то, что именуется движением Времени, движением Рока. Собственно говоря, в чём состоял пафос древнегреческих героев — Одиссея, Ахилла? Они бросали вызов Року. Они поднимались и бросали вызов Року, бросали вызов гравитации, понимаемой в метафизическом и духовном смысле. Это суть религии.
В чём заключается сверкающий пафос монотеизма, Ислама? В том, что этим героям дано обещание — они будут правы. Древнегреческим героям никто не давал обещания, что они будут правы. Одиссею и Ахиллу никто не давал такого обещания.
Герой поднимался, зная, что он обречён. Он поднимался на баррикаду своей экзистенции, зная, что проиграет. Потому что древнегреческий герой в своём замечательном шлеме с конской гривой, с коротким мечом и с голыми ногами, стоящий среди скал и морей, — он знал, что обречён, но всё равно поднимался. И в конечном счёте именно этому герою приходит обещание: «Есть в этом мироздании, абсолютно несправедливом и абсолютно ошибочном, такая прореха, через которую ты может выйти к свету». Существует обещание. В этом, собственно, суть Откровения пророков, — я имею в виду авраамических. В этом суть нашего чистого монотеизма, который идёт от Авраама. Древние греки остались без этого, а у нас это есть. У нас это есть, если правильно понять и правильно использовать.
(Гейдар Джемаль. Обыватель и миф о прогрессе / 27.01.2016)
Иллюстрация: Poster "Forward to Palestine, Not Backward to Settlement", 1970 / fragment
Истина это море травинок, колыхающееся под ветром; она хочет, чтобы ее ощущали как движение, втягивали как дыхание. Скала она лишь тому, кто не чувствует ее, не дышит ею; такой может в кровь биться о нее головой.
(Elias Canetti. Die Provinz des Menschen Aufzeichnungen 1942-1972 / 1943)
Настоящей серьезности человек достигает, только когда умирает.
Неужели же вся жизнь легкомыслие? Вся.
(Василий Розанов. Опавшие листья)
Темнеет матовым пятном закат.
Не жду сегодня ни луны, ни друга.
Лишь в черном ветре — черной липы фуга,
А выше – тучи пеленой висят.
И там, в провале, две звезды горят,
Как две свечи неведомого круга;
Они почти касаются друг друга,
Но между ними – бездна, говорят.
Так мы горим, далекая. Не нами
Прочерчен путь, намечены огни.
Свети спокойно. Холод. Мрак. Усни.
Я знаю, что случайными лучами
На миг пересекаются они
И льются вниз печальными ночами.
(Евгений Шешолин)
Иллюстрация: James Abbott McNeill Whistler. Nocturne in Black and Gold: The Falling Rocket, 1875
Солдаты бодрости не чувствуют. Ее чувствуют здоровые, розовощекие люди из штабов, которые через день бреются и меняют воротнички на гимнастерке. Эти люди пишут бумаги, обедают в столовых, пугаются каждого самолета, подымают панику при каждом удобном случае, в остальное же время полны бодрой воинственной активности.
Сражаются больные, изнуренные и грязные неврастеники с обмороженными носами, усталым взглядом, и такие слабые, что их может осилить ребенок. Здоровые толстые бодрые люди пишут бумаги, посылают других в бой и достают обмундирование в военторгах.
(Юрий Нагибин. Дневник / 12 февраля 1942)
каждый день
я прохожу вдоль бульваров,
наполненных
мелкими лавочниками,
продающими любовь
в книгах,
и сладкие плоды
инжира,
похожие на грех
пока не подступаю
к берегам ночи
/ которая символ конца
и начала /
я снимаю с себя
пыльную усталость города
и вхожу в лунные реки
молчания,
чтобы созерцать
внутренним зрением
и
насладиться короткими
беседами
/ единственно нужными мне
на этом пути /
где я приручаю смерть
и усмиряю сердце,
приготовленное гореть
(Ксения Ибрахим)
Иллюстрация: Kazuhiko Fukuōji, 1997
– В чем несвободен человек в «свободном мире»?
– Во многих отношениях он, конечно, несравненно свободнее, чем при тираниях, особенно идеологически обоснованных тираниях. В политическом, гражданском отношении ему предоставлены как будто все возможности личной, внутренней свободы. Но может ли он ими воспользоваться? Естественно, он скован экономической необходимостью. Она в своем роде не легче идеологии, только что морально оправданнее. Но, мне кажется, даже не это главное. Свобода по-настоящему реализуется не в пользовании предоставленными тебе правами, а там, где о правах не ведется речи: в неоговоренной, новой ситуации, где каждый решает на собственный страх и риск. И здесь, как мне кажется, в нашей стране, никогда не знавшей гражданских свобод, этот потенциал свободы, как ни странно, больше.
Вы помните, Мандельштам в статье о Чаадаеве писал о «даре нравственной свободы» как особом даре России, ее религиозном даре, который стоит созидательного и исторического дара Запада: «туда, где все – необходимость, где каждый камень, покрытый патиной времени, дремлет, замурованный в своде, Чаадаев принес нравственную свободу, дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный» («Петр Чаадаев», 1914). Я как-то выступала с лекцией в Венском Университете, и глава факультета германистики после этой цитаты вскричал: «Это черный юмор! Россия, тюрьма народов, принесет нам свободу!» Я пыталась успокоить его: другую свободу. Не удалось.
Что значит эта «нравственная свобода»? Трудно описать, но легко почувствовать. А надо бы попытаться описать, надо бы, вопреки Тютчеву, «умом понять»… Это свобода остаться наедине с последними вещами, рядом с которыми многое, многое становится совсем несущественно. Почему-то здесь, в России, я чувствую, путь к ней короче. Может быть, последние вещи ближе расположены, как Рильке замечал.
Человеку, выросшему у нас, в условиях политической несвободы, мало известно другое закабаление – диктат общественного мнения, принятых стандартов, того, что описывали экзистенциалисты. Это безличное общее мнение («что люди скажут», по-русски) интериоризируется и изнутри распоряжается человеком. Это внутренний цензор другого рода, чем наш государственно-идеологический.
Моя итальянская подруга в старое время мне говорила: «Ты не можешь оценить, какая у вас в определенных отношениях свобода: к тебе в гости приходит всемирно известный профессор, и ты наливаешь ему чай в треснутую чашку… У нас, если ты хочешь поддерживать такие высокие связи, ты должен их обставить соответствующим образом: у тебя должен быть сервиз, подобающее угощение, а для этого нужно зарабатывать и зарабатывать…» Впрочем, она заметила, что и нам не избежать в дальнейшем тех же стандартов. И я отнюдь не против них, и не за плохую посуду как знак «духовности». Просто у нас остается (еще остается?) возможность отстраниться от этих стандартов, не держать их за последнюю реальность.
Я не хочу здесь изображать конкуренцию нашей свободы с западной, просто это ее разные зоны. Для человека, выросшего в России, даже в советской России, почему-то легче оказаться визави с простейшими ценностями и смыслами, не задумываясь о том, как это оценивают другие и что это значит в истории. Вы скажете: это другая сторона нигилизма? Да, это то, на чем нигилизм успокаивается.
Здесь люди могут позволить себе встретиться как два человека на голой земле перед лицом небес. Чего всегда искало искусство.
– Поэтому и возникают жесткие политические режимы – когда в пустыню к таким «натуральным» людям приходит политическая власть!
– Да, возможно, эти вещи между собой связаны. Но повторю: мы хорошо знаем, что такое государственный террор, но мы не так хорошо знаем, что такое деспотизм общественного мнения, «супер-эго». Это тоже не сахар! Теперь мы, кажется, начинаем это узнавать. Если я публично заявлю, что ничего интересного не нахожу в «Элементарных частицах», то чувствую, что совершаю поступок: могут причесть к реакционерам! «С моей ханжеской точки зрения», как начинал в таких случаях Аверинцев.
(Ольга Седакова. Разговор о свободе. Беседа с Александром Кырлежевым)
— Вы думаете, что свое истинное лицо и свою истинную силу мы обретаем в детстве и потом ничего не меняется?
— Да, это то, что мы называем характерами. Забавная вещь: возможно, что характер человека никогда не меняется. Мы видим это, например, в религии. Возьмем Святого Павла. Это интересно, потому что сначала он был гонителем христиан, пока не был повержен по дороге в Дамаск и не обратился в христианство, став первым защитником христиан. Но он был так же безумен, так же жесток в своей защите, как и в нападении! Его характер, прошедший огонь откровения, остался нетронутым. Поэтому я действительно считаю, что черты детства можно найти у каждого и в любом возрасте. Иногда они замутняются, но они всегда есть.
(Christian Bobin. Entretien avec François Busnel, 2013)
Передают со слов Абу Хурайры, да будет доволен им Аллах, что посланник Аллаха, да благословит его Аллах и приветствует, сказал:
«Вы поймете, что люди [подобны] рудникам, и лучший из них во времена джахилии (до Ислам) – лучший и в Исламе».
(Muḥammad al-Bukhārī. Al-Jāmiʿ al-ṣaḥīḥ)
«Вы найдете, что люди [подобны] рудникам» – то есть основа [людей] отличается друг от друга. Рудники – это множественное число слова рудник – а это то, что находится в недрах земли. Иногда это может быть что-то ценное, а иногда нечто бесценное, также и люди [могут отличаться как достойными, похвальными качествами, так и низкими подлыми качествами].
«И лучший из них во времена джахилии – лучший и в Исламе» – людей сравнивают с рудниками в том, что когда извлекают рудник то выявляется то, что было скрыто [под землей], и его качество не меняется при извлечении, также и достоинство [человека] не изменяется [после принятия Ислама].
(Ibn Ḥajar al-ʿAsqalānī. Fatḥ al-Bārī fī Sharḥ Ṣaḥīḥ al-Bukhārī)
Познай себя, — звучит с древних времён, ибо познавший себя познаёт немощь свою и смиряется в трезвении, вооружённый спасительными истинами. Современный человек идёт в обратном направлении — он всё меньше и меньше себя знает (познание теперь не для всех; всегда так было? но разве в такой мере? — технологий таких прежде не было), и потому всё больше и больше себя теряет, причём себя и Бога одновременно, потому что если потерять себя, то Бога познавать некому. Так что ситуация не просто сложная, но крайне опасная. Её надо внимательно рассмотреть — под разными углами зрения, а затем суммировать разные картинки-представления, чтобы собрать полный пазл.
Однако технологии оболванивания дёргают человека за самое чувствительное место — за самость, и внушают ему мысль, что его ограниченный набор пазлов — это вся картина целиком. Странно наблюдать, что люди слишком легко верят в свою собственную полноту, доверяют любой картинке в своей голове как Богу (несмотря на то, что картинку в голове подменить труда не составляет), и естественно, теряют Бога, истину и себя.
Всё, чем я дорожил,
Ждёт с ножом за углом.
Ю. Шевчук «Тень на стене»
Характерная особенность нашего времени заключается в том, что люди в большинстве своём совершенно не понимают в каком мире, в каком времени и по каким правилам живут. Сознание человека не успевает адаптироваться к слишком быстрым изменениям, падающим откуда-то сверху, как дождь или камни на головы уставших от гонки обывателей. Отсюда полное несовпадение картинки реальности в голове, согласно которой человек взаимодействует с миром, и реальности, которая есть на самом деле. А если учесть, что реальность — понятие довольно сложное, не линейное, т. е. она не укладывается в линию, а требует объёмного представления, то получается полная неразбериха в головах у людей. Не просто хаос, а хаос подмен — его бы заметить, осмыслить, но для этого надо остановиться, а остановиться не позволяют обстоятельства. Порой складывается впечатление, что сам навык мышления постепенно утрачивается, и он может «отвалиться» за ненадобностью — как рудимент. Загнанные технологиями в рамки примитивнейшего выбора люди слепнут среди слишком упрощённых лживых схем, теряют возможность понимать происходящее с ними и вокруг них, хотя вынуждены как-то реагировать, отвечать. Вынуждены действовать в социальном пространстве, и действуют по заранее просчитанным алгоритмам, которые предложены массам как единственно правильные.
Реальность говорит совсем не на том языке, который люди в состоянии воспринимать — ибо на него настроены по шаблону. Люди мыслят в другом тезаурусе — позавчерашнем, а кажимость понимания хуже прямого непонимания. Как говорит М. Мардашвили: «Дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно».
(Светлана Коппел-Ковтун. Дневник)
Смешнее всего суетиться, т. е. принадлежать к числу тех людей на свете, о которых говорится: кто быстро ест, быстро работает. Когда я вижу, что такому деловому господину в самую решительную минуту сядет на нос муха, или у него перед носом разведут мост, или на него свалится с крыши черепица - я хохочу от души. Да и можно ли удержаться от смеха? И чего ради люди суетятся? Не напоминают ли они женщину, которая, засуетившись во время пожара в доме, спасла щипцы для углей? - Точно они спасут больше из великого пожарища жизни!
(Søren Aabye Kierkegaard)
Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок. Если дождь начинается неожиданно - ты не хочешь намокнуть и поэтому бежишь по улице к своему дому. Но добежав до дома, ты замечаешь, что все равно промок. Если же ты с самого начала решишь не ускорять шаг, ты промокнешь, но зато не будешь суетиться. Так же нужно действовать в других схожих обстоятельствах.
(Yamamoto Tsunetomo. Hagakure Kikigaki)
БРОДЯГА
Время стирает шаги вдоль безмолвных домов,
улица льется, тени листвой покрывая.
Временем мертвым смолотая любовь.
Бледный фонарь. Мокрая мостовая.
Вьется до неба веревочка слабых следов,
ложь обрывая, грусти земную заразу,
словно удача и радость, свет и любовь
здесь на тебя не взглянули ни разу.
Сколько по жизни бредешь, а почти не привык,
нервно гадаешь по снам, по гуду эфира.
Чувствуешь ветер — надо поднять воротник,
прятать лицо от себя и от мира.
Чувствуешь — время другое. И это пройдет.
Люди меняются — место им в легионе.
Снова слоняться, влипая в земной оборот
плоскости-круглости, нежности односторонней?
К звездам горючим. Где любят и празднуют всех.
Не оглянувшись. Претензий не предъявляя.
Выше, бродяга, по шагу, на самый верх,
в воздухе черном ступени свои прорубая.
(Gaga Nakhutsrishvili)
Пер. Ирина Ермакова
К этике бытия-вместе. Исламско-феноменологический взгляд на встречу человека и животного
Трудно представить человека без животных: они окружают его постоянно. Будь то домашние животные в их собственных домах, сельскохозяйственные животные на полях, птицы в небе или насекомые в садах. Человек не может существовать без животных. Поэтому неудивительно, что Коран, как послание, адресованное людям, также говорит о животных: в Коране упоминаются десятки различных животных. Так, мы находим рассказ о муравье, который говорит (Q 27:17-19), удоде, который дает советы (Q 27:20-26), и даже о вороне, который преподал урок Кабилу (Q 5:31). Коран полон таких повествований, которые нарушают традиционные представления о животных, превращая их в предполагаемых помощников, наделяя их голосом и даже изображая их как существ, способных к восхвалению, живущих в сообществах. Сам Бог взаимодействует с животными в Коране, позволяя им становиться участниками взаимодействия (actors) с пророками. Но как понимать эти повествования? Какую дополнительную ценность они могут предложить в вопросе этически приемлемого и справедливого обращения с животными? Чтобы ответить на эти вопросы, в данной статье автор обращается к избранным кораническим повествованиям о встречах между людьми и животными, используя герменевтико-феноменологический подход. С этой целью в тексте рассматриваются встречи между людьми и животными, чтобы исследовать, как этическое сосуществование людей и животных может быть помыслено на основе бытия-вместе (-друг с другом).
Асмаа Эль Мааруфи (Asmaa El Maaroufi) — Профессор Центра исламской теологии Университета Мюнстера (Westfälischen Wilhelms-Universität Münster), специализирующаяся на исламской этике, автор монографии «Этика бытия-вместе. Основные черты исламско-теологической этики животных», а так же множества научных статей по темам: теология творения, исламская антропология, экологическая этика и этика животных и т.д.
Нежный призрак,
Рыцарь без укоризны,
Кем ты призван
В мою молодую жизнь?
Во мгле — сизой
Стоишь, ризой
Снеговой одет.
То не ветер
Гонит меня по городу,
Ох, уж третий
Вечер я чую во̀рога.
Голубоглазый
— Меня — сглазил
Снеговой певец.
Снежный лебедь
Мне по́д ноги перья стелет.
Перья реют
И медленно никнут в снег.
Так, по перьям,
Иду к двери,
За которой — смерть.
Он поёт мне
За синими окнами,
Он поёт мне
Бубенцами далёкими,
Длинным криком,
Лебединым кликом
Зовёт.
Милый призрак!
Я знаю, что всё мне снится.
Сделай милость:
Аминь, аминь, рассыпься!
Аминь.
(Марина Цветаева)
РАДИ ПОКОЯ
ради покоя
мы называть согласимся
чёрное - белым
думаем
что всё обойдётся
если мы скажем "да"
вместо "нет"
ради покоя
мы не противимся
если за это
нам в карман
кто-то вложит
сребреники
(заботливо
другою рукой
что-то нам накладывая
на шею)
ради покоя
не вырываемся
не захрипим
если петля
сдавит сильнее.
(Józef Baran)
Пер. Глеб Ходорковский
Как бы ни бушевала разнузданная фальсификация всего, знающему еще остается первозданный покой гор, спокойное сияние ранней мессы, безмолвный полет сокола, светлое облако в огромном небе — то, в чем уже высказалась великая тишина отдаленнейшей близи Бытия.
(Martin Heidegger. Überlegungen IV/292)
Мне бы стать маяком
и светить во мрак
для морских бродяг,
для пугливых рыб,
но я был кораблём,
который погиб.
(Wolfgang Borchert)
Пер. Вячеслав Куприянов
Я хотел бы знать не больше
дерева в лесу,
только то, до чего можно
дотянуться веткой,
стоя на одной ноге
с дятлом на плече,
и не упасть.
(Дмитрий Смагин)
Иллюстрация: Ольга Венгель
ЭПИТАФИЯ
Я жил в те времена. Прошли тысячелетья.
Теперь я мертв. Я жил, не пал, хотя пленен.
Был с лучшими в тюрьме, в оковах и под плетью,
Свободен меж рабов без лиц и без имен.
Я жил в те времена, и все же был свободен.
Я видел в вышине небес простертый свод,
Вращение земли и речки полноводье,
Сезонов череду, их птиц прилет, их мед.
Как вы, живущие, распорядились этим?
Жива ли память в вас о временах борьбы?
Для жатвы силы есть? В грядущие столетья
Чем бедный город мой обогатите вы?
Живите. Я же мертв. Все смолкло, отболело.
Угас мой разум, и давно истлело тело.
1945
(Robert Desnos)
Пер. Илья Имазин
Иллюстрация: Dernière photographie connue de Robert Desnos au camp de Terezin, 1945
Потрудитесь же над собственной формой, станьте долговечным форштевнем, превратите в собственное тело то, что хочет вас износить, — так и только так поступает кедр. <...> Родившись, вы должны, будто кедр, растить ветви — собственные, а не чужеродные, — свою хвою и свои листья, вы должны тянуться ввысь и укореняться...
Я зову негодяями тех, кто живет за счет чужих усилий, как хамелеон, меняет цвет, любит похвалы и подношения, упивается рукоплесканиями и судит о себе, смотрясь в лицо толпы. Что они такое? Пустота. Нет у них сокровищ; нет крепости, которая бы их хранила, нет весомых слов для детей, они не растили их — дети выросли, как трава под забором.
(Antoine de Saint-Exupéry. Citadelle)
Иллюстрация: Андрей Тарковский. Жертвоприношение, 1986
КОНЬ ЖИЗНИ
Конь Времени: на свете нет веревки,
Которая стреножить бы могла
Его: и, закусивши удила,
Он исступленно мчит без остановки.
Он — изначальный враг вольтижировки,
Он — ненавистник всякого седла,
Ему любая ноша тяжела,
Лишь безнадежно звякают подковки.
Конь Времени! Куда бежать коню,
Ему, чье тело гибче гуттаперчи?
Он мчит в закат, швыряя пену с губ, —
Я совершенно зря его маню:
Неистово сверкнула грива, круп —
Конь промелькнул и канул в черном смерче.
(Joseph Aquilina)
Пер. Евгений Витковский
Быть зрителем — одно из самых древних и великих желаний человека: стоя по другую сторону от распрей, любоваться их зрелищем.
(Ernst Jünger. Heliopolis)
Иллюстрация: Jean-Léon Gérôme. Pollice verso, 1872
ЧЕМ СВЯЗАН С НИМИ Я?
Я крепко связан с ним, кто умирает
Теперь, когда пишу я эти строки,
И до конца строфы испустит дух.
Я связан с нею, на кого сейчас
Обрушится грохочущая крыша,
И с тем ребенком, кто в огне пожара
Чернеет нераскрывшимся цветком.
Чем связан с ними я? Любовью? Нет.
Мгновением, Вселенную потрясшим,
Когда зашлось
Чахоточное время в хриплом кашле.
Мгновение, которое у горла
Я чувствую холодным острием.
1941
(Mervyn Peake)
Пер. Максим Калинин
