3958
Мирской успех – это ничто. А кто гонится за ним – ничего не понял. https://vk.com/rastsvety
Отождествлять все нематериальное с сакральным или духовным — чистая глупость и опаснейшая ошибка, возникшая в результате оптической иллюзии, оставшейся от разделения реальности на две области картезианским дуализмом. Но это ошибка, которая очень распространена в новых религиозных движениях на Западе и особенно в Америке сегодня, ошибка, которая в определенных случаях может открыть душу человека для самых инфернальных и рассеивающих влияний, выводя личность тех, кто становится их жертвой, из равновесия. Отождествлять нематериальное с духовным — значит неправильно понимать природу Реальности, сложность человеческой души, источник и реальность зла, а также духовную работу, необходимую для достижения Источника Жизни, который один может удовлетворить постоянную, а не иллюзорную и преходящую духовную жажду человека.
(Seyyed Hossein Nasr. Islam and the Plight of Modem Man)
ОСЕННЕЕ УБЕЖИЩЕ
В вечернем парке мгла облита
сиянием месяца,
деревья без листвы, ветви покаянно пропадают
в пустоте неба.
Ещё рано, и хотелось бы удержать те,
при свете солнца увиденные лица и дела,
те, в горячем небе некогда дрожавшие страсти
и обманчивые идеи.
Те, ныне лишённые красок образы, в сердце
утаённые, те возвышенные миражи,
на серости неба ставшие ничем иным, как
увядшими цветами,
и мёртвой пылью их разносят
ветры осеннего ненастья.
Мечты мои, гибнущие на краю ночи, так
хотел бы я вас перенести
к той библейской минуте творения, когда
стал свет и ещё
никто не знал о том, что ничего не останется
кроме мрака.
(Krystian Medard Manteuffel)
Пер. Лев Бондаревский
Иллюстрация: John Atkinson Grimshaw. Waterloo Lake, Roundhay Park, Leeds, 1872
Ребенку, который спросил бы меня, что такое красота, – а это мог быть только ребенок, потому что только в этом возрасте есть жажда вспышки и озабоченность главным, – я бы ответил так: прекрасно всё, что отдаляется, задев нас. Прекрасен тот глубокий дисбаланс – нехватка устойчивости и голоса, – который вызывает в нас этот лёгкий взмах белого крыла. Красота – это всё то, что проходит сквозь нас не замечая, внезапно увеличивая лёгкость жизни. Я бы показал ему небо, где ангелы, вытирая руки об облако, дарят картину Тёрнера, и я бы взял для него горсть этой земли, по которой мы идём. Я бы сказал ему, что книга подобна песне, что она – ничто, что она призвана сказать всё, что мы не умеем сказать, и разрезал бы для него апельсин. Прогулка продолжилась бы до позднего вечера. В тишине мы бы наконец узнали, он и я, ответ на его вопрос. В светлой необъятности тишины, в которой слова звучат, не нарушая её.
(Christian Bobin. Le huitième jour de la semaine)
Иллюстрация: Nuri Bilge Ceylan. Mayis sikintisi, 1999
Зачем, зачем неумолимо
наждачкой опыта и лет
с вещей стираются незримо
душа и свет?
О Господи, пока на свете
дышу, позволь ещё хоть раз
увидеть мир как видят дети,
из детских глаз:
открыть за каждым поворотом,
забором, улицей, углом
вселенную… А ныне что там?
Ну двор, ну дом…
Но удивительное детство
и не вернуть, и не вернут,
и жизнь теперь не цель, но средство,
тяжёлый труд.
(Александр Дьячков)
Иллюстрация: Arthur Hammond. Child Gazing in Fish Bowl, 1910-1920
Долго ли будешь
Мне верен, не ведаю я,
Но спутались пряди
Черных волос моих... Смута
Такая на сердце утром!
(Taiken Moin no Horikawa)
Пер. Виктор Санович
Явление «застенчивости кроны» и его уроки
Вы когда-нибудь задумывались, почему между кроной деревьев всегда есть идеальный лабиринтообразный зазор?
«Застенчивость кроны» («tree crown shyness», он же «межкроновое пространство») — это удивительное природное явление, при котором самые верхние ветви выросших деревьев избегают соприкосновения друг с другом, создавая отчетливые зазоры или каналы в лесном пологе. Это явление демонстрирует то, как деревья, часто воспринимаемые как одиночные организмы, на самом деле являются частью сложной, кооперативной сети:
1. Взаимная осведомленность (mutual awareness): деревья демонстрируют определённую форму пространственной осведомленности, чувствуя близость своих соседей. Эта чувствительность предполагает, что деревья не являются изолированными существами, а находятся в постоянном контакте с окружающей средой, регулируя свой рост для поддержания гармоничного баланса в пологе леса.
2. Общие ресурсы (shared resources): избегая прямого контакта с соседними деревьями, застенчивость кроны гарантирует, что каждое дерево получает оптимальное количество солнечного света. Это является примером того, как природные системы отдают приоритет коллективному благополучию, а не индивидуальной конкуренции.
3. Здоровье экосистемы (ecosystem health): зазоры, создаваемые застенчивостью крон, также могут улучшить общее состояние леса. Эти пространства позволяют свету проникать в нижние уровни леса, поддерживая разнообразие флоры и фауны. Кроме того, минимизируя физический контакт, деревья уменьшают распространение вредителей и болезней, способствуя устойчивости экосистемы.
4. Биологический симбиоз (biological symbiosis): застенчивость кроны отражает идею о том, что организмы в экосистеме взаимосвязаны и взаимозависимы. Поведение одного дерева влияет и находится под влиянием присутствия других деревьев, создавая динамическое равновесие.
Это является напоминанием о том, что сотрудничество (cooperation) и взаимное уважение (mutual respect) границ являются неотъемлемой частью выживания и процветания всех форм жизни.
Источник: Institute of Natural Law
ЗВЕЗДА
И снова Ты богаче меня – на эту смерть
которую я Тебе выдумал и это стало важным:
в зародышах твоих лепестков созревают хрущи.
Ты иронична, как пишущий эти стихи
и как пустые гнёзда печальны мои ладони
каждой частицей мысли я
Тебя живой представляю.
Пытаюсь я слизывать с губ нежеланные жёсткие рóсы
– ржавь говорит языку и язык повторяет «нет».
Ладони не мои... Сквозь ладони звезда протекает.
И хоть я закрыл глаза и сгибаются веки
я знаю, что эта звезда – Твоя кровь, прорастающая до неба
как самый длинный взгляд Твоего сердца.
(Rafał Wojaczek)
Пер. Глеб Ходорковский
Жизнь рисуется нам как беспрерывный обман, и в малом, и в великом. Если она дает обещания, она их не сдерживает или сдерживает только для того, чтобы показать, как мало желательно было желанное.
(Arthur Schopenhauer. Von der Nichtigkeit und dem Leiden des Lebens)
Воистину, все, что есть на земле, Мы сделали украшением для нее, чтобы испытать людей и выявить, чьи деяния окажутся лучше. Воистину, все, что есть на земле, Мы превратим в безжизненный песок.
(Qur'an, 18:7-8)
Точно никто не знает, но социологи считают, что 90% разговоров среднего буржуазного обывателя связаны с деньгами – как их заиметь и на что потратить: «Как, Вы еще не пользовались низорал-шампунем?» Все другие интересы и события мира укладываются в оставшиеся 10%. Для характеристики подобного общества и содержания сознания его членов понятий рынка, капитализма недостаточно. Они слишком конкретные, отраслевые. Целесообразно признать, что к началу ХХI века духовно-политический тоталитаризм потерпел полное поражение от утилитаризма и в наиболее развитых странах Запада сформировалось глобальное экономическое общество, а также соответствующий ему тип человека – Homo economicus. Экономическое общество, экономический человек – не метафоры, а наиболее адекватные теоретические понятия для выражения современных форм жизни. Рыночное, капиталистическое, гражданское – слишком частные, специфические, а свободное, открытое – слишком абстрактные, демагогические характеристики такого общества. Капиталистическая общественно-экономическая формация переросла в формацию, истиной функционирования и идеологией которой является экономизм. Экономизм – это когда через призму рентабельности рассматривается практически все, что существует. Экономизм – социально институциализированный эгоизм. В результате духовность вытесняется на периферию жизни, в филантропию, а от обозначающих ее слов остаются пустые оболочки. Взывать к совести – сентиментально, напоминать о долге – идеализм или «эсхатологическое сознание», верить – наивно, любовь – эмоциональное рабство, патриотизм – «мы этого не понимаем» и т.п. Скоро начнут ставить вопрос о рентабельности человека, спрашивать для чего нужны люди вообще и в чем польза счастья. Поскольку, как говорил мизантропически настроенный А. Шопенгауэр, «жизнь – это предприятие, которое не покрывает своих расходов», ее готовятся объявить банкротом и назначить внешнее (технологическое) управление. Богу в атмосфере экономизма нечем дышать, ему воздают формальные почести (то и дело переходя к прямому опошлению и дискредитации), а фактически поклоняются сатане, дьяволу (преимущественно желтому). Сатана не требует «служения», ему угодить легче – угодите себе самому. Образуется мир без должного, что означает его впадение в состояние своеобразной энтропии. Эгоизация и индивидуализация бытия гораздо эффективнее обезбоживают мир, нежели это делали атеисты, сознательные борцы с религией. Они боролись с Богом на почве духовности, за другую духовность. Экономизм уничтожает саму ее почву.
Бездуховность экономического общества вытекает из его сути как выражение преобразовательно-потребительского отношения к миру. Не уравновешенное альтруистичностью и служением, заботой о судьбе ис/по/требляемой природы, неизбежное перенесение этого отношения на людей делает экономику из средства развития жизни в средство ее подрыва. Подобно тому как вышедшие из-под общего управления и начавшие развиваться по собственной программе клетки живого организма приводят его к раковому заболеванию, так деятельность не считающихся с судьбой целого индивидов ведет это целое к разложению. Логика — деньги духа. Всюду деньги – всюду рациональность, расчет, эквивалентность. Экономический человек становится безличным, что не означает его тупости или несостоятельности во всех отношениях. Как потребитель, интеллектуал, технократ, эффективный и «самодостаточный» делец он органичен для товарно-денежного производства. Но именно для производства. Однако эти свойства он обычно переносит в культуру, а потерей души и духа, собственно живого начала может даже гордиться.
(Владимир Кутырёв. Бытие или ничто)
Мельничная лопасть,
лепестки,
пасеки,
песчаные откосы,
горечи медовые куски —
вечные ответы на вопросы
об исчезновенье без причин
то из жизни — женщин и мужчин,
то из сердца — трепета и жара…
— Рассказать, как взглядом провожала —
и взлетали птицы из лощин,
и молола мельница зерно
в прах,
в ничто,
в отчаянье кругами…
Осень.
Золотыми берегами
озеро озарено.
(Евгения Изварина)
Иллюстрация: Harald Oskar Sohlberg. Natteglød, 1893
«Детскость Тарковского состояла в его глубочайшей наивной вере в абсолютную силу искусства», — пишет Андрей Кончаловский. Но человек, который на себе чувствует силу искусства, чувствует «вечные» истечения, из него идущие, не может не придать своим занятиям искусством той же значимости. Здесь прямая связь между способностью восприятия и способностью творчества. Профанность восприятия (равно произведений искусства, природы, людей, самой жизни) ведет к профанному творчеству. Не головой, не в остроумии доводов решается вопрос, есть сила в искусстве или нет. Разумеется, для большинства современных людей и для многих так называемых художников сила — в деньгах, так сказать «абсолютная сила», если пользоваться выражением Кончаловского. Однако эта их убежденность проистекает из того факта, что они сами никогда не были потрясены и тем более изменены (тем более на степени осознания этих в себе перемен) произведением искусства. В чем же причина? В том, что вход в святилище для них запечатан. Для восприятия великой поэзии (в любом жанре) требуется равно великая душа и труд, почти равный труду создания. Для восприятия сакрального нужен открытый сакральный канал в воспринимающем. Мысли на эту тему весьма часты в дневниках Тарковского, перемежаемые и подкрепляемые цитатами из Гёте, Торо, Гессе и других его любимых писателей. Для Тарковского, как и для его любимейшего автора — Лао-цзы, самое сильное это именно-таки самое нежное, гибкое, юное, наивное («детскость» — говорит с иронией и с сочувствующей улыбкой «взрослого» Кончаловский), ибо реально миром движет невидимое, а не видимое. Можно с уверенностью сказать, что акты адекватного восприятия великих произведений искусства случаются немного раз в столетье, но это проблема не «слабости искусства», а слабости современного человека, окуклившегося в своем коконе, сквозь который почти ничего из творящих энергий не проходит.
(Николай Болдырев. «Я обязан измениться…»)
Базовым принципом, лежащим в основе всякого оправдания войны с точки зрения человеческой личности, является героизм. Война предоставляет человеку возможность пробудить героя, спящего внутри него. Война взрывает рутину комфортабельной жизни и при помощи суровых испытаний предлагает преображающее знание жизни, жизни со смертью. Момент, в который индивид становится героем, даже если это последний момент его земной жизни, своим значением бесконечно перевешивает затянувшееся существование, проводимое в монотонном потреблении среди серости городов. С духовной точки зрения такая возможность компенсирует все те негативные и разрушительные аспекты войны, которые однобоко и тенденциозно подчёркиваются пацифистским материализмом. Война позволяет человеку осознать относительность человеческой жизни, и, следовательно, познать закон «большего-чем-жизнь», и поэтому война всегда имеет антиматериалистический, духовный смысл.
(Julius Evola. Sulle fome dell’eroismo guerriero)
ПРИЗВАНИЕ
Если совесть зовёт, моё назначение есть некое призвание. И не случайно Хайдеггер для этого пользуется термином «Beruf» – это то, к чему меня призвали, то, голос чего я услышал, или, если говорить в теологических терминах, то это замысел Бога обо мне, который я, наконец, считал.
Фихте будет говорить о чём? Я знаю о множестве вещей, занимаюсь наукой, но о том, зачем нужен я сам, – пресловутое «назначение человека», – я принимаю догматически, я принимаю своё назначение из того, что мне сказали другие, то, о чём я слышал в школе, от родителей, от «das Man», от кого-то ещё. Но ведь совершенно ясно, что твой собственный «Beruf» – может быть только твоим личным делом. Никто за тебя не подумает, говорил Декарт. Никто за тебя не проживёт, говорит Хайдеггер.
Я вспомнил Декарта не случайно. В чём смысл тезиса «cogito, ergo sum», «мыслю, следовательно есть»? В том, что пока я не мыслю – меня вообще нет, есть непонятно кто. Но ведь анализируя феномен совести, но не чисто когнитивно, познавательным образом, как Декарт, а экзистенциально, Хайдеггер хочет сказать нечто близкое, то есть, по ту сторону совестного акта, по ту сторону этого «Beruf» – ты вообще не существуешь, Dasein вообще нет. Есть, допустим, люди, или есть познавательный субъект, у которого, как мы помним, вместо лица – яйцо, то есть, в этом смысле у познавательного субъекта нет ни линий на ладони, ни черт лица, это некоторая универсальная абстракция. Так вот, по ту сторону совестного акта мы имеем дело или с безличностью людей, или с безличностью познавательного субъекта, и в это смысле нас самих – нет вообще. Совестный акт мобилизует меня, как Единственного. Это то, что для тебя.
(Николай Грякалов. Мартин Хайдеггер: философия присутствия)
Конец света происходит каждую секунду, с момента нашего рождения, с начала времен для всего человечества. Для пещерного человека конец света начинается с рычания, доносящегося из темноты пещеры, в которой, как он полагал, нашел убежище. Сегодня для нас конец света стоит на карте в диалоге между существами и в сохранении человеческого в человеке. Дело не столько в машинах, даже если они в значительной степени способствуют нашему разрушению, но прежде всего в диалоге лицом к лицу - как мог бы сказать Жан Грожан: Ты, тот, кто говорит со мной - здесь ли ты? Я, тот, кто отвечает тебе - здесь ли я? Сможем ли мы, наконец, словом открыть окно в этом мире, в котором задыхаемся?
Шанс создать эту брешь всегда возможен, но это необходимо сделать срочно. Я написал эту книгу ("Le Muguet rouge"), скрестив две разных соломинки: темную соломинку сегодняшнего дня - нас ежедневно заставляют глотать эквивалент целого века яда и бедствий; и затем все еще существующую, потому что непобедимую соломинку невидимого: любовь, когда она находится в точке полета между двумя существами; или стихотворение, которое все еще живо, хотя и было написано четыре века назад, — нам может помочь и отсутствующее. Но сначала мы должны взглянуть в лицо грядущему злу: чтобы спастись, мы должны осознать его масштабы.
(Christian Bobin. Entretien avec Marie Chaudey, 28 septembre 2022)
Здоровый организм не допускает запретному стать искусительным – он просто не замечает запретного, волит его не замечать и обходит стороною как безразличное, почти не существующее. Папа курит свои скверные сигары, а мама надевает смешной корсет и турнюр. Я понимаю насквозь, как это нелепо, и твёрдо убеждён, что втайне так же думают и они сами, не находя ничего хорошего ни в том, ни в другом. Но на то они и взрослые, чтобы делать глупости и плохо понимать их нелепость. Я их не осуждаю, ибо снисходителен к взрослым, уже многого не понимающим. Но было бы странно толковать моё нежелание курить сигары и носить турнюр как победу над искушением. Просто они мне не нужны, а если бы я прикоснулся к ним, то потерпел бы большой урон. В сущности, и сигары и корсет гадки до ужаса и, затаенно, страшны.
Я же слишком ясно знаю, что они – вещи демонические (скажу теперешними своими словами), чтобы не понимать губительность их для меня, не покрытого корою, которою покрылись взрослые.
(Павел Флоренский. Детям моим: Воспоминания прошлых дней)
ДВА МОЛЧАНИЯ
Два наших молчания
переговариваются меж берегами времен.
Им незримым беззвучием
откликается лира.
Одно молчание вопрошает, другое ответствует:
они через вечность друг друга зовут,
не произнося имен:
Я и Ты,
разлученные образом мира.
Так они текут вверх и вниз,
меняются местами и замолкают снова.
Даль веков щеки их холодит как бриз.
Понимание невыразимо, и потому взаимно.
Оно и есть творящее слово.
(Арье Ротман)
Иллюстрация: Jiǎ Zhāngkē. Sanxia haoren, 2006
«ВООБРАЖЕНИЕ – ЕДИНСТВЕННЫЙ ДАР, ПОЗВОЛЯЮЩИЙ ВЫНЕСТИ ЭТУ ЖИЗНЬ»
Мир принадлежит черни, она подавляет своей численностью, она пишет законы, она создает его по образу своему.
Искусство и любовь, природа и человеческое дарование, дружба с себе подобными, восторги творчества, деятельность — разве нам нечем заполнить свое существование? Сердце человека так открыто чувствам и мыслям, так неисчерпаемо богато! Человеческое тело знает, как наслаждаться, а природа его вечно прекрасна! Почему бы не черпать обеими руками все эти радости, все эти мгновенья счастья, зачем блекнуть, меняться к худшему, пока смерть не скажет: «Всё, хватит!». Однако человек так хорошо создан, что из всех невзгод, которые ему довелось привнести в свою жизнь, смерть становится самой ничтожной. Все испорчено в этой жизни. Только сфера искусства остается убежищем, она единственная неподвластна произволу, недоступна бездарю и негодяю. Из всего, что служит человеку, воображение — единственный дар, позволяющий вынести эту жизнь.
(Марианна Веревкина. Письма к неизвестному)
Иллюстрация: Илья Репин. Портрет Марианны фон Верёвкиной, 1888
«Если бы мы захотели выявить характерные черты современного нигилизма, то нам пришлось бы искать их в техническом устройстве окружающего мира. По сути, так было со времен первой вспышки нигилизма XX века: уже мысли Ницше можно назвать нигилизмом, и притом не "пассивным", а "активным". Только подумайте о кристально чистом, бесстрастном анализе, проведенном таким выдающимся наблюдателем, как Эрнст Юнгер. Начиная с постепенного превращения человека в "рабочего", притом человека не только как социального индивида, но как метафизического человека, а также принимая во внимание механизацию военных конфликтов (уже Первую мировую войну можно назвать войной сырья и технологий), Юнгер почувствовал, что глубочайший смысл нигилизма следует искать не в духовной слабости эпохи декаданса, а в военно-ориентированной системе общества. Не в болезни упадка древних ценностей, а в новом "физическом здоровье", рожденном в утрате окончательного ощущения реальности, больше не имеющей ничего общего с упорядоченной системой.
Другими словами, нигилизм необязательно приведет к победе "хаоса", это может быть его побочным эффектом, а не отличительной чертой. И напротив, по мнению Юнгера, именно в "больших упорядоченных системах" такое условие нашло бы наиболее благодатную почву, так как "порядок не только приветствуется нигилизмом, но и является его частью". По этой причине Юнгер с глубокой печалью замечает, что в концентрационных лагерях, то есть именно "в тех местах, где нигилизм демонстрирует свои самые тревожные стороны, например, в местах физического уничтожения, господствуют трезвость, гигиена и строгий порядок". И чем быстрее нигилизм приближает "исчезновение [Schwund]" мира, тем быстрее побеждает порядок Левиафана — государства, которое все контролирует и всем распоряжается»
Константино Эспозито, «Современный нигилизм».
«ИЗ СТРАНЫ САМЫХ ХОЛОДНЫХ ПРОПАСТЕЙ»
В 1974 году я поехала на Гегелевский конгресс, там было семьсот человек со всего мира. Никто меня не приглашал, я как самозванец приехала, сняла комнату в Москве и пошла туда. Я разговорилась там с несколькими немцами. В том числе рассказывала, как у нас любят Хайдеггера. Один из немецких участников подошел ко мне и попросил написать Хайдеггеру письмо: «Он будет так рад. Он думает, что в России его не знают, что здесь вообще нет мысли…». На следующий день я написала письмо, философское и восторженное, тайно передала его уезжающему немцу. Помню, что там были слова:
«Aber wo die Gefahr ist, waecht das Rettende auch» (Но там, где опасность, там растет и спасение) – это Гёльдерлин, которого я очень люблю.
Недавно друзья из Германии прислали мне книгу бременского друга Хайдеггера. Хайнрих Виганд Петцет («Идти навстречу одной звезде». Встречи с Мартином Хайдеггером) описывает 85-летие философа:
«Хайдеггер – ко всеобщему удивлению – поднялся и произнес короткую, но захватывающую речь. Она начиналась так: "Молчание – это благодарность возраста…". Затем он прочел письмо русского философа из Ленинграда, которое пришло утром того же дня. Она писала "из страны самых холодных пропастей"… из страны, где "в душах многих живет великая решительность" (Grossentschiedenes in den Seelen tragen) и "где, несмотря на преграды, все полны слуха". Это письмо стало одной из самых больших радостей для мыслителя».
Написала я в августе, а в сентябре Хайдеггер уже ответил мне, он получил мое письмо в свой день рождения. Оно начиналось: «Vielen Dank fuer Jhren wuenderbaren, einsichtsvollen Brief…» (Большое спасибо за Ваше чудесное, проникновенное письмо…).
На это его письмо я сразу же ответила ему, и основной вопрос там у меня был такой: «Что вы делаете, когда бытие ускользает от вас?» У него есть понятие «ускользание бытия» — «эпохе», «воздержание» по-гречески: он говорит, что вся история человечества есть история воздержания от бытия. Я пишу, так сказать, с экзистенциальной точки зрения — что в этой скуке, мировой ночи, нужно делать, когда бытие от нас ускользает. Как нам быть? Вместо ответа Хайдеггер прислал мне свои еще не опубликованные стихи. Он увлекался Японией, вообще Востоком. Помню только одно:
«Je seltener die Dichter, desto einsamer die Philosophen.
So ergeht die Zeit» (Чем реже поэты, тем более одиноки философы.
Так проходит время).
Ничего от нашей переписки у меня не осталось. Во времена перед высылкой я уже не жила дома (чтобы КГБ своими визитами не травмировал моих больных родителей), многое исчезло. Я выехала в Вену лишь с визой и Евангелием в руках.
Когда позднее я выступала во Фрайбурге, уже будучи высланной из России, подписывала свои книжки (было много людей, в те времена тысячные толпы ходили на такие выступления), и вдруг ко мне подошел какой-то высокий господин и говорит: «Подпишите Хайдеггеру». Я автоматически подписываю, а он говорит: «Мой отец очень вас любил». Тут меня ударило, что это же Хайдеггер, посмотрела на него, а он говорит: «Я Герман Хайдеггер. Может быть, вы нас посетите? У меня есть ваши письма и прочее». Он как раз готовил издание трудов Хайдеггера, отец никому больше не доверил это дело, хотя вокруг него вилось много народа.
Рано прервалась наша короткая переписка. Я помню, так и не получила от величайшего мыслителя ответ на мой вопрос: «Что вы делаете, когда эпоха ускользает от вас?» Поздний Хайдеггер много писал о скрывающемся характере эпох (эпоха – ускользание).
(Татьяна Горичева. Из интервью)
Оптимизм — свойство плоских душ, свойство тех, кто не видит моря слез, затопившего мир, а ведь эти слезы можно осушить.
(Federico García Lorca. Diálogos de un caricaturista salvaje)
Когда они поняли, что бабушка постарела?
Когда она перепутала сахар с солью.
Морщились, будто бы от зубной боли.
Бабушка ничего не ела,
Только ворчала:
«Оставьте печенья Коле».
— Какому Коле, бабушка?
— Нашему Коле.
Он до сих пор болеет,
Ему совсем мало лет.
Сходите к нему в обед.
Не помню палату,
Спросите в приемном покое.
…Развалины той больницы — за ближней рекой.
Коля (тысяча девятьсот пятьдесят девятый —
Тысяча девятьсот семьдесят шестой) —
За дальней рекой.
(Анастасия Журавлёва)
Каждый солдат в своем ранце носит своё поражение.
(Виктор Шкловский. Zoo, или Письма не о любви)
Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева,
И парус медленный, что облаком продолжен, —
Я с вами разлучен, вас оценив едва:
Длинней органных фуг, горька морей трава —
Ложноволосая — и пахнет долгой ложью,
Железной нежностью хмелеет голова,
И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет...
Что ж мне под голову другой песок подложен?
Ты, горловой Урал, плечистое Поволжье
Иль этот ровный край — вот все мои права, —
И полной грудью их вдыхать еще я должен.
(Осип Мандельштам)
Иллюстрация: Иван Шишкин. Дорога во ржи, 1866
на этих берегах штормящих
куда пути нас привели
мы клочья парусов на мачтах
что гибнут от земли вдали
но крепок нерв судьбы он долго
спасать нас будет в дни тревог
под кровом позабытым Богом
где с нами обитает Бог
(Leons Briedis)
Пер. Юрий Касянич
Иллюстрация: Alfred Stieglitz. The Incoming Boat, 1894 / fragment
Там я обнаружил то, что начала показывать мне школа: абсолютный ужас любого общества. Есть только небо, способное связать нас друг с другом, бросая верёвку света на наши души, собранные случайной встречей, а затем одним махом унося все это в открытый простор истинных слов, туда, где только и возможно дышать.
(Christian Bobin. Louise Amour)
Когда б не плотским оком обозреть
Живую долю прелести земной.
Я полагаю, блага жизни впредь
Предстанут только ширмой расписной.
Непреходящих форм в природе нет,
Непостижима Истина извне.
Возможно, мир – всего лишь странный бред,
Глазам закрытым явленный во сне.
Где жизни подтверждение? Нигде,
Все – лишь обманный сумрак бытия,
И ложь сравнения – в ее вреде
Сомнений нет. И ощущаю я
Лишь тело, что погрязло в маете,
И ненависть души к своей мечте.
(Fernando Pessoa)
Пер. Евгений Витковский
Иллюстрация: Melisa Martins. Auto retrato Fernando Pessoa, 2012
есть радость о которой невозможно молчать.
дождь шелестит. запах грибов, березового листа.
ворота больницы, треугольная подтекающая печать.
асфальтовая дорога ведет через лес, где путаются в кустах
отголоски города, спрятанного за лесом и за дождем.
асфальтовая дорога торжественна и пуста.
есть радость. старая печь и огонь уже разожжен.
фаянсовая чашка с вином. ключ от дачи, оттягивающий карман.
ласковый голос: «не торопись, мы тебя подождем».
если придется ждать, пока больница или тюрьма
рассыплются под дождем — они тебя подождут.
есть радость, которую никому невозможно поймать.
(Миша Жигулевский)
СУМАСШЕДШИЙ
было бы лучше, может,
если бы я одолжить успел
тени твоих рук,
чтобы каждую ночь
так темноты не бояться.
у меня голова болит,
у меня грудь болит,
у меня тень болит, разреши,
я выброшу сердце своё.
оно пахнет тобой.
госпожу Хаджие
я в комнату не пустил,
убирается внизу.
говорят, во время уборки
нужно выбрасывать вещи,
и я сегодня хочу
выбросить столько всего!
эту книгу - нет.
эти перчатки белые - тоже нет.
их в последний день
ты оставила здесь.
но разреши,
я выброшу руки свои.
пахнет косами твоими от них.
я закрыл глаза окнам
отцовскими газетами,
тетрадными страницами,
заткнул все щели,
чтобы ветер
кривым этим ртом своим
до меня твой запах
случайно не донёс.
в последний день
вон у тех стен
поцеловала меня ты.
теперь по ночам
оттуда слышны
голоса морских птиц.
дышать не могу,
что-то в глазах моих
краснеет,
кружится,
вертится,
внутри головы
больно бьётся об углы...
я все таблетки мамины
проглотил,
по ночам в моей комнате
голоса морских птиц.
отец говорит:
«отправляйся охотиться.
когда голыми руками
оторвёшь воробью голову -
станешь большим мальчиком».
но госпожа Хаджие
хочет, чтобы я
поехал в Мешхед.
вдруг паломничество
своё дело сделает?..
одного сумасшедшего
с нашей улицы
лет тридцать назад,
говорят, так вылечили.
но я всякий раз,
как ни увижусь с ним,
что-то в глазах его
ярко вспыхивает,
краснеет,
вертится,
внутри головы
больно бьётся об углы...
я думаю, по ночам
у него дома тоже
голоса морских птиц.
в тот последний день
край твоей одежды
зацепился за отцовское апельсиновое дерево.
теперь каждое утро
лоскуток оставшийся
ведёт с воронами
споры о философии.
крохотные бабочки
танцуют вокруг него,
кривляются, дразнятся,
но только хохочет он.
и тле древесной
читает Шамлу.
они говорят:
«с ума сошёл»,
но я -
не сумасшедший я.
это доктор вчера
сказал отцу.
и подмигнул.
правда, в дни, когда не сплю,
в своём пруду
играю с мухами.
их никогда не ем,
отец говорит:
«не вырос ты ещё», -
хотя у меня
несколько волос
белые совсем
и сердце иногда
начинает дремать.
но отец говорит:
«не вырос ты ещё».
вчера ночью птица
одна сумасшедшая
влетела ко мне в комнату,
отец через окно кричал:
«оторви ей голову!»
«оторви ей голову!»
но я вместо этого
обсушил её крылья.
мы у окна сидели и долго курили с ней.
всем звёздам успели дать имена,
а когда проснулся наутро я,
у меня глаз не было -
она их забрала с собой.
потом я слышал,
половину съела,
половину унесла наверх
и муравьям сбросила,
муравьям мой вкус нравится.
они вчера губы мои
полностью съели,
я давно губы выбросил,
у них был
вкус рта твоего.
госпожа Хаджие
говорит там кому-то
в белой накидке,
с туфлями на каблуке:
«тьфу-тьфу, как ты выросла,
готовая невеста!»
а я не знаю,
почему большим мальчиком
всё никак не стану.
не знаю, куда
свои руки выбросил,
прошу, вы стихи эти
за меня тоже выбросьте -
пахнут так, будто
только что
она прошла...
(Hamed Ebrahimpour)
Пер. Юлтан Садыкова
Иллюстрация: Александр Дёмкин, 2018
ПЯТЫЕ СТАНСЫ
De arte poetica*
1
Большая вещь — сама себе приют.
Глубокий скит или широкий пруд,
таинственная рыба в глубине
и праведник, о невечернем дне
читающий урочные Часы.
Она сама — сосуд своей красы.
2
Как в раковине ходит океан —
сердечный клапан времени, капкан
на мягких лапах, чудище в мешке,
сокровище в снотворном порошке —
так в разум мой, в его скрипучий дом
она идет с волшебным фонарем...
3
Не правда ли, минувшая строфа
как будто перегружена? Лафа
тому, кто наяву бывал влеком
всех образов сребристым косяком,
несущим нас на острых плавниках
туда, где мы и все, что с нами, — прах.
4
Я только в скобках замечаю: свет —
достаточно таинственный предмет,
чтоб говорить Бог ведает о чем,
чтоб речь, как пыль, пронзенная лучом,
крутилась мелко, путано, едва...
Но значила — прозрачность вещества.
5
Большая вещь — сама себе приют.
Там скачут звери и птенцы клюют
свой музыкальный корм. Но по пятам
за днем приходит ночь. И тот, кто там,
откладывает труд: он видит рост
магнитящих и слезотворных звезд.
6
И странно: как состарились глаза!
Им видно то, чего глядеть нельзя,
и прочее не видно. Так из рук,
бывает, чашка выпадет. Мой друг,
что мы как жизнь хранили, пропадет —
и незнакомое звездой взойдет...
7
Поэзия, мне кажется, для всех
тебя растят, как в Сербии орех
у монастырских стен, где ковш и мед,
колодец и небесный ледоход, —
и хоть на миг, а видит мирянин
свой ветхий век, как шорох вешних льдин...
8
— О, это все: и что я пропадал,
и что мой разум ныл и голодал,
как мышь в холодном погребе, болел,
что никого никто не пожалел —
все двинулось, от счастья очумев,
как «все пройдет», горациев припев...
9
Минуту, жизнь, зачем тебе спешить?
Еще успеешь ты мне рот зашить
железной ниткой. Смилуйся, позволь
раз или два испробовать пароль:
«Большая вещь — сама себе приют»,
она споет, когда нас отпоют —
10
и, говорят, прекрасней. Но теперь
полуденной красы ночная дверь
раскрыта настежь; глубоко в горах
огонь созвездий, ангел и монах,
при собственной свече из глубины
вычитывает образы вины...
11
Большая вещь — утрата из утрат.
Скажу ли? взгляд в медиоланский сад:
приструнен слух; на опытных струнах
играет страх; одушевленный прах,
как бабочка, глядит свою свечу:
— Я не хочу быть тем, что я хочу! —
12
И будущее катится с трудом
в огромный дом, секретный водоем...
(Ольга Седакова)
* De arte poetica – Об искусстве поэзии (лат.). Традиционное название сочинений, определяющих существо и законы поэтического ремесла.
Я ЖДУ ТЕБЯ ЗДЕСЬ
Я ведь раньше не знал, кто ты,
но в незнании ждал тебя.
Ждал на высоком плато в пустоте.
И Цонкапа не сможет сказать,
когда ты придешь.
И шаман, бросающий кости бараньи в огонь,
не отыщет по ним
твою туманную тень.
И хотя ты таишься
за дальними небесами,
я чувствую мглистый твой дух.
Я не вижу лица твоего –
лишь золотую маску, черную рыбу.
Рокот моря вдали.
Рассветный ветер степной.
Я ведь жду тебя здесь,
на перекрестке этой земли
Я давным-давно тебя жду.
Для чего? Не знаю.
Может быть, жажда души,
летящей к другой душе.
(Jidi Majia)
Пер. Инна Ли
