3958
Мирской успех – это ничто. А кто гонится за ним – ничего не понял. https://vk.com/rastsvety
«ПСИХОЛОГИЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК»
Очень скоро с наследием Фрейда происходит очень неприятная, но вполне закономерная трансформация: «вульгарный фрейдизм похоронил Фрейда» [Rieff]. Только намеченный у основателя психоанализа новый образ человека в работах последователей Фрейда (Маркузе, Фромм, Хорни)*, а также в превратном массовом истолковании его идей, превращается в новый блестящий идеал, лишенный той внутренней трагичности, которую прозорливо усматривал Фрейд. В западной культуре возникает новый тип человека, воплощающий в себе этот идеал. Рифф называет этот новый тип «психологическим человеком». Именно ему предстоит определить лицо западной культуры в XX веке. Таким образом, Фрейд не только диагностировал кризис цивилизации, не только предложил свой выход из него, но еще и, благодаря влиянию своих идей, в определенной мере задал контуры будущего (пускай и не совсем по своей воле). Отсюда вытекает двойственное отношение Риффа к Фрейду, которое со временем становится все более негативным, по мере того как сам Рифф становится все критичнее по отношению к «психологическому человеку».
«Психологический человек» — это то новое действующее лицо, которое выходит на арену современной истории. Его появлению предшествовал целый ряд других типов: человек политический, человек религиозный, человек экономический (оказавшийся всего лишь промежуточным типом) [Rieff]. «Психологический человек» венчает эту цепочку, он живет самим собой: «он стал своей собственной религией: забота о себе — его ритуал, а здоровье — важнейшая догма» [Rieff]. Ему свойственно почти сакральное внимание к миру внутренних переживаний, сквозь призму которых он рассматривает все на свете: мораль, политику, общество. Ввиду того что «психологический человек» замкнут на своем «Я», для него характерен небывалый эгоизм, доходящий до полного отрицания каких-либо прав «Мы». «Психологический человек» хочет осознавать себя хозяином своей жизни и вследствие этого стремится избавиться от всего того, что еще на него влияет: социум, традиция, прошлое. Даже чувство вины попадает у «психологического человека» в немилость как всего лишь еще один самообман; бесстыдство — вот к чему он стремится.
(Дмитрий Узланер. От Фрейда к «Сакральной социологии»: учение Филиппа Риффа)
* Неофрейдисты перенесли акцент с природы человека на его социальное бытие, которое и было объявлено причиной душевных неурядиц. Для счастья необходимо лишь избавиться от извращенных социальных форм, и тогда здоровая игра инстинкта сделает человека счастливым.
СТРАХ БОЖИЙ
Почему, как утверждают Псалмы и повторяет Пророк, страх Божий является началом мудрости? Потому что, если мы боимся Бога, мы исполняем Его заповеди и соблюдаем Его запреты. Такие «правильные действия» приводят к расцвету любви к Богу в наших сердцах, которая вытесняет прежний страх. Мы не только избегаем действий, которые могут привести к печальным последствиям, но и становимся ближе к Богу пропорционально нашей любви к Нему. Суть этой близости — мудрость, это «бодрствование Сердца», от которого зависит наше будущее. «Не разговаривайте с теми, чьи сердца мертвы. Они несут с собой гробницы свои». Человек с мертвым сердцем — это тот, кто заблудился во тьме своего «Низменного Я», в уродстве своего невежества. А невежда — это человек, лишенный Правильного Чувства, отрекшийся от понимания Бога. Такие люди являются оставленными как в этом мире, так и в следующем.
Бодрствование Сердца требует от человека праведности, а праведность есть и на последней стадии человеческого развития; она порождает чувство стыда, которое, в свою очередь, приводит к терпению. В первую очередь человек должен стыдиться самого себя. Без такого чувства стыда человек может совершить все, что угодно, и, действительно, Пророк сказал: «Если у тебя нет стыда, то делай, что хочешь», — ибо в этом случае нет никаких препятствий для совершения любого преступления.
Без страха перед Богом человек жесток: «Жестоки только те, кто не боится Бога». А конец всякой жестокости — разочарование. «Жестокие, подобно сатане, лишены божественного милосердия». Кроме того, на смену одному страху (страху перед Богом) приходит тысяча других страхов (перед всем остальным).
(Henry Bayman. Science, knowledge and sufism)
ТЕХНИКА МЫШЛЕНИЯ
Утрата ориентации в мысли и своем мышлении оборачивается вырождением последних в некие подобия-кентавры, когда они сначала определяют параметры мыслительного поля и средства попадания в него, а затем, все более и более сжимая его, вытесняют спонтанные и живые мыслительные акты, заменяя их знаками уже состоявшегося мышления. Внутреннее в проеме знака воспринимается как нечто незначительное: если «нутро» знака к бытию и допускается, то только тогда, когда речь заходит об особом классе знаков, о символах. В результате человек не может ориентироваться в своем мышлении без проделывания действий по сопряжению мыслимого, т. е. объектов мышления, с предметами мышления, уже имеющимися. Имеющимися и всегда находящимися «под рукой», ибо они определены кем-то, когда-то и где-то, но всегда не самим человеком. И потому от него, во-первых, не зависящими, а во-вторых, на него не влияющими, т. е. не оказывающими никакого серьезного воздействия, в ходе чего могло бы как-то изменяться его существо.
Навигаторское искусство в мышлении или техника ориентирования в нем должны выдерживаться именно нами, ибо это наше, свое собственное, мышление. Другого нам не дано. За упорядоченность или расхлябанность своей жизни, за ее космичность или хаотичность отвечаем и расплачиваемся именно мы. О тождественности «искусства» и «техники», как и о необходимости технической, т. е. искусственной, организации всего проистекающего в мир от человека, будь то его действия, чувства, акты мышления или воли, говорили еще греки. Им было понятно, что всему человеческому необходимо придавать артефактическую структуру. Τεχνη и есть «искусство», «мастерство», «ремесло». В этом-то и состоит «хитрость» или «ловкость» человека, благодаря которым он выделяется из природы и может быть собой, тогда как недостаток техничности, искусственного выстраивания и обустройства нашей жизни с этой точки зрения препятствие в деле реализации себя. В искусстве, в какой бы форме оно не совершалось, мы сталкиваемся с событием размыкания бытия, когда, казалось бы, состоявшаяся уже определенность сущего, разлетается в там-тарары, а мы, изъятые искусством (техникой) из границ старого, получаем способность нового отношения себя к миру. Задумаемся, не в отказе ли от технической выверенности мышления кроется исток меоничности и призрачности многих современных концептов, оказывающихся — в силу своей апелляции не только к иррационализму, но и к компрометации любой упорядоченности своей жизни своими действиями же — только измышлением?
(Андрей Сергеев. На пути к себе: Метафизические размышления)
Мы живём в странную, поразительную и тревожную эпоху. Чем стремительнее увеличивается количество информации, тем решительнее распространяется ослепление и нежелание видеть феномены. Более того, чем огромнее массив информации, тем ничтожнее способность к пониманию того, что современное мышление становится всё более и более слепым и превращается в пустое (blicklosen) вычисление, у которого есть лишь одна возможность – рассчитывать на результат и, пожалуй, на сенсацию. Однако есть ещё те, кто в состоянии понять (erfahren), что мышление – это не вычисление, а благодарность*, поскольку мышление благодарно – то есть принимающим образом остаётся выставленным притязанию открываемости (Offenbarkeit) – тому, что есть сущее, а не ничто. В этом «есть» несказанный язык бытия обращается к человеку, чьё отличие и одновременно угроза состоят в том, чтобы разнообразными способами быть открытым сущему как сущему.
(Martin Heidegger. Zollikoner Seminare)
* В оригинале игра слов: «...das Denken kein Rechnen ist, sondern ein Danken...»
Иллюстрация: Michael Kunze. Martin Heidegger, 2006
МЯТЕЖ
Туда, где над площадью – нож гильотины,
Где рыщут мятеж и набат по домам!
Мечты вдруг, безумные, – там!
Бьют сбор барабаны былых оскорблений,
Проклятий бессильных, раздавленных в прах,
Бьют сбор барабаны в умах.
Глядит циферблат колокольни старинной
С угрюмого неба ночного, как глаз...
Чу! Бьет предназначенный час!
Над крышами вырвалось мстящее пламя,
И ветер змеистые жала разнес,
Как космы кровавых волос.
Все те, для кого безнадежность – надежда,
Кому вне отчаянья радости нет,
Выходят из мрака на свет.
Бессчетных шагов возрастающий топот
Все громче и громче в зловещей тени,
На дороге в грядущие дни.
Протянуты руки к разорванным тучам,
Где вдруг прогремел угрожающий гром,
И молнии ловят излом.
Безумцы! Кричите свои повеленья!
Сегодня всему наступает пора,
Что бредом казалось вчера.
Зовут... приближаются... ломятся в двери...
Удары прикладов качают окно, –
Убивать – умереть – все равно!
Зовут... и набат в мои ломится двери!
(Emile Verhaeren)
Пер. Валерий Брюсов
Если веки новорожденных, дрейф облаков или цветок соли (fleur de sel) в стихах шепчут нам что-то о вечном, то это потому, что они и есть это вечное.
(Christian Bobin. Éclat du solitaire)
Иллюстрация: Светлана Тимофеева. Облачный день, 1993
На ощупь ты свет — значит, так тебя и назову.
Прозренья осенние станут тебе роднёю.
Стрела так прозрачно ложится на тетиву.
Лук — в полночь. А в полдень идут страною,
Дорогами, временем, морем — соплодья туч.
Иные из них останутся нам навеки.
Растёт предгрозье. Дар молнии — дивен, жгуч,
Сух, солон — и накрапывает на веки.
Колонны огня живого корнями — в рай.
Тебя одного опознают горние травы.
Целься, мерцай, меняйся, припоминай — и знай:
У пойманных небом звёзд даже свет кровавый.
(Марiанна Кiяновська)
Пер. Мария Галина
Кому не на что опереться, тот опирается на трупы.
(Борис Останин. Пунктиры / 1974)
Нужен ли был безумный прыжок в шумную повседневность и в засасывающий водоворот ее махинаций, в ее привычное непостоянство и скрытое отсутствие значимости лишь для того, чтобы была всецело осознана единственная необходимость: уйти в полное одиночество и дорасти до <своего> труда?
(Martin Heidegger. Überlegungen III/120)
ОСТАВШИЕСЯ
О, одиночки моей страны,
Оставшиеся в рабстве!
Творцы, надломленные в борьбе,
Затворники в уединенье,
Осмеянные отщепенцы,
Любовники нищие красоты,
Заплутавшие в системах,
Потерявшие управленье.
Вы, не торгующие собой
В угоду успеху,
Вы, желающие творить,
Не хотящие красть повторений.
Вы, с изощренным чувством
Отвергающие лжезнанье,
Вы, познающие первыми,
Ненавидимые и гонимые,
Поймите:
Я почуял бурю,
Я избрал изгнанье.
(Ezra Pound)
Пер. Михаил Зенкевич
К РОССИИ
Я не болезнь, я боль твоя, Россия,
Не праздничная тряпка к ноябрю,
Но, словно придорожная осина,
Стыдом твоим горюю и горю.
Я — крик и кровь,
Рассеченная бровь,
Молитва, подымающая крыши,
И та слеза, что катится в тиши.
И ты меня, смотри, не заглуши!
Шагни в огонь — и ты меня услышишь
И в слове «ах!»,
И в вопле,
и в мольбе.
Я не с тобой,
Не рядом,
Я — в тебе:
Я не болезнь,
я боль твоя,
ты слышишь?
Иду, по язвам боязно ступая,
То острая, как нож
(Но я не нож!),
То нудная, подспудная, тупая —
Осины оклеветанная дрожь.
И ты меня, как лошадь, не стреножь,
Не жги, как придорожную осину,
Что плачется, как нищий, на миру.
Я — боль твоя.
И если я умру —
Тебе ж не поздоровится, Россия…
(Николай Панченко)
Я годы этот скорбный груз
Терпела. Как смогла?
Огромность ноши сознаем,
Когда печаль прошла.
Гигант, который мне помог
Безмерное снести,
Исчез. Я только человек,
И нужно в смерть идти.
(Emily Dickinson)
Пер. Александр Грибанов
Люди не ведают страха —
они привыкают к нему:
обеденный стол их — не плаха,
и дом не похож на тюрьму.
Бесстрашные, словно камни,
и вечные, словно прах,
пощелкивают замками
и сами внушают страх.
1968
(Александр Величанский)
Как тысячами богословы
ныряли в ночь Твою, прозрев,
так отверзались вежды дев
и в бранном серебре готовы
впасть юноши в Тебя, Ты гнев.
Среди благих Твоих угодий,
в тени пространнейших аркад
встречались короли мелодий,
поэты, свой лелея лад,
Ты веешь вечером сквозь долы,
поэтов сблизив и согрев;
в уста вдыхаешь им глаголы,
чтоб высились Твои престолы,
и каждый среди них напев.
Сто тысяч арф Тебя крылами
из бездн молчанья вознесли;
над замирающими мглами
и над небесными телами
Твоё величие вдали.
(Rainer Maria Rilke)
Пер. Владимир Микушевич
Я долго жил в лесу, у полигона,
в заброшенном военном городке,
где комары не поднимали звона,
когда гремели грозы вдалеке.
В глухонемом бору молчали птицы,
росло железо, будто из земли.
Там умер я, чтоб лучше научиться
тонуть без слов, как тонут корабли.
Увит колючей проволоки тирсом,
торчал шлагбаум — Аполлон без муз,
и корабли тонули рядом с пирсом,
сложив как руки бесполезный груз.
Когда дорогой шел — бряцали ковко
а лесом шел — скрипели сапоги,
и мир казался мосинской винтовкой,
но в мертвеца не целились враги.
(Арье Ротман)
СОЛДАТЫ
Bosco di Courton, luglio 1918
Так себя чувствует
осенняя
на деревьях
листва.
(Giuseppe Ungaretti)
Пер. Андрей Пустогаров
БЕЗУТЕШНОЕ
Шиповником пестрели берега,
и отраженья птиц на водной глади
терялись в стаях рыб и листопаде,
сверкающих, как медная фольга.
Скрипела дверь, внушая тихий страх
случайному охотнику и зверю.
И женщин, что лелеял впопыхах,
я позабыл. И пережил потерю.
И мертвые мне больше не указ.
Слова людские сходны с шумом ветра.
И осени болезненные недра
нас заберут из прошлого сейчас.
Затянут раны коркой ледяной,
над головой зажгут звезду до срока.
И человеку, что назвали мной,
в последний день не будет одиноко.
(Вадим Месяц)
Иллюстрация: Nuri Bilge Ceylan. Bir Zamanlar Anadolu'da, 2011
ЛИСТЬЯ
Но когда полуденные колокола начинают греметь,
И становится ясно – Она не придет...
Тогда остается уйти.
Поет над городом медь.
Капли колокольного звона, как тяжелые капли дождя...
Падают – дон... И чуть-чуть погодя, и еще...
На голову. И она пригибается ниже,
ближе к скудной земле,
Над которой трепещут и бьются от ветра
Листья, оторванные от веток.
Их два, и три, и великое множество...
Они, словно старые руки –
Такие же сморщенные и заскорузлые.
Нельзя же на них наступать!
Осторожны шаги твои грузные.
Идешь не по листьям, а... около.
Около, пока не затихнет, отстав,
Грозный голос далекого колокола,
Тогда лишь поднимешь голову,
Чтобы увидеть вдруг –
Позади, впереди и вокруг
Молча люди идут по дороге.
Сутулы их плечи, внимательны лица.
Молча люди идут по дороге,
В такой необычной тревоге –
Не наступить бы на листья!
(Giovanni Serbandini)
Пер. Юрий Ряшенцев
Иллюстрация: Childe Hassam. Quai Du Louvre, 1889
стихотворение для нее
темная комната, дождь двенадцать часов подряд
стеклянная банка с погибшим деревом
трамваи появляются из ниоткуда и проваливаются в дождливое никуда
сердце сжимается, когда ты видишь
когда ты слышишь
то чего раньше не
неизвестное рядом — в старом шкафу с книгами, в запахе мокрой земли
пугающее и волнующее
новые мысли, которые раньше не.
новые слова, которые.
иногда — вовсе без слов
осторожные кошачьи лапы дождя
переступают по крыше, проходят по коридору.
старые книги за пыльным стеклом
незнакомые мысли
дом раскачивается, когда трамвай проплывает мимо
если бы дождь шел когда ты думаешь о ней,
он шел бы вечно
вода поднялась бы до уровня окон
с печальным шорохом проглотила бы дома
оставив купол собора
когда твои окна оказались бы не над, а под
и шум дождя стих далеко наверху
в круговерти воды за окном
ты рассмотрел бы одинокую рыбу
плывущую против течения
она заглянула бы в темноту твоей комнаты
и не нашла ничего интересного или необычного
или хотя бы такого, о чем можно подумать
(Миша Жигулевский)
Иллюстрация: Michael Rebi. Baltic Fall, 1964
ДЕЙСТВИЕ КАК ОТВЕТСВТЕННОСТЬ
В своей ранней, незаконченной работе «К философии поступка», написанной между 1918 и 1924 гг., Бахтин пишет: «… вся моя единственная жизнь, как сплошное поступление, ибо вся жизнь в целом может быть рассмотрена как некоторый сложный поступок: я поступаю всей своей жизнью, каждый отдельный акт и переживание есть момент моей жизни-поступления» (Bakhtin, 2003, 8). <...>
Согласно Бахтину, поступок не является ни сугубо рациональным, ни сугубо иррациональным. Он всегда эмоционален, но не аффективен. Он следует некоторой логике, но при этом не может быть редуцирован единственно к сумме логических операций, а всегда выражает также и ценностное отношение человека к миру. «Поступок в его целостности более, чем рационален, — он ответственен. Рациональность — только момент ответственности», — утверждает Бахтин (Bakhtin, 2003, 30).
Взгляд на действие через «ответственность» при сохранении когенской установки, согласно которой действие конституирует социальное бытие, значительно изменяет интерпретацию понятия бытия. Если у Когена общественное бытие выступает как абстрактная конструкция, идеальные законы функционирования которой призвана раскрыть философия, основываясь на универсальном «принципе первоначала» (Prinzip des Ursprungs), то у Бахтина «бытие» получает характер «со-бытия», т. е. конкретного, личного свершения в определенный исторический момент*. Это объясняется тем, что ответственность поступка, «долженствующий момент в нем», он видит в «продуктивности единственного действия» человека (Bakhtin, 2003, 40). Поступок, ядро которого составляет ответственность, сводящая воедино рациональный и эмоционально-волевой планы, «смысл и факт» (Bakhtin, 2003, 29), т. е. замысел и его реализацию, есть «осуществление решения». Он приобретает онтологический смысл, так как его продуктивность состоит в подключении индивидуума к бытию через со-бытие, со-участие, со-присутствие и со-здание совместного бытия. Ответственность, следовательно, можно проинтерпретировать как осознание индивидуумом своей роли в истории и признание ее.
Каждый оставляет свой след, или, по выражению Бахтина, каждый обладает «не-алиби» в бытии, какой бы незначительной не представлялась жизнь отдельного человека и окружающим его людям, и ему самому. Это значит, что мир, в котором обитает человек, — не отчужденная и не независимая от него данность, а поле деятельности. Посредством действия человек способен видоизменить и переструктурировать действительность вокруг себя: действие становится источником архитектонических — материальных, социальных, духовных, нравственных, ценностных, политических — трансформаций, а мир «как архитектоническое целое, расположен вокруг меня как единственного центра исхождения моего поступка» (Bakhtin, 2003, 53). В этой «ответственности» действия как возможности со-творения любым человеком порядка культуры Бахтин видит «пафос моей маленькой жизни и бесконечного мира» (Bakhtin, 2003, 46).
(Майя Соболева. Феноменология политического действия)
* Заметим, что Бахтин задолго до Хайдеггера понял бытие как «событие», т. е. указал на временной характер бытия, а также понял человека как источник активности, формирующий архитектонику бытия.
Иллюстрация: Bruno Barbey. Students in a chain passing cobble stones for the barricades, Gay Lussac Street, 5th arrondissement. Paris, France, may 10, 1968
РЕКА
Пусть мы предвидели беду,
За ней шли, как за проводницей,
Я в реку ту опять войду,
Что может дважды стать границей
Меж этой жизнью и другой,
Где бурей словно накренило
Тебя — надломленной сосной —
С такой неистощимой силой.
Я в реку ту войду, к корням
Твоим незримо прирастая,
Реке тебя — я не отдам.
Вода мертва, а я — живая.
(Татьяна Стоянова)
«Экологический колониализм и эко-апартеид Израиля»
Согласно первому в своем роде анализу, проведенному исследователями из Великобритании и США, за первые месяцы после начала военных действий Израиля в Гезе, было произведено больше газов, способствующих потеплению планеты, чем 20 климатически уязвимых стран производят за год.
Предыдущие исследования показывают, что реальный углеродный след может быть в пять-восемь раз выше, если включить выбросы от всей цепочки поставок военного назначения.
Так же было подсчитано, что углеродные затраты на восстановление 100 000 поврежденных зданий в Газе с использованием современных строительных технологий приведут к образованию не менее 30 млн метрических тонн парниковых газов. Это сопоставимо с ежегодными выбросами CO2 в Новой Зеландии и превышает показатели 135 других стран и территорий, включая Шри-Ланку, Ливан и Уругвай.
Дэвид Бойд, специальный докладчик ООН по правам человека и окружающей среде, сказал: «Это исследование помогает нам понять огромные масштабы военных выбросов — от подготовки к войне, ведения войны и восстановления после войны. Вооруженные конфликты подталкивают человечество еще ближе к пропасти климатической катастрофы и являются идиотским способом расходования нашего сокращающегося углеродного бюджета».
Второе важное исследование, проведённое Forensic Architecture, раскрывает картину израильского экоцида в секторе Газа в 2023-2024 годах. Основываясь на предыдущем исследовании о гербицидной войне и ее последствиях для палестинских фермеров по восточному периметру оккупированного сектора Газа, эта работа посвящена систематическому уничтожению израильскими войсками фруктовых садов и теплиц с октября 2023 года. Анализ показал, что это уничтожение является широко распространенным и преднамеренным актом экоцида, который усугубляет продолжающийся катастрофический голод в Газе и является частью более широкой схемы преднамеренного лишения палестинцев критически важных ресурсов для выживания.
Другие данные об израильском экоциде в секторе Газа приводит издание The New Arab.
Таким образом мы видим, что помимо непосредственных страданий, действия Израиля усугубляют глобальную климатическую чрезвычайную ситуацию, которая выходит далеко за рамки выбросов CO2 от бомб и самолетов.
Представленная же нами ниже статья Бена Лорбера, журналиста и радикального активиста, посвящена экологическому колониализму и эко-апартеиду Израиля. Автор показывает, что кроется за «зеленой демократией», которой выставляет себя Израиль, с какой целю проводится «озеленение пустыни», организуемое «Еврейским национальным фондом», и многие другие факты, рисующие картину того, как экологическое опустошение совпадает с этнической чисткой, и как первое используется для углубления второго.
⠀
Сырая тьма осенней ночи,
Туман во сне и наяву,
И звёзды в виде многоточий,
Усеявшие синеву.
Но и среди устоев дряблых,
Где днём и ночью сквозняки,
Победоносный запах яблок
Тысячелетьям вопреки.
(Владимир Микушевич)
Иллюстрация: Michael Zide. Apple Tree Orchard at Night
Хайдеггер ждал многого от России и сказал однажды Жану Бофре, что Россия пожалуй будет страной, где впервые поймут то, что он пытался написать в «Бытии и времени». Это возможно, но пока происходит другое. Большей частью интенсивно обсуждается не мысль Хайдеггера в его текстах, а скандальная газетно-журнальная версия его поведения при нацизме. <...>
Таким образом, пока не похоже на то, что предсказание Хайдеггера о мысли в России начинает сбываться. Наоборот, происходит худшее из всего, что могло случиться и что он едва ли мог предвидеть в кошмарном сне. Для философа была понятна громкая травля его либеральными журналистами и публицистами, для которой он подал достаточный повод прежде всего не своим поведением в прошедшие годы, а тем, что его мысль не умерла и продолжает задевать всех. Пройти мимо нее невозможно, но трудно войти в нее тем, кто привык пользоваться философской лексикой для своих культурно-организационных целей. Хайдеггер угрожает им своим предупреждением, что мы ничего не можем сделать с философией, но она пожалуй способна что-то сделать с нами. Неприступность его мысли тревожит.
(Владимир Бибихин. Узнай себя)
Мне кажется, я собственноручно приговорена на это ужасное одиночество молчания пожизненно. Навечно.
Но давай не будем касаться этих вещей, иначе мы коснёмся крана слёз, а эта бумага слишком тонка, чтобы выдержать солёный дождь.
Ты не можешь представить, как мне нужна твоя дружба, когда я блуждаю в этой тьме молчания и страдаю от неё до крика.
(Victoria Ocampo. De la lettre de Pierre Drieu la Rochelle / 14 août 1929)
Мне очень скучно. Единственное утешение для меня, это писать тебе письма и кончать «Эфирный тракт». В ГЗУ – отвратительно. Вот когда я оставлен наедине со своей собственной душой и старыми мучительными мыслями. Но я знаю, что всё, что есть хорошего и бесценного (литература, любовь, искренняя идея), всё это вырастает на основании страдания и одиночества. Поэтому я не ропщу на свою комнату – тюремную камеру – и на душевную безотрадность.
Иногда мне кажется, что у меня нет общественного будущего, а есть будущее, ценное только для меня одного. И всё же бессмысленно тяжело – нет никаких горизонтов, одна сухая трудная работа, длинный и глухой «тамбов».
Я не ною, Мария, а облегчаю себя посредством этого письма. Что же мне делать?
Я вспоминаю твои слова, что я тебе изменяю и т.д. Ты посмотри на меня, на Тамбов, на всё – чем я и где живу, – и тебе станет смешно.
Мне как-то стало всё чуждым, далёким и ненужным. Только ты живёшь во мне как причина моей тоски, как живое мучение и недостижимое утешение... Ещё Тотка – настолько дорогой, что страдаешь от мысли его утратить. Слишком любимое и драгоценное мне страшно, я боюсь потерять его, потому что боюсь умереть тогда.
Видишь, какой я ничтожный: боюсь умереть и поэтому берегу вас обоих, как могу.
Помнишь эти годы. Какой мукой, грязью и нежностью они были наполнены? Неужели так вся жизнь?
Я думаю, что религия в какой-нибудь форме вновь проникнет в людей, потому что человек страстно ищет себе прочного утешения и не находит его в материальной жизни.
(Андрей Платонов. Из письма Марии Платоновой / Тамбов, 11.12.26)
Тишина, этот дар ангелов, которого мы больше не хотим, который мы больше не стремимся открыть.
(Christian Bobin. L'homme-joie)
От Бога власть только Самого Бога. У человека только власть над бесчеловечным в человеке. Власть человека над человеком – преступление.
(Владимир Микушевич)
Эти люди, чья душа и плоть изранены, обладают величием, которого никогда не будет у тех, кто несёт свою жизнь с триумфом.
(Christian Bobin. La présence pure)
Иллюстрация: Unknown author. Saint Sebastian, 1633 / fragment
ДВУСМЫСЛЕННОСТЬ НАШЕЙ РАССЕЯННОСТИ
Теперь требуется сосредоточение на общем, а не присутствие в себе, и потому от человека ждут того, что он покинет свой внутренний мир и вернется к людям. Добавим: вернется к людям за счет невозвращения к себе и за счет жертвы своим настроением. И как тут не вспомнить меткое замечание Розанова о том, что «рассеянный человек и есть сосредоточенный», ибо он сосредоточен «не на ожидаемом или желаемом, а на другом и своем». Здесь, видимо, надо особо оговорить то, что рассеянность может пониматься двояким образом.
Во-первых, человек может быть сосредоточен на различных обстоятельствах — местах и ситуациях — своего существования. В результате человек тратит всю мощь своего тела и интеллекта на возможности своего существа быть вмещаемым и помещаемым в обстоятельства существования. Но тогда человек в первую очередь озабочен своим пребыванием на поверхности себя, ибо если его внутренний мир согласуется с поверхностью тела и интеллекта, посредством которых он взаимодействует с другими, то он допускается к существованию, если же нет, то объявляется несущественным. В результате в рассеянном состоянии пребывает внутренний мир человека, а его жизненное время распылено в происходящем. В этой связи понятно, что любое продвижение в перпендикулярном поверхности направлении расценивается как глупая и ненужная затея.
Во-вторых, под рассеянием можно понимать как раз обратное, т. е. такую концентрацию сил человека, когда его пребывание во внутреннем измерении своего существования намного более значимо в сравнении с его пребыванием среди людей. Розанов как раз говорит об этом виде рассеянности. И заметим, что со стороны людей такой человек настолько сосредоточен в себе, что может не замечать ничего вокруг, вплоть до того, что может полностью игнорировать все, происходящее рядом, расценивая его в качестве того, что не оказывает и не может оказать на него никакого существенного влияния. Вспомним адресованное к детям сочинение К. Чуковского о такой рассеянности: «Шел человек рассеянный с улицы Бассейной...» Хорошо еще если такая ситуация, с позиций необходимости социализации каждым, когда оставление человеком своего внутреннего мира понимается атрибутивным признаком жизни, а она посредством этого уравнивается с существованием, проигрывается в юмористическом ключе. Однако все может быть значительно более серьезным. Пожив, мы все прекрасно понимаем, что наше в себе присутствие обычно раздражает людей и, пребывая среди них, мы обычно его всячески маскируем.
(Андрей Сергеев. На пути к себе: Метафизические размышления)