А мы идём на Юг!

Отменяйте ваши горячие путёвки, дамы и господа — у нас есть грандиозные планы на ваш июль. Уже совсем скоро лучшие люди ЦРИ примут участие в Большом лекционном туре по Югу Росиии, организуемом ЛПР: в планах острые темы, яркие выступления и горячие обсуждения. Смотрите даты и приобретайте билеты — лучшего повода выбраться на Юг вы уже не найдёте.

05.07 - Волгоград: Андрей Быстров и Родион Белькович, 18:00
06.07 - Ростов: Андрей Быстров и Олег Пырсиков, 18:00
08.07 - Краснодар: Андрей Быстров, 19:00
13.07 - Ставрополь: Олег Пырсиков, 18:00

Go South! Русским людям английские идиомы нипочём

Читать полностью…

Лекторий СВОП

В этот четверг (26.06) в рамках лектория Совета по внешней и оборонной политике Родион Белькович побеседует с добрым другом ЦРИ Фёдором Лукьяновым и другими экспертами о феномене союзов в нашем чересчур стремительно меняющемся мире. Если вы в Москве, обязательно регистрируйтесь и приходите на Малую Ордынку, 29 к 18:30.

Читать полностью…

Строго говоря, существует одна версия событий, которая может сместить акценты в оценке взаимодействия Трампа с Израилем. Она заключается в том, что никакого уничтожения ядерного материала и не планировалось, независимо от того, существует то, что планировали уничтожать, или нет. Удар, вероятно, действительно был нанесён, но сугубо показательный, игрушечный, по уже пустому месту. Ни тебе сейсмической активности, ни съёмок взрывов, ни жертв.

Трамп и Хегсет настаивают на том, что операция прошла успешно, что все намёки на ядерное оружие устранены, а продолжения в виде смены режима не будет. Возможно, подчёркивают они это для обеих сторон: мы свои «обязательства» выполнили. Иными словами, Иран как таковой перестаёт быть заботой американцев, так как ключевую задачу они решили (независимо от того, было ли что решать, и решили ли на самом деле). Это значит, что у Нетаньяху, сердечно поблагодарившего Трампа, больше нет никаких оснований для новых инвектив в сторону Ирана по части ядерного оружия, а значит — и поводов просить военной помощи.

Если в этих условиях Иран не пойдёт на обострение именно с США — а возможно и не пойдёт, так как официальные лица выступают в том смысле, что конфликт действительно перейдёт в острую фазу только если американцы посягнут на Хаменеи — то всё происходящее становится частной проблемой государства Израиль, а не угрозой всему «свободному миру».

Если всё это действительно так, то у Нетаньяху, вообще-то, теперь ещё больше проблем, так как принципиально отсутствует casus belli, и всякая дальнейшая агрессия уже не может оцениваться иначе как преступление.

Это всё, конечно, на грани конспирологии, но, возможно, Трамп мог попробовать таким образом удовлетворить запросы неоконов, не удовлетворив при этом потребность Израиля в крови чужими руками. Посмотрим.

Читать полностью…

Ещё продолжают дымиться руины в Газе, а ближневосточные демократы снова демонстрируют свою миролюбивую сущность. По сведениям замечательной израильской разведки, проморгавшей вероломное нападение Хамас, Иран уже почти заимел всё необходимое для атомной аннигиляции обитателей Иудеи. Все помнят химическое оружие на территории Ирака, которого там не оказалось? Ничего, главное, что шестиконечное добро возобладало при поддержке соответствующего лобби в вашингтонских коридорах. Вот и сегодня там рассказывают те же истории про какие-то американские интересы, защищаемые государством Израиль на Ближнем Востоке. Есть только один вопрос — почему эта защита постоянно требует ввода американских войск? Вопрос этот возникает не только у нас — его задают на протяжении десятилетий консерваторы-изоляционисты, чьи голоса долго терялись в клокотании неоконов, не устававших оказывать весь спектр услуг братскому еврейскому народу.

Ничего удивительного в этой страстной любви нет, ибо отцы-основатели неоконсерватизма практически поголовно вышли из среды волооких троцкистов с восточного побережья США. Они уже много лет навязывают конструкцию «Иудео-христианская цивилизация», требуя от всякого христианина защищать людей, отрицающих Христа и возводящих хулу на Богоматерь. Вот и сейчас неоконы, не только не изгнанные из Вашингтона, но и всячески поощряемые про-трампистскими медиа (Марк Левин получил себе авторскую передачу на Fox), в своём воинственном угаре вновь забывают, что столица США — не Тель-Авив.

Перед Трампом стоит задача, с которой не справился до сих пор никто из американских президентов, — разорвать эту порочную связь, стоившую стольких смертей по обе стороны Атлантики. Но я подозреваю, что и Трамп на это окажется неспособен. Надеяться стоит только на чисто тактическое чутьё, которое подскажет, что поддержка израильского милитаризма способна развалить МАГА или, как минимум, подточить лояльность ряда влиятельных сторонников. К счастью, многие уже сыты по горло этими войнами в интересах нескольких квадратных километров концентрированной ненависти. И Трамп не может не учитывать сегодня эти голоса, во многом определяющие будущее МАГА. Но, к несчастью, вокруг первого лица США много и тех, кто настаивает на продолжении священной войны за шестиконечную звезду.

Степень абсурдности происходящего можно продемонстрировать на одном примере. Министр внутренней безопасности Кристи Ноем в бытность свою губернатором подписала целый ряд актов, направленных против антисемитизма. А после событий октября 2023 года она сделала официальное заявление, где призналась в любви к Израилю и лично к Нетаньяху, объявив, что США всегда будут защищать своего важнейшего стратегического союзника, получившего свою землю от Бога! Напоминаю, что речь идёт о государстве Израиль, получившем свою землю от Сталина, Трумэна и Черчилля. Но самое смешное здесь то, что губернатором Ноем числилась до января сего года в Южной Дакоте, где проживает всего 765 евреев. Как ещё более демонстративно можно поцеловать перстень на нужной руке в знак преданности и готовности услужить?

Трампа пытаются втянуть в стандартную до тошноты операцию: вот уже на Fox даёт интервью сын последнего шаха Реза Пехлеви, который призывает народ Ирана восстать, а страны «свободного мира» (всё по методичке) — это восстание поддержать. Но, я полагаю, народ Ирана, при всех понятных претензиях к режиму, имел возможность понаблюдать в последние десятилетия за светлым будущим, неумолимо обрушивающимся на головы людей в результате ВСЕХ последних смен режимов в зоне интересов Израиля. Поэтому остаётся лишь пожелать Трампу одуматься и переключить внимание на иной контур безопасности, а там, глядишь, и пыл беззащитных невинных израильтян, обладающих ядерным оружием, поутихнет.

Читать полностью…

Родион Белькович в передаче «Международное обозрение» доброго друга ЦРИ Фёдора Лукьянова о событиях в Калифорнии

Читать полностью…

Невыполненные обещания демократии

Пока снаружи бушует геополитика, а внутри гуляет сквозняк парадоксов — самое время вспомнить о старых песнях о главном. Критика демократии звучит сегодня не только из уст её вечных оппонентов — сторонников «сильной руки» и ультра-либертариев, — но и от тех, кто годами защищал её как высшую ценность.

Если даже её архитекторы заговорили о трещинах в фундаменте, значит, дело принимает серьёзный оборот. Значит, речь не о временных сбоях, которые можно устранить, «подтянув гайки», а о конструкции, которая, возможно, с самого начала была порочной.

Такую критику «изнутри» можно прочесть, например, у Норберто Боббио — философа, либерального социалиста и прагматика. В одной из своих работ он предложил каталог «невыполненных обещаний демократии», которые позже были систематизированы и развиты другим итальянским политическим мыслителем — Данило Дзоло, в книге «Демократия и сложность». Пользуясь случаем, отсылаю вас к полной версии этой работы. Боббио, как и Дзоло, не питал иллюзий: он видел демократию не как политический рай, а как систему, в которой высокие принципы постоянно сталкиваются с внутренними противоречиями и внешними ограничениями. Правда, выводы каждый сделал свои.

Так что же пошло не так — и было ли вообще когда-то «так»?
Какие именно обещания не были выполнены?
И что предъявляет демократии её собственная совесть?

Об этом — в полной версии текста на Бусти

Читать полностью…

California Dreamin’

В солнечной Калифорнии очень жарко: сотни, если не тысячи, людей вышли на улицы в рамках того, что модный молодёжный губернатор этого замечательного штата Гэвин Ньюсом именует преимущественно мирным протестом против облав на нелегальных мигрантов со стороны ICE. На преимущественно мирном характере мероприятий настаивало и главное полицейское управление Лос-Анджелеса, которое, однако, само подверглось многочасовой массированной атаке камнями и прочими орудиями пролетариата со стороны протестующих. Помимо этого, милейшие люди в арафатках и с мексиканскими флагами («Бывают странные сближенья…») поджигают сухую траву в городе, сознательно вызывая пожары.

Трамп уже распорядился применить силы Национальной гвардии, обвинив мэра ЛА и губернатора штата в абсолютной некомпетентности и неспособности защитить закон и порядок. Стивен Миллер, советник Трампа по внутренней безопасности, написал в твиттере просто: «Восстание». А он, хоть, говорят, и питается чистой незамутнённой ненавистью, слов на ветер не бросает. А если на дворе восстание, у американцев на этот случай припасён специальный Акт о восстании, подписанный ещё Томасом Джефферсоном в 1807 году, позволяющий Президенту вводить в штат армейские подразделения для подавления беспорядков.

Последний раз, если мне не изменяет память, закон был применён в период волнительных событий в Городе Ангелов в 1992 году. Так вот Трамп уже попросил в твиттере морпехов приготовиться, как бы намекая на возможность повторения успеха. Пять лет назад, в контексте беспорядков по поводу гибели Джорджа Флойда, его от этого шага отговорили, но сегодня всё уж очень удачно складывается, ведь налицо вполне реальный конфликт федеральных и региональных властей.

Если угодно, речь идёт о прокси-войне, которая постепенно разворачивается не на международном, а на локальном уровне. Бунтующая молодёжь организует городскую герилью, которая, в общем-то в интересах обеих сторон. Как «легальная» фаза конфликта на международном уровне может перейти в острую фазу вооружённого столкновения, так и конфликт конституционных интерпретаций вполне может обернуться реальными боевыми действиями. Важно помнить, что для США это — историческая реальность, а не просто гипотетическая возможность.

Я не хочу сказать, что сегодня может идти речь о полномасштабной гражданской войне. Губернатор Калифорнии с его подкастами — это не генерал Ли, поэтому и война здесь – именно в режиме прокси. Но большего как раз и не требуется — требуется лишь угроза «национальной безопасности», пусть и сконструированная. Это замечательный повод для ещё одного шага США от конституционной республики в сторону демократического национального государства, которое пытаются выстроить сегодня Трамп и его команда. Ну это ведь неувядающая классика: коммунисты опять что-то подожгли, пора принимать решительные меры, объединившись вокруг одного безусловно легитимного лидера, воплощающего в себе национальный дух.

Всё это происходит, кстати, на фоне подготовки к военному параду в Вашингтоне, куда стягивается тяжёлая бронетехника. Самое любопытное здесь — очередная перекомпозиция, которая стала частью стратегии МАГА. Ещё лет десять тому назад все праворадикалы в США указывали на опасность Акта о восстании — ведь армия на улицах городов представляет непосредственную угрозу правам штатов. Да что там говорить, одна из известнейших ультраправых группировок второй половины XX века называлась Posse Comitatus — в честь законодательного акта, ограничивающего возможность применения вооружённых сил внутри государственных границ. Сегодня об этом все благополучно забыли, достаточно было администрации уволить пару чиновников и признать мужчин мужчинами, а женщин женщинами. Теперь права штатов отстаивают либералы, дожили. Что ж, big вам и beautiful парада, товарищи «консерваторы».

Читать полностью…

История с похищением на Ярославском вокзале поднимает гораздо более глубокие проблемы, чем межнациональные особенности отечественного федерализма.

Похищенный — персонаж типичный: окологосударственные конкурсы лидерства, селфи с VIP'ами и прочий набор «личного успеха». Человек, чьи заявления балансируют между психопатологией, низкопробной провокацией и банальным скудоумием. В эпоху социальных сетей глупость каждого стала достоянием миллионов, а моральное разложение, подкреплённое неизбывной жаждой славы, — нормой. 

Но этот случай затрагивает принципиальный вопрос — ответственности за слово.

Либертарианская позиция внутренне последовательна: свобода слова должна быть полной. Даже крайние высказывания — лишь субъективная интерпретация мира, не затрагивающая свободу других, а потому не подлежащая юридическому преследованию. В этой логике на слово следует отвечать словом, а не применением силы. Даже предельная мерзость не даёт права на принуждение — ни частному лицу, ни государству. Этика либертарианства отвергает нравственные исключения: раз каждый считает свои взгляды истинными, право на слово должно быть единым — независимо от вкусов «морального большинства». Именно в этом смысл полной свободы слова: она не только позволяет узнать правду о других, но и служит гарантией от цензуры. Стоит от неё отступить — и у власти появляется соблазн заставить замолчать любого, кто ей неудобен, используя каучуковые формулы вроде «разжигания розни» или «возбуждения ненависти».

Но мир людей — не политическая утопия из учебника по либертарианству. Случай с хулителем Корана, оскорбляющим женщин и детей целых народов, вновь заставляет задуматься о пределах дозволенного и о том, что не все вопросы исчерпываются логической структурой правового поля.

Там, где живут люди, свобода слова неизбежно сталкивается с достоинством, честью и уважением. Ведь оскорбление это не просто набор неприятных слов — это вызов твоей субъектности.

В традиционном обществе речь требовала осторожности. Люди знали границы дозволенного, ощущая себя частью устойчивого символического порядка — религии, сословной этики, обычаев. Уважение к слову ограничивало лучше любых законов — задолго до появления статей за «разжигание» и зачастую надёжнее прокуроров. В культурах чести оскорбление не оставалось без ответа — но реакция чаще опиралась не на абстрактную норму закона, а на укоренённые ожидания среды. Ответственность за слово имела не столько юридическую, сколько социальную природу: оскорблённый сам восстанавливал справедливость. Это выражалось в прямом действии — от словесного отпора до дуэли — или в обращении к авторитетным фигурам, которые, не обладая монополией на насилие, выступали как признанные носители морального порядка. В любом случае это было не делегирование полномочий Левиафану, а личное усилие по восстановлению поруганной чести — своей или близких. Именно поэтому слово имело вес: за ним стояла нравственная цена, требующая не жалобы извне, а мужества отстоять имя.

В культуре достоинства, сменившей культуру чести, человек научился игнорировать мелкие нападки, а разрешение серьёзных конфликтов передали бюрократии. Сегодняшняя культура виктимности снова обострила чувствительность к словам, но реагируют на оскорбления уже не прямо, а через публичную демонстрацию слабости и позу жертвы. Отсюда — возрождение практики доносов и тотальность cancel culture.

И вот главный парадокс ситуации: без моральных ограничений свобода слова превращается в бесконечный карнавал оскорблений и низости. Но без её последовательной защиты любое ограничение рискует обернуться репрессией. Между этими крайностями мы и живём — зная, что идеального решения не существует. Выбор приходится делать снова и снова: сказав или промолчав.

И всегда помнить, что ответственность за сказанное лежит на нас — не перед прокурором и Роскомнадзором, а перед самими собой и теми, кто нас услышал.

Но выбор манеры слова и дела всегда показателен. Кто-то пишет донос, кто-то даёт пощёчину, кто-то пакует в багажник. Это уже не просто реакция — это автопортрет, который порой говорит больше любых слов

Читать полностью…

Античные прообразы дронов: огонь, зеркала и корабли-призраки

Уже во времена Пелопоннесской войны (431–404 до Р.Х.) древние греки применяли тактику, которую можно считать прообразом беспилотных атак. В «Истории» Фукидид описывает, как сиракузяне, защищаясь от афинского флота, использовали «огненные корабли» — пустые суда, наполненные горючими веществами. Их поджигали и пускали по ветру в сторону неприятеля, рассчитывая вызвать пожар и панику. Так, в битве при Сиракузах в 413 году до Р.Х.:

«С целью сжечь остальные корабли сиракусяне наполнили старое грузовое судно хворостом и факелами и, бросив в него огонь, пустили судно на волю ветра, который дул против афинян» (Фукидид, VII.53).

Спустя два столетия, во время римской осады Сиракуз (212 до Р.Х.), Архимед стал главным инженером обороны города. По свидетельству Плутарха, он в одиночку сконструировал множество метательных машин: одни поражали врага издали, другие — вблизи. Некоторые устройства позволяли поворачивать корабли, поднимать их в воздух и сбрасывать обратно. Воздействие было столь деморализующим, что римляне, по словам античного биографа, порой обращались в бегство, завидев на стене верёвку или шест. Позднейшие византийские источники приписывали Архимеду и ещё одно поразительное изобретение: систему зеркал, с помощью которых он концентрировал солнечные лучи и поджигал вражеские суда. Хотя историческая достоверность этой легенды сомнительна, последняя свидетельствует о стремлении к бесконтактному поражению — на расстоянии, без участия солдата, светом вместо меча. Здесь возникает предчувствие новой логики войны, в которой изобретатель способен нейтрализовать легион, и где гений опережает героизм.

Во время Третьей Пунической войны (149–146 до Р.Х.) такие идеи уже не были редкостью. По свидетельству Аппиана, карфагеняне дожидались попутного ветра и пускали на римский флот горящие лодки, начинённые паклей, серой и смолой:

«Когда начинался ветер, дувший в сторону римлян, карфагеняне тащили челноки вдоль стен, поднимали паруса, подкладывали огонь — и те налетали на вражеские корабли, причиняя серьёзный урон и едва не сжигая весь флот» (Аппиан, «Гражданские войны», VIII.118).

Этот эпизод происходил уже на глазах Сципиона Эмилиана — приёмного внука Сципиона Африканского, который вскоре сам возглавит осаду и добьётся окончательной победы.

Тактические идеи, основанные на запуске огненных машин, родились задолго до появления двигателей, GPS и камер. Примитивные в исполнении, они концептуально близки современным дронам: дистанционное поражение, минимальный риск, разрушение инфраструктуры, давление на мораль противника. Не только философия и искусство, но и прикладные военные технологии в европейской культуре восходят к античности — только в их парусной, дымной и солнечной версии.

Но если тогда подобные приёмы оставались военной экзотикой, почти мистическим трюком на грани инженерного чуда, то сегодня дроны становятся частью повседневной логики государственных конфликтов. Война никуда не исчезает — но всё меньше зависит от личного мужества, героизма, готовности пойти на риск. Она отрывается от тела и воли воина, превращаясь в дистанционную, алгоритмическую операцию с реальными кровавыми последствиями — в беспощадную компьютерную игру, где нельзя нажать «сохранить».

Подробнее об этом — в следующих заметках.

Читать полностью…

На станции метро «Таганская» на нас с неясной надеждой в глазах смотрит человек, напоминающий Сталина. «Таганка… Я твой навеки арестант… Погибли юность и талант в твоих стенах». Конечно, далеко не одна русская юность была загублена стараниями вождя народов и примкнувших к нему, но песня провидчески сообщает и о чём-то ином — талант тех, кто у нас сегодня отвечает за репрезентацию власти и всего прилегающего к ней, действительно тоже погиб.

Даже обидно за тех, кто считает себя сталинистами. Более густого плевка в лицо трудно себе представить: человек, ответственный за рывок в область прекрасного для жителей не только Москвы, но и других советских городов, в которых рабочие вдруг населили почти что итальянские палаццо, представлен теперь этим самым жителям и гостям столицы в виде убогой китайской поделки, заказанной в магазине приколов. Если бы какую-нибудь из сталинских высоток напечатали на 3д-принтере, это бы и соответствовало новой тоталитарно-пластмассовой эстетике. Впрочем, что это я — этого добра в нулевые успели напечатать предостаточно. Так что восставший тиран плохо вписывается как раз в подземное царство, где он же — но ещё живой — успел задать меру материальных вещей.

Этот, с позволения сказать, горельеф настолько плох, что невольно возникает подозрение во фронде — быть может, недобитые криптолибералы устроили диверсию, дабы нанести удар по начавшему складываться общественному консенсусу, обнаружив халатность чиновников в обращении с наследием предков? Но вот в чём беда — никакого консенсуса никто никогда и не искал, модус нашей власти родом из 90-х — пипл схавает. Так что версия с либералами излишне лестна по отношению к тем, кто раз за разом в качестве возбуждающего патриотические чувства мероприятия организует капустник. Эмоциональная жизнь, вскормленная экспортом углеводородов и инстаграмом — вот первичный бульон, в котором зарождалось новое видение героического прошлого, воплощённое сегодня в залитой краской цвета ряженки пластмассе.

Сталин никого и не должен был ни пугать, ни восхищать, он вообще мог бы там и не быть. Можно было просто написать СТАЛИН крупными буквами. Сталин Таганский потому такой невнятный, такой китайский, как поддельные ёлочные игрушки, что он никому и не нужен — о нём забудут через месяц, потому что никто и ничего не делает сегодня всерьёз. И это трагедия нашей русской жизни — даже если вас закроют на годы за лишнее словцо, то это не потому, что хотя бы кто-то искренне верит в вашу виновность, а потому что того требует инфополе и система означающих. Этот Сталин — что-то вроде принта с Одри Хепберн из Икеи. Скромный такой, современный, недорогой Сталин. Показательно, что он вызвал самую бурную реакцию у наших националистов, что лишний раз подчёркивает отсутствие у них всякого чувства реальности — русские-то, конечно, поняли, что этот Сталин ненастоящий.

Тем не менее, спасибо именно за такого Сталина. Думаю, что он сможет привести в чувство тех, кто наивно решил, что у нас тут началась какая-то реставрация большого стиля в политике и культуре. Нет, просто у ансамбля самодеятельности новая программа.

Читать полностью…

Огонь в сердце, уголь под ногами

10 мая прошла очередная интеллектуальная ярмарка, организованная журналом Фронда. Как всегда — аншлаг. Оно и понятно: публичных дискуссий, становится всё меньше, да и спикеров — по известным причинам — тоже.

Моя лекция называлась «Огонь в сердце Левиафана: анархизм в диалектике русской идентичности». Главный тезис прост: пора выйти из доктринёрской изоляции. Русская традиция свободы не может начинаться со Спунера и заканчиваться Ротбардом. У нас есть свои: Бакунин, Кропоткин, Боровой. Не «левые», не «западные», а русские. И свободные. Время открыть старые книги, отказаться от фетишей и признать очевидное: русские анархисты — это часть нашей собственной политической традиции. 

Если у будущего есть шанс, то он вне -измов. Оно не нуждается в перегородках между индивидуализмом и солидарностью, между достоинством и равенством. В нём важна не логика идеологии, а практика уважения. Хватит уже разделять анархизм и патриотизм, взаимопомощь и частную собственность, иерархию и свободу — как несовместимые начала. В античном Риме, конечно, фракции были. Но там никто не объяснял соседу, почему его ценности несовместимы с каким-нибудь каноническим пониманием NAP. Люди спорили, но оставались в общей политической рамке. Жили рядом. Строили общее, обсуждая публично.

Меня поразило, насколько мало современные отечественные либертарианцы знают об отцах русского, вернее, мирового анархизма. Для многих они просто «левые», и уже только потому в «чужом» лагере. А для тех, кто проявляет хоть какой-то интерес, он оказывается зачастую ритуальным, энциклопедическим или фольклорным: даты, лозунги, цитаты. Но это кружковое чтение: Бакунин читается, пока «свой». Кропоткин — пока укладывается в знакомую формулу. Выпал — в архив.

В итоге анархисты оказываются чужими почти для всех: для либералов — слишком радикальные; для консерваторов — безбожные; для либертарианцев — «коллективные» — не вписываются в логику «индивидуализма против государства».

А ведь анархизм Бакунина — не «экзотика левых», а нерв воли. Это глубинный пафос свободы и человеческого достоинства. Это должно быть дорого любому, кто всерьёз говорит о сопротивлении тирании.
Важно вытащить этих мыслителей, да и не только их, из заляпанных идеологических витрин. Увидеть в них не иконы левого подполья, а создателей универсального языка свободы. И взять от них всё лучшее — без обязательства вступать в кружок по интересам.

Моя задача состояла в том, чтобы показать: их анархизм — не только в теории, но и в биографии. Он — из русской земли, но говорит с миром на универсальном языке. При этом именно в условиях максимальной несвободы они и создавали этот язык. И никогда не играли в «граждан мира». Не растворялись в наднациональном. Но и не подменяли чувство Родины патриотической позой. Это и есть достоинство.

Политическая философия — это не конструктор из чужих цитат. Это работа с тем, что болит — у тебя, здесь, сейчас. И в этом смысле «Назад в будущее» — не просто название фильма. Это и есть политическая программа. Нам не нужно новое учение. Нам нужно восстановить связь с тем, что уже было придумано, но забыто. С тем, что ещё живо. И, быть может, именно поэтому может оживить и нас.

Чтобы верёвка была натянута, её должны тянуть с обеих сторон: с одной — Империя. С другой — Бакунин. И, возможно, это не враги, а полюса.

Потому что нет Левиафана без сердца.

Как нет сердца — без огня.

И может быть, главное сейчас — это политическое воображение. Способность не дробить на части, а видеть целое.

Не замыкаться в кружки, где все терапевтически кивают друг-другу, в сотый раз повторяя одно и то же, а говорить вслух и не бояться возражений. И не чураться слов «свобода», «иерархия», «народ», и «честь» в одном предложении.

Читать полностью…

Контракт, который никто не видел

Теория общественного договора вошла в интеллектуальную моду в XVII–XVIII веках — в неё верили, о ней спорили, её помещали в основание политического порядка. Дэвид Юм, день рождения которого приходится на 7 мая, отрицает её пафос. Даже если когда-то, в доисторические времена, кто-то и договаривался, — нас это не касается. Мы ничего не подписывали. Как замечает этот язвительный шотландец, «договор… столь древен и его забыли вследствие тысяч изменений правительств и тысячекратной смены монархов, [что] нельзя полагать, что он сохраняет в настоящее время какую-либо силу».

Политическая власть, по Юму, держится не на легенде, а на привычке, страхе и пользе. Люди подчиняются не потому, что верят в договор, а потому что боятся хаоса. Легенды лишь рационализируют это повиновение. В этом Юм, на первый взгляд, сближается с Гоббсом, но различие между ними принципиальное. Оба стремились объяснить власть, исходя из природы человека, но Гоббс прибегает к нормативным построениям: он постулирует естественные законы как предписания разума и воображаемый договор как обоснование легитимности подчинения. Юм же и это считает избыточным: подчинение — не вывод разума, а инерция, закреплённая страхом перемен и верой в устойчивость привычного порядка.

Но особенно достаётся Локку, который пытался обосновать правомерность власти через идею «молчаливого согласия» — будто бы все, кто не уехал из страны, соглашаются с её порядками. Юм сравнивает это с предложением, сделанным узнику: хочешь свободы — прыгай за борт корабля, в который тебя насильно посадили. Теоретически — свобода. Практически — выбора нет.

При этом Юм выходит за рамки простой исторической критики. Он подчёркивает не столько то, что договоров не было, сколько то, что даже если они и были, из этого не вытекают никакие легитимные политические обязательства сегодня. Он с усмешкой говорит о «философах-догматиках», которые воображают, будто граждане связаны контрактом, который никто не заключал и который возник лишь в головах философов — задним числом.

Да и что толку от договора, затерявшегося в цепи завоеваний, узурпаций и смен династий? Представьте, например, юриста, всерьёз ссылающегося в суде на соглашение, якобы заключённое при крещении Руси. Конечно, приятно было бы верить, что всё ещё можно опереться на древние источники. Но архив, увы, давно унесло ветром политической истории.

Здесь Юм выступает не как моралист-государственник, а как скептик — внимательный к реальности, но равнодушный к политическим легендам. Его критика не отрицает необходимость власти — она просто лишает её красивой обёртки. Мы подчиняемся не потому, что обязаны в силу какого-то древнего контракта, а потому что иначе — может быть хуже. И наоборот: когда власть становится невыносимой, никакая бумажка не удержит подданных — когда исчезает польза, исчезает и долг.

Юм, конечно, далёк от республиканского идеала. Он не верит в добродетель граждан, не призывает к участию в делах полиса и не мечтает о самоуправлении. Его философия — трезвая, сдержанная, чуждая метафизике долга. Но именно в этом он полезен — как скептик, лишающий власть её сказочного ореола. Он не предлагает рецептов, но помогает отточить навык — сомневаться в основаниях, которые слишком уверенно называют «естественными». Потому что за этим «естественным» часто скрывается принудительное, привычное — а то и просто удобное для сильных мира сего. Как замечает сам Юм: «Послушание становится столь привычным, что большинство людей никогда не спрашивают о его происхождении или причине — больше, чем о принципе тяготения».

Так что в день рождения Дэвида Юма стоит вспомнить о контракте, которого никто никогда не видел. И, возможно, с чуть большей осторожностью приглядеться к тем договорам, которые мы подписываем уже вполне добровольно. Потому что даже «добровольное согласие» бывает выбором не между свободой и несвободой, а между палубой и трюмом.

И пусть скепсис Юма очищает наш взгляд, но не отнимает стремления к свободе, порядку и добродетели. Так как разоблачение фальшивых оснований — ещё не основание само по себе.

Читать полностью…

Андрей Быстров — Идеал без иллюзий

С чем у вас ассоциируется Макиавелли? Наверное, с безжалостным рационализмом и идеями о том, как правители должны манипулировать людьми. Однако насколько верна такая ассоциация в массовом сознании? Так ли однозначно его учение? И какой урок из теории Макиавелли мы можем извлечь сегодня?

Эти вопросы затронул сотрудник Центра республиканских исследований Андрей Быстров в своей лекции, организованной нашим отделением.

Приятного просмотра!

Читать полностью…

Друзья, сегодня в 21:30 мы проведём на платформе Бусти дружеский стрим, на котором призываем всех вас поприсутствовать!

В атмосфере доброго диалога обсудим мир во всём мире, труд по его достижению и май, который может всех нас к этому приблизить.

Небольшое спонтанное мероприятие для тех из вас, кто всегда наготове. Подпишитесь на Бусти, чтобы не пропустить!

Читать полностью…

В прошлое воскресенье Андрей Быстров рассказывал в Нижнем Новгороде об идеализме и реализме, республиканском понимании свободы и настоящем отношении «учителя зла» Макиавелли к тиранам. Некоторые тезисы выступления для подписчиков от автора:

Читать полностью…

Федерализм: система против централизованного зла

О федерализме чаще вспоминают, когда речь заходит о других странах, и обычно с позиции внешней критики. Требуют «реальной федерализации», расширения прав меньшинств, уважения к местному самоуправлению. Это стало частью дипломатического языка — наравне с упрёками в цензуре и авторитаризме. А вот всерьёз обсуждать федерализм как политическую систему применительно к собственному государству не очень принято. Здесь он фигурирует либо как дежурное положение конституции, либо как политический фольклор: нечто, о чём говорят с лёгкой иронией. Серьёзные разговоры о нём возникают разве что при обсуждении налогов и бюджетов — но и тогда речь идёт не о принципах как таковых, а о конкретных выгодах и интересах региональных элит. Такие дискуссии, наверное, тоже важны, но всё же они редко касаются сути федерализма.

Федерализм — это не просто способ организовать власть, а способ встроить в неё недоверие. Конечно, он остаётся частью государственной системы — с её иерархией, законами и механизмами принуждения. Но, в отличие от унитарного порядка, федерализм изначально проектируется как структура с конституционно заложенными ограничениями в отношении властной монополии. Его цель — не устранение власти, а её дробление и институциональное уравновешивание.

В США федерализм оформился как результат напряжённых дебатов между теми, кто себя так и называл — федералистами, настаивавшими на сильной центральной власти ради единства и порядка, – и антифедералистами, опасавшимися, что Конституция 1787 года лишь заменит одну форму деспотии (британскую) на другую — федеральную. Для многих из них федерализм в предложенной форме выглядел не как союз свободных республик, а как закамуфлированная централизованная империя. Помимо внутренних разногласий, решающую роль сыграла внешняя угроза: военная конфронтация с Британской империей требовала координированной обороны. Таким образом, Конституция 1787 года закрепила хрупкий баланс: федеральный центр был признан необходимым, но окружён системой ограничений, основанных на двойной лояльности граждан и значительной автономии штатов в вопросах собственного управления. Штаты не обладают полным суверенитетом, но сохраняют собственные конституции, законы, суды и налоговые системы, а также право ратифицировать поправки к федеральной конституции, препятствуя чрезмерной централизации.

Федерализм в Германии после 1945 года был инициирован оккупационными властями, но воспринят как элемент гарантий против реставрации диктатуры. В Швейцарии федерализм стал логическим развитием многовековой конфедеративной традиции кантональной автономии. Федеральная Конституция институционально закрепила единство, сохранив, однако, значительную самостоятельность кантонов во внутренних делах. Центр получил функции внешней политики, обороны и денежного обращения, но большинство местных вопросов по-прежнему решаются на кантональном уровне. В Канаде федерализм выполнял схожую роль: он позволял удерживать политическое единство в условиях культурного и языкового расслоения, особенно в отношениях между франкоязычным Квебеком и англоязычным большинством.

Почему федерализм — это не пунктиры на карте, а философия власти — читайте в первой публикации новой серии на Boosty.

Читать полностью…

Комментарий Родиона Бельковича для РБК о причинах удара Дональда Трампа по Ирану

Читать полностью…

Beautiful clean bombs

Ну что же, запомнить будет легко — 22 июня в 4 часа утра бомбардировщики ВВС США без согласия Конгресса, без согласия американского народа и, как минимум, половины электората Трампа, но с согласия и при экстатическом воодушевлении Нетаньяху нанесли удары по ядерным объектам Ирана. Представители последнего утверждают, что повреждения поверхностные, да и в целом всё важное уже давно эвакуировано. Надеюсь, что так и есть. Тем не менее, spectacular удар нанесён — удар по репутации президента США и удар по МАГА.

Трамп заявил, что ничего за этими бомбами не последует, никакого Regime change, если только Иран не попробует дать ответ. Но кто теперь ему верит. С мест передавали пару дней назад, что американским солдатам выдавали роскошные обеды, что обычно происходит перед отправкой в горячие точки. Да и надо помнить, в чьих это всё интересах — Израиль теперь без труда затянет американцев и в наземную операцию: они уже пишут, мол, нельзя нанести удары и притворяться, что не вступил в войну.

Трамп провалил своё главное инициатическое испытание — Израилем — какая уж теперь Нобелевка. Теперь пусть награды ему вручает какой-нибудь Макаревич.

Читать полностью…

На фоне драматичных новостей о конфликте Израиля и Ирана интересно вспомнить, что в далёкой античности исторические предшественники этих государств — древняя Иудея и Персидская империя — никогда не сталкивались напрямую на поле боя.

Когда Кир Великий в 539 году до Р.Х. покорил Вавилон, Иудея стала частью огромной Персидской державы. Персидские правители, в отличие от жестоких ассирийцев и вавилонян, отличались терпимостью: Кир разрешил иудеям вернуться из долгого плена и восстановить Иерусалимский храм. Этот поступок остался в памяти еврейского народа как особый символ надежды и возрождения.

Под персидской властью Иудея получила редкую по тем временам автономию: свободу религии и право самостоятельно устраивать внутреннюю жизнь. Персы ограничивались сбором налогов и военной поддержкой в случае необходимости. Управление через местных лидеров позволило иудеям восстановить свои общественные институты и религиозную практику, укрепив историческую преемственность.

Любопытный парадокс: в библейских текстах персидский царь Кир назван «помазанником Господа»(Исаия 45:1) — исключительный случай, когда нееврейский правитель удостоился столь высокого духовного статуса.

Политика терпимости Ахеменидской империи сделала ее первой в истории мультикультурной мировой державой. Народы сохраняли свою идентичность, а сама империя процветала, опираясь на это многообразие. На протяжении почти двух столетий мирного сосуществования не зафиксировано ни одного значительного конфликта или восстания иудеев против персов.

Лишь после прихода Александра Македонского в IV веке до Р.Х. Иудея покинула персидскую орбиту и вошла в сферу влияния эллинистических держав. После смерти великого завоевателя регион оказался втянут в борьбу его полководцев, переходя от египетских Птолемеев к сирийским Селевкидам. Затем наступило недолгое время независимого правления династии Хасмонеев. В 63 году до Р.Х. Иудея перешла под контроль Рима, став клиентским образованием с ограниченными правами самоуправления. Крупные потрясения и окончательная утрата автономии пришлись на более позднее время — эпоху Иудейских войн и восстаний I–II веков по Р.Х. Но это уже страница других противостояний.

На фоне древней истории современный конфликт Израиля и Ирана кажется особенно драматичным. Античный опыт показывает, что мир был возможен даже между такими разными народами, как персы и иудеи. Мир и войны никогда не рождались просто из «духа эпохи» — их всегда определяют страхи, амбиции и расчёты конкретных людей. Империи прошлого стремились удерживать власть и расширять свои владения, выстраивая сложные системы союзов, вассалитета, браков, договоров. Современность, впитав эти принципы, изменила не только их масштаб и средства, но и саму логику — добавив глобальные амбиции, идеологические разломы и технологии, которые позволяют за считанные часы превращать соседа во врага на глазах у миллиардов.

Любопытно, что отношения между Израилем и Ираном в ХХ веке начинались довольно позитивно. Да, Иран, как и большинство мусульманских стран, выступал против включения еврейского государства в ООН, но уже в 1950 г. при шахе Мохаммеде Резе Пехлеви признал Израиль де-факто и вскоре установил с ним тесные связи. Почти три десятилетия страны активно сотрудничали в разведке, энергетике и инфраструктуре: Израиль закупал иранскую нефть, а еврейские специалисты участвовали в реализации крупных иранских проектов.

Однако в этих отношениях постепенно накапливались противоречия, вызванные как внутренней политикой Ирана, так и агрессивными действиями Израиля в регионе. Израильская поддержка шахского режима и его спецслужб воспринималась многими иранцами как внешнее вмешательство, и после Исламской революции 1979 года накопившиеся противоречия переросли в открытую конфронтацию, которая сегодня достигла беспрецедентного масштаба.

История Персии и Иудеи, Израиля и Ирана лишний раз показывает: мир не предопределён историей и не даётся раз и навсегда. Это хрупкое достижение держится на воле и разуме людей — и требует их снова и снова. В каждом поколении.

Читать полностью…

Республика или империя? Истоки и смысл внешней политики Трампа | Лекция

🤭Американская внешняя политика колеблется между изоляционизмом и интервенционизмом: от стремления к "нормальности" до глобальных демократических миссий. Как идеология Трампа (45-го и 47-го президента) вписывается в эту традицию? Можно ли назвать его изоляционистом?

Ключевые вопросы:
- К какой американской внешнеполитической традиции относится Трамп?
- Каков демографический портрет сторонника Трампа? Кто такой "средний американский радикал"?
- Как отличается состав первой и второй администраций Д. Трампа?
- Есть ли отличия между идеологией Трампа в первый и второй срок?
- Какой идеологии придерживается ближайший сподвижник Трампа Дж. Д. Вэнс?

🍾В день рождения Трампа слушаем лекцию о Трампе от американиста и стажёра-исследователя Центра Республиканских Исследований - Дарьи Коньковой

📅 14 июня, суббота, 19:30
💰 вход: 300р (оплата на месте)
📄 регистрация
📍 бар «Фогель», Фонтанка 97

Читать полностью…

Родион Белькович для РБК о событиях в Калифорнии

Читать полностью…

Мы ведь писали, что все эти сенсационные «обнародования» — на дурака рассказ. Сегодня Илон Маск объясняет, почему: потому что, как говорят сотрудники соответствующих органов, главное — в процессе расследования не выйти на самих себя.

Читать полностью…

Какое-то время назад, незадолго до выхода нашумевшей публикации Михаила Светова (признан в РФ иноагентом), я высказалась в его поддержку, надеясь, что русская либертарианская мысль рано или поздно себя сформулирует. Потом вышел манифест, отзыв на который оставил Андрей Сергеевич Быстров, затем на мою реакцию отреагировал Михаил Пожарский, на критику которого я вскоре ответила, а после до нас доходили весточки о том, что в своих эфирах Михаил приглашал экспертов ЦРИ к обсуждению своих скрижалей, однако лично ни к кому Mr. Libertarian так и не обратился.  

Должна признаться, я всё ещё склонна верить в способность всякого живого русского человека, который пытается осмыслить действительность, приблизиться к серьёзной пост-идеологической дискуссии. Я ценю не то, что соответствует моей картине мира или уровню гуманитарной выучки, а всё, что стремится быть живым и самостоятельным. Светов, Пожарский, Кашин (признан в РФ иноагентом), Навальный, Стрелков, Дугин, Шевченко, Куприянов — и ещё десятки куда менее известных, но не менее важных имён — живые люди. В нашем мире, который на самых разных уровнях разъедает токсичная менеджериальная номенклатурная грибница, важен всякий субъект, напоминающий что-то человеческое.

Публикация Светова, а особенно дальнейшее её обсуждение, в моём понимании, является примером резкого понижения уровня дискуссии в Восточной Европе. От тех иллюминирующих областей, куда, как мне казалось, Светова ведёт его разумная душа, он резко свернул в очень грубые социал-дарвинистские обобщения. Впрочем, это бывает со всеми. Перед всяким прыжком веры нас поджидает баламут, предлагающий вместо страшной неизвестности что-то крепкое и незамысловатое. Что-нибудь вроде «не мы такие, жизнь такая», высказанное на более или менее элегантный риторический лад. Однако, согласитесь, не всякий соскочивший на трюизм человек будет доказывать, что его чувства — даже не тезисы, скорее аффекты — являются интеллектуальным прорывом (о ряде таких прорывов Михаила, кстати, на днях вышел достаточно взвешенный и добросовестный ролик). 

За этим случаем стоит определённая тенденция, характерная не только для эпизода с Михаилом Владимировичем. Я говорю о желании наполнить старое слово исключительным авторским смыслом. С новой трактовкой «милосердия» или «закона власти» мы уже знакомы. Националисты продвигают свои невразумительные концепции «нации», упорно отказываясь признавать генезис и историю понятия, игнорируя аббата Сийеса или Фихте. Новые медийные традиционалисты почему-то в качестве определения политики настаивают на своей собственной концептуализации Шмитта: политика это, оказывается, «гражданская война». Примечательно, что этот человеческий тип любит провозглашать необходимость защититы европейской и — или — русской цивилизации, но демонстрирует невежество в отношении её интеллектуальной истории. Милосердие, закон, политика, народ — всё это не просто слова, это бесконечно ценные, вполне реальные и конкретные вещи, смысл которым придавали большие коллективы людей на протяжении очень долгого времени. Новоявленные защитники культуры не добавляют этим понятиям смысла, но потрошат их ещё сильнее. Переформулируйте ещё раз, пожалуйста.

Кажется ведь довольно очевидным, что людям не требуется новизна, понимаемая как доморощенное искусственное изобретательство. Нужно повторить ещё (и ещё) раз: нам нужны живые добродетельные люди, а не инженеры беспрецедентных интеллектуальных сенсаций. Какой-нибудь государственный исследовательский институт и без нас состряпает на коленке архео-футуро-техно-феодально-традиционно-инновационный логос имени милосердного автократа. Давайте переварим то, что уже есть.

Не нужно переопределять слова, нам не нужно, как говорил Егор Летов, «махровых новаторств». Место всем этим наскучившим упражнениям в семиотических столоверчениях — на коррумпированных биеннале современного искусства. Там тоже очень любят переопределять, перепрочитывать, исследовать, подрывать, производить смыслы, создавать новое и страшно страдать от общественного непонимания.

Читать полностью…

Родион Белькович в эфире RTVI о том, на чём можно, а на чём нельзя зарабатывать президенту США, а также о том, что общего у Дональда Трампа и председателя Мао

Читать полностью…

Письмо из бутылки

Одновременно вышли две находки, долго считавшиеся утерянными. В «Альпине» — роман Эдуарда Лимонова Москва майская, написанный в Париже в 1980-х и не изданный при жизни. А вместе с ним — из старой коробки достали другую потерю: аудиокассету с интервью 1995 года.

На двух магнитных лентах — голос Лимонова, записанный двадцатидвухлетней Ариной Бородиной. Это Лимонов из того редкого времени, когда он уже не изгнанник, но ещё не узник. К тому моменту он написал десятки книг, прошёл через Нью-Йорк, Париж, расстрел Белого дома — но впереди были ещё расцвет НБП, тюремный срок, Книга воды, Торжество метафизики и водоворот политических событий: Марши несогласных, Стратегия-31, протесты 2011 года, где он снова окажется в самом центре.

Это не интервью в привычном смысле — скорее, доверительный домашний разговор. Лимонов удивительно спокоен. Вопросы начинающей журналистки — местами наивные, скачущие по темам, но он не перебивает, не спорит, не доминирует. Отвечает — как взрослый, говорящий с тем, кто только входит в жизнь. И в этом спокойствии проступает его зрелое «я»: философ, перешагнувший через свою эпатажную репутацию. Репутацию, которую он не столько выстроил, сколько принял — как следствие маршрута: беспокойного, героического, провокационного. Когда-то она служила ему красочной бронёй — теперь же он рассматривает её в присутствии собеседницы как часть собственной коллекции: экспонат подлинный, но уже не определяющий.

Он говорит о Бродском — с уважением, но и с приговором: «поэт застоя», оставшийся в своём времени и давно им обойдённый. О Бакунине — как о символе политической энергии. А вот Константина Леонтьева он упоминает не как мыслителя, а как «шампанского гения» — стилиста, эстетического безумца, русофила, но «самого западного из русских писателей». Ни одного «нормального» романа, зато тысячи фраз — как брызги шампанского. Типичная лимоновская провокация: Леонтьев у него выше Толстого и Достоевского, «могучих, но плоских» для подлинной изысканности. Но и за этой иронией и парадоксами — его собственная тема: быть ведомым страстями, сражающимся, открытым к поражениям.

Позднее Лимонов подвергнет критике и Бакунина, назовёт его переоценённым практиком. Но, возможно, это будет попытка сбросить с себя груз собственных утопий, обернувшихся поражением, — переложив драму несбывшегося на другого героя того же архетипа. Ведь и Бакунин, и Лимонов раз за разом ввязывались в революционные авантюры — несмотря на неудачи, сопротивление и осмеяние.

«Быть человеком — значит в страдании достигать и в страдании не достигнуть», — писал еще один философ, в юности восхищавшийся Бакуниным, а позже ставший идеологом русского консерватизма – Иван Ильин. Эта фраза точно схватывает то напряжение, которое сквозит в каждом ответе Лимонова: уязвлённая, но несгибающаяся воля.

Интервью звучит буквально как «пиратская почта»: неофициальное, незапланированное послание без обратного адреса, выпавшее из времени. И теперь оно дошло до нас. Обязательно послушайте.

Читать полностью…

В России к слову всегда относились с особенным вниманием. И это хорошо — это признание значения идей. Но идеи свободно рождаются, созревают и расцветают, прежде всего, там, где им позволено жить во всём их многообразии, где за людьми признаётся не только право на самоопределение, но и потребность в самостоятельном интеллектуальном и духовном поиске.

В конце концов, если именно с реальными людьми, населяющими в реальном времени реальную территорию связано понятие народного суверенитета, если источником власти является именно народ, то как можно этому народу не доверять? Как можно считать ровно тот же самый народ интеллектуально и духовно беспомощным, неспособным самостоятельно отделить зёрна от плевел? А ведь именно это и происходит, когда представители государства решают, что нам с вами можно читать, а что нет.

Ведь если та или иная литература настолько вызывающе отвратительна, вредна, лжива, то почему какой-нибудь чиновник, депутат, человек в погонах вдруг решает, что мы с вами никак не устоим перед этим ядом? Будто люди, которые могут принимать участие в выборах, не смогут определить круг чтения для себя и своих детей. Возникает подозрение — быть может, сами официальные лица не столь уверены в собственных моральных стандартах? Может быть, именно эта тайная привлекательность крамолы заставляет слуг народа проводить обыски, изымать нехорошие книжки, задерживать авторов, издателей и распространителей? Иными словами, следили бы лучше за собой.

Но кто и когда нас, этот самый народ, действительно слушал? Когда и кто действительно доверял? Вот и остаётся нам слушать и доверять друг другу при всех наших разногласиях. Поэтому сегодня мы не можем не поддержать издательство Individuum и их коллег, которые сейчас оказались объектами преследования. Мы стоим на иных позициях, но мы готовы разговаривать и находить общее: те самые res populi, которые и делают из индивидуумов настоящий народ. Нам тут всем жить вместе.

В знак солидарности публикуем фрагмент нашей беседы с исследователем анархизма Николаем Герасимовым, автором книги «Убить в себе государство». В этой дружеской дискуссии мы — два человека с разными политическими взглядами — обсуждаем историю русской вольной мысли и то, как свобода ищет воплощения вопреки обстоятельствам.

Читать полностью…

10 мая, уже в эту субботу, образованной публике столицы представится прекрасная возможность скрасить выходной день в компании близких по мысли и духу — интеллектуальная ярмарка имени Саввы Мамонтова!

В программе лекций отдельным блоком стоят выступления членов ЦРИ, так что вы точно не пожалеете. О чём же поведают жаждущим истины Андрей Быстров и Родион Белькович? О свободе и порядке!

Как века каторг и лагерей не вытравили из русской души непокорность и любовь к вольнице? Означает ли свобода вседозволенность или личную ответственность за судьбу себя и мира? Почему интеллектуальная зрелость требует от свободных людей последовательных размышлений о порядке?

Не пропустите!
10 мая в ДК «Рассвет»
РЕГИСТРАЦИЯ

Читать полностью…

Искусство доброго и справедливого

Благо, к счастью, не знает дисциплинарных границ — не желаем знать их и мы. 21 апреля сего года в Итальянском дворике главного здания ГМИИ им. Пушкина состоялось открытие важнейшей для отечественного искусствоведения трёхдневной конференции Centum Vir Artium, приуроченной к 100-летию В.Н. Гращенкова. От ЦРИ в день открытия выступила Дарья Кормановская, ведущий отечественный специалист по проблемам политической иконографии, с докладом: «Исправление имён. Термины политической теории в исследованиях об искусстве Возрождения». Надеемся, что материалы конференции будут выложены в открытый доступ, так что не будем пока раскрывать содержание доклада, заслужившего крики «Браво» виднейших представителей учёной публики.

Читать полностью…

В выходные выступал в Нижнем Новгороде — читал лекцию о Макиавелли. Организаторы собрали серию выступлений на фоне очередной волны споров о морали и политике, о целях и средствах, об идеализме и реализме. О Макиавелли в таких разговорах забыть невозможно, но вспоминают, обычно не как автора, а как удобный ярлык.

Но и это полезно: кто-то впервые возьмёт в руки «Государя» и попробует прочитать его всерьёз. А дальше маршрут ясен: от Макиавелли — к Цицерону, Сенеке, Ливию.

Собственно, так и поступал Макиавелли: он обращался к республиканскому опыту древних и раскладывал его перед современниками, как карты на столе. Иногда эта раскладка требовала такой адаптации, что современники принимали её за революцию. Но приглядевшись внимательнее, увидишь: она куда больше напоминала реставрацию.

Для многих Макиавелли — флорентийский гуру подлости, «учебник для циников». «Государя», если и читают, то по сайтам афоризмов: выдернули про страх, выдернули про щедрость — и пошли дальше. За этим теряется главный парадокс Макиавелли: он писал не для тиранов, а против тирании.

Даже в «Государе», при всей его мрачной репутации, вы не найдёте ни одного комплимента тирании. Это книга, написанная в эпоху краха республиканской системы, не просто о том, как удержаться на плаву в политической буре, а о переосмыслении римского опыта: о целях правления и добродетелях сильных мира сего. Нужно просто читать внимательнее. Макиавелли ведь сам предупреждал: он говорит не о «воображаемой правде вещей, а о действительной».

Он приводит характерный пример: Агафокл — человек, который, казалось бы, действовал по всем канонам успеха — был расчётлив, жесток, удерживал трон. Но Макиавелли выносит приговор: он может «стяжать власть, но не славу» — потому что его методы не служили общему благу.

Если кто-то до сих пор сомневается, стоит открыть его куда менее растиражированную книгу — «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия». Уже на первых страницах исчезает образ циничного кукловода. Перед нами более откровенный Макиавелли — убеждённый республиканец, защитник свободы, пусть и не склонный к лишним сантиментам:

«Те, кто мудро создавали республику, одним из самых необходимых дел почитали охрану свободы».

 
Для Макиавелли свобода — это не подарок истории. Это вопрос жизни и смерти для политического тела. Можно убить гражданина, но не воспоминание о том, как жилось при республике.

И в «Государе», даже несмотря на сдержанность и сложный политический контекст книги, он всё равно проговаривается:

«Кто захватывает республику и не разрушает её, тот сам погибнет, ибо в ней всегда найдётся повод к мятежу, вызванному воспоминаниями о былой свободе…»

Свободу не отменить приказом.

Можно заткнуть рот одному поколению, но нельзя заставить забыть, что значит жить без страха.

В «Очень кратком введении» Скиннер подчёркивает: свобода для флорентийца — это не просто отсутствие принуждения, а участие в принятии решений и политической жизни. Свобода — это не подарок власти, а ежедневный труд тех, кто готов спорить и конфликтовать ради сохранения общего дела республики.

Эта республика, заметим, отличается постоянными конфликтами: тишина и порядок Макиавелли интересуют гораздо меньше, чем шум гражданских дебатов на площади. В молчании рождается не спокойствие, а заговоры, коррупция и тихая смерть политического организма. Но там, где народ разучился быть свободным, начинается процесс гниения:

«Народ, полностью развращённый, не то, что малое время, но вообще ни минуты не может жить свободным».

Коррупция — в широком смысле — для Макиавелли главный враг свободы. Там, где забывают общее ради частного, республика мертва.

Поэтому, когда Макиавелли снова запишут в советники тиранов — напомните:

«Сколь достойны всяческих похвал основатели республики или царства, столь же учредители тирании гнусны и презренны».

Так что начните не с расхожих цитат о страхе и щедрости, а с первых глав «Рассуждений». Там флорентиец без иллюзий объясняет, почему свобода, несмотря на издержки, остаётся лучшим политическим проектом.

Читать полностью…

Приходите на главное просветительское мероприятие этого сезона — Интеллектуальную ярмарку имени купца Саввы Мамонтова

10 и 11 мая в Москве вас ожидают два дня увлекательных лекций, дискуссий и дебатов от ведущих экспертов в экономике, философии и современной культуре:

🔴Родион Белькович и Андрей Быстров из Центра республиканских исследований обсудят актуальные вопросы современной политической философии;

🔴главный редактор «Фронды» Даниил Касаткин расскажет об эволюции русского печатного стиля;

🔴экономист Григорий Баженов — о проблемах и вызовах рынка недвижимости;

🔴политтехнолог Павел Дубравский — почему мы голосуем за одних политиков и не поддерживаем других;

🔴исследовательница в области когнитивных нейронаук Алиса Годованец объяснит сложности взаимодействия человека и искусственного интеллекта.

Также вас ожидают двойные дебаты с участием экономиста Василия Тополева: в первый день — с общественным деятелем Максимом Шевченко, во второй — с экономистом Алексеем Сафроновым, автором книги «Большая советская экономика».

После официальной части вас ждет эксклюзивное афтепати, на котором вы сможете пообщаться со спикерами в непринужденной атмосфере.

Спешите купить билет — количество мест ограничено

Когда: 10 мая (сб), 12:00-21:00 и 11 мая (вс), 17:00-20:00
Где: Москва, Столярный пер., 3к15, ДК Рассвет. Второй день — секретное место

Читать полностью…