143031
Если вы звони́те, а не звóните, то тут вам рады. Проверим и прокачаем вашу грамотность. Автор: Салов Михаил, кандидат филологических наук, лексикограф. Сотрудничество: @LehaMSK
Почему «конфета» когда-то значила лекарство
Слово «конфета» — родственник европейских confectio / confetto / confiserie и восходит к латинскому confectus («приготовленное, сделанное»). В Средние века сахар использовали не только как лакомство, но и как способ консервировать лекарственные травы и средства: сладкие «пряди» и пастилки делали лекарство вкуснее и увеличивали им срок годности. Такие сладкие лекарственные смеси латинские аптекари называли confectio — «конфекция», и именно от этого корня в европейских языках появились слова для обозначения как лечебных пастилок, так и вообще приготовленных сладостей.
В русском языке старые словари фиксируют, что «конфеты» сначала могли означать сладкие драже и пастилки лекарственного происхождения — то есть продукт с двойной природой: и лекарство, и сладость. Постепенно, с ростом потребления сахара и развитием кондитерского дела в XVIII–XIX веках, значение сдвинулось в сторону «просто сладость»: так появились фабричные конфеты, коробки с карамелью и шоколадные плитки.
Как конфеты стали праздничным атрибутом?? Тут сыграло несколько практических причин:
• Сладости издавна были праздничной привилегией: сахар был дорог, поэтому угощения дарили по праздникам.
• В XIX—XX веках конфеты стали массовым товаром — красивой обёрткой и коробкой их удобно дарить.
• В Европе и России сладости стали стандартным элементом рождественских и новогодних подарков детям и гостям; позднее это перешло в советскую и постсоветскую традицию «новогодней ёлки» с угощениями и подарками.
• Конфеты хорошо лежат в чулках, носочках и праздничных коробках — образ «конфет под ёлкой» легко закрепился в массовом представлении.
О лапше на ушах
Современная наука языка склоняется к тому, что выражение «вешать лапшу на уши» возникло в уголовно-лагерной среде начала XX века. Именно там появляется жаргонное «лапша» в переносном значении — «абсурдная, бессвязная болтовня», «выдумки», то есть то, что «повисает» в воздухе, не имеет смысла и служит обманом.
А вот образ «вешать на уши» — более старый. Он встречается в речи XIX века в значении «надоедать разговорами, грузить лишними подробностями». Классическая фраза: «навесить на уши» (сейчас её можно услышать во фразе «присесть на уши») — то есть буквально «загрузить уши» лишней болтовнёй.
Когда лагерный жаргонное «лапша» стало означать ложь или пустословие, оба выражения легко слились в одно: «вешать лапшу на уши» = нагружать человека бессмыслицей, рассказывать заведомую неправду.
Первые письменные фиксации такого сочетания относятся к 1930–1940-м годам, а массовую популярность оно получило уже после войны — как и многие другие выражения лагерного происхождения, попавшие в просторечие через демобилизованных, пересыльные тюрьмы и бытовой фольклор.
Есть распространённая легенда, будто выражение пришло «из Китая» или связано с цирковыми трюками — лингвисты считают это фольклором. Реальное объяснение проще: лапша — длинный, гибкий, мягкий предмет, который легко представить «висящим». Поэтому метафора получилось наглядной и быстро прижилась.
Почему «мама» звучит одинаково во многих языках?
Если посмотреть на языки мира — от русского и грузинского до китайского и суахили — легко заметить: слово «мама» звучит почти одинаково. Это не случайность и не заимствование. Общее у этих слов не язык, а ребёнок.
Лингвисты, начиная с Романа Якобсона, объясняют это универсальной особенностью ранней артикуляции. Когда младенец только пробует голос, он не может произносить сложные сочетания. Зато у него отлично работает губной аппарат: губы сомкнуть легко, а открыть рот — ещё легче. Поэтому самые первые сочетания, которые появляются у ребёнка, — это м + а, б + а, п + а.
Все эти звуки относятся к «губным», то есть не требуют точной работы языка. Именно поэтому во всём мире малыши бормочут одинаковые слоги: ма, ба, па. Повторение этих слогов тоже естественно: ребёнок пробует один и тот же звук снова и снова — так и возникает ма-ма.
А дальше вступают взрослые: они слышат этот повторяемый слог и «закрепляют» за ним значение. И почти везде первым человеком, с которым ребёнок взаимодействует, становится мать — поэтому «ма-ма» получает статус слова, а не просто случайного лепета.
🇷🇺 Мы в Max
Как уменьшительные стали самостоятельными именами
Сначала уменьшительные существовали только в устной речи и не считались официальными. В документах писали строго «Мария», «Павел», «Глафира». Однако уже к XVIII–XIX векам ситуация начала меняться.
Во-первых, именно разговорные формы стали основными в быту. Герои литературы Пушкина, Островского, Тургенева, а позднее Достоевского и Чехова постоянно зовут друг друга Машами, Пашами, Мишами. Такие имена создавали узнаваемый эффект живой речи, и общество постепенно перестало воспринимать их как исключительно ласкательные.
Во-вторых, государственные документы XIX–начала XX века фиксируют случайные записи уменьшительных имён как официальных — чаще в деревнях, где книжная форма имени могла быть неизвестна. После революции, когда система регистрации стала проще, такие формы начали попадать в паспорта значительно чаще.
И наконец, XX век закрепил эту тенденцию. Нормативные словари и справочники по именам фиксируют: Маша, Паша, Саша, Глаша, Лёша, Даша могут выступать как официальные имена, хотя традиционно остаются производными от полных форм.
Получается любопытный парадокс: уменьшительные имена начали как неофициальные «домашние» формы, которые создавались по законам разговорной речи, но со временем стали частью официального антропонимикона.
Почему инфинитив мог быть сказуемым
Если вы встречали в литературе фразы вроде «вам не видать таких сражений», «мне не уснуть», «ему не победить», то наверняка ощущали, что звучат они как-то… иначе. В них нет обычного глагола-сказуемого, но смысл передаётся очень точно. Как так получилось?
Чтобы понять это, нужно вспомнить, что инфинитив в русском языке изначально был куда более «живым» и самостоятельным, чем сегодня. Исторические грамматики отмечают: древнерусский инфинитив не просто называл действие, а нередко обозначал реальную ситуацию — возможность или невозможность, долженствование, неизбежность, судьбу.
Отсюда и конструкции типа «мне бы в поле выйти», «ему не уйти», «вам не видать». Инфинитив здесь не описывает действие, а становится центром высказывания: он сообщает, что действие недоступно, невозможно или трудноосуществимо. Поэтому именно он выполняет роль сказуемого — и при этом не нуждается в личном глаголе.
Вторая важная деталь — безличность. Такие конструкции не привязаны к действующему лицу. «Вам не видать» — это не столько про «вы», сколько про саму ситуацию невозможности. Поэтому инфинитив подходит идеально: он не указывает ни на лицо, ни на число, а концентрируется только на факте действия или его отсутствии. Русский язык вообще любит безличные формы: «темнеет», «дует», «не спится». Инфинитив просто вписывается в ту же модель — безличного, обобщённого высказывания.
К XIX веку такие обороты стали особенно популярны в художественной речи. Они давали краткость, выразительность и лёгкую патетику. У Пушкина, Лермонтова, Толстого они нередко связаны с судьбой: «нам не судьба встретиться», «ему не бывать в столице». И хотя в современном языке роль инфинитива как сказуемого встречается реже, она никуда не исчезла — просто стала стилистически окрашенной.
Откуда «ложные» приставки
Сегодня мы легко говорим: псевдонаука, лжепророк, супергерой. Кажется, что это обычные русские приставки, но с исторической точки зрения они — «ложные», то есть не исконные словообразовательные элементы, пришедшие из других языков и лишь со временем начавшие вести себя в русском как приставки.
Начнём с ПСЕВДО-. Это греческое слово pseúdēs («ложный»). В русском оно появилось в XIX веке на волне научной терминологии: первоначально ПСЕВДО- входило в состав длинных, строго научных слов (псевдоподия, псевдоморфоза). То есть это было заимствованное сложение, а не приставка. Но мода на научность быстро вышла за пределы науки — и русские стали прикреплять ПСЕВДО- почти к чему угодно: псевдодруг, псевдокритик, псевдопатриот. Так греческий элемент превратился в полноценную приставку со значением «ложный», «ненастоящий».
Со словом ЛЖЕ- история иная. Оно старославянское: от глагола лгати («лгать»). В древнерусских текстах встречались формы типа лжецарь, лжепророк. Но важно: «ЛЖЕ-» — это не приставка в традиционном смысле. Это неизменяемая первая часть сложных слов, формирующая новый термин с ярко выраженной негативной оценкой. По сути, это была цельная конструкция, которая в XX веке стала восприниматься как морфема-приставка.
СУПЕР- — новейший участник компании. Латинское super («над», «сверх») проникало в русский через французский и английский ещё в XIX–XX веках, но настоящую популярность получило в эпоху массовой культуры. Супергерой, суперзвезда, суперцена — область применения расширилась настолько, что СУПЕР- стало функционировать именно как приставка, легко прикрепляясь почти к любым словам. И это уже словообразовательная модель по аналогии, а не заимствование в чистом виде.
Я, возможно, что приду
Иногда можно услышать фразу вроде «я, возможно, что приду», но она звучит неестественно — и на то есть грамматическая причина. Здесь сталкиваются два разных механизма: вводные слова и союзы.
«Возможно» в позиции вводного слова выражает степень уверенности говорящего. Оно относится ко всему предложению, а не к отдельной части, и поэтому не может управлять придаточным. Его задача — оценивать высказывание: Возможно, я приду. От вводных слов не образуются сложноподчинённые конструкции — они просто «подкрашивают» фразу смыслом предположения.
«Что» — это союз для присоединения придаточного предложения: Я думаю, что приду. Он не может следовать за вводным словом, потому что вводное не выражает отношения между частями сложного предложения. Вводное слово и союз оказываются в одной позиции, но выполняют несовместимые функции. Поэтому конструкция рушится.
Как сказать правильно:
Возможно, я приду.
Возможно, что я приду.
Может быть, я приду.
Любой из этих вариантов передаёт значение вероятности — без грамматического столкновения.
О медных тазах
Выражение «накрыться медным тазом» в современном языке означает полный провал, крах или внезапный конец какому-то делу. Но образ здесь вовсе не случайный: и «таз», и «медный» появились в фразеологизме осмысленно.
Прежде всего, таз в дореволюционной России был распространённой бытовой утварью: металлические тазы использовали в быту, в банях, при стирке, на кухне. Предмет прочный, громкий и весьма заметный. В ранних источниках встречается связка «накрыть тазом» в значении «завершить, пресечь, закрыть», буквально — закрыть сверху ёмкостью так, чтобы доступ был перекрыт. Постепенно метафора усилилась до значения «обрушить, окончательно прикрыть».
Почему же медный? Здесь сходятся два фактора.
Во-первых, медь была распространённым и доступным металлом для посуды. Медные тазы легко деформировались, громко звенели и ассоциировались с чем-то дешёвым и простым. Считается, что слово «медный» усиливало ироничный и обесценивающий оттенок: не просто накрылся тазом, а ещё и медным, самым непритязательным.
Во-вторых, медь в русской традиции часто связана с образом отработанного, никчёмного, «пустякового» металла. Сравните устойчивые выражения вроде «медный грош» — символ минимальной ценности. Поэтому «медный» усиливал ощущение неудачи и окончательного краха.
В письменной фиксации выражение появляется в конце XIX — начале XX века. В словаре Даля есть близкие конструкции со значением «закончиться ничем», а в разговорной речи фраза закрепилась уже к середине XX века, получив современное значение: дело провалилось, проект погиб, всё окончательно сломалось.
Итак, таз — бытовой образ предмета, которым сверху что-то «накрывают», а медный — усилитель негативного оттенка, отсылка к дешёвому металлу и полной никчёмности результата.
Скучал, пьянствовал, ел шоколад.
Пётр Чайковский
5 февраля, 1889 г.
Был целый день невоздержан: жрал рахат-лукум, мороженое и всякую дрянь.
Лев Толстой
16 июня, 1852 г.
Свободы хочется и денег. Сидеть бы на палубе, трескать вино и беседовать о литературе, а вечером дамы.
Антон Чехов
28 июля, 1893 г.
📖 Дневниками и мыслями известных личностей теперь можно наслаждаться в одном месте.
Канал "Жизнь в дневниках" – это собрание лучших мыслей и дневниковых записей великих писателей, художников, режиссёров и композиторов.
Подписывайтесь, чтобы восхищаться великими личностями:
t.me/dnevnikitg
Хочешь попасть в вуз мечты и не подвести родителей?
Да, мы знаем, как это страшно🥺 Куча вебов по ЕГЭ, горы инфы, а понять, что реально важно и нужно, почти невозможно… И всё это ещё совмещать с личной жизнью, тусовками и сериалами!
А теперь представь: есть канал, где эксперт реально на твоей волне 💫 Она знает, что будет на ЕГЭ, помогает готовиться по одной понятной структуре и, что самое главное, даёт только важное и полезное 😎
Никаких бесполезных каналов, кучи долгов и паники за неделю до экзамена. Всё под рукой, в твоём темпе, с лайфхаками, которые реально работают ✨
Всё, что нужно для подготовки + поддержка + уверенность в 90+ = ЕГЭ налегке 💖
⚡️Duolingo теперь в Telegram!
Duolingo - самое популярное в мире приложение для изучения английского языка. Это высококачественное образование, доступное для всех.
Теперь у них появился официальный телеграм-канал, где вы сможете бесплатно изучать и практиковать английский.
Всех ждем: @english_duolingo
О мечтах, которых сбылись
Фраза «сбыча мечт» звучит забавно и нарочито искажённо — и это не случайность. Это не норма современного русского языка, а игровое выражение, сформированное по модели просторечных или шутливых перековерканных слов, вроде хотелки, мечталки, денюжки.
Источники указывают, что выражение распространилось в конце XX — начале XXI века в разговорной ироничной речи: оно встречается в СМИ, блогах, интернет-мемах. Но важно понимать, что «сбыча» — не слово русского литературного языка. В словарях оно фиксируется как ошибочное или шутливое, образованное по аналогии со словами на -ЧА (дача, круча), но морфологически не мотивировано: у глагола сбываться нет такой основы, которая позволила бы образовать существительное сбыча правильно.
Поэтому «сбыча мечт» — это не устоявшийся фразеологизм, а ироническая стилизация под разговорное словообразование. Уместно оно только в юмористическом, неформальном контексте — там, где специально играют с нормой языка.
Если же хочется сказать по-русски, но без стилистического крена, есть вполне литературные варианты:
исполнение мечты / исполнение мечтаний
осуществление мечт
сбывшаяся мечта
мечта, которая стала реальностью
Что делать, если хочется писать, но не выходит?
🟪 В этом тебе поможет канал
Petkóvska | Литератор
🔴как сформулировать в текст то, что чувствуешь, но не можешь сказать
🟠как собрать рассыпанные мысли и получить не кашу, а живой текст
🟣как писать, даже если страшно и кажется, что не выйдет
💭 Если ты ведёшь дневник, пишешь для себя или когда-то мечтал о книге - заходи!
Слово недели: шринкфляция
В русский язык это слово пришло совсем недавно, но обсуждают его часто — в новостях, экономических обзорах и бытовых разговорах.
Основой послужило английское shrinkflation — комбинация shrink («сжиматься, уменьшаться») и inflation («инфляция»). Термин придумали экономисты в конце XX века, чтобы описать хитрый приём производителей: вместо того чтобы повышать цену, они уменьшают размер товара. Упаковка остаётся прежней, а внутри — меньше граммов. Покупатель вроде бы платит то же самое, но фактически получает меньше.
В русском языке слово появилось в медиа в 2010-х годах. По модели экономических заимствований оно сохраняет исходную структуру: шринк- + -фляция, где вторая часть уже воспринимается как знакомый компонент (инфляция, дефляция, стагфляция). Поэтому новое слово быстро обрело «русский» облик и стало употребляться без кавычек.
Интересно, что «шринкфляция» — термин не только экономический, но и культурный: он отражает изменения потребительских привычек и способы реагировать на рост цен.
Как формировались возвратные глаголы: история частички «-ся»
Как «ся» превратилось в часть глагола
Сращение началось постепенно. В живой речи местоимение «ся» всё чаще произносилось вместе с глаголом одним дыхательным тактом, а его самостоятельное значение размывалось.
Ключевые изменения:
1. «Ся» теряет ударение и фонетическую самостоятельность. Оно всё реже воспринимается как существующее отдельно слово. В деловой и книжной письменности XVII века появляются первые слитные написания.
2. Разнообразие значений становится нормой. Возвратность теперь — лишь одна из функций. Конструкция начинает выражать:
— безличность (думается, не спится),
— пассивность (книга пишется),
— внутренние состояния (сердится, радуется).
Чем больше значений, тем меньше ощущение местоименного происхождения.
3. К XVIII веку «-ся» окончательно превращается в постфикc. Русская грамматика Нового времени уже рассматривает его как особый формант глагола — «частицу возвратности». К XIX веку закрепляется и фонетический вариант -сь после гласных — результат стремления к удобству произнесения.
Слово недели — куранты: пора ждать Новый год
«Куранты» — так по-русски называют большие часы с музыкальным боем: башенные или кабинетные механизмы, которые проигрывают мелодию и отбивают часы колоколами. Это не только название прибора, но и сам звуковой ряд, который он воспроизводит.
Откуда такое необычное слово? Истоки — в Европе. В XVII—XVIII веках модным был французский танец courant / courante (в русской передаче — «куранта»), а мелодии этого типа часто использовали для музыкального боя часов. По одной из версий, слово «куранты» перешло в русский именно от названия танца — потом так стали называть и сами мелодии, и часы, которые их играют.
Исторически куранты появились в Западной Европе уже в позднем Средневековье; в России первые башенные часы с боем фиксируются в Московском Кремле в XV–XVII веках, а «курантами» их стали называть с XVII–XVIII вв. — особенно прочно это название закрепилось за часовым механизмом на Спасской башне Кремля.
Фраза «под бой курантов» значит «в момент боя часов» — то есть ровно в то мгновение, когда часы отбивают час или проигрывают мелодию. В русском новогоднем формате выражение стало культом: бой курантов на Спасской башне ассоциируется с наступлением Нового года и государственными обрядами, поэтому «под бой курантов» = «в новогоднюю минуту», «в решающий момент отбоя часов».
Почему «папа» тоже звучит похоже?
После звука М ребёнку проще всего даются звуки П и Б. Они тоже образуются губами и не требуют сложных движений языка. А значит, второй волной лепета появляются слоги па, ба, па-па, ба-ба.
И снова взрослые подхватывают естественную детскую артикуляцию и превращают её в слово. Поэтому по всему миру мы встречаем похожие формы: рус. папа, англ. papa, исп. papá, груз. baba (дедушка), суахили baba (отец), фарси bābā.
Иногда эти слова позже меняют значение или начинают сосуществовать с другими названиями родителей (например, русское «отец», немецкое Vater), но начальный звуковой «детский» корень остаётся.
Важно понимать: мы имеем дело не с древней «прамоделью», которую унаследовали все языки, а с повторяющимся естественным процессом. Каждый раз, в любом обществе, ребёнок произносит простые слоги — и взрослые превращают их в обращение.
Поэтому похожесть «мама» и «папа» по всему миру — не языковая традиция и не культурное влияние, а результат того, как человеческая речь развивается в первые месяцы жизни.
🇷🇺 Мы в Max
Почему «ошибка» — это «то, что осталось позади»
Слово «ошибка» выглядит таким современным и повседневным, что трудно поверить: за ним стоит древний образ — «отстать», «сбиться с пути», «оказаться позади».
В Этимологическом словаре Фасмера и работах А. А. Шахматова отмечается: глагол «ошибиться» восходит к старому приставочному глаголу «шибить» — «сбивать, сталкивать». Соответственно, о-шибиться — «сбиться», «уклониться», «сойти с прямого направления».
Но почему тогда рядом всплывает странное слово «ошибь» со значением «хвост», «позади»?
Это пример народной этимологии, которая появляется, когда люди пытаются объяснить непонятное слово через более знакомые. В ряде древнерусских текстов слово ошибь действительно фиксировалось в значении «сзади, позади». И оно стало народным «объяснителем»: раз «ошибка» — это «что-то не так», значит, «куда-то ушёл назад», «отстал», «не туда повернул». У «ошибки» нет прямой родственной связи со словом ошибь, но народная интерпретация точно подмечает общую идею: ошибка — это «отклонение от прямого пути», «шаг мимо».
Почему уменьшительные имена вообще появились
Сегодня Маша, Паша или Глаша звучат привычно — будто им всегда было место в русском языке. Но изначально эти формы были не «полноценными» именами, а разговорными, домашними вариациями — тем, что лингвисты называют гипокористиками.
Славянские и позже русские имена обычно были двухчастными: Ярослав, Всеволод, Святослав. Уже в древнерусских текстах XI–XIII веков фиксируются их сокращённые формы: Ярко, Славко, Володько. Это было бытовое, «домашнее» обращение — удобное и эмоционально окрашенное.
Когда в Русь пришла христианская традиция (X–XI века), она принесла с собой имена греческого, латинского и еврейского происхождения: Мария, Павел, Анастасия, Глафира. Они были длиннее и чужды по звучанию, и народная речь тут же начала их «осваивать». Так появились первые сокращения: Марья → Марьяша → Маша; Павел → Павлуша → Паша; Анастасия → Настасья → Настя.
Словари подчёркивают: окончания -ША, -КА, -Я были естественным инструментом разговорной речи. Они делали имя короче, проще и ближе — а иногда и ласковее или даже озорнее.
Уменьшительные закрепились особенно прочно, потому что в русском языке богатая система ласкательных: они не только выражали любовь, но и снижали дистанцию, помогали обозначать возраст, положение в семье, уровень близости. Поэтому параллельное существование «Мария» и «Маша» для средневекового носителя языка было таким же естественным, как «мать» и «матушка».
Почему «ложные» приставки прижились?
Итак, сформировался слой приставок, которые по происхождению вовсе не приставки — просто элементы сложных иностранных слов, ставшие продуктивными в русском.
Русский язык охотно принимает такие элементы по трём причинам.
Первая — прозрачность смысла. Все эти части легко интерпретируются носителем. ПСЕВДО- — «поддельный», ЛЖЕ- — «обманный», СУПЕР- — «очень», «сверх». Понятное значение позволяет использовать их в живой речи, а не только в терминах.
Вторая — гибкость русской словообразовательной системы. Русский активно строит новые слова по аналогии. Если есть псевдонаука, значит можно сказать псевдопатриот, а затем и псевдосолидность. Язык воспринимает модель как готовую схему.
Третья — стилистический эффект. Такие приставки звучат выразительно и сразу задают тон слова.
Лжепророк — резко негативное слово.
Суперважный — разговорное, гиперболическое.
Псевдоинтеллектуальный — язвительное.
Слово недели: лапша
Сегодня «лапша» кажется предельно домашним словом: куриная лапша, лапша быстрого приготовления, «навешать лапши на уши». Но её история куда шире кухни — это один из самых древних гастрономических заимствованных терминов в русском языке.
Большинство исследователей сходятся на том, что слово пришло с востока. Этимологические словари Фасмера, Преображенского отмечают его сходство с тюркскими формами: läpše, läpça, läpçe. В этих языках корень связан с явлением разрезания полосками. Именно так и выглядело блюдо, когда оно распространялось по торговым путям — тесто, нарезанное длинными, мягкими лентами.
Русские фиксируют слово уже в XVI–XVII веках: «лапша» встречается в поваренных книгах, хозяйственных записях и сборниках рецептов. Поначалу она была лакомством, требующим сноровки, — тесто раскатывали очень тонко и резали «лапами», то есть узкими полосами. Вероятно, эта визуальная ассоциация закрепила слово и в русском: длинные ленточки действительно напоминают мягкие «лапки» или ленты.
От восточного заимствования слово быстро укоренилось в народной речи и разошлось по переносным значениям. Так появилась «лапша на ушах» — образное обозначение обмана: мягкие, длинные «ленточки» будто свисают с ушей доверчивого человека.
Нужен подробный разбор лапши на ушах?
Пили — 🔥
Да ну его, потом с ушей снимать — 🤓
О Туманном Альбионе
Выражение «Туманный Альбион» давно стало поэтическим обозначением Англии. Оно состоит из двух частей — и обе имеют вполне конкретное происхождение.
Альбион — одно из самых древних названий Британских островов. Его фиксируют античные авторы: Плиний Старший, Птолемей и другие. Наиболее принятое объяснение связывает слово с латинским albus — «белый». Античные моряки подходили к островам со стороны Ла-Манша и первыми видели белые скалы Дувра — высокие меловые уступы, которые действительно заметны издалека как белая линия на горизонте. Отсюда — «белая земля», «Альбион».
Вторая часть выражения, туманный, появилась гораздо позже. Климат южной и восточной Англии до XIX века действительно отличался высокой влажностью, частыми туманами и особенно — смогами от угольных печей. Европейские путешественники описывали Лондон как город, где «дым и туман удерживаются над улицами сутками». Этот образ закрепился в литературе XIX века — у Диккенса, Конан Дойла и других авторов — и постепенно стал штампом.
Почему «меня знобит» звучит естественно, а «я зноблю» — нет
Когда речь идёт о чувствах и телесных реакциях, язык избегает активных форм, потому что невозможно сказать, что человек «сознательно» вызывает у себя озноб или бессонницу. Поэтому утвердились специальные глагольные типы — непереходные, безличные, несовершенного вида.
Например:
знобить — «вызывать дрожь» → меня знобит;
спаться — «мочь заснуть» → не спится;
холодать, морозить — «становиться холодно» → морозит;
тошнить — «чувствовать тошноту» → меня тошнит.
Важный момент: во многих древних славянских диалектах такие глаголы имели только безличные формы. Активные варианты типа «я зноблю» исторически просто не существовали — и поэтому в современном языке звучат нелепо.
Эту систему поддерживают и конструкции с дательным: мне грустно, мне тяжело, мне не по себе. Они тоже описывают состояние, которое «обступает» человека.
В итоге безличные предложения закрепились в русском как особая грамматическая зона — о том, что происходит без воли и усилий субъекта. Именно поэтому они кажутся такими естественными: язык нашёл способ говорить о том, что мы чувствуем, не превращая нас в «исполнителей» собственных симптомов.
Как возникли безличные конструкции и зачем они были нужны
Русские безличные предложения — это не прихоть современного языка, а наследие древнеславянской грамматики. Ещё в памятниках XI–XIII веков встречаются конструкции, где действие происходит «само», без явного участника: «свѣта єсть», «тьмится», «звонить». Такой способ описывать состояние был удобен там, где субъект либо неизвестен, либо не важен.
Особенно активно безличные формы развивались в двух сферах:
— описании природных явлений: темнеет, смеркается, дождит.
Такие глаголы просто не предполагали исполнителя — никого нельзя назначить «делателем» дождя.
— описании физических и эмоциональных состояний человека: меня знобит, мне холодно, мне не спится, меня тошнит.
Эта модель идёт от старославянских конструкций с дательным или винительным падежом, где человек выступал не «действующим лицом», а носителем состояния. Важно было не кто что-то делает, а что с ним происходит.
Именно поэтому в таких фразах нет подлежащего: по структуре это не действие, а констатация состояния, которое «накатывает», «наступает», «обступает» человека.
Безличность — это способ грамматики показать: действие не контролируется говорящим.
Почему мы «держим кулачки» — и при чём здесь древние обряды
Выражение «держать кулачки» кажется безобидным и почти детским, но корни у него куда глубже, чем можно предположить. Современное значение — «желать удачи, поддерживать, надеяться на благоприятный исход» — сформировалось не случайно: за жестом стоит древняя защитная традиция.
Этимологи и фольклористы указывают, что сжатый кулак в славянской культуре издавна считался оберегом. Он должен был защитить человека от дурных сил, сглаза или потерь — своего рода миниатюрный щит. Такие жесты фиксируются в этнографических описаниях XIX века: женщины сжимали кулак во время трудных родов, путники — перед опасной дорогой, дети — когда боялись сглаза.
Идея проста: что спрятано, то защищено. Сжатый кулак скрывает ладонь, а вместе с ней — «уязвимость» человека. Отсюда и метафорическое значение — попытка «укрыть» кого-то от неудачи.
В XX веке жест утратил магическую окраску и стал символом доброжелательной поддержки. Сначала — в детской и подростковой речи, где он воспринимался как способ «пожелать удачи», затем — в разговорном языке взрослых. Уже в советских источниках фиксируется привычная формула: «Держим кулачки за тебя».
Интересно, что параллели встречаются и в других культурах. Например, немецкое Daumen drücken — «прижимать большой палец» — имеет ту же защитную природу. Это подтверждает, что жесты «скрывания» и «сжимания» нередко превращались в универсальные пожелания удачи.
Как баклан стал дураком?
Слово баклан начинало жизнь совершенно мирно: это название крупной водоплавающей птицы. В русском оно известно с XVII века и связано с тюркскими языками: предполагают родство с татарским баклан — «чёрный» — по темному окраса птицы. Никакого негативного оттенка слово не имело.
Как же птица стала оскорблением?
Первый шаг — морские и речные промыслы. Бакланы долгое время имели репутацию прожорливых и шумных птиц, которые мешали рыболовам, пугали рыбу, путались под ногами и считались назойливыми. В фольклоре и быте такие качества легко превращаются в насмешливые метафоры. Уже в XIX веке фиксируются разговорные переносы: бакланить — «говорить много и бесполезно», баклан — «недотёпа, пустомеля».
Второй важный этап — арготический слой. В преступной среде XIX–XX веков баклан приобрёл более конкретное значение: так называли человека простоватого, наивного, «несмышленого», которого легко обмануть. Вероятно, здесь сработала ассоциация с птицей, которая не слишком осторожна и попадается на приманку. Арготическое значение активно фиксируется словарями XX века.
Дальше слово вышло в городскую разговорную речь. В 1990-х оно стало особенно заметным в молодежном жаргоне: баклан — «глупый человек», «болтун», «тот, кто делает глупости». Иногда оттенок был более резким, иногда почти добродушным — как лёгкая насмешка.
Парасоциальный?
Слово парасоциальный звучит так, будто принадлежит сугубо научной среде, но сегодня его всё чаще используют в разговорах о блогерах, стримерах и медийных персонажах. Термин действительно родом из академической психологии: его предложили американские исследователи Дональд Хортон и Ричард Воль в 1950-х годах, изучая отношения зрителей с телеведущими.
Основная идея проста. Парасоциальные отношения — это когда человек ощущает эмоциональную близость с публичной фигурой, хотя общение однонаправленное. Зритель знает о ведущем или блогере много мелких деталей и воспринимает его «как знакомого», но реального взаимодействия нет. Это не иллюзия в патологическом смысле — скорее, особый механизм восприятия, который работают на медиа.
Приставка пара- здесь означает «рядом, около». То есть парасоциальный — это «похожий на социальный, но не совсем». Отношения напоминают дружбу или симпатию, но возникают в условиях одностороннего контакта.
Сегодня термин особенно актуален для цифровой среды: подписчики чувствуют связь с автором, автор «говорит» как будто лично с каждым, а границы между публичностью и личностью оказываются размыты. При этом парасоциальные отношения не всегда негативны: они могут поддерживать, вдохновлять, мотивировать — но могут и создавать ложное чувство близости.
Почему зима называется зимой
Слово зима кажется таким родным и естественным, что трудно представить: когда-то оно звучало иначе и имело другой смысл. Его история уходит в глубокую праславянскую древность и восстанавливается по данным исторической лингвистики.
Праславянская форма считалась примерно такой: *zima. Она родственно обозначала вовсе не только время года, а сам холод, холодную погоду, мороз. То есть зима сначала была не «сезоном», а состоянием природы. Об этом свидетельствуют параллели в родственных языках: например, литовское žiemà означает и «зима», и «холод», а древнеиндийское himá- — «снег, мороз». Все они восходят к одному праиндоевропейскому корню, который обозначал лед, холод, застывание.
Постепенно значение сузилось: холодная пора стала ассоциироваться именно с определённым временем года, и слово перешло в календарную лексику. В древнерусских текстах XI–XII веков зима уже уверенно используется как название сезона, но следы прежнего смысла всё ещё видны. Например, выражение «зима лютая» — почти калька старого «холод суровый».
Интересно, что слово сохранило свой древний «температурный» характер и в современном языке. Мы легко говорим «зимно» в диалектах или «зимний» не только о времени года, но и о чём-то холодном по ощущению: зимний ветер, зимний воздух.
С первым днём зимы ❄️
Уже расчехлили новогодние ёлки?
Конечно — 🔥
Поставлю 31 декабря — 🤓
Как французские звуки превратились в русские сочетания
Слова парашют, жюри, брошюра пришли из французского языка в XVIII–XIX веках, когда французский был языком моды и образованности. Русская графика тогда не умела передавать многие французские звуки напрямую, поэтому пришлось выстраивать компромиссы.
Французские фонемы [ʒ] и [y] (тот самый «французский у») передавали с помощью сочетания жю — именно так в русском языке попытались «услышать» непривычное звучание. Отсюда:
— жюри ← jury
— брошюра ← brochure
— парашют ← parachute
Важно: во французском -ch- читается как «ш», а u — не как наше «у», а как особая передняя гласная. В русском решили закрепить написание -шют-, чтобы приблизить звук к оригиналу.
Почему написание не упростили позже?
После орфографической реформы 1918 года обсуждали и судьбу подобных «нерусских» сочетаний. Некоторые лингвисты предлагали писать проще — например, парашут или брошура. Но реформаторы решили оставить «французскую» графику, чтобы:
— сохранить связь с исходным словом;
— не разрушить уже устоявшиеся нормы;
— избежать путаницы между словами разного происхождения.
Так закрепились именно те написания, которые сейчас вызывают вопросы.
Как формировались возвратные глаголы: история частички «-ся»
Когда «-ся» ещё было самостоятельным словом
Современное «-ся» кажется естественной частью глагола: мыться, улыбаться, кататься, бояться. Но исторически это была вовсе не суффиксальная морфема. В древнерусских текстах XI–XIV веков возвратность выражалась отдельным местоимением сѧ / ся, происходящим от праславянского sę — «себя».
Это было полноправное слово со своим собственным ударением и синтаксической свободой. В старых текстах можно увидеть конструкции вроде: умываетъ ся, умываше ся, възыскаша ся.
Местоимение занимало позицию после глагола, но внутренняя связь ещё не была прочной: между глаголом и «ся» могли появляться частицы и даже дополнения.
Функция тоже была иной, чем сегодня. Первоначально «ся» обозначало возвратность в прямом смысле — действие направлено на самого себя: умывать себя, прикрывать себя, оберегать себя.
Позже значение расширяется: конструкция начинает выражать не только прямое действие на себя, но и взаимность (целуются), непроизвольность процесса (смеётся), состояние или изменение состояния (сердится, злится). Но грамматически «ся» всё ещё оставалось отдельным элементом.