47917
Канал Галины Юзефович о книгах и чтении Номер заявления о регистрации в РКН: 5007620042
Уже в третий раз, третий год подряд повторяю эту мантру: от наступившего года в первую очередь мы ждём не книг. Но это не значит, что новых хороших книг не ждём - ждём, конечно.
Читать полностью…
Очень давно прочла "Саспыгу" Карины Шаинян и очень долго ждала, когда же она выйдет и можно будет про нее написать. Ну, в общем, вот. Рецензия на "Кинопоиске", книга - в ЯндексКнигах.
Читать полностью…
Когда-то давно (честно сказать, без малого тридцать лет назад) Андрей Леонидович Зорин преподавал мне в университете русскую литературу XVIII века. Век этот я в русской литературе не любила и не понимала, но этот ничтожный факт не помешал мне навеки подпасть под великое обаяние преподавателя. Специалист по предельно далёким от меня областям, Андрей Леонидович стал для меня одним из тех людей, с которыми я беспрестанно сверяюсь, с которыми внутренне советуюсь, чьи идеи прорастают во мне и становятся как бы моими, структурирующими мою собственную мысль - но всегда со сносочкой: это вообще-то не я придумала. Нынешний - увы, дистанционный - разговор с Андреем Леонидовичем стал для меня немножко экзаменом: проверила на нём собственные мысли и ощущения. Поговорили о том, может ли литература сегодня занять то место, которое занимала в прошлом, о Пушкинском "Клеветникам России", о том, виновата ли русская классика, и если да, то в чем (спойлер: ни в чем она не виновата, отвяжитесь уже от неё, наконец, пожалуйста), ну, и вообще о всяком.
В общем, смотрите - мне кажется, получилось исключительно нежно и обнадеживающе.
Целый год. Всего год. Ну, что тут скажешь - помним и никогда не забудем. Смерти нет, это всем известно.
Читать полностью…
Написала для драгоценного "Кинопоиска" о романе Сьюзен Чой "Упражнение на доверие" - очень умном и композиционно красивом ("Дом историй", перевод Сергея Карпова).
Первая половина романа американки Сьюзен Чой «Упражнение на доверие», принесшего своей создательнице престижнейшую National Book Award, живо напомнит читателю примерно любой роман о гормональных юношеских драмах – от «Нормальных людей»Читать полностью…
Салли Руни до «Пардеса» Дэвида Хоупена или недавнего «У меня к вам нескольковопросов» Ребекки Маккай. Причем с двумя последними, пожалуй, сходства больше: атмосфера престижной школы, изолирующей своих «особенных» учеников от мира итем самым еще больше подогревающей и без того кипящие в них страсти, вносит в повествование Чой узнаваемую ноту «темной академии».
Однако если вы любитель подобных сочетаний, не спешите очаровываться – равно как и не спешите разочаровываться, если чужое взросление со всеми его кровавыми трещинками увлекает вас умеренно. В середине роман Сьюзен Чой буквально переломится пополам. А потом, за пару десятков страниц до финала, сделает это еще разок, чтобы уж окончательно выбить у читателя из-под ног какую-никакую опору.
Около года назад я прочла роман Дженнифер Торн "Лют" (милый, но, если честно, ничего особенного), действие которого разворачивается на неком вымышленном острове во время войны. Роман скорее фантастический - вернее даже аллегорический. Поэтому и война там аллегорическая, условная - да и не очень она важна, потому что вообще-то "Лют" про то, какой валютой мы готовы расплачиваться за счастье и безопасность (спойлер: кровью, желательно чужой).
Но! В контексте нынешних новостей важно, что противоборствующие стороны в вышеупомянутой аллегорической (и, повторюсь, для сюжета третьестепенной) войне - это Америка и Россия с одной стороны и Европа - с другой. Я когда читала, думала - ну, вот тут уж вы, гражданочка, совсем вразнос пошли, держите себя в руках, такое придумывать. А сегодня смотрю и такая - oh, wait...
Все же жизнь - бледная копия литературы. Жалкое подражание, так сказать.
Для тех, кто ждал и верил! Новый "Граф Аверин", наконец, появился в "ЯндексКнигах". Пока по-прежнему только первая часть, но всё же хмурый февраль, я считаю, спасён.
Читать полностью…
Добрые люди уже и списки самых ожидаемых книг 2025 года выложили, а я только с итогами 2024 раскачалась. Но, может, оно и к лучшему, потому что так я за январь ещё пару отличных книг, маркированных 2024-м, прочла.
Читать полностью…
Мои детство и отрочество пришлись на 1980-е годы, когда, как известно сегодня каждому, самый лучший в мире пломбир стоил всего 48 копеек, трава была заметно зеленее, дружба народов - крепче некуда (особенно с братским афганским народом хорошо пошло), но красивой и, главное, хоть сколько-нибудь "не как у всех" одежды не существовало в принципе. Из всех, кого я знала, по-настоящему потрясающе одевалась одна-единственная женщина - Е. П., сначала любимая ученица моего папы (папа много лет преподавал историю в пермской школе), а после - ближайшая младшая подруга моей мамы.
У Е. были совершенно невероятные наряды - настолько необычные и запоминающиеся, что у каждого имелось имя. Зеленое с красным платье с незабываемыми оборками звали "королева чардаша". Элегантный костюм с бриджами - "юнга северный матрос". Платье, как мы бы сегодня сказали, color block, в бежево-коричневых тонах - "паркет" (на самом деле "паркетов" было два, похожих, но разных, Е. и моя мама носили их одновременно, и это называлось у них "парный выход"). Голубой плащ из немыслимой ткани "лаке" (никогда, ни до, ни после не слышала этого слова в таком контексте) - "принц датский". Мечтательное платье в удивительной по тем временам розово-серо-сизой гамме с романтичным поясом-корсетом - "дюймовочка".
Иногда что-то из этого богатства доставалось мне (я рано вытянулась и уже к 13 годам достигла своего нынешнего немаленького роста). Так, я донашивала "дюймовочку" и "паркет", а "принц датский" попал ко мне вообще почти новым, и я, конечно, абсолютно дурела от счастья, а окружающие меня девочки - от зависти.
Вся эта длинная автоархеологическая прелюдия, как водится, ценна не сама по себе, а исключительно в книжном контексте. Источником этих удивительных вещей, ослепительно сиявших на общем серовато-бесцветном позднесоветском фоне, был Пермский дом моделей, в котором сначала манекенщицей, а после модельером работала мама Е. Именно она обеспечивала дочь (а опосредованно и нас с мамой) "опытными образцами" и "малосерийным пошивом" - так тогда было принято называть вещи, сшитые не в ателье на заказ, но и не массово.
И вот сегодня я прочла в рассылке издательской программы музея "Гараж", что у них вышла книга социолога Юлии Папушиной о моде в позднем СССР, основанная в первую очередь на материалах и истории Пермского дома моделей. И на одной из иллюстораций в книге - та самая мама, а на ней - один из тех самых костюмов, в которых блистала ее дочь Е. (запамятовала, как конкретно тот костюм звали, но помню и ткань, и цвет, и даже запах). В общем, страшно разволновалась и срочно попросила у коллег пдф. Прочту - расскажу подробно, но вы, если интересуетесь историей моды в СССР, тоже гляньте.
Нельзя ли узнать, когда будут хорошие новости? А то что-то вот такое всё больше.
Читать полностью…
Меж тем на сайте N*AGENT новый дроп книжной коллекции, которую мы придумали совместно. Вот эти объекты - мои любимые, но остальные тоже огонь. И обратите внимание, что 20% денег от каждой проданной вещи будут перечислены проекту "Ковчег без границ", который помогает детям и подросткам, оказавшимся в эмиграции.
Читать полностью…
Обсудили с Лизой Аникиной на "Живом гвозде" новости и тенденции в современной словесности. А ближе к концу поделилась давно ворочающимися у меня в голове (неприятными) мыслями о смещении категории нормы.
Читать полностью…
Сегодня Антону Павловичу Чехову 165 лет. Честно - мне от этого писателя каждый раз больно, режусь об него, как о лист бумаги, и потом долго не заживает. Все жду, когда же смогу читать его без вот этой неизменной внутренней боли, так хорошо им описанной в рассказе "Припадок". Пока же хочу напомнить лучшую книгу об Антоне Павловиче, написанную с идеальной безжалостностью, идеальной любовью, идеальным принятием. Если вы еще не читали, то вам можно только позавидовать.
Читать полностью…
Для издания Republic (иноагент) поговорила с Константином Шавловским о литературе сегодня (ну, и так, по мелочи, о разном около- и паракультурном в целом). Поскольку текст за пэйволлом, а заголовок... кхм... хлесткий, хотелось бы внести ясность, а то вон некоторые энтузиасты уже пошли писать, что я якобы желаю Прилепину смерти. В полном виде цитата выглядит так и является ответом на вопрос Константина о том, будут ли когда-нибудь Прилепина печатать и читать на Западе - как печатали и читали до войны:
Я думаю, что этого не произойдет при жизни Захара Прилепина. Точно так же, как при жизни Эзры Паунда никто не был готов простить его за любовь к фашизму. Но я также абсолютно уверена, что, поскольку Захар Прилепин – огромная величина в русской литературе, пройдет лет тридцать после его смерти, а, может быть, учитывая всеобщее ускорение, и десять, и его снова начнут изучать, начнут им интересоваться, и будут любить, как мы сегодня любим Кнута Гамсуна. И в случае Прилепина это будет не любовь к «плохому парню», а интерес к большому писателю, отразившему определенную грань своей эпохи. Но, конечно, в предисловиях, послесловиях и комментариях будут писать о нем все, как есть, со всеми неловкими, скажем деликатно, деталями и подробностями.
Помню, как в те времена, когда это все еще было важно, меня очень порицали за утверждение, что чувство, которое испытывал Гумберт Гумберт к Лолите (а также чувство, которое испытывал учитель-насильник к юной героине "Моей темной Ванессы" Кейт Элизабет Рассел) - это любовь. Больная, разрушительная и не имеющая права на существование, но тем не менее. Моя идея, помнится, состояла в том, что любовь - это "зонтичный бренд", описывающий эмоции скорее субъективные, чем объективные, и лежащие в очень широком спектре. Если Гумберт считает, что любит Лолиту, значит, так оно и есть - для него самого. А уж что с ним должно за эту любовь сделать, вопрос к обществу и правоохранительным органам.
Общественность же твердо стояла на позиции, что любовь - это исключительно αγάπη, любовь, имеющая своей целью в первую очередь благо объекта любви. Прочие же odio et amo, "ненавижу и люблю", права называться любовью в цивилизованном обществе не имеют.
Не хочу возвращаться к тому спору еще раз, но вот читаю я в очередной раз "Грозовой перевал" (да, простите, сейчас у меня такой период, будет много Эмили Бронте) и думаю об отношениях Кэти и Хитклифа. Было ли это любовью? О, да - безусловно. Была ли эта любовь истинной? Боюсь, что да. Принесла ли она благо хоть кому-нибудь? Едва ли даже самый преданный поклонник романа (как я, например) решится утверждать подобное. Любовь Кэти и Хитклифа разрушила и их собственные жизни, и жизни еще нескольких случайно оказавшихся в зоне поражения людей - Хиндли и Гэртона Эрншо, Эдгара и Изабеллы Линтонов, Хитклиффа-младшего, Кэтрин Линтон, ну, и так, по мелочи - собачку, например, на дереве повесили ни за что, ни про что. Словом, упаси нас боже от такой любви.
Понятно, что разногласие здесь преимущественно терминологическое - наполнено ли слово "любовь" исключительно позитивными коннотациями, или является амбивалентным. Но отметить хотелось бы следующее: если сегодня верен первый вариант, то так определенно было не всегда.
О сколько их упало в эту бездну, или Кое-что о Хитклифе.
Готовлюсь к сегодняшней лекции в "Страдариуме" про Эмили Бронте и ее "Грозовой перевал", подбираю картинки для слайдов (кстати, у вас сегодня буквально последний шанс присоединиться к моему курсу по медленному чтению!) и наблюдаю интересную тенденцию.
Как мы помним, создательница "Грозового перевала" категорически отказывается романтизировать своего героя. Хитклиф имеет некоторые формальные черты сходства с романтическим героем (или даже с романтическим злодеем), но - и Эмили Бронте не устает об этом твердить - в действительности все не так.
В действительности Хитклифу чужды благородные порывы, он существо подлое, низменное, подчиненное единственной страсти - сначала своей патологичной любви-одержимости Кэтрин, потом - желанию отомстить всем, кто, как ему кажется, разлучил его с возлюбленной. Он не ведает сострадания ни к бедной влюбленной в него дурочке Изабелле, польстившейся на романтические стереотипы и заплатившей за это страшную цену, ни к собственному сыну, ни даже к дочери любимой женщины. Сама Кэтрин называет Хитклифа грубым и страшным животным и, несмотря на всю свою к нему любовь, его откровенно боится.
Казалось бы, все ясно. Но нет. Знаете, кого чаще всего изображают на разного рода фанатских иллюстрациях к романам сестер Бронте? О ком сочиняют фанфики? Кого бессоветстно глазируют и романтизируют? Ну, в общем да - конечно, Хитклифа, который каким-то мистическим образом все равно продолжает будоражить девичьи сердца. Ничему участь бедной Изабеллы людей не учит. Обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад.
Ну, и как говорится, пруф - вот таким Хитклифа изображают чаще всего. И это я еще, поверьте, выбрала не самый отъявленный вариант.
Фамилия Бронте, Brontë звучит странно что для русского уха, что для английского, а для англичан она еще и выглядит диковато. Диереза на последнем слоге как бы намекает на французское происхождение, но ударение на первый слог рушит эту гипотезу. Да и семейная история - Патрик Бронте, отец Шарлотты, Эмили, Энн и Бренуэлла был чистокровным ирландцем - не намекает на французские корни. Мне в фамилии Бронте всегда чудилось древнегреческое βροντή - "гром", но я же первая была готова признать полную несостоятельность своей гипотезы. Откуда, казалось бы, у Йоркширского парня семейства древнегреческая грусть.
Ну, и что бы вы думали - интуиция меня не подвела. Во всяком случае наиболее, пожалуй, авторитетный биограф великого семейства Джулия Баркер со мной согласна, и, в отличие от меня, опирается не на интуицию, но на факты.
Патрик Бронте происходил из семьи небогатых и не слишком грамотных ирланских фермеров, и хотя, вопреки мнению миссис Гаскелл, первого биографа Шарлотты, костлявая рука голода не держала их за горло, правильное (и, главное, системное) написание фамилии не входило в число семейных приоритетов. Поэтому писалась она по-всякому - Brunty, Bronty, Branty, Brantee и так далее.
Но когда Патрик, отрясая неплодородную ирландскую почву от стоп своих, окончательно решил стать английским джентельменом и священником, необходимость в приведении фамилии в божеский вид стала настоятельной. И придать ей благородные древнегреческие черты, чтобы избавиться от простонародного Бранти, посоветовал ему его первый покровитель - викарий Томас Тай, детей которого Патрик учил и у которого сам учился латыни и древнегреческому. Так фермерский сын Патрик Бранти-Бронти-Брэнти стал Патриком Бронте с диерезой над "е", обладателем "громокипящей" фамилии, чуть загадочной и, что немаловажно, маскирующей плебейское (да еще и ирландское) происхождение своего обладателя и его потомков.
Уже в ближайшую среду, то есть послезавтра, на платформе "Страдариум" стартует мой курс "Искусство медленного чтения", и первый его месяц (из четырех) мы посвятим "Грозовому перевалу" Эмили Бронте. Ну, и семейные их драмы, тайны и мифы, конечно, тоже обсудим. Приходите, места еще есть, но уже очень мало.
Вот вы, возможно, не знаете, но вообще-то книга нынешнего вице-президента США Джей Ди Вэнса "Элегия Хиллбилли" мало того, что выходила на русском, так еще и очень хорошая. Уж не знаю, сам ли он ее писал (думаю, что да - ну, по большей части), но вообще каждому политику хорошо бы написать что-то такое.
Почему? Потому в первую очередь что "Элегия Хиллбилли" - книга предельно не-эгоцентричная. Я бы даже сказала, анти-эгоцентричная, поскольку рассказывает она не о самом Джей Ди Вэнсе, а о его семье: бабушка-дедушка нищеброды, перебивающиеся с хлеба на кока-колу, родители - нижний слой среднего класса, сам герой - выпускник престижного университета и (на момент написания книги) перспективный молодой политик. Но это и не история успеха - типа, смотрите, из какого сора растут цветы, а вполне честный, довольно жесткий и при этом какой-то по-хорошему прочувствованный рассказ о социальном слое, из которого Джей Ди Вэнс вышел, и который представляет на публичной арене. Никакого сентиментального умиления и идеализации, но очень много любви, сострадания и понимания.
В России политики, конечно, никого, кроме самих себя, не представляют (да даже и это не точно), но когда и если начнут, то настоятельно рекомендую им почитать "Элегию Хиллбилли". Совершенно не обязательно любить Джей Ди Вэнса и разделять его взгляды для того, чтобы поучиться у него строить со своим избирателем здоровые отношения. И подавать сигнал "я ваш, я один из вас, я за вас" так, чтобы это не выглядело ни притворством, ни грубым заигрыванием.
А теперь давайте представим себе книгу, написанную автором-иноагентом, и при этом содержащую в себе информацию о наркотических веществах. Название нужно будет придумывать покороче, потому что иначе не влезет.
Читать полностью…
Шарлотта Бронте, как известно, прожила немного дольше своих злосчастных сиблингов, что позволило ей выступить в роли первого и в силу этого наиболее канонического толкователя их текстов. Так, именно Шарлотте принадлежит известная трактовка «Грозового перевала» как романа о вреде дурного обращения с детьми. Дескать, если бы к Хитклиффу относились по-доброму, то, глядишь, выросло бы из «цыганского звереныша» (gypsy cub) что-то путное. Но его били, унижали – и вот вам, пожалуйста, получите и распишитесь, эталонный злодей.
В самом деле, Хитклифф обладает многими чертами идеального романного злодея – от таинственного происхождения и густых черных бровей до феноменальной мстительности. И, вроде бы, сущим дьяволом его и правда делает не столько природное злонравие, сколько жестокость, с которой к нему относится Хиндли Эрншо – старший сын и наследник старого хозяина, некогда притащившего брыкающегося чумазого сироту в дом.
Однако предложенное Шарлоттой прочтение («Хиндли обижает Хитклиффа, Хитклифф вырастает в чудовище, не будьте как Хиндли, вам же хуже будет, и как Хитклифф тоже не будьте») не единственное возможное. Есть тут, знаете ли, и другие претенденты на роль главного злодея.
Основной наш источник информации о воспитании, а после и о нравственном перерождении Хитклиффа – это Эллен Дин, домоправительница в доме Линтонов. Именно Эллен, выросшая с детьми Эрншо и наблюдавшая всю драму в их семье с самого начала, пересказывает ее мистеру Локвуду, а вместе с ним и нам. И вот к этой самой Эллен и к ее надежности в качестве рассказчика есть некоторые вопросики.
Первое впечатление, которое она производит на читателя – утешительная, нормальность, островок трезвого здравомыслия посреди творящегося в «Грозовом перевале» безумия. Она крепкой рукой ведет хозяйство в усадьбе, ловко улаживает конфликты между детьми и воспитанником в семье Эрншо, самоотверженно возится с лишившимся матери Гэторном, сыном Хиндли, и вообще пытается по мере сил поддерживает порядок в слетевшем с катушек семействе. Во всяком случае, именно такой Эллен видит собственную роль и такую версию себя преподносит слушателю.
Однако если чуть внимательней прислушаться к тому, что в точности рассказывает нам Эллен, то в созданной ею благостной картинке начинают проступать, так сказать, новые грани. Именно Эллен тиранит совсем еще маленького Хитклиффа – она нещадно щиплет его, называет it, «оно», и вообще всячески притесняет. Она неявно поощряет Хиндли издеваться над приемышем. И, наконец, Эллен фактически режиссирует самую драматическую сцену романа – ту, где Кэти рассказывает ей о своих чувствах к будущему мужу, Эдгару Линтону. При этом Эллен прекрасно знает, что Хитклифф здесь и все слышит, но предпочитает не рассказывать об этом Кэти. Ну, и так далее.
Иными словами, именно Эллен, сохраняя на лице выражение чопорной праведности, аккуратно направляет руку рока, простертую над семьями Эрншо и Линтонов.
Эта версия была неприемлема для Шарлотты Бронте – она вообще сложно относилась к Эмили и ее творчеству, находя сестру слишком «дикой» и пытаясь замаскировать эту «дикость» в глазах чинного викторианского общества. Именно поэтому она предпочла убеждать себя и читателей, что «благоразумная» Эллен воплощает собой трезвый и неодобрительный авторский взгляд на происходящее с героями, что ее голос с нотками легкого фарисейства – это и есть голос собственно Эмили, порицающий Хиндли и Хитклиффа.
Однозначно отмести версию Шарлотты едва ли возможно – равно как нельзя считать «вину» Эллен полностью доказанной. Но едва ли, единожды сфокусировавшись на этой волнующей возможности, вы сумеете ее полностью развидеть – мысль о старой доброй Нелл как о главной злодейке, как о темном кукловоде романа так теперь и будет мерцать где-то на периферии вашего зрения.
Уже совсем скоро на платформе «Страдариум» стартует второй поток моего курса «Искусство медленного чтения», и начнем мы как раз с «Грозового перевала». Приходите, вместе будем искать в обманчиво простом тексте Эмили Бронте потайные ходы и странные переклички – их там огого, надолго хватит.
Для меня Северное Возрождение - важный факт моего персонального счастливого детства. Конечно, о том, чтобы увидеть Кранаха или Дюрера или (самого моего из них любимого) Альтдорфера "вживую" в Перми мечтать не приходилось - в нашей галерее была парочка очень достойных голландских зимних пейзажей XVII века, но и только. Зато у родителей был уж не знаю как к ним попавший огромный, дорогущий предположительно ГДР-овский (судя по качеству печати) альбом по Ренессансу в Германии, Голландии и Фландрии. С резной мебелью, скульптурой (о, маркграфиня Ута, прекраснейшая из женщин) и, конечно же, живописью.
Этот альбом я смотрела, когда лежала в постели с одной из своих бесконечных ангин, и только люди моего поколения могут понять, что это было за счастье. Я знала все эти картины буквально наизусть, а когда дело шло к Альтдорферовой "Битве Александра Македонского", я даже зажмуривалась на секунду прежде, чем перевернуть страницу. Никакое кино не могло сравниться с этим полотном, на котором разворачивался целый эпос, драма во многих захватывающих частях, с сотнями героев и десятками эпизодов.
Потом, конечно, были альбомы с Ренессансом итальянским, с импрессионистами и постимпрессионистами, с Репиным, Врубелем, Серовым, Пикассо. А после и первые музеи с их не представимыми из ангинной Перми начала 1980-х оригиналами. Но главный в моей жизни альбом - тот, незабываемый. Вчера в Мюнхенской пинакотеке я словно бы пробежалась по его страницам. И да, даже "Битву" видела - и в жизни она ещё прекрасеней, чем в моих воспоминаниях, только снять её толком невозможно.
Полюбовалась на проекты "реконструкции" цирка на проспекте Вернадского и нового (огромного) небоскреба на месте здания СЭВ в начале Нового Арбата. Испытала бессильную ярость.
И дело даже не в том, что я так уж люблю эти здания - СЭВ люблю, исторически сложилось, а к цирку скорее равнодушна, да и оба они, прямо скажем, не красавцы. Но я понимаю, что так - нельзя. И СЭВ, и цирк для множества москвичей (для меня, например) - важная часть персональной истории. Возле них, видя их часто или время от времени, выросло несколько поколений людей. Для них (для нас) - это элемент их (нашей) жизни, что-то, с чем связаны наши воспоминания и эмоции.
Это, если угодно, такие капсулы времени. Вот посмотрела я на СЭВ и хоп - мне снова 15 лет, я только переехала в Москву и теперь каждый день езжу мимо него на троллейбусе в чужую непонятную школу. И "книжка" эта дурацкая бетонная становится чуть ли не первой вешкой, первым понятным, знакомым местом в огромном, чужом, недружественном городе.
Есть такой известный и очень, как мне кажется, страшный фильм "Темный город" с молодым Руфусом Сьюэллом в главной роли. Там Землю захватывают инопланетяне. И вот для того, чтобы "выпарить", выкристаллизовать самую суть человеческой натуры, они начинают каждую ночь стирать людям память. Они меняют обстоятельства их жизни, их имена, семьи, а главное - постоянно перестраивают вокруг них город, чтобы понять - а где вообще находится эта пресловутая душа, в чем она заключена.
Для меня этот фильм - метафора того, что скорее всего произойдет с СЭВ и цирком. Не укореняйтесь, ничего не любите, ни к чему не привязывайтесь, оно не важно. Оно не ваше. Это не ваш город. Ваши теплые эмоции, ваши привязанности, ваши представления о норме, ваша школа и ваш троллейбус - все это не стоит гроша ломаного. За вас решат - в большом и в малом.
Понимаю, что на общем фоне это мелкая малозначимая деталь. Но какая-то очень репрезентативная и очень болезненная. Не думаю, что это делается намеренно - нет, вот еще. Не стоим мы того, чтобы нас унижать намеренно - нас просто не существует.
А потом, знаете ли, кто-то удивляется, что народ в среднем не чувствует связи ни с городом своим, ни со страной, ни тем более с ее властью. Механизмы отчуждения, принудительного отрыва от любимого и важного - они, помимо прочего, и так работают.
Сегодня очередная годовщина смерти моего лучшего друга Артема Козьмина. 12 лет назад он покончил с собой в Монголии, разбив тем самым множество сердец - мое в частности. Больно ли? Да нет, уже почти не больно. Скучаю? Да, каждый день. Коплю в голове истории, которые могла бы рассказать только тебе. Жду, когда же ты, наконец, соизволишь мне присниться (можно бы и почаще, не четыре жалких раза за 12 лет).
Пару месяцев назад коллеги из Центра типологии и семиотики фольклора (РГГУ) собрали и выпустили сборник статей Артема "Перечень рыб в Полинезии". Статьи довольно специальные, зато есть вклейка с фотографиями Артема из экспедиций. На всех у него рот до ушей - Артем не был веселым человеком, как казалось многим, но улыбка у него была лучшая в мире.
Вот на этой фотографии (люблю ее очень) он за полгода до смерти с лингвистом и другим нашим общим лучшим другом Аликом Давлетшиным (Темка слева, Алик справа). Если бы Темка не умер тогда, они с Аликом через неделю уехали бы в экспедицию на богом забытый крошечный атолл Нукерия в Полинезии, обитатели которого 80 лет не видели белого человека. А так Алик уехал туда один, без Темки, и хлебнул там самых разных приключений. Но это уже совсем другая история, о которой ни один из них - таких веселых - пока не знает.
«Скажите мне: зачем они тратят время на литературу? Ведь мы положили ничего не пропускать, из чего же им биться?» — сказал как-то один из членов Цензурного комитета, пораженный упорством авторов, не оставляющих попыток протащить что-то в печать.
А. Л. Зорин. Жизнь Льва Толстого. Опыт прочтения. М. НЛО, 2020.
Вехи моей жизни: вчера написала по-гречески рецензию на "Тайную историю Донны Тартт". Учебную, короткую совсем и простенькую, но все же правильно выстроенную, не вовсе банальную по лексике и в целом, как сказала моя преподавательница (по-гречески, кстати, сказала), не лишенную изящества.
Обсуждали с подругой, что вот, наконец, стало понятно, в чем был практический смысл пяти университетских лет, проведенных в обнимку с Платоном и Гомером - новогреческий укладывается во мне в два (кабы не в три) раза быстрее, чем в среднем по больнице. "Ну да, - меланхолично сказала подруга, - сами себе соль передали". Девятнадцатилетняя девочка, зубрящая неправильные древнегреческие глаголы, машет и подмигивает без малого пятидесятилетней женщине.
Рассказала на "Кинопоиске" о романе Нейтана Хилла "Велнесс". Как обычно, самое точное сравнение придумалось уже после того, как текст был сдан и даже опубликован. Если бы мне нужно было охарактеризовать "Велнесс" в одном предложении, я бы сказала, что это результат гибридизации Джонатана Франзена и Лианы Мориарти. Хороший, большой роман (я что-то окончательно перешла в лигу тех, для кого размер имеет значение). Пожалуй, для меня многовато лихих твистов, временных виражей и прочих аттракционов, но это я просто в последнее время вновь открыла для себя радость простого линейного повествования, без кунштюков и взбадриваний. Старею, вероятно.
Читать полностью…
Писатели-патриоты сходили в Госдуму. Мои ж вы хорошие. Л - Логика
Назрела необходимость введения цензуры. Причём как в плане содержания отдельных произведений, так и относительно недопущения реализации книг врагов России, выступающих против проведения Специальной военной операции ВС России на территории бывшей Украины и в ряде случаев – перечисляющих деньги ВСУ. При этом важно реализовывать механизм цензуры мудро. Одна из выступавших назвала это процессом избавления от паразитов.Читать полностью…
В свою очередь, Александр Пелевин выступил против цензуры. По его мнению, недопустимы лишь поддержка, моральная и материальная, ВСУ и преступного Киевского режима, а также осуждение Спецоперации.