6358
Издание Донаты: https://boosty.to/thecenotaph Обратная связь: @thecenotaphbot thecenotaph23@gmail.com
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Президент США Джон Кеннеди вместе с супругой прибыли в аэропорт Лав-Филд, Даллас, 22 ноября 1963 года.
Фотография Сесила Стоутона, Белый дом, Президентская библиотека и музей Джона Ф. Кеннеди, Бостон.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова романа Николая Лескова «На ножах».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Прозрение в буре
Участник «Кенотафа» Егор Сенников начинает новый цикл «Расходящиеся тропы», в котором попробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в межвоенные, послереволюционные времена находили свой путь — и как проторенная кем-то тропка вела их разными, порой параллельными путями.
Так странно: кажется, Набоков ничего не написал о Булгакове.
О многих высказался. Брехт? «Ничего не значит для меня». «Доктор Живаго» Пастернака? «Думать, что это великий роман — это абсурдное заблуждение, сравнимое с тем, как загипнотизированный человек занимается любовью со стулом». Джейн Остин? «Великая».
О Булгакове не оставил, видимо, ничего. Литературоведы часто пишут о параллелизме мотивов, о рифмах между одними из важнейших русских романов XX века — «Мастером и Маргаритой» и «Даром»… Но что они сами об этом думали — черт его знает.
В России, иди жизнь так, как она шла, им многое мешало встретиться: сын родовитого депутата из особняка на Морской и сын профессора Киевской духовной академии вращались в слишком разных кругах. Но треснула старая жизнь, развалилась. В 1919 году Владимир и Михаил оказались относительно недалеко друг от друга в довольно схожих ситуациях.
Выходы оказались разными.
А ведь год (от революции третий) начинался для них относительно спокойно. В январе Набоков пишет в Ялте поэму «Двое» — свой ответ на «Двенадцать» Блока. В ней он показывает идиллическую жизнь влюбленной дворянской пары; в дом к ним врываются двенадцать человек, все уничтожают, портят, грабят. Пара бежит в лес, мерзнет, утопает в снегу — и падает замертво; настигшие злодеи снимают кольцо с руки женщины и плюют в ее «мертвое лицо». Ненависть к произведению Блока Набоков сохранит и спустя 50 лет.
У Булгакова тоже все в порядке, несмотря на бурную политическую обстановку — в Украине власть перешла к Директории УНР. Булгаков ведет частную практику, 5 января выписывает пациенту «г-ну Судзиловскому: настой травы горицвета, натрия бромид, кодеин — принимать по столовой ложке три-четыре раза в день». Жизнь идет.
У судьбы свои планы на обоих.
Власть в Директории переходит к Симону Петлюре, вскоре после этого он объявляет войну России. В феврале Булгаков получает «какую-то записку», идет отметиться — и попадает под мобилизацию сил Директории как врач. В том же феврале Владимир Набоков примеряет сапоги уходящего в Белую армию кузена Юрия Рауша фон Траубенберга; тот рвется в бой, вслед за ним Набоков задумывается о том, чтобы записаться добровольцем.
Через неделю после этого Рауша убьют: пулеметная очередь снесет ему полголовы, когда он понесется на врага на коне.
Булгаков за дни в петлюровских войсках успеет столкнуться со страшным: увидит, как солдаты жестоко убьют еврея на улице. После этого он заболеет и долго не сможет встать. Сцена эта будет преследовать его до конца жизни.
Буря гонит обоих из дома.
Булгаков переживает занятие Киева большевиками, но остается в городе — хоть и боится мобилизации. Всячески от нее уклоняется — и сумеет протянуть до августа, когда город отобьют деникинские войска. Мобилизации в Белую армию он уже не избежит — и буря понесет его: осенью Булгаков окажется на Кавказе, в составе деникинских войск, подавляющих Чечню.
Набоков в это время уже не в России. 15 апреля 1919 года на корабле «Надежда» он покинул ее навсегда.
К осени Владимир проделал путь в Англию через Стамбул, Афины и Гавр и осваивается в Кембридже: играет в футбол и теннис, его бесят сокурсники, фанатеющие по Ленину и большевикам.
12 ноября 1919 года он пишет:
Будь со мной прозрачнее и проще:
у меня осталась ты одна.
Дом сожжен, и вырублены рощи,
где моя туманилась весна,
где березы грезили, и дятел
по стволу постукивал… В бою
безысходном друга я утратил,
а потом и родину мою.
На следующий день в газете «Грозный» выходит статья Булгакова «Грядущие перспективы». Он пишет:
«Безумство двух последних лет толкнуло нас на страшный путь, и нам нет остановки, нет передышки. Мы начали пить чашу наказания и выпьем ее до конца».
Они оба правы.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня в автофикшн-эпопее «Подшивке к личному делу» — вторая часть о Леониде Парфёнове, которого Сергей Простаков в начале критикует, а в конце чуть ли не падает ниц в восторге.
В этой бесконечной саге, наверное, самое время покинуть пространство воспоминаний и вернуться в наше настоящее. Я включаю YouTube и перед моими глазами скоро как месяц маячит «НМДН 2023», но я не спешу его включать. Формат «События, люди, явления. То, без чего нас невозможно представить, ещё труднее — понять» совсем не работает в режиме актуальной передачи. Здесь понятно: патриарху нужно жить и творить. Но, во-первых, то, что работало и было прорывным при создании реестра советской цивилизации, оказалось резко архаичным и старомодным в нынешнем моменте, в каких бы навороченных студиях свежие выпуски ни снимались. Во-вторых, при работе с современностью Парфёнов резко сужается из национального мыслителя в тусовочного магната. Для современника событий не может не бросаться в глаза не просто его ангажированность, а именно тусовочность — отбор героев и явлений, конвенциональных его ближайшему окружению.
Но то ли были первые, ещё «зелёные» «Намедни 1961-1991»! Да, они устарели технически, но с тех пор у нас нет другой такой энциклопедии об археологии современности. Когда в конце нулевых Парфёнов стал их переводить в книжный формат, это казалось логичным и разумным. Я прочитал внимательно все тома, много раз перечитывал предисловия автора к каждому из них. В них видно, как Парфёнова постепенно съедала не столько коммерция, сколько среда. Он в начале долго сомневался, стояло ли выходить за границы советского периода, ну и девяностых, ведь события ещё не настоялись, не отобрались народной памятью. Но дальше он писал, что его убедили делать следующий том. И я даже этому радовался, пока «Намедни» не стали подбираться к событиям, которым я был свидетелем, а то и активным их участником.
И всё же, это будет потом, сильно потом. А пока я знаю, что никого лучше Парфёнова на телевидении нет. Моё отрочество и юность прошли под знаком его документальных сериалов. По первым «Намедни» я выучил советскую историю и стал задавать родителям вопросы о временах, предшествовавших моему рождению. Я почувствовал себя в историческом времени, я почувствовал краеугольный камень моего миросозерцания — течение времени. Оно длилось до меня и будет после.
Потом была «Российская империя», и там Парфёнов ставил уже совсем большие вопросы национальной истории. Некоторые его аналогии оттуда я помню до сих пор. Например, из петровских серий: «Размах строительства оборонных заводов Демидовым на Урале сопоставим с ГУЛАГом», «Полтава — вона где, а Швеция — вона где. Так далеко на юг шведы не забирались ни до, ни тем более после». Парфёнов поражал этим: его коллеги думали об операции «Преемник» и разборках между Гусинским и Березовским, а он — о национальной истории.
Но мой любимый период у Парфёнова — между закрытыми еженедельными «Намедни» и до выхода его на YouTube. Раз в несколько лет он по Первому каналу у своего друга Эрнста показывал свои документалки. «Птица-Гоголь», «С твёрдым знаком на конце», «Зворыкин-Муромец», «Глаз Божий», «Цвет нации» — в них он взял такую ноту в осмыслении русской истории, которая его ставит в один ряд, да, с Пушкиным; да, с Достоевским; да, с Солженицыным, какие бы футболки с дебильными принтами он потом ни нахваливал. Среда вокруг него, кажется, до сих пор не понимает глубины и масштаба его высказываний, ну или интуитивно их гасит (см. начало поста).
Что же касается меня лично, то из тех, у кого я непосредственно не учился журналистике, Парфёнову я обязан буквально всем. «Последние 30» на этапе предпродакшна сравнивали с «Намедни». «Шурави» без них тоже не было бы. Голос Даши Черкудиновой для озвучивания цитат в «Эпохе крайностей» — отсылка к голосу Аллы Демидовой в «Российской империи». И «Подшивка к личному делу», и «Кенотаф» в целом — это тоже парфёновская школа.
Спасибо, Леонид Геннадьевич! Без вас бы всё было по-другому.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Republika — Nowe Sytuacje (1983), 5/5
Сибирь ворвалась в наши сердца.
И Антарктида запечатала наши уста.
Не ищите больше теплых зон на картах.
Ледники должны победить нас.
Разбитной польский панк и нью-вейв из начала 1980-х годов. «Новые ситуациииии, новые ориентациииии», — надрывается Гжегож Цеховский. Дебютный альбом польской группы, записанный во время военного положения в Польше, когда в стране шли репрессии, активисты «Солидарности» получали приговоры, а руководство страны пыталось одновременно подавить все возможные беспорядки и избежать внешней интервенции, риск которой был немаленьким. Действительно новая ситуация.
Альбом, впрочем, вышел за пару недель до окончания военного положения. Исторический контекст в нем слышен и читается, но берет он слушателя все же не этим, а той напористостью, энергичностью, с которой ревут гитары польских панков. Абсурдистские стихи Гжегожа Цеховского делают это высказывание еще более мощным.
Цеховский был визионером и стремился сделать все, чтобы группа выделялась в ряду прочих. Черно-белая обложка альбома, черная одежда участников группа, статичность во время выступлений (кажется, не обошлось без влияния Kraftwerk). «Новая ситуация» стала моментальным хитом, ее тут же переиздали англичане, снабдив новым названием «1984» — без особой фантазии, но зато на совсем новую аудиторию.
«Новая ситуация» — это полёт мысли человека в экстремальной ситуации. Его бросает от размышлений об империализме («…мой империализм тебя съест… мой империализм тебя съееееест»), к фантазиям о заморозках и Арктике, от смерти, приходящей в бикини на пляж, к ненависти к уравниловке. Его трясет от одной мысли, что все будет идти по плану («Будет план на сто лет, будет план на сто лет…»).
В чем же спасение? В галлюцинациях и безумии.
Мы лунатики. Все больше лунатиков среди нас.
Что еще слушать у Republika:
1991 (1991) — 4/5
Ostatnia płyta (Последний альбом) (2002) — 3/5
Masakra (Резня) (1998) – 4/5
#альбомы_кенотафа #сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Вместе с разговорами о возвращении Дзержинского на Лубянку и похоронами Ленина весь XXI век ведутся дискуссии о едином школьном учебнике. Не важна дисциплина, о которой спорят, — важно, чтобы были некие школьные учебники, в которых будет запечатлена некая последняя и окончательная истина. Анализ генезиса и развития идеи единого учебника — это задача, как минимум, для отдельного поста, но сегодня о другом.
В Советском Союзе, где сформировались как личности большинство сторонников единого школьного учебника, такие, конечно, были. Со сталинских времён советские школьники учили физику по Пёрышкину, алгебру — по Макарычеву, геометрию — по Погорелову и так далее. Часть из них спокойно перекочевала уже в постсоветские времена — физику и я учил по Пёрышкину. Ну а что, сила трения одинаково работает и при развитом социализме, и при диком капитализме.
Чаще всего переписывались, как и было сказано, учебники по истории и литературе. Понятное дело, что все эти ссылки на формационную теорию и фантазии об истории Маркса и Энгельса, которыми были перенасыщены советские гуманитарные учебники, не позволяли просто их отредактировать — их нужно было заново написать.
Первой исторической литературой, которую я читал, были именно советские школьные учебники — «История древнего мира» Фёдора Коровкина и «История средних веков» Екатерины Агибаловой и Григория Донского. Моя мать-учительница списанные их приносила домой, когда у меня стал проклёвываться очевидный гуманитарный интерес.
На обложке первого — триумфальная арка в сирийской Пальмире, символ великой дружбы арабской республики и СССР. На втором — сев озимых в октябре из «Великолепного часослова герцога Беррийского». Удивительно, но обе обложки оказались в новостях уже в минувшие десятые. Арку взорвал в 2015 году запрещённый террористический ИГИЛ. Нет её больше — груда камней. Обложка второго завирусилась мемом. О гибели арки я грустил как о потере знакомого, а мем всё ещё вызывает улыбку.
#простаков #коврик_у_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
К годовщине знаменитой речи — небольшое размышление о том, что бывает, когда художник встречается с властью в праздничный день.
Гости съезжались в Кремль. В Москве вечер 8 марта, но весной еще и не пахнет — высокие сугробы, холодно, ветер. В главную крепость советской страны съезжается творческая интеллигенция, чтобы выслушать обращение руководителя Коммунистической партии. Геолог Борис Вронский в дневнике ехидно пишет: «Нет бога, кроме компартии, и Никита пророк ее».
Так и есть. Здесь будет вершиться суд.
С высокой трибуны выступает Хрущев. Он полон ярости и гнева, он хочет рассказать о том, что он считает правильным в искусстве, а что — нет.
У него есть свои приоритеты в искусстве. Он подробно рассказывает, что провел 31 декабря в лесу и был в восторге от красоты елей и розового заката. А абстракционисты хотят рисовать ели «корнями вверх». Это Хрущева унижает: ему кажется, что нельзя допустить, чтобы человеку «под видом произведений искусства преподносил и грязную мазню, которую может намалевать любой осел своим хвостом».
Это лишь мелочь в общей картине гнева: речь Хрущева длится более трех часов. Он обрушивается на Эренбурга: тот лишь попутчик в деле социалистической революции и вообще приспособленец. Хрущев орет: как посмел Эренбург написать, что о сталинских репрессиях молчали, настоящие коммунисты, дескать, не молчали. На Эренбурга нападают прочие — и никто не выступит в защиту. Лидия Чуковская запишет потом, что на следующий день она навестит писателя: «Желтое, будто оплывшее, лицо. Серая, будто клочками, неопрятная седина. Лицо неподвижное, как у мертвого. И бело-зеленые, тоже мертвые, глаза».
Хрущев разносит и остальных; в своей речи он постоянно сплетает личные впечатления от жизни с позицией по поводу искусства. Вот он вспоминает о прекрасных узбекских танцах и рассказывает, что его бесят дрыганья под джаз. Додекафония — мусор, а «мы за музыку вдохновляющую, зовущую на подвиг ратный и на труд». Он атакует молодежь: Евтушенко напрасно написал стихотворение «Бабий Яр» — лучше бы написал песню «Рушничок» или что-то еще навроде «Хотят ли русские войны?».
Атакует Вознесенского и Шостаковича, снова вспоминает об Эренбурге, потом о Викторе Некрасове. Кто же ему нравится? Лидия Чуковская саркастично пишет (и не очень справедливо) в дневнике: «Хрущеву нравятся 1) Серебрякова, лагерная проститутка, бездарная беллетристка 2) Грибачев, антисемит и тупица 3) Соболев, исписавшийся холуй 4) Лактионов, бездарный фотограф». Хрущеву вторили последователи и сторонники консерватора Кочетова; вождь орал так, что нельзя было и слова вставить. Вознесенскому он кричал: «Получайте паспорт и убирайтесь за границу». «Мы вас заставим писать иначе, а не станете — мы вас перемелем — знаете, как жернова перемалывают».
Можно представить с какими чувствами все разъезжались из Кремля. Такой вот праздник весны в заснеженной Москве.
Наутро газеты подхватили линию партии. «Словами Евтушенко недовольны фронтовики», «хлестаковщина», «Поклеп на Советскую власть». У современников в воспоминаниях перед глазами встали подобные собрания, проходившие четвертью века раньше.
Но вот что удивительно — и вот в чем была уже другая эпоха. Ничего ведь в итоге не произошло. Никого не посадили, не запретили. В мартовском номере «Нового мира» следом за речью идет отрывок из мемуаров Эренбурга, которые так распекал Хрущев. Евтушенко напишет унизительное извиняющееся письмо — генсек отходчив, великодушно прощает. Уже летом разрешит поэту поехать на выступление в Италию.
Ничего вроде не произошло. Но людям, мнившим себя трибунами, художниками, творцами, необычными личностями, указали на их место в системе. Самым прямым и самым унизительным способом. По советским меркам легко отделались, можно сказать.
Любовь Шапорина, размышляя в те дни о речи Хрущева, замечает, что вождю следовало бы прочитать «Учителя Гнусса» Манна — историю мерзкого школьного учителя, тирана, унижающего всех своих учеников.
Вряд ли бы он оценил такой совет.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В издании «Кенотаф» есть рубрика #последние_слова. Можно считать, что сегодня её внеочередной и неформатный выпуск. Финал великого русского романа «Тихий Дон». А что тут ещё скажешь?
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В центральной части России еще ожидаются холода и даже минусовая погода, но настоящих бегунов это останавливать не должно. На календаре весна, а значит, следует предаваться весенним занятиям. В новом выпуске рубрики «Писатели — учителя жизни» Татьяна Млынчик расскажет о том, как правильно бегать в холодное время года.
https://telegra.ph/Kak-pravilno-begat-v-holodnoe-vremya-goda-03-03
#учителя_жизни
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Демо — «Солнышко», 1999, 5/5
Март 1999 года. Включен телевизор на второй кнопке — РТР, будущая «Россия». Только что прошли пятичасовые новости, в них, наверное, рассказывалось об обострении вокруг Югославии и преодолении последствий дефолта. Мы с сестрой ждём окончания выпуска — в это время по РТР показывали клипы. За окном синие весенние сумерки, пухнущий от тающего снега чернозём. Мы ждали Алсу или Иванушек International, но вместо них начинается футуристический клип, выдержанный в холодных синих, зелёных и серых цветах. Люди неопределённого пола танцуют на фоне городских построек неопределённого назначения. Красивая вокалистка в куртке из искусственного меха и с очками вместо диадемы поднимается в стеклянном лифте прямиком в будущее, в наступающее третье тысячелетие. Музыка — освежающий ураган, который сносит с ног. Слова тут же запоминаются: «Солнышко в руках, и венок из звёзд в небесах. И с других планет все видят нас. Мне так хорошо с тобой мечтать об этом».
Да, это группа «Демо». И заглавная песня с их первого альбома «Солнышко» — супер-хит богатейшего на них 1999 года.
Сейчас мы проживаем, наверное, четвёртую или пятую итерацию поп-музыки на русском языке в нашей истории после 1991 года — самую неясную. Ещё же недавно карьера исполнителей выглядела так — успешный паблик во «ВКонтакте», выступление на фестивале «Боль» или «Пикнике "Афиши"», вирусный клип на YouTube, мемы в Twitter, приглашение в «Вечерний Ургант». Но за двадцать лет до финала этой модели, которую мы ещё толком не оплакали, была другая, немного подзабытая — продюсерская. Тогда на Руси было много продюсеров — они были средним между администраторами и художественными руководителями. Продюсеры придумывали идеи групп и певцов, а уже под них искали исполнителей во всех смыслах этого слова.
Именно это и сделали некие Вадим Поляков-Мидлер и Дмитрий Постовалов, которые придумали проект, вдохновившись успехом «Руки вверх!» и спрямив в звучании достижения «Русского размера» в деле продвижения в широкие народные массы рейв-культуры. Нашли 17-летнюю студентку МГИМО Сашу Звереву, сняли клип, занесли кому надо на телевидение кассету. В этой истории вообще ничего особенного — такие продюсерские проекты в те годы рождались каждую неделю.
Но с «Демо» случилась магия. «Солнышко» и ещё отмечающая юбилей Христа «2000 лет» стали гимнами нашей встречи нового века и тысячелетия — как тогда говорили, миллениума. А это было непросто. 1999 год — это серебряный век русского рока в лучшей форме с Земфирой*, «Сплином», «Мумий Троллем», а ещё с «Михеем и Джуманджи», «Гостями из будущего», да и вторым местом Алсу на «Евровидении». «Демо», если их и не опережали и укладывали на лопатки, то очевидно вписывалась в общий поток, становились его символом.
История сделала очередной круг, и модные журналы и их читатели стали продвигать идею, что теперь музыку на русском языке слушать не стыдно. А там и «Брат-2» с «мочить в сортире» подтянутся. Спустя ещё несколько лет музыку на русском языке посреди мира нефтегазового розового гламура, «фабрик звёзд» и доступного в интернете формата mp3 снова станет слушать стыдно. И так эти качели будут продолжаться до нынешних времён. Впрочем, основные герои 1999 года все превратности истории переживут, большинство звёзд русского миллениума, несмотря на разные приключения, всё ещё в топе.
А вот «Демо» сдулись быстро. Нет, проект существует в каком-нибудь десятом составе уже четверть века, люди в клубах всё так же приходят на «Солнышко» и «2000 лет». Ничего в этом плохого нет. Просто тогда в 1999-м Провидение на «Демо» возложило миссию, которую они выполнили лучше всех: спеть оптимистичные гимны русской надежды на новый век. Спасибо им за это. Нам же остаётся мужественно вглядываться в нашу темноту. Рано или поздно абсолютно по-штраусовски в кубриковском космосе взойдёт новое «Солнышко». И мы его сразу узнаем.
Что ещё слушать у «Демо»:
ничего
*иноагент
#альбомы_кенотафа #простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В субботний вечер публикуем на Boosty небольшой отчёт о видеовстрече с читателями и делимся ближайшими планами по строительству нашего с вами сообщества.
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
В первый день весны — размышление Егора Сенникова о том, как некоторые даты в истории отягощаются дополнительными смыслами: политическими, культурными, социальными.
Есть эта вечная путаница из-за старого и нового стиля, которая превращает точные даты исторических событий в условные. Октябрьская революция происходит в ноябре, а Февральская — связывается с антивоенными митингами 8 марта. Даты публикации важных статей, годовщины рождений и смертей — все это сопровождается всегда в российской истории скобками, как будто отменяющими точность, необходимую для правильных воспоминаний.
Первое марта в этом смысле дата особенно загадочная. «Первый день весны» — говорят. Хотя все знают, что российская зима не начинается и не заканчивается по календарю. Ноябрь и март — это ее полноправные владения, а нередко она и начинается, и длится дольше отмеренных природой пределов. Но все равно, стоит дожить до первого марта — и радуешься; пусть на улице снег, пусть еще будут метели, а все равно — весна. И значит, скоро смертельной бледности зимы конец. Весенний воздух бодрит, придает сил и делает отважнее.
И эта путаница с датами дает первому марта в российской истории больший вес. Вот шутили в XIX веке, что царь дал вольность барам и мужикам с разницей в один день: «Манифест о вольности дворянства» 18 февраля, а манифест об отмене крепостного права — 19 февраля. Шутка, конечно, злая: с разницей в день — но и в целый век. В 1762 году дворянам разрешили не служить, а в 1861 году крепостным объявили, что теперь они вольные люди. Но тут еще вкрадывается разница в датах: 18 февраля — это 1 марта по старому стилю, а вот 19 февраля — это 3 марта, дело еще в том, что за век набегает лишний день. То есть первый день весны — это для России дата, связанная со свободой. Пусть с ограниченной, но все же.
Но не только с ней. 1 марта 1881 года (а на самом деле 13 марта) на набережной Екатерининского канала гремит взрыв — это народовольцы совершают успешный теракт, убивая императора Александра II. А ведь мог и выжить: после первого взрыва царь выходит из экипажа, идет к террористу Рысакову, убеждается в том, что тот мещанин, и благодарит Бога, что не ранен. В этот момент бомбу под ноги Александру бросает Игнатий Гриневицкий. Взрыв. Царь смертельно ранен. Он и его убийца умирают в один день.
Так в российскую историю входят «первомартовцы» — участники цареубийства. Процесс над ними идет стремительно: уже в апреле пятерых заговорщиков вешают на плацу Семеновского полка и тайно хоронят на юге Петербурга.
«Кронштадт восстал. Объявлено чрезвычайное осадное положение. Ходить можно только до 9 часов вечера. Расклеены прокламации Зиновьева о том, что „черносотенно-эсеровская агитация“ и т. д.», — пишет Мариэта Шагинян в Петрограде в 1921 году. С надеждой пишет о Кронштадтском восстании Михаил Кузмин: «Солнце и мороз. Выбегал за хлебом. Вдали палят. Слава Богу, значит, не сдались… Дома пили пустой чай и читали „Кота Мурра“, но настроение и мое, и Юрочкино, кажется, немного лучше, хотя вообще-то я не знаю, что мы будем делать. На Кронштадт я почему-то не надеюсь, но, конечно, скоро им конец. Неужели еще до Пасхи?!».
Восстание матросов началось 1 марта 1921 года и стало грозным сигналом для советской власти: от них отвернулись те, кто помог им взойти на вершину. Пасха в том году была на Первомай — до нее матросы не дотянули, восстание жестоко подавлено. Хотели применить и химическое оружие, но не стали.
На улицах Кронштадта валялись трупы. Несколько тысяч матросов сбежали в Финляндию — Сталин о них не забыл и после Второй мировой войны потребовал их отдать. Но 1 марта 1921 года было опасным сигналом — время военного коммунизма заканчивалось, вскоре был объявлен переход к НЭПу.
Для Сталина 1 марта тоже оказалось важным днем — в ночь с 1 на 2 марта 1953 года его разбил инсульт. Утром его нашли охранники, лежащим в моче и не способным ни встать, ни сказать хоть что-то. Следующие дни он провел умирая.
Первое марта — дата особая. Весенняя. Будоражащая.
И страшная. Для некоторых.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Донат на встречу
Увидимся сегодня в 20:00 мск, подробнее напишем в личные сообщения.
Считается, что сложно писать о будущем — тут мы играем в угадайку. С прошлым свои нюансы: важны мнимые достоверность и объективность. Но самые большие проблемы с настоящим. Когда вы дочитали до этого момента, то мгновение, когда вы увидели обновление «Кенотафа» и зашли в канал, уже превратилось в прошлое, а поставленный вами лайк этому посту — ещё дело будущего. Так где настоящее? Вот и Гибсон, создавая книги про мнимое будущее, пытается выудить из потока времени настоящее. Фраза «будущее уже наступило» по сути бессмысленна — нашего настоящего без него не существует.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Донат на любую сумму
Встречаемся 29 февраля в 20:00 мск, подробности пришлём вам личным сообщением
Руслан Гафаров продолжает делиться материалами медиа недавних лет. Видели вы их или нет, сегодня они точно смотрятся по-новому — попробуйте.
Русские медиа — это такое устойчивое словосочетание потому, что «русскость» их, конечно, не про национализм, а про самобытность: наши СМИ развивались по своим законам в особых условиях, что ни к чему хорошему не привело — об этом, наверное, ещё через сколько-то постов напишет #простаков, вспоминающий сформировавшие его как многогранную личность медиа.
А я сегодня, и снова к юбилею, вспоминаю о совершенно уникальном, пусть и крошечном жанре русских медиа: подслушанная летучка по случаю разгона уникального журналистского коллектива.
Законодателями мод здесь позже станут как раз подслушанные в этом материале журналисты, работая в уже рижском издании; да и первый подобный материал, тоже легендарный, был опубликован на дюжину лет раньше — я его ещё выложу через месяц к дате.
Читаем, как «Лента.ру» обновила энтэвэшный канон реакции коллектива медиа на цензурные решения собственника. Опубликовано десять лет назад, 13 марта 2014 года.
https://republic.ru/posts/38936
#памяти_медиа #гафаров
Примечание: Минюст РФ называет Илью Шепелина и Republic «иностранный агент».
Сегодня пятница — день «Последних слов», самой изящной и философской нашей рубрики. Мы дали слово её авторам — легендарному Егору Сенникову и вдохновляющей Асе Бурцевой. Из монологов вы узнаете спойлеры к нескольким шедеврам артхауса и о влиянии художника Даниила Берковского на нашу арт-директорку.
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
Последняя часть плана уже выполнена! Хорошего вам дня, и удачи с остальным.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
В школе я учил четыре языка. Одним из них был немецкий. Он мне не нравился.
И это было странно — заочно мне казалось, что Германия, наверное, самая интересная страна в Европе. Мне заранее нравился Берлин (когда я там все-таки побываю, то мне не понравится в нем буквально все), меня интриговала история падения Берлинской стены и представлялась чистой фантастикой жизнь разделенного надвое города.
А язык — не нравился. Он всплывает откуда-то из глубин подсознания, каждый раз, когда я оказываюсь в Германии, — но любви к нему нет.
Меня спасала любовь к группе Rammstein. Как и миллионы, полагаю, людей по всему свету, я дополнительно углублялся в изучение немецкого языка, самостоятельно пытаясь переводить строчки песен немецкой группы. Чем занимался еще лет с десяти — тогда просто со словарем; неуклюжие и трудоемкие попытки, когда ты вообще не знаешь языка.
Никогда не забуду, как впервые пошел на их концерт. Осень 2004 года, мы едем со старшим родственником в метро. Внутри я не то что танцую, а прямо-таки гарцую: даже не верится, что еще час-два, и я побываю на концерте группы, которая пришла ко мне еще на кассетах и так со мной и осталась. Впечатления те — ну с чем их сравнить? Банально и пошло будет сравнивать их с первой любовью (или расставанием) — то был опыт экстатической радости. И в центре этого безумного файер-шоу в месте, которого больше не существует, был Тилль Линдеманн.
И чем же он восхищал?
Бешеной харизмой — но и какой-то хрупкостью. Сочетанием брутального вокала и ироничного отношения к самому себе. Несколько клоунским (в хорошем смысле) образом — но в агрессивной милитари-стилистике. Он смешивал правое и левое: группу — и следом ее фанатов — неизменно сопровождали обвинения в симпатиях нацистам; в какой-то момент, как известно, допекли — и группа записала трек Links, поведав, что их сердце бьется слева. Но это, конечно, не разочаровало множество правых фанатов по всему миру — многие ли из них слушали Rammstein только из-за текстов?
Линдеманн умел находить какую-то правильную интонацию публичного юродства и юмора — и подмигнуть тебе, что, мол, чувак, я все это не совсем всерьез. Не переживай. И это было видно всегда. Когда он катался по сцене на огромном надувном члене и поливал пеной толпу беснующихся фанатов. Или когда он с двух рук палил огнеметами в небо. Когда в песне и клипе Deutschland он иронически пробегал через всю многострадальную немецкую историю. Он сочетал юмор — иногда даже не такой тяжеловесный, который свойственен немцам, — и грусть; умел и пострадать, и порадоваться; разжечь огонь сексуального желания и залить его водой тоски, боли и несчастья.
С годами этого внутреннего огня в нем становилось все меньше. Его индивидуальные музыкальные эксперименты оставляли в недоумении — серьезно, это лучшее, что ты мог предложить? Тяга к России, которая сначала казалась небольшой индивидуальной особенностью уроженца ГДР, сына официального детского писателя, в какой-то момент приводила к совсем неожиданным свершениям. На всех российских концертах, конечно, он немного говорил по-русски (опять же подмигивая толпе), но когда это оборачивалось то слухами о романах с Лободой, то клипом в поддержку посредственного патриотического российского фильма, — это расстраивало.
Но в лучших своих проявлениях он — незаурядный поэт. Его подлинная тема — не любовь, а боль. Боль от расставания или от истории собственной страны, которую он любит с такой же силой, с какой у него болит сердце от ужасности ее истории:
Германия — твоя любовь
Это проклятие и благословение
Германия — мою любовь
я тебе дать не могу.
Лучший Линдеманн — это в клипе на версию песни Mein Herz Brennt для фортепиано. Мрачный, грустный клоун, пугающий детей тем, чего они уже не боятся, и плачущий по тому, что вернуть нельзя.
Немецкий после школы я благополучно постарался забыть, но он иногда сам возвращается в мою жизнь.
Как и Rammstein.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Как вы могли догадаться, у участников издания «Кенотаф» возникли внутренние дискуссии по поводу того, можно ли сегодняшний выпуск #в_поисках_счастья оставлять в ленте. Фотография и легенда вводили читателей в заблуждение. Но, пожалуй, афганскую тему оставим. Фотография из канала #простаков об истории советской войны в Афганистане. Тут спорить никто не будет — мужчина на фото счастлив.
/channel/shuravi79/1521
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова очерка писательницы и поэтессы Каролины Павловой «Двойная жизнь».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Подшивка к личному делу», грустная сага о медиа, которые сформировали как личность Сергея Простакова, продолжается. Сегодня первая часть о Леониде Парфёнове — единственном медиадеятеле, который заставил автора рыдать.
Если вы есть в социальной сети «ВКонтакте», то имеете возможность в бывшем разделе «Аудиозаписи», который сегодня называется «Музыка», найти песню безвестной группы «Второе Я», которая называется «Письмо Сплинам». Это нервное, надрывное признание в любви к песням Саши Васильева: «Он мне пел, чтоб я гнул свою линию, // Он кричал, чтоб я пил и курил, // В этой жизни, покрывшейся тиною, // Ничего уже не ловил». Песня на самом деле очень хорошая, и я хотел бы, чтобы её услышали как можно больше людей, потому что сделаю сейчас что-то подобное: признаюсь в любви к Леониду Геннадьевичу Парфёнову. Делать я это буду в паре выпусков «Подшивки» — слишком велико влияние творчества Парфёнова на меня. Если выпотрошить из оборота «сформировал меня как личность» всю иронию, то эти слова я могу в полной мере сказать о нём.
Итак, НТВ в моём детстве появился сравнительно поздно. И поэтому Парфёнова я скорее воспринимал как мужика из жюри КВН. Постепенно, медленно я подсаживался на его исторические и документальные передачи. Мимо прошёл скандал с разгоном НТВ. И вот осенью 2001 года в эфир вышла воскресная еженедельно-аналитическая программа «Намедни». Она подчёркнуто шла в 21:00 по воскресеньям — в то же время, когда и большой воскресный выпуск возрождённой передачи «Время» на «Первом канале». Так я познакомился с такой вещью в медиа, как жест.
Тогда в начале нулевых на телевидении как будто по щелчку все стали говорить о действиях властей в лучшем случае сдержанно-восторженно; тогда же появилась формула «На Первом канале всё хорошо, но только новости не смотрите». Вот Парфёнов тогда приучил, наоборот, еженедельно смотреть новости. Интонация «Намедни» — ироническая и отстранённая — именно она одновременно интерпретировала происходившие события и сатирически высмеивала те самые «новости по Первому каналу».
То, что делал Парфёнов со своей командой в еженедельной «Намедни», сложно описать. Это было феерическое шоу. В Подмосковье горят торфяники — Леонид Геннадьевич поджигает кусок торфа в студии. Для рассказа об обезьянах в России в студию приводили шимпанзе. Для разговора об автомобилях новую модель ставили в студии. Андрей Лошак* рассказывал про субкультуры и показывал, как сжигают книги Сорокина. Гордеева** ездила на зону в Энгельс к Лимонову. Пивоваров*** монтировал инаугурацию Путина вместе с кадрами «Сибирского цирюльника». Чеченские сепаратисты, порнографы, контркультурщики — все имели право голоса в «Намедни» наравне с номенклатурой только что появившейся «Единой России». В своём захолустье именно из парфёновоский передачи я узнавал о том, кто такой Гарри Поттер, и о новом фильме Алексея Балабанова. «Намедни» были окном в мир, и этот штамп здесь не уместен потому, что не в состоянии передать то, чем эти новости были для меня.
А потом «Намедни» первый раз закрыли. В «Комсомолке» про это не писали, в новостях по Первому каналу не рассказывали. Просто однажды вечером в воскресенье передача Парфёнова не вышла в эфир. Я подумал, что это разовая акция, но её не было несколько месяцев. Затем «Намедни» вернули в эфир до весны 2004 года, после чего они были закрыты уже окончательно.
Меня затем самого ждала богатая журналистская биография. Я не плакал, когда разгоняли пряниковскую «Русскую планету»; не плакал во время обысков у меня дома и в моей редакции; не плакал, когда меня отменяли; не плакал, когда решил закончить заниматься русскими медиа. Из-за них я проронил слезу только однажды, когда стало ясно, что «Намедни» больше не вернутся в эфир.
*иноагент
**иноагент
***иноагент
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
Ее дневник я прочитал весной 2021 года. И думаю о нем с тех пор постоянно, когда веду свой.
Красивая девушка из бывшей русской аристократической семьи, воспитанная в Литве, Франции и Германии, приезжает вместе с сестрой в Берлин в 1940 году. Уже идет война, уже разбита и разделена Польша, идет «странная война» на Западном фронте — когда французские солдаты занимаются высаживанием роз вблизи своих траншей, а немецкие играют в волейбол. Но это лишь небольшая передышка на мрачном и тяжелом пути. В этот самый момент в Берлине появилась Мария Васильчикова.
Когда я читал ее дневник, меня восхищало то, насколько она спокойна, отважна, уверена в себе и хладнокровна. Вот в самом конце войны, когда Германия лежит в руинах и скоро капитулирует, она едет 40 километров по горам в Австрии на велосипеде в поисках пропитания. И находит в себе силы написать о наслаждении от прогулки, а об ужасах, которые она видела по пути, старается не говорить. Или когда после неудачной попытки убийства Гитлера и переворота 20 июня 1944 года множество ее друзей и близких, принимавших участие в заговоре, были арестованы (а вскоре и повешены — некоторые на струнах от пианино), она сохраняет в себе силы, рассудок и здравомыслие.
Ее зовут Мария Илларионовна Васильчикова и ее «Берлинский дневник» — это одно из тех произведений, которые прочитать должен каждый, кто хочет понять, как жить, думать, выживать во время войны и оставаться человеком.
Берлин в ее рассказе предстает городом вовсе не столь монолитным, как может кому-то показаться. Здесь есть свои правозащитники — мать Васильчиковой, например, создает организацию помощи русским военнопленным, из-за которой на нее злится часть политического руководства, а силовики угрожают давлением. Спорят между собой разные башни нацистского руководства. Город бомбят, но это не мешает пока что ходить в оперу и пить коктейли в отеле «Адлон». После бегства из страны высокопоставленного нациста Гесса (тот на самолете улетел в Шотландию) берлинцы делятся анекдотами:
«Сообщение ОКБ [Верховного командования]: Геринг и Геббельс все еще прочно находятся в немецких руках».
«Тысячелетний Рейх превратился в столетний: одним нулем стало меньше».
«Что наше правительство сбрендило, это мы давно знаем, но что оно это признало — это нечто новенькое».
«Черчилль спрашивает Гесса: Так это вы сумасшедший? — Нет, лишь его заместитель».
Ситуация становится все мрачнее, но княжна Васильчикова (или Мисси, как ее называли друзья) держится бодро — как будто ничто не уничтожает ее духа и уверенности в себе. Общается с друзьями-аристократами, встречается с разнообразными родственниками — сестра ее, кстати, выйдет замуж за Пауля фон Меттерниха, потомка знаменитого австрийского канцлера; а брат будет переводчиком на Нюрнбергском процессе, а потом будет работать в De Beers и сильно переживет коммунизм и СССР.
Следы этой книги сильнее всего заметны в «Благоволительницах» Литтела — видно, что прочитана она была внимательно, а некоторые имена со страниц дневника Васильчиковой перекочевали в роман. Но отзвуки рассудительного письма Мисси можно увидеть и в фильмах, и в книгах о нацистской Германии: голос человека, который все понимает, но в итоге становится свидетелем и очевидцем катастрофы, с которой поделать ничего не может. Хотя она и пробовала: очевидно, что была связана с заговорщиками против Гитлера, а судя по деятельности ее брата, контактировала и с Сопротивлением.
Но в итоге все равно — лишь руины. В конце 1944 года Мисси покидает Берлин и отправляется в Австрию — там она и встретит конец войны. Заболеет скарлатиной, тяжело проболеет лето 1945 года и уже спустя годы сведет свои дневниковые записи в текст.
Который для меня стал примером того, что можно зафиксировать на письме, когда на тебя наваливается всем своим весом История.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Наша постоянная рубрика «Судим по обложке». Всё просто: мы оцениваем обложки книжных новинок раз в две недели, за редким исключением не знакомясь с их содержанием.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Продюсер Харви Вайнштейн и его жена Джорджина Чепмен на 89-й церемонии вручения премии «Оскар» в театре «Долби» в Лос-Анджелесе, 26 февраля 2017 года.
Фото: Getty Images
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова императора Александра II.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Кенотаф» обращается к писателям за уроками жизни, будь то вопрос как правильно выбирать авокадо, завтракать, ездить на электричках, нормализовать работу кишечника или красить забор. Сегодня писатель Валерий Печейкин расскажет, как правильно быть бедным. Вот его 10 золотых правил.
1. Прежде всего, нужно купить айфон. Как в рекламе порошка рядом висят две футболки, — одна белоснежная, а другая в стыдных пятнах, — так на фоне айфона будет видна ваша бедность.
2. Купите колоду таро. Таро за маленькие деньги даёт прикоснуться к большой тайне — миру, где только о вас и думают.
3. Ждите скидок! Во многих кафе после 19:00 наступает время скидок. Например, в «Бруснике» или «Братьях Караваевых» — 20%. А в «Буркина фасоль» после 22:00 — целых 50%! Также там дают бесплатный пакет.
4. Накапливайте бонусы! Всякий раз, когда мне кажется, что мой социальный статус не уважают, я мысленно шепчу: «Знаете ли вы, что перед вами обладатель золотой карты “Горздрава”, золотого кэшбека “Гурманики”, а сколько у меня бонусов “спасибо” для “Теремка”...»
5. Заботьтесь о других бедняках. Например, подпишитесь на ежемесячные пожертвования фонда Teddy Food и каждый месяц кот Пончик будет присылать вам письмо с благодарностью.
6. Не воруйте! Недавно продавщица из Торжка украла 800 лотерейных билетов, но не выиграла ни по одному, а потом на неё завели уголовное дело. Бедность нужно принимать как комплимент. Но не как приговор. У судьбы есть для вас выигрышный билет, она сама вручит его в ей самой выбранный день.
7. Ешьте сладкое! Оно даст вашему мозгу дофамин, а он пошлёт вашей душе прекрасные мысли. Думая о прекрасном, мы приближаемся к раю. Но со сладким надо знать меру, чтобы не занять в раю слишком много места.
8. Носите вещи более одного сезона, для этого покупайте только качественные товары. Это особенно касается обуви и верхней одежды. Говорите не «у меня одно пальто», а «это мой стиль».
9. Сдавайте пластиковые крышечки во «ВкусВилл». Делайте бесплатную работу для природы. Это малая плата за её огромную щедрость.
10. Купите фитнес-трекер Xiaomi и проходите каждый день десять тысяч шагов. Так вы сэкономите на такси, познакомитесь с новыми людьми и станете немного бессмертней.
#учителя_жизни
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня проводим первую встречу «Кенотафа» с читателями
И последняя возможность попасть на неё для тех, кто не подписан на наш Boosty (там мы уже всё рассказали), — сделать донат в свободном размере по кнопке ниже. Будем общаться в зуме в 20:00 мск, а другие детали напишем в личном сообщении.
Ждём вас!
#встречи_кенотафа
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
Маленький человек в маленьком смешном автомобиле появляется в кадре. Он едет — и ты знаешь, что в ближайшие полтора часа тебе будет очень интересно.
Его зовут лейтенант Коломбо — и об этом закадровым голосом тебе сообщает Александр Клюквин.
Понятно, что сериал про лейтенанта полиции Лос-Анджелеса в 1970-х, когда он впервые выходил на американские экраны, и в 1990-х и 2000-х, когда я его увидел впервые в жизни, — воспринимался по-разному. Для американских 1970-х Коломбо был необычным персонажем для полицейского процедурала — однообразно и неярко одетый (скорее в стиле 1940-х, в духе нуаровских детективов), в своем вечном плаще, лишенный того, что сейчас назвали бы токсичной маскулинностью, вежливый, будто бы даже застенчивый. Все это, дополненное блестящей игрой Питера Фалька, делало его образ многогранным — и приковывающим внимание. Это интеллектуал, который заходит в дорогие и вычурные виллы калифорнийских богачей. Это чуть ли не герой левых, который входит в мир распрей богатых людей и не сдается до конца.
И именно поэтому, как мне кажется, в российском контексте этот персонаж получил дополнительную любовь. Главный типаж следователя в русскоязычной культуре — это Порфирий Петрович из «Преступления и наказания». Он тоже следователь-интеллектуал — и, как и Коломбо, с самого начала понимает, кто виноват в совершенном. Вся его работа в дальнейшем сводится к тому, чтобы заставить самого убийцу признаться в том, что он натворил. Создать такую ситуацию, где у его визави нет шансов спрятаться за маску, прикрытие, классовое сознание. И придется честно во всем раскаяться — бухнуться на колени на Сенной и завопить «Я убил!»
Уже сильно позже я пойму, что сериал «Коломбо» был таким полем экспериментов для сценаристов и режиссеров «нового Голливуда». Тут тебе и две серии Стивена Спилберга (одна — с вынесенным в название именем режиссера), и блестящая роль дирижера-убийцы, сыгранная Кассаветисом (большим другом Фалька, с которым они и работали вместе), и камео великих артистов старшего поколения (от Веры Майлз и Винсента Прайс до Айды Лупино и Рут Гордон), и интересные опыты артистов молодых (Мартин Шин, Рон Рифкин, Лесли Нильсен).
Серии снимали самые разные люди — Сэм Уонамейкер (запрещенный еще в 1950-е во времена маккартизма; пройдут десятилетия, и Тарантино изобразит его в качестве режиссера пилотной серии, в которой снимается Рик Далтон из «Однажды в Голливуде»), артист Бен Газзара, долгожитель Норман Ллойд.
Но все это не имело бы никакого значения, если бы не сам Питер Фальк. Его герой, сыгранный им глубоко и подробно, это человек, которым нельзя не восхищаться. Типичный «маленький человек», прячущийся за стареньким «Пежо» и неизменным плащом, которые он выставляет впереди себя как щит и маску. Он обычный человек: у него есть собака, он женат, он с грустью копается в полупустом бумажнике. Но что он скрывает за своими доспехами? Недюжинный ум. Хитрость. Умение трезво мыслить. Усидчивость. Упорность. Отвагу.
И интеллект.
«Еще один вопрос!» — говорит Коломбо. И этот-то вопрос и будет самым неприятным, ставящим убийцу в тупик и заставляющим отделываться нелепым враньем. Сила детектива — не в пудовых кулачищах и не в большом пистолете. Это не грязный Гарри, который носится по Сан-Франциско в мыле и крови. Это не герои Богарта, которые добиваются ответов при помощи доброго слова и пистолета. Это человек, который разделывает кого угодно свободным движением мысли — и наслаждающийся тем, что может рассечь любого противника острым как нож вопросом.
Такому хочется научиться. Но, конечно, овладеть этой практикой в таком совершенстве как Коломбо попросту невозможно.
Коломбо — это образец честного человека, который достигает успеха благодаря уму. Он стремится не к деньгам, а к интеллектуальным победам. Но умудряется остаться человеком.
За это и любим.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Встреча авторов и читателей «Кенотафа» 29 февраля
Многоуважаемые подписчики нашего Boosty уже знают, что в этот четверг мы соберёмся на онлайн-чаепитие, чтобы познакомиться поближе, поговорить про жизнь и другие более или менее интересные вещи. Немного поразмыслив, мы пришли к выводу, что не хотим слишком уж ограничивать этот кружок, но всё-таки надеемся сохранить некоторую интимность — поэтому на первую встречу авторов и читателей «Кенотафа» зовём всех желающих. Условие входа — донат любой суммы по кнопке ниже. Встречаемся 29 февраля в 20:00 мск. А другие подробности мы пришлём вам в личку.
До скорого!
#встречи_кенотафа
