6358
Издание Донаты: https://boosty.to/thecenotaph Обратная связь: @thecenotaphbot thecenotaph23@gmail.com
Сергей Простаков продолжает «Подшивку к личному делу», в которой вспоминает СМИ и медиа, которые сформировали его как личность. Сегодня — новости по Первому каналу.
Поколение сегодняшних тридцатилетних и старше в России сформировало телевидение в куда большей степени, чем интернет. Во всяком случае, эти два медиума точно были равновеликими. Мы смотрели мультфильмы в 8 утра в воскресенье по Первому каналу, а не по родительскому планшету. Поэтому в этом цикле про телевидение придётся писать несколько раз, но я очень постараюсь свести эти истории к минимуму. Точно не буду писать про ментовские сериалы, «Поле чудес» или «Окна» — и без меня про них сказано достаточно. В конце концов, я пишу не энциклопедию, а медийную автобиографию, поэтому сосредоточусь на важном для меня.
Сегодня я расскажу про новости на ОРТ, а затем на Первом канале. Они мне нравились куда больше новостей на РТР и на НТВ до поры до времени.
Мой любимый выпуск — в 15:00, идеальное время. Его я смотрел почти всегда в одиночку — родители были или на работе или заняты хозяйством. Он длился тогда ровно 15 минут.
Я вырос в милитаристской семье, мой отец и дед воевали, а потому истории про реальные войны в моём детстве реально выполняли функцию тех древних сказаний, которые когда-то ложились в основу эпосов. От этих историй был шаг до того, чтобы именно новости стали любимой передачей — там показывали войны. Когда Ельцин разгонял парламент в 1993 году, я, конечно, сопереживал солдатам внутренних войск — у них были красивые бронежилеты. Следил я внимательно и за войной в Боснии. Однажды мама меня спросила, когда я уплетал с аппетитом мандарин: «Серёжа, а как ты думаешь, где они растут?». Я с трудом выговорил, но всё-таки смог: «В Боснии и Герцеговине».
Потом была война в Чечне. Репортажи оттуда навсегда меня травмировали. То ли происходящее там было более узнаваемо, чем на Балканах, то ли репортеры снимали натуралистичнее, но Первая Чеченская для меня — это много грязи, трупов и гробов. Я перестал ценить журналистский snuff.
Перед выпуском новостей в середине девяностых обычно шла реклама видео-кассет, а в начале нулевых уже рекламировали блокбастеры из кинотеатров. Я специально включал телевизор за пять минут.
Понятия разделения властей и политического режима я выучил визуально. Ельцин — самый главный. Есть правительство — они сидят за длинным столом. А много людей в зале, где иногда дерётся Жириновский и нудит кудрявый Явлинский, — это парламент. Тогда я мало понимал про их функции, но видел, что чем меньше людей, тем больше власти — интуитивно я догадался о существовании персоналистской власти и автократии. В общем, когда на первом курсе на факультете прикладной политологии НИУ ВШЭ Валерия Александровна Касамара спросила меня, почему я захотел стать политологом, я ответил, что из-за новостей.
А ещё под занавес новостей, очень редко, показывали раннюю 3D-графику космических исследований. Как же заворожённо я их смотрел. Никакие «Звёздные войны» и «Интерстеллар» не смогут вызвать тот же восторг, что ролик на 15 секунд о спутнике, отправленном к Марсу.
Однажды я перед выходом на вечернюю тусовку решил посмотреть новости — вдруг покажут космос. Странно, на часах было уже 18:05, а Первый канал продолжал показывать рекламу блокбастера — горел небоскрёб в Нью-Йорке. И только спустя минуту, когда включился диктор, я понял, что это не реклама.
#простаков
Кто бы что ни говорил, но по обложке всё еще встречают. В этой регулярной рубрике мы показываем полюбившиеся нам, а порой и попросту судьбоносные для нас обложки книг и журналов, музыкальных альбомов, постеры фильмов, которые произвели на нас неизгладимое впечатление.
Приобрел эту книгу в 2006 году в Доме книги Медведково, привлеченный вовсе не голой тетенькой на обложке, а беспрецедентной ценой в 19 рублей. Это была самая дешевая книга в магазине, а содержание сборника сулило интеллектуальное удовольствие высшей пробы: «Трах-трах о занавес», «Ты, твоё пиво и то, как ты велик», «Любовь за семнадцать пятьдесят», «Перестаньте пялиться на мои сиськи, мистер», «Все задницы на свете и моя» и так далее. Так довелось открыть для себя писателя Чарльза Буковски, и почему-то именно эта обложка — первое, что приходит на ум при упоминании его имени.
Что до самого «Юга без признаков Севера» — вероятно, это худшая книга для знакомства с миром Буковски. Сборник слишком разных и по качеству, и по содержанию текстов: забавные автобиографические истории про то, как лирический герой пытается вылечить геморрой или пребывает в творческом кризисе, мешаются с жестокими новеллами про убийства и изнасилования.
Из сборника почерпнул по-юношески максималистскую, но, увы, не лишенную оснований сентенцию: «Приличных работ не бывает. Если у писателя не получается жить творчеством, он покойник».
#коврик_у_кенотафа #секисов
Раз в две недели К. Сперанский в рамках своего читательского дневника обозревает тексты из сети Интернет, показавшиеся ему интересными. Это принципиально неактуальные, на первый взгляд, далекие от текущей повестки сведения. Где-то под плитами бессмысленных наслоений таятся редкости, высветить которые может только слепой фонарь.
На сайте «Шаламов.ру», который довольно регулярно обновляется, в начале осени выложили текст «По способу Джанелидзе», который отрекомендовали как «возможно последний рассказ Шаламова». Он написан в привычной скупой манере, от которой почти знобит. Несмотря на некоторую шероховатость, авторский почерк узнаваем, узнается и герой. Как пишет исследователь творчества писателя Сергей Соловьев, рассказ — «про доверие, которое герой не смог проявить в простой ситуации, не решившись обратиться к помощи другого человека, проявившего солидарность». Впрочем, кажется, шаламовский герой всегда готов платить соответствующую цену за ошибку.
https://shalamov.ru/library/26/10.html
Случай, когда придется отойти от концепции публиковать только несколько состарившиеся материалы: на «Горьком» интервью с несравненным Владимиром Микушевичем, переводчиком и мыслителем, похожим, в общем, на доброго и мудрого волшебника. Здесь вы узнаете, когда наконец выйдет его перевод «Фауста», почему Заратустра, как и Маяковский — проводники особой формы христианства, а еще почему русская литература в советский период деградировала.
https://gorky.media/intervyu/lev-danilkin-odnazhdy-nazval-menya-skrytym-imamom-russkoj-literatury/
Вдохновенный и, не побоюсь этого слова, полезный текст под названием «Срать на идеалы молодости» стоявшего у истоков современного российского анархизма, активиста Дмитрия Костенко, который вместе с ныне именитым исследователем Вадимом Дамье был у истоков группы «Инициатива революционных анархистов». В воспоминаниях Костенко — карикатурные портреты ныне отставных левых бунтарей девяностых, есть даже депутат «Единой России» Андрей Исаев, а тогда молодой анархист, который удостаивается эпитетов «бабоподобный» и «толстомордый», а далее описывается как «существо неопределенного пола, внешне — полный двойник Новодворской». В целом, история вполне экклезиастова: тусовка и западные гранты способны развратить и рассорить любой коллектив, а уже тем более — коллектив леваков, где на три человека две фракции.
https://academsolidarity.wordpress.com/2011/01/22/kostenko/
#сперанский #слепой_фонарь
Кто бы что ни говорил, но по обложке всё еще встречают. В этой рубрике мы показываем полюбившиеся нам, а порой и попросту судьбоносные для нас обложки книг и журналов, музыкальных альбомов, постеры фильмов, которые произвели на нас неизгладимое впечатление.
В начале ноября великой канадской певице и художнице Роберте Джоан Андерсон, она же Джони Митчелл, исполнилось 80 лет, и я не могу упустить возможности поздравить её со страниц издания «Кенотаф». Предлагаю присоединиться и вам, послушав или переслушав четвёртый студийник Митчелл Blue — самую известную, коммерчески успешную и, пожалуй, наиболее доступную её запись.
«Песни — как татуировки», — поёт Джони в заглавном номере, и действительно, каждый трек с Blue мгновенно забирается под кожу и остаётся с тобой навсегда. За любую мелодию отсюда многие поп- и рок-исполнители ни секунды не медля отдали бы весь свой каталог, за любой из текстов продали бы душу. И пусть кто-то скажет, что растиражированная фраза Митчелл из интервью Кэмерону Кроу для журнала Rolling Stone об ощущении себя во время работы над Blue «целлофановой обёрткой от пачки сигарет» набила оскомину: одну такую горькую метафору иные ищут всю жизнь и не находят.
«Я одинокий художник и живу в коробке с красками», — поёт Митчелл уже в «A Case Of You». Вообще, Blue — и про цвет, и про чувство, и про мироощущение: недаром название краски дало имя целой музыкальной вселенной. Потому не так важно, увидела ли я первой эту обложку или услышала «Carey» — банально не помню, — синестетик-магия записи неизменно работает.
#коврик_у_кенотафа #сарханянц
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
На стекле автобусной остановки красовался лист A4. На нем были напечатаны стих Иосифа Бродского «Рыбы зимой»:
Рыбы зимой живут.
Рыбы жуют кислород.
Рыбы зимой плывут,
задевая глазами
лед.
Туда.
Где глубже.
Я не знаю, кто его туда приклеил, но эти стихи были расклеены не на одной остановке, а сразу на многих — кажется, что чуть ли не по всему Невскому проспекту. И довольно регулярно анонимный почитатель стихов, расклеивал их на главной улице Петербурга. Иногда это был Бродский. Иногда Хармс. Иногда Вадим Шефнер. Были и другие авторы — и, в какой-то момент, ты уже начинал ждать — что же будет дальше? И кого загадочный человек выберет на этот раз?
Я не знаю, как звали этого человека. Почему он это делал. Зачем. И почему в какой-то момент перестал. Все, что я знаю, что это здорово поднимало настроение по утрам, когда в зимней темноте ты ждешь автобуса, который увезет тебя на учебу. Пока вдали пробивался через снег и ветер твой автобус, ты читал стих, запоминал его — и потом еще не раз мыслями возвращался к этому утреннему эпизоду.
В этом было и ощущение загадки, и интерес к тому, что неизвестный составитель сборника стихов, расклеенного по городу, выберет в следующий раз. Как новый эпизод любимого сериала, где ты, правда, не знаешь ни сюжета, ни возможных плот-твистов.
Чему меня научил этот загадочный человек? Прежде всего тому, что саспенс и напряжение можно создать буквально из ничего — не нужно даже авторского высказывания, требуется лишь талант, который позволит, например, и чужие стихи собрать и расположить таким образом, чтобы привлечь твое внимание. Не нужно громких заявлений, вполне можно обойтись даже без собственного имени — главное найти правильную интонацию и способ коммуникации с читателем.
И все получится.
#люди_и_годы #сенников
Наша постоянная рубрика «Судим по обложке». Всё просто: мы оцениваем обложки книжных новинок раз в две недели, за редким исключением не знакомясь с их содержанием.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot
#обложки_кенотафа
Сергей Простаков начинает цикл «Подшивка к личному делу», в котором будет вспоминать СМИ и медиа, которые сформировали его как личность. В первом выпуске цикла — «Комсомолка-толстушка».
Это было, кажется, в 1995 году. Может быть, раньше. Но Первая Чеченская война уже шла. На первой полосе, и это было в новинку, отсутствовали материалы — вместо них была только иллюстрация: новорожденный внук президента Ельцина и детское изображение войны. Из разговоров взрослых я понял, что происходит нечто экстраординарное. Касалось это в равной степени и газеты, и карикатурного коллажа на ней. Но так я узнал и запомнил, что мои родители выписывают только одну газету — «Комсомолку-толстушку» по пятницам.
Дело было не в какой-то их особой склонности к таблоидной прессе. Это была старая советская привычка — выписывать «Комсомольскую правду». В ежедневной газете они не нуждались в эпоху телевизора, а вот еженедельник был то, что надо. И тем более, в нём была телепрограмма на следующую неделю. Что такое пятница для меня в 1990-е — это в обед «Комсомолка» в почтовом ящике, а вечером по телевизору — «Поле чудес».
Бабушка или отец брали первыми в руки свежий выпуск, подолгу его листали, зачитывая вслух куски из статей. Я ни слова не понимал, но едва выучившись читать по слогам, бросился делать то же самое. По телевизору были мультики и передачи Супонева, поэтому он воспринимался отчасти и детским занятие тоже, а вот чтение газеты было сугубо взрослым.
Я и сейчас могу «толстушку» пролистать по памяти. Журнальная кричащая обложка, на которой через некоторое время появится синий цвет — это был прорыв. Им писали «Да!» — окончание слова «правда». На следующем развороте была рубрика «Люди, которые нас удивили» — в ней смеялись над актуальными политиками. Дальше шли интервью и всякие скандальные сюжеты. Боже, я был представителем уже второго поколения, которое читало про приключения староверки Агафьи Лыковой в рубрике «Таёжный тупик». Именно она в интервью Василию Пескову сказала, что у Луны женское лицо, и с тех пор я не могу развидеть это удивлённое выражение спутника. Была рубрика про непрекращающиеся секс-приключения коротко стриженной корреспондентки, которую я стыдливо пропускал. На последней странице публиковали читательницу в купальнике, кроссворд и текст актуального шлягера. Родители долго выписывали «Комсомолку», поэтому текст «Районов-кварталов» в 2004 году я сначала прочитал, а потом услышал.
Кажется, в 1999 году я прочитал в ней об убийстве некой ученицы третьего класса Тани-Солнышко, кажется, в Ленинградской области. Но продолжения не последовало, я до сих пор не знаю, раскрыли ли то дело. Помните же этот мем: 04:19 — ложусь спать, а в 04:20 начинаю о чём-то неожиданном думать? Вот я в это время суток до сих пор иногда гуглю эту Таню-Солнышко. Тайна её гибели не даёт мне покоя.
Из «Комсомолки» же я узнал о существовании «марсианского сфинкса», а потом годами думал о погибшей марсианской цивилизации. Когда в моё студенчество по Москве висели плакаты с Владимиром Путиным «Еду на работу — читаю "Комсомолку"», я каждый раз улыбался — представлял, как Путин тоже читает о марсианах и о неизбежной гибели человечества.
И всё-таки, несмотря на эту «желтуху», «Комсомолка» была национальной газетой. Когда в августе 2000 года погибал экипаж подводной лодки «Курск», именно «Комсомолка» вышла с обложкой «18 000 рублей за имена моряков "Курска"». На обложке был наш земляк, курянин Дмитрий Старосельцев. Я в первый и последний раз видел вживую, будучи свидетелем, для чего существует национальная газета, буквально держал её в руках. Этот номер до сих пор хранится у родителей.
Родители давно не выписывают «Комсомолку» — они стали покупать газету с телепрограммой. Отец утверждает, что они перестали это делать после смерти Василия Пескова в 2013 году — после закрытия его рубрики «Окно в природу» читать там стало нечего.
#простаков
Друзья, чего греха таить — все резиденты и резидентки «Кенотафа» связаны с русскими медиа и не прекращают вести о них диалог ни на день, и кто был в этом с нами, знает, что связаться с русскими медиа сродни чёрной метке в смысле невозможности ни перестать об этом думать, ни избежать своей участи. В конце концов, часть этой рефлексии неизбежно обрушилась бы и на вас, друзья.
Сегодня я открываю малый шлюз — в нерегулярной рубрике #памяти_медиа начинаю делиться архивными материалами, повлиявшими на меня, или по-разному отразившими события, которые изменили нашу жизнь, или засвидетельствовавшими ушедшую эпоху. Здесь за редким исключением не будет длинных комментариев, потому что материал, в конце концов, уже существует сам по себе, а желание или нежелание вникать в контекст — дело сугубо читательское. В любом случае, новые впечатления от первого или повторного изучения предложенного материала вам гарантированы.
И, конечно, приглашаю присоединяться коллег и читателей, пишите в @thecenotaphbot, присылайте знаковые тексты для вас или для эпохи.
Сегодня — репортаж Андрея Колесникова со встречи премьер-министра Владимира Путина с «творческой интеллигенцией». Опубликован 31 мая 2010 года.
Читать
Здесь Юра Шевчук, музыкант, окончательно поссорится с бывшим и будущим президентом. Встреча действовавшего президента Дмитрия Медведева с рок-музыкантами через пять месяцев пройдёт уже без лидера «ДДТ».
#памяти_медиа #гафаров
Снова пятница — и снова Егор Сенников размышляет о формах несвободы. Сегодня — последнее высказывание в рамках этого цикла.
Много было написано разного мной за последние недели о несвободе и ее разных проявлениях. Она и маскируется, и прячется, и проявляется там, где ее никто не ждет. Но самое, наверное, коварное ее качество я приберег напоследок.
Несвобода, особенно если она не тотальна, а существует в виде некоего фона, дает тебе постоянную надежду на то, что еще чуть-чуть, еще немного — и все пройдет, как с белых яблонь дым. Что, может быть, и не нужно прикладывать усилий — сиди себе во внутренней эмиграции или в настоящей ссылке, жди-жди да и дождешься. И вообще, утро вечера мудренее, время покажет — ну какие еще есть народные мудрости о том, что лучше подождать и посмотреть, чем рваться вперед, плюнув на любые сдержки. Не все на это готовы.
И вот ты смотришь на новости, размышляя о том, как будет потом. Прикидываешь варианты того, что могло бы случиться. Ведешь увлекательные дискуссии — сперва с самим собой, потом с друзьями, а то и на страницах печатных изданий и книг. И ждешь.
На эту удочку попадались очень многие. Смотрели в окно, пили чай с вареньем, искали внутренние силы и занимались хатха-йогой и гимнастикой по утрам. И скажем честно — многие-то ведь и правда дождались нового витка. Новой исторической эпохи. Нового взгляда на прошлое. И смогли использовать момент на все сто процентов.
Проблема в том, что даосская стратегия ожидания работает в обе стороны. И пока вы ждете нового этапа и окончания несвободы, другие, рядом с вами, могут ждать прямо противоположных вещей. И не только ждать, но и способствовать их приходу. И так один цикл сменяет другой, и это длится, длится, длится.
Есть ли выход из этого порочного круга? Конечно, да, и не один. Но говорить о них я не буду — пусть читатель сам делает выводы. И освободится от авторского назидательного тона.
#сенников
Друзья, не стоило и надеяться, что обсуждение такой метафизической величины, как Хармс, никоим образом не скажется на редакции «Кенотафа»; и вот время, одна из главных тем его исследований, поддалось искажению даже в таком узком закрытом пространстве, как место рабочего диалога наших резидентов и резиденток.
Короче говоря, ошибку на предыдущей анонс-картинке не замечайте, см. текущую анонс-картинку. В 19:00 по Москве ждём вас к обсуждению!
#неделя_хармса #конференция_кенотафа
Он здоровался со столбами и устраивал перформансы на Невском. Изобретал собственные приметы и читал книги по черной магии. Наконец, притворялся сумасшедшим, чтобы выжить. Главные черты, из которых складывается образ Даниила Хармса, — в этом профайле.
https://telegra.ph/Indeec-jog-nevrastenik-Portret-Daniila-Harmsa-11-03
#неделя_хармса #секисов
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
«Иван Топорышкин пошел на охоту,
С ним пудель пошел, перепрыгнув забор,
Иван, как бревно провалился в болото,
А пудель в реке утонул, как топор».
Сколько мне лет? Может быть, пять или шесть, точно не семь. Я читаю Хармса и смотрю на картинку: из небольшой синей лужицы торчат ноги незадачливого Ивана Топорышкина и лапы его собаки. Это смешно и немного странно: как будто есть за этой наивностью что-то большее, чего я увидеть пока не способен. Но Хармс остается в памяти, я запоминаю этот странный набор звуков. Х. А. Р. М. С. Хармс. Надо запомнить.
1920-е годы — мерцающее время, на которое пришлось и начало литературной работы Хармса, и пик его публичной активности. Мерцающее — потому что в нем ничего до конца непонятно. Оно погребено под страшными предвоенными 1930-ми и бурными революционными и военными 1910-ми. Петроград-Ленинград, опустевший город, где вневременное существование ведут удивительно странные люди, говорящие на уникальном языке. Хармс же здесь — одно из заметных действующих лиц. И о себе он говорит еще меньше, чем о времени, в котором ему довелось жить.
Здесь дуют те же ветры, что раньше, но слушают их совсем другие люди; в их головах рождаются образы, которых ни у кого не было раньше. Они веселятся. Дурачатся. Ведут серьезные разговоры. Много пьют. Создают кружки, ордена и творческие объединения. И учатся искусству недомолвки. Изящного не-молчания — когда, вроде, все сказано, но ничего не сказано.
Вот что чудится мне за странными стихами Хармса. Чем взрослее я становлюсь, тем больше понимаю ценность молчания и уважаю ту осторожность, с которой нужно высказываться. Слова — опасны. Из-за них бывают самые неожиданные неприятности.
«Тут у старичка из прорешки выскочил длинненький прутик, и на самом конце этого прутика сидела тоненькая птичка. Старичок хотел крикнуть, но у него одна челюсть зашла за другую, и он вместо того, чтобы крикнуть, только слабо икнул и закрыл один глаз. Другой глаз у старичка остался открытым и, перестав двигаться и блестеть, стал неподвижным и мутным, как у мертвого человека. Так настигла коварная смерть старичка, не знавшего своего часа».
Когда нет возможности сказать так, как ты хотел бы, то варианты все равно есть. Можно молчать и превратиться в затворника, поверяя свои мысли (да и то не все) лишь дневнику и обрывкам бумаги. Можно отважно идти напролом. На верную гибель, но лишь бы сказать как есть. Можно изобретать свой эзопов язык, уныло препираться с цензором и надеяться, что мудрый читатель эти сигналы разгадает.
Все эти тропы были исхожены многими. Хармс, как и многие люди его круга, пошел совсем иной дорогой. Они говорили так, как хотели. Слова эти были странными. Непонятными. Слишком сложными или, наоборот, слишком простыми. Но за строгими линиями строчек мерцало что-то странное, какой-то темный лес, в какой можно войти, да нельзя выйти. Лес, в котором и было по-настоящему страшно. Лес, в который пришлось войти многим.
Этим можно восхищаться. Научиться, наверное, почти невозможно.
#неделя_хармса #сенников
Наша постоянная рубрика «Судим по обложке». Всё просто: мы оцениваем обложки книг, за редким исключением не знакомясь с их содержанием.
На этот раз в честь недели Даниила Хармса мы взяли два прижизненных его издания и два случайных из XXI века.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot
#неделя_хармса #обложки_кенотафа
Начиная с сегодняшнего дня и до пятницы все материалы на «Кенотафе» будут касаться Даниила Хармса. «Как интересно, а почему не Александра Пушкина?», — спросите вы. И этот конфуз нам есть чем прикрыть — недавно мы устраивали голосование: дескать, о каком писателе из предложенных могла бы получиться интересная полемика. Список состоял из пяти кандидатов, прямо как на выборах президента России в 2012 году. Лидерами стали Даниил Хармс и Леонид Андреев, но второй тур не понадобился. Если рубрика, что называется, выстрелит, то и до Андреева дойдет дело.
Хармс любим всеми, и молодыми, и взрослыми, и ребятами, и зверятами. Даже теми, кто его особенно и не читал. Но кто и почему посмел выступить против этого обласканного, почти засахаренного писателя? Пока мы сохраним интригу, а в это время все привычные наши рубрики предстанут в свете сияния Даниила Ивановича.
Расцвет ОБЭРИУтов пришелся на катастрофическое время в истории России — за Большим террором последовала Отечественная война. Их тексты соблазнительно принять за легкомысленные и чудаковатые, но в них со страшным напряжением, более чем у кого-либо еще из представителей русского авангарда, жило эсхатологическое чувство. В интернете сейчас популярны ролики вроде: «Эти 12 минут философии Марка Аврелия повысят ваш совокупный доход в X раз!» Мы же постараемся показать, как эта неделя Хармса возродит в вас чувство чудесного.
#неделя_хармса
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
В этой рубрике «Кенотаф» изучает разные лики счастья. Сегодня — лидер Северной Кореи Ким Чен Ын радуется во время испытаний тактического управляемого оружия нового типа. Недатированная фотография, опубликованная 16 апреля 2022 года.
Фото: ЦТАК
#в_поисках_счастья
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова в сценарии фильма Квентина Тарантино «Криминальное чтиво».
#последние_слова
В новом цикле постов Егор Сенников движется из прошлого в настоящее, перелистывает дневники, мемуары и газеты и рассказывает о том, что писалось о жизни в России годы назад. Сегодня отправляемся в 17 ноября 1923 года.
Михаил Пришвин, писатель:
«17 ноября 1923 года. Борьба прошлого и будущего называется настоящим, или собственною „жизнью“, — тут состояние войны, называемое революцией, и мирное приспособление — быт. В эту эпоху строительства (быта) прошлое заглядывает в будущее, а будущее оглядывается на прошлое.
Ноябрьская земля пахнет могилой, но чисты горизонты в утреннем заморозке и задорно лает где-то в лесах гончая. В слободе грязь — согласился бы пять верст болотом идти, чем промесить здесь одну улицу. На огороде палят свинью, отец говорит своему мальчику тихо: „Не балуйся, вон писатель идет!“ — „Какой он писатель, — кричит мальчишка, — он коммунист!“ — „Молчи ты, подлый!“ — велит отец. А мальчишка во все горло: „Пи-са-тель!“ В этом крике „писатель“ та же злоба, что как если бы проходил „коммунист“. Не проведешь меня, малый!»
Вы часто делаете что-нибудь — постоянно, методично, целенаправленно — зная, что велики шансы, что этого никто не увидит? Не узнает? Не оценит? Каким бы ни был ваш ответ на этот вопрос, легко понять, что такой труд требует самоотрешения. И когда спустя годы кто-то все же добирается до того, что вы делали втайне от всех, реакции могут быть самые поразительные. Выясняется, что вы были совсем другим человеком.
Так вышло и с Михаилом Пришвиным. Дневники, которые он вел почти полвека, стали достоянием общественности в полном объеме лишь после 1991 года. И для тех, кто их прочитал, знакомство с мыслями писателя, который до того представлялся автором предельно аполитичным, погруженным в созерцание, стало открытием абсолютно нового человека. Мыслителя, философа, который и ловил случайные разговоры на улице, и описывал свои рассуждения и чаяния честно и открыто. И делал это с такой внутренней силой, что доставляет удовольствие следить просто за ходом мысли.
Дневники Пришвина — это окно в мир человека, который держит круговую оборону. Чувствуя свою неуместность в новом мире, который ему виделся какой-то нелепой мировой катастрофой, он сохранил внутреннюю свободу и желание высказывания.
1923 год — время, когда оседает пыль после десятилетия катастрофы. Большое представление на время окончено — и восстания, и войны, и революции уже случились. По московским улицам маршируют пионеры, прямо мимо домов, в которых живет новая советская интеллигенция. В Горках медленно умирает Ленин. Каждый день заявляется о планах преобразования страны и мира — все более фантасмагоричных и невероятных. В бывших имениях сидят уцелевшие дворяне, надеясь переждать. Страна придумывается заново, но старый фундамент все еще стоит. Все то да не то. Война закончилась, да и новый мир строится, но кто бы взялся предсказать тогда, каким он будет?
Мир после катастрофы действительно похож, как и пишет Пришвин, на столкновение прошлого и будущего. Бледные тени прошлого неуверенно чувствуют себя в новом мире, как будто понимая, что они тут лишние. А люди будущего еще немного стесняются — будто не хватает еще сил, знаний и прав на все то, что им хочется делать. И пока все идут вместе, но скоро прошлому придется уйти навсегда.
Так всегда происходит после по-настоящему крутых перемен. Все гремит, трещит, катится куда-то, а ты только и держишься покрепче, надеясь уцелеть. Но когда все это наконец заканчивается, настает время, которое может быть даже страшнее периода хаоса и перемен. Выжившие озираются по сторонам, пытаются что-то знакомое увидеть, но не узнают даже друг друга. Все статусы обнулены, все достижения в прошлом — и новый мир нависает как утес, на который нужно карабкаться, набивая шишки и натирая мозоли.
В катастрофе лучше всего беречь силы для последующих приключений. Силы еще пригодятся.
#сенников
Сегодня годовщина смерти актера Льва Борисова. Жизнь и мнения его персонажа из сериала «Бандитский Петербург» Антибиотика сформировала часть нашей редакции как личностей. Достаточно вспомнить некоторые из его знаменитых сентенций:
«Людей вокруг мало, работать не с кем — одни кретины. Оттого и бардак в стране».
«Работать надо, а не воевать. Любовь, она ведь как — приходит и уходит, а кушать хочется всегда».
«В наше время можно украсть велосипед и всё здоровье отдать в тюрьме, а можно воровать вагонами и всегда оставаться на плаву. В России красть составы гораздо безопаснее, чем велосипеды, это я тебе конкретно говорю».
«Ты думаешь, тот беспредел, что по России гуляет, в нём я виноват? Хрен в стакан! Это всё от той гнили, что наверху, от тех сытых и толстых ***ов, которые никогда не знали, что значит жить плохо».
«Научись причины всех своих проблем в себе находить. Тогда и проблем меньше станет».
Публикуем по случаю небольшое эссе Антона Секисова про петербургский миф в сериале «Бандитский Петербург».
https://telegra.ph/Peterburgskij-mif-v-Banditskom-Peterburge-11-15
#ТВ_нулевых #секисов
При помощи формы «обратной связи» любезные читатели «Кенотафа» порой балуют нас своими откликами. Так, на днях пришел вопрос следующего содержания:
«Хочется узнать у ув. К. Спреранского, почему он считает ценителей напитка какао усреднёнными идиотами?»
Пусть он и относится к тексту, опубликованному в моем личном канале, я позволил себе воспользоваться им как поводом для старта рубрики, которую для удобства назвал «#в_сторону_от_какао».
Поэт Осип Мандельштам в тяжелые моменты жизни говорил своей супруге Надежде Яковлевне: «Почему ты думаешь, что ты должна быть счастливой?» Если будет позволено, я хотел бы переиграть этот вопрос, адресовав его к самому себе: «Почему ты считаешь, что имеешь право пить какао?» Напитки имеют свою душу, так вот душа какао представляется мне в виде праздного буржуа, услаждающего себя сиропами, бережно и равнодушно благодушествующего в своем уюте. В принципе, ничего плохого, даже заманчивый образ, теперь и меня уже самого тянет в ту сторону, но раз сказал «А», то придется и мямлить дальше: «Бе», «Ме» и так далее.
Итак, в этой рубрике (повторим: «#в_сторону_от_какао») будут представлены книжки, авторов которых можно представить с чем угодно, но только не с кружкой какао! Как говорил американский актер Филипп Сеймур Хоффман: «Я люблю перемены: маленькие, большие, всякие. Но в ковбойской шляпе вы меня не увидите никогда».
https://telegra.ph/V-storonu-ot-kakao-Leon-Bogdanov-Zametki-o-chaepitii-i-zemletryaseniyah-11-14
#в_сторону_от_какао #кенотаф_отвечает #сперанский
The Clash — London Calling (1979) 4,5/5
Пытаться рассказать о величии третьего альбома The Clash — задача сравни школьному сочинению: нужно переписать своими словами набор банальностей из учебника. Я этим заниматься не буду, а, воспользовавшись модным жанром автофикшн, расскажу о том, чем я лично обязан этой пластинке.
В моей сельской школе был только немецкий язык. В той реальности возможность воспользоваться немецким языком на практике была не более реалистичной, чем санскритом. Добавьте к этому ограниченный диапазон домашнего радиоприёмника и отсутствие MTV и «Муз-ТВ». Я был обречён на то, чтобы затем годами существовать в почвеннической парадигме: «Я слушаю русский рок, потому что мне важен смысл песни, а не музыка».
В сторону добавлю, что, возможно, единственным стимулом запомнить несколько немецких слов на всю жизнь оказалось творчество группы Rammstein. «Ты знаешь, как переводится “Du hast”?». Дальше шёпотом. Ооо!
Английский я начну изучать уже в Высшей школе экономики, но немудрёная философия, что слова важнее музыки, дожила со мной аж до 2009 года.
А потом случился субботний апрельский вечер в общаге. Я не помню, какой запрос в аудиозаписях ВК привёл меня к этой песне. Но когда в наушниках загремел стремительный реггей заглавной песни классиков британского панка, то моя жизнь разделилась на до и после.
Каждый из нас в состоянии вспомнить моменты, когда музыка, и шире — искусство, доводили тело и дух до экстатического состояния. В моём случае ситуация в хорошем смысле усугублялась тем, что я понимал в песне только название. Передо мной был только ритм, бас, едва заметные гитары, лающий и кукарекующий вокал Страммера. Кажется, я пару дней даже не пытался перевести текст и послушать альбом целиком. Я только на репите гонял London Calling.
Левый гимн о погружающейся в тэтчеризм Британии стал дверью в другой и большой мир. А большего от музыки и ждать не стоит.
Что ещё слушать у The Clash:
The Clash (1977) — 4/5
Sandinista! (1980) — 3,5/5
Combat Rock (1982) — 5/5
#альбомы_кенотафа #простаков
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
В этой рубрике «Кенотаф» изучает разные лики счастья. Сегодня — сторонники Трампа в ноябре 2016 года ликуют на улице Нью-Йорка, следя за новостями о подсчете голосов.
Фото: Evan Vucci / AP
#в_поисках_счастья
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние строки из последнего письма Льва Толстого своей жене. 12-13 ноября 1910 года.
#последние_слова
Друзья, подводим итоги недели Хармса в библиографическом смысле.
За четыре дня мы успели вспомнить Даниила Ивановича в Курске и «Мурзилке», обсудить обложки и слова, высказать своё почтение и непонимание, нарисовать портрет и завершить всё это мистически оборвавшимся кромешной тишиной обсуждением (послушайте).
Идеологических выводов и быть не может, но будут благодарности! Спасибо, уважаемые читатели и читательницы «Кенотафа», за активное участие в выборе фигуры к нашему обсуждению. Формат понравился нам и, надеемся, вам — пишите в @thecenotaphbot впечатления и новые предложения, и однажды мы вернёмся с новой тематической неделей.
#оглавление_кенотафа #неделя_хармса
К. Сперанский выступает с мнением, не нужным ни герою нижеследующего текста, ни его возможным читателям, которым стоит только посочувствовать, а именно — с апологией Хармса. Да, это все равно, что ревностно защищать бутерброд с колбасой.
Даниил Хармс — заклинатель ужаса
Мне выпал горький жребий — возводить хвальбу Даниилу Хармсу. Дело это неблагодарное, да и сказать мне, в общем-то, почти нечего.
Когда я учился на филфаке, многие сокурсники мои были поклонниками Хармса. Даже подламывались под него, пестуя свою чудаковатость. Ставили его «Случаи» в первом же кавээноподобном мероприятии. Все эти тошнотворные «ой, опять об Гоголя!» или «эй, Камаров, давай ловить комаров!». Наблюдать это было отвратительно. Жесткие сухари абсурда мрачных тридцатых в нулевые обернулись бесформенным хлебным мякишем.
Мне кажется, что по-настоящему поймет Хармса только переживший ужас жизни. Остальным остается взирать на него с восхищенной дистанции. Совсем неучтиво принимать его по-свойски, держать за милого неряху в дурацкой шапке и с плохим пищевым рационом. Ближайший его соратник Введенский говорил, что его интересуют три темы: «Время, Смерть и Бог» — Хармс подходил к миру со схожей мерой.
Его тексты оставляют в недоумении. Комическое в них работает, но вызывает всегда только нервный смешок, как если бы пощекотали пятки ножичком. Бегите от того человека, кто будет гомерически хохотать после «Случаев» — скорее всего, это воплотившийся их персонаж.
Николай Олейников издевался, когда говорил, что стихи Хармса относятся к жизни как заклинания. Но попал в точку — Хармс, это мы знаем в том числе и из дошедших до нас его дневников, постоянно жил в ожидании чуда и чудо это приближал или отдалял. Он был уверен, что стихи имеют грозную, магическую силу. Себя он равнял на Гёте и чувствовал тревожное обаяние фаустианства. В зловещем 1937 году в стихотворении «Гнев Бога поразил наш мир» он писал про «планет свирепый блеск, и звёздный вихрь чудес».
Хармсу и Введенскому было уготовано констатировать окончательный крах модернистского проекта. Они его и отнесли на свалку, а после и сами пали жертвой времени. В истории они как бы зависли в межсезонье — для авангарда во всех смыслах были опоздавшими, а нового из них ничего не проросло. В этой неприкаянности была и их сила, и их трагедия.
#неделя_хармса #сперанский
Сергей Простаков снова выступает в роли штатного трикстера издания «Кенотаф». На этот раз он объясняется в нелюбви к Хармсу.
В студенчестве я ещё застал на последнем издыхании эпоху, в которой главной группой современности считались Radiohead. Конечно же, я стал их слушать, и в отвращении отшатнулся. Помните же «Южный парк» и серию, где Стэн стал слышать вместо любимой музыки буквально дерьмо? А тут это не была даже любимая музыка, а просто дерьмо. Я не понимал, как это слушают люди, да ещё называют главной группой современности. Впрочем, тогда я посчитал, что дело только в моей необразованности и в ненаслушанности. И потом я годами возвращался к Radiohead, чтобы в них врубиться, но первое впечатление осталось не обманчивым — это очень плохая музыка. Для меня. И, кстати, пользуясь случаем, раз уж вышла «последняя песня» The Beatles, хочу сказать, что и их я не могу слушать.
Итак, мы вступили в гиблое болото споров о вкусах. В «Кенотафе» неделя Хармса, а мне он, как и все ОБЭРИУты, как и вся литература абсурда, не нравится.
Пример с более-менее актуальной музыкой я привёл не случайно. В наше время из литературы выпущен давно тот ядовитый воздух, который ещё в прошлом столетии заставлял людей ссориться и враждовать. Но он есть в поп-музыке. «Рэп — это кал», «Оксимирон или Гнойный», «попса», «музыка со смыслом», «качественная музыка» — все эти вещи способны поссорить вас с кем угодно.
Но своим наездом на Хармса я не поврежу ни его репутации, ни его поклонникам, ни запущу полемики. Вот если я его запишу в предшественники какого-нибудь военкора…
Любовь, говорят, загадка. Нелюбовь — тоже. На полках книжных вы найдёте множество томов с пошлым физиологическим разбором этих чувств, но я настаиваю: загадка, тайна, колдовство, мистика, даже заговор.
У меня, кажется, нет проблем с восприятием современного искусства. Тем более, современного Хармсу искусства. Я понимаю, почему Малевич совершил переворот. И почему реалист Дейнека после «Чёрного квадрата» гораздо ближе к авангардистам, чем к так называемым соцреалистам. Мне понятен исторический и культурный контекст. Но и на картины эти я могу смотреть подолгу, абсолютно теряясь от восторга непосредственного восприятия искусства.
И тем удивительнее, что рифмующаяся с ними модернистская литература меня отвращает. Особенно литература абсурда. Кажется, Ахматова сказала, что Хармс — единственный, кто писал подлинную литературу 20-го века. Я понимаю, почему это утверждала Анна Андреевна, и какие корни у этих слов. В конце концов, я понимаю, почему это вообще писалось.
Но я не могу понять, как это сейчас читать и любить. Культ Хармса, выразившийся в муралах, цитировании, влиянии, фильмах, голосовании читателей «Кенотафа», в конце концов, — для меня та самая загадка. Эти эксперименты с языком и нарративом должны были там и остаться, где появились, как свидетельство века-волкодава, как документ, но не как часть актуального читательского обихода. Всё наследство ОБЭРИУтов и особенно Хармса — это такой светлый близнец производственных романов о социалистическом строительстве.
И всё-таки на меня с муралов смотрит человек в шляпе и с трубкой, а не Панфёров с Серафимовичем. Тут мои мысли, конечно, спотыкаются. Что-то (что!) мне подсказывает, что мои литературные вкусы, в целом традиционные, оказываются удивительно созвучны вкусам тех, кто на полном серьёзе возвращает «Как закалялась сталь» в школьную программу. Поэтому тут остановлюсь.
Любите своего Хармса с Беккетом. Конкретно от этого хуже точно никому не будет.
#неделя_хармса #простаков
«Радио стоит ближе всего к литературе, печатному слову», — писал Даниил Хармс в записной книжке осенью 1933 года. Он вообще любил звуки — не только музыку, самые разные. Может быть, еще и поэтому его стихи так часто становятся основой для песен разных музыкантов?
Вот и нас он вдохновил на то, чтобы издать некоторое количество звуков.
Всю неделю мы пишем о Хармсе. Цитируем Хармса. Делимся мыслями о нем. А завтра мы — немного с опаской и по-любительски — хотим о нем поговорить. Мы не претендуем на всезнание: поговорить хочется именно о том, что Хармс значит для нас. Этот странный человек, до сих пор в некотором смысле представляющий загадку без ответа, оставил на многих людях свой отпечаток — и хочется получше рассмотреть его очертания. Кто он? Каким мы его чувствуем и ощущаем? И почему он нас впечатляет?
На аудиостриме, который пройдет в нашем телеграм-канале «Кенотаф» завтра, 9 ноября в 19.00 по Москве, сойдутся резиденты «Кенотафа» Егор Сенников и Константин Сперанский. А дорогих читателей «Кенотафа» мы приглашаем принять участие в беседе и поделиться своим мнением. Не теряемся!
#неделя_хармса #конференция_кенотафа
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние стихи Хармса, опубликованные при его жизни в журнале «Мурзилка» летом 1941 года.
#неделя_хармса #последние_слова
Сергей Простаков о том, как Даниил Хармс заставляет его помнить.
Моему родному Курску с пиаром в русской литературе не очень повезло. Хвалили его в основном проезжающие мимо. Например, в «Повести о жизни» Паустовского есть характерный эпизод: он описывает, как пассажиры поезда «Москва—Севастополь» радовались, что они проезжают эффектно раскинувшийся по холмам Курск — город возвещал начало юга с его садами, изобилием, морями и экзотикой. Да и план города тому соответствовал. Сейчас названия его главных центральных улиц носят безлико-упыриные названия Ленина и Дзержинского. Их исторические имена — Ленина была Московской, а Дзержинского — Херсонской — говорят нам главное о городе: он существует для того, чтобы через него проезжали.
Но у некоторых так не получалось: в Курск людей ссылали. Первый срок Даниилу Хармсу в 1932 году заменили на ссылку сюда. Времена были, как говорится, вегетарианские, всего лишь начало 1930-х. А статья та самая — 58-я, пункт 10: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти»
Ссылку он отбывал вместе с Александром Введенским.
Жили они на улице Первышевской, которую чуть позже назовут в честь Анатолия Уфимцева, изобретателя-самоучки. Одним из первых его изобретений была бомба, которой он взорвал киот чудотворной Курской Коренной иконы Божией Матери в Знаменском соборе под занавес 19-го столетия. За что был отправлен в ссылку в Акмолинск, которому через сто лет предстояло стать Астаной, столицей Казахстана. Ссыльный Хармс жил на улице, которую назовут в честь ссыльного.
О Курске Хармс, как он умел, написал прекрасный короткий текст — письмо писателю Алексею Пантелееву. (Имя его не гуглится. Может, Леонид, который «Республика ШКИД»?)
Курск — очень неприятный город. Я предпочитаю ДПЗ. Тут, у всех местных жителей я слыву за идиота. На улице мне обязательно говорят что-нибудь вдогонку. Поэтому я, почти всё время, сижу у себя в комнате. По вечерам я сижу и читаю Жюль Верна, а днём вообще ничего не делаю. Я живу в одном доме с Введенским; и этим очень недоволен. При нашем доме фруктовый сад. Пока в саду много вишни. Простите, что пишу такую пустую открытку, но пока ещё на письмо нет вдохновения.
Хармс в Курске оказался в середине лета. Улица, на которой он жил, одна из центральных и, вероятно, в его время должна была быть удивительно живописной: она спускалась к реке Тускарь, и из его дома должно было всё быть прекрасно видно вплоть до моего родного села Клюква. В семи километрах друг от друга мои прабабки и прадеды, которых загнали в колхоз, и ссыльный будущий великий русский писатель. Все страдают по-разному от одного и того же. И спустя девяносто с лишним лет я хочу, чтобы в этом тексте их судьбы через меня переплелись.
А в остальном, конечно, мои земляки ссыльному Хармсу такого отношения к Курску не простили: на доме, где они с Введенским провели несколько месяцев в ссылке, до сих пор нет памятной об этом доски. Хармсу и Введенскому в Курске до сих пор не установили доски, понимаете? И ленинградским художникам их круга, которые были тогда же в Курске: Елене Сафоновой, Соломону Гершову и Борису Эрбштейну.
В моём родном городе вообще с этим всегда были проблемы — с увековечиванием памяти деятелей русского авангарда. Сам Казимир Малевич по собственной воле жил в Курске десять лет, провёл в нём свою первую выставку, но целый век местные власти это просто игнорируют под разными предлогами. И меня как журналиста на ту историю накрутило. В сети — до сих пор только обещания повесить доску.
Что ж, всё это не повод перестать напоминать, что сделать это необходимо. Память — самое важное. Об этом и наша неделя Хармса, и «Кенотаф» вообще.
#неделя_хармса #простаков
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
В этой рубрике «Кенотаф» изучает разные лики счастья. Сегодня — президент Ирака Саддам Хусейн молится в Кувейте после захвата страны Ираком. 1990 год.
#в_поисках_счастья
