6358
Издание Донаты: https://boosty.to/thecenotaph Обратная связь: @thecenotaphbot thecenotaph23@gmail.com
The Crow: Original Motion Picture Soundtrack
Летом выходит новая экранизация «Ворона» — готического комикс-хита Джеймса О’Барра о рок-музыканте, вернувшемся с того света, чтобы жестоко отомстить за убийство любимой девушки. Своего главного героя О’Барр срисовал с иконы готик-рока Питера Мёрфи, однако культовый статус «Ворону» сотворило не это и даже не первая экранизация 1994 года как таковая, но две связанных с фильмом Алекса Пройаса вещи. Во-первых, на съёмках трагически погиб исполнитель главной роли Брэндон Ли: револьвер, из которого в него стреляли в одной из последних сцен — а все трюки сын легендарного мастера восточных боевых искусств, разумеется, исполнял сам, — оказался заряжен не холостыми, и актёра буквально застрелили на площадке за пару дней до окончания постановки. А во-вторых, у «Ворона» Пройаса просто роскошнейший саундтрек.
The Cure и Violent Femmes, Pantera и The Jesus and Mary Chain, Stone Temple Pilots и Rage Against the Machine, Трент Резнор перепевает песню Joy Division, а Генри Роллинз — Алана Веги, прямо в фильм встроены выступления Medicine и My Life with the Thrill Kill Kult (часть действия происходит в клубе), звучат готик-рок и гранж, рэп и электроклэш, индастриал и шугейз, блюз… Да, спустя 30 лет сам «Ворон» выглядит наивной и простоватой картиной, но сборник с песнями, которые звучат в продолжение этих часа и сорока минут, великолепен от первой до последней секунды — так, что не хочется выключать титры.
#альбомы_кенотафа #сарханянц
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Кстати, к сегодняшним спорам о достойном поведении в лихую годину. Обнаружили интересный хадис пророка Мухаммеда.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Время расставаться с иллюзиями
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Есть дурацкая вещь, которая приходит с возрастом: теперь вы на практике понимаете, что народные поговорки, мудрости, афоризмы действительно правдивы. Нет, вы, конечно, и до этого подозревали, что они не врут, но потом происходит в вашей жизни что-то такое, после чего только и остается сказать: «Будет день, будет и ночь». Или там — «Бог шельму метит». Наконец, можете сказать: «Где тонко, там и рвется».
К концу 1920-х годов многим советским гражданам и российским эмигрантам пришлось понять, что снявши голову, по волосам не плачут. Ну или что разбитую чашку не склеить — хотя, кажется, в те годы этой поговорки еще не было.
«Когда меня арестовывали в разных странах, то не прикрывались обманом. ГПУ же нагромождает путаницу и обманы. Мне было заявлено, что я еду в среду вечером. А захватили во вторник утром без вещей и необходимых лекарств».
Это Троцкий пишет своему сыну Льву Седову о том, как его выслали из Москвы в Алма-Ату в январе 1928 года. По Москве расползаются слухи: люди пытались не дать выслать вождя, перекрывали железную дорогу, а самого Троцкого якобы на квартире арестовывало 12 чекистов. Слухи были недалеки от правды: в квартире Троцкого ГПУ ломало двери, а потом, уже на вокзале, пришлось поднять упирающегося политика и понести его на руках в поезд. Чекисты пыхтели, попердывали от натуги, но продолжали нести вождя. Сын кричал толпе людей: «Смотрите, не отворачивайтесь, несут товарища Троцкого!»
Уносили, конечно, не только Троцкого — в ссылку отправляли целое поколение; пласт людей, веривших в революцию, но проигравших в жестокой внутрипартийной борьбе, которая шла в Кремле все 1920-е годы. Режим, имевший своим сердцем средневековую крепость, чувствовал себя как в осаде — и не мог еще со своими соратниками расправляться также, как и со всеми остальными. Но скоро будет пройдена и эта остановка: и ссыльные Радеки, Раковские и Мураловы окажутся на скамье подсудимых вместе с теми, кто выбрал «линию партии» и думал, что их это спасет. Лишь Троцкий — опять — будет обслужен Кремлем по особому разряду. Но ничего, в 1929 году Сталин наберется решимости и обрушится войной на деревню — не испугается.
Пока Троцкий обживался в Алма-Ате, с иллюзиями пришлось расстаться и тем, кто, покинув Россию, грезил о скором возвращении туда — на штыках или после крушения режима. В конце апреля 1928 года в Брюсселе умирает генерал Петр Врангель, с именем которого в эмиграции многие связывали надежду на возможность вооруженной победы над большевиками. Конечно, к 1928 году уже и так было понятно, что шансов на это мало, но все же Врангель стоял во главе Русского общевоинского союза, самой массовой эмигрантской организации.
Но смерть все представляет в ином свете. Врангель, то ли действительно заболевший туберкулезом, то ли отравленный советским агентом, скоропостижно умирает. «Правда» реагирует на следующий день маленькой заметкой на последней полосе, в которой подводит итоги так: «Врангель до последнего времени играл роль организатора жалких остатков белогвардейской военной силы за границей». В майском выпуске эмигрантской «Иллюстрированной России» — большой отчет о смерти и похоронах Врангеля, множество фотографий с прощания…
Хоронили, конечно, не только генерала, но и надежду.
А в толще жизни — и в Советской России, и за границей, — давно уже идет институционализация в новых условиях жизни. В октябре 1928 года в Праге проходит совещание российских общественных организаций по денационализации. Обсуждают насущный вопрос: что делать с тем, что русские дети забывают русский язык и культуру? В России же принят первый пятилетний план — и в него явно вписаны не только стройки коммунизма, но и образы будущего политического режима.
Скоро с новой реальностью познакомятся все. А пока что готовятся.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
На телевизионном экране мельтешат идиотские попсовые клипы. И вдруг это перетекание кислотного зеленого в ярко-розовый прекращается, голоса, приправленные скучным битом, умолкают, и на экране появляется неприглядный человек в жилетке.
«Привет-привет! Я по-прежнему Роман Трахтенберг, и каждый раз, когда я смотрюсь в зеркало, меня охватывает чувство непередаваемой жалости ко всем тем, кому повезло меньше, чем мне!»
Так начиналось шоу «Деньги не пахнут» на «Муз-ТВ». За кадром играла музыка из песни Money, money из мюзикла «Кабаре». С крашенными в огненно-рыжий цвет волосами мужчина с козлиной бородкой в жилетке на голое тело с волосатыми руками — весь его вид напоминал о чем-то таком залихватском, странном и неприличном. Персонаж из книжек о межвоенной Европе, разбитной пошляк, прячущийся за бесконечными сальными шутками.
Что в нем подкупало? Сочетание искренности с ложью. Он был органичен в своих пошлых выступлениях; почему-то в память врезался выпуск «Блеф-клуба», куда он пришел в футболке с рекламой кабаре «Хали-Гали» и надписью «Баба без ласки как гондон без смазки» — надпись прочитали без купюр (все равно она была видна на весь экран), а дальше Трахтенберг шутливо намекал, что может вывалить член. Но как-то беззлобно. У него бесконечно брали интервью и просили рассказывать анекдоты; он устраивал соревнования на ринге, где предлагал всем рассказать ему анекдот, которого он не знал бы и не мог закончить (по-моему, иногда эти соревнования в «Хали-Гали» даже показывали по телевизору). Было видно, что сама атмосфера клуба, шоу — это абсолютно его стихия. Он чувствует себя как рыба в воде, он напитывается сил от смеха, низкий и грубый жанр его не смущает, а наоборот — заводит. И в то же время…
У него всегда были очень усталые глаза. За круглыми стеклами в золотой оправе можно было не всегда это заметить — блеск позолоты мог показаться озорным огоньком в зрачках конферансье. Но было видно, что, ведя пошлые конкурсы «жадин», заставляя молодых гостей «Хали-Гали» сражаться за деньги: они то пожирали на скорость просроченную тушенку, то брились налысо, то обматывались туалетной бумагой, — в издевательском постмодернистском названии шоу «Деньги не пахнут» чувствовалась изобретательность человека, знакомого с социальными науками, но в самом Трахтенберге не было видно ни злобы, ни ярости. Только усталость, плохо скрытая за алкоголем и кокаином.
Помню, как у него соревновались две девицы, перетягивая канат, который был привязан к их лифчикам. В центре сцены стоял Трахтенберг, бесконечно шутя, но глаза… Глаза не врали.
Трахтенберг, король анекдотов категории «Б» и публичной пошлости, был, видимо, удивительно отважным человеком. Обратив все возможные свои недостатки в преимущества, он бравировал ими перед камерой. Он превратил себя в карикатурный образ — размахивая одновременно и еврейством, и смешным псевдонимом, и полнотой, и пошлостью, и нетривиальным внешним видом. И совершенно не боясь реакции публики.
Про него всегда было понятно, что все это маска. И даже когда он ее якобы снимал, когда у него брали серьезные интервью, — как у недоучившегося филолога и выпускника института культуры, как ценителя интеллектуальной литературы и хороших вин, — то было видно, что этот дополнительный Трахтенберг тоже был придуман с начала и до конца. Наверное, в те времена, когда, изучая для курсовой анекдоты, он понял, что все шутки уже были написаны.
Порно, анекдоты, кабаре, конферанс, грязь, говно, жопа, деньги, шутки, ринг, секс, теща, ебля. Роман Трахтенберг царил в атмосфере подвижного низа, существуя в полумаргинальном странном пространстве — и даже из него смог прорваться к всенародной известности. Но его время заканчивалось — и смерть во время эфира на радио кажется удивительно красивой точкой.
Невозможно себе представить Трахтенберга в 2024 году. Невозможно представить Россию, Петербург без него 20 и 30 лет назад — кто-то должен был быть на его месте.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Наша постоянная рубрика «Судим по обложке». Всё просто: мы оцениваем обложки книжных новинок раз в две недели, за редким исключением не знакомясь с их содержанием.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
1 апреля мы, конечно, могли пошутить и рассказать вам про концепцию издания «Кенотаф», чтобы вы наконец-то начали понимать, но, пожалуй, обойдёмся хрестоматийной классикой.
«Апрель», финальная песня со «Звезды по имени Солнце», никогда не исполнялась «Кино» на концертах и записана была Цоем без участия других музыкантов. Одна из двух цоевских песен, созданных им под прямым русским влиянием Александра Башлачёва. Как нам кажется, текст этой песни имеет самостоятельную ценность в отрыве от музыки «Кино».
Слушать «Апрель»: Яндекс / YouTube
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Буддизм — четвёртая традиционная, наряду с православием, исламом и иудаизмом, религия. Что мы о ней знаем? Где в нашем обществе проложены тропы, по которым ходят и встречаются его последователи? Каковы их чаяния и ценности? И чем их историческая память отличается от памяти остальных россиян? Этим вопросам посвящён цикл историка Алексея Стрижова в издании «Кенотаф».
Первый текст цикла — вводный. В нём Алексей ставит вопрос и намечает веер сюжетов, по которым отправится вслед за своими героями.
https://telegra.ph/Nedoponyatyj-rossijskij-buddizm-03-30
Этим текстом мы объявляем о начале работы авторов круга «Кенотафа». Если вы пишете и хотите быть услышанными, а в нашей интонации услышали и свой голос, давайте обсудим возможное сотрудничество. Пишите в бот @thecenotaphbot или на почту thecenotaph23@gmail.com. Ответим всем — может быть, не сразу, но обязательно.
#круг_кенотафа #стрижов
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Разговоры о тайном
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Часть жизни всегда остается за кадром. Есть то, о чем не говорят, будь то производство колбасы или закулисные черты политической жизни. И когда сигналы из этого потаенного мира прорываются на свет Божий, многие вздрагивают.
В 1926 году напечатаны два важных свидетельства из мира, о котором не говорят, — одно в Москве, другое за границей.
В 1920-е годы граница между Советской Россией и эмиграцией была проницаемой. Люди ездили в самых разных направлениях (и Алексей Толстой, и Георгий Адамович не дадут мне соврать). В Берлине встречают советских гостей, — как раз в 1926 году Набоков пишет свою пьесу «Человек из СССР»; в Москве — возвращенцев. В «Новом мире» в те годы есть специальная рубрика «На том берегу», где обозревают эмигрантскую печать и реагируют на критику советской литературы со стороны уехавших.
Открываем июньский номер за 1926 год, читаем, как ругают Бунина за то, что тот саркастически отзывается о писателе Борисе Пильняке и других советских литераторах.
Доходим до последней страницы и вдруг видим странное письмо в редакцию: литератор Воронский рассуждает о том, что в предыдущем номере журнала было опубликовано произведение Бориса Пильняка «Повесть непогашенной луны», посвященное Воронскому и рассказывающее «слухи» и «клевету» о смерти командарма Фрунзе; повесть предварялась издевательским эпиграфом, в котором Пильняк говорит, что читателю не надо думать о Фрунзе, читая повесть. Вронский осуждает Пильняка и отрекается от посвящения; редакция его поддерживает.
Разговор о предыдущем номере — лукавый. Его, собственно, почти никто не видел: выпуск был практически сразу изъят из продажи, само произведение Пильняка большинством читателей не прочитано. Но все кому надо — знают.
Действительно, Борис Пильняк, крупный советский литератор, опубликовал произведение, в котором описал, что важный советский военный и партийный деятель Михаил Фрунзе (неназванный в повести) был убит в ходе ненужной ему медицинской операции. Пильняк намекает, что за убийством стоит Сталин — «негорбящийся человек из дома номер первый». Книга прорвалась в реальность из потайного мира слухов и партийных склок. Сам писатель в этот момент находится в Шанхае — он с февраля путешествует по Японии и Китаю; московские знакомые подозревают, что его отъезд неслучаен — некоторым кажется, что он и не вернется. Но ошибаются.
Главному редактору объявляют строгий выговор. Политбюро осуждает книгу. В сентябре Пильняк все же возвращается в Москву — скандал несколько поутих и он продолжает работу.
Но о его демарше никто не забыл: впереди Пильняка ждут травля, преследование, репрессии и казнь.
Ровно за год до этих событий из Соловецкого лагеря происходит успешный побег, во главе которого стоял бывший офицер-белогвардеец ингуш Созерко Мальсагов. Вместе с товарищами ему удалось совершить страшный изнурительный переход; их преследовали чекисты и красноармейцы, но они не попались им в руки и достигли Финляндии.
Мальсагов уже был в эмиграции после окончания Гражданской войны, но поверил большевистской амнистии и в 1923 году вернулся в СССР. В Батуми над ним только посмеялись и сказали, что «сейчас покажут ему амнистию». Следующие два года он провел в лагерях и тюрьмах. И вот — снова свобода.
В 1926 году на английском языке выходит его книга «Адские острова: Советская тюрьма на Дальнем Севере» в которой он предельно подробно рассказывает о своем тюремном опыте. Он пишет о пытках на Соловках, о том, как чекисты расстреливают заложников, оставляют заключенных голыми в лесу на «съедение комарам», о страданиях «на Секирке», о чекистских попойках.
Потайной страшный мир, о котором знали лишь узники и чекисты вдруг становится достоянием общественности. О нем узнали — и это уже не скрыть.
Говорят об этом и шепотом, и громко. Но теперь этот тайный мир хотя бы назван по имени.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В «Братьях Карамазовых» обнаружили весьма актуальное правило жизни.
На фото: памятник писателю в Москве у Мариинской больницы, скульптор — Сергей Меркуров.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Перечитывая «Историю Западной философии» Бертрана Рассела, Сергей Простаков задумался о праве писать и высказываться.
Где-то с ноября я медленно, растягивая удовольствие, читаю «Бодался телёнок с дубом» великого Солженицына — об этой книге уже доводилось высказываться в рамках издания «Кенотаф». В ней Александр Исаевич раз за разом с нападками бросался на Рассела: дескать, тот не равнодушен к страданиям греческих писателей под пятой «чёрных полковников» или каких-нибудь африканских авторов, а вот на русского писателя ему наплевать. В этот момент я загрузил в читалку «Историю западной философии». Первый раз я её читал в 2013 году — читал с трудом, пропуская большие куски, мало что запоминая. И вот теперь захотелось перечитать.
И я провалился в эту книгу. Считается, что именно за неё философ Рассел получил Нобелевскую премию по литературе. Спустя много прочитанных книг я хочу сказать, что да, заслуженно — «История» написана блестяще: досконально, с юмором, с изяществом, компактно (не все понимают, как много хороших толстых книг написаны компактно). А ещё ей повезло с переводом на русский язык — насколько я понимаю, её переводил чуть ли не целый отдел в институте философии РАН. Я бегло в «Википедии» пробежался по биографиям переводчиков — даже про них интересно написать отдельно. Там и СМОГист Арсений Чанышев, и человек-глыба Валентин Асмус, и много кто ещё. В общем, русским и всем русскоязычным повезло с тем, в каком виде до нас дошёл главный популярный труд Рассела.
Но вообще его принято критиковать. В бытность мою студентом и аспирантом преподаватели так и говорили: нельзя изучать историю философии по Расселу, он слишком субъективен, он слишком несправедлив к предшественникам.
И вот спустя годы я понимаю, что так говорить про Рассела — дешёвый понт. Именно в субъективности книги — её главное достоинство. В целом, я глубоко равнодушен к математической философии Рассела, но даже мне понятно, что это была одна из крупнейших философских и интеллектуальных величин в XX веке. И вот великий Рассел решил критиковать и высмеивать великих Платона, Аристотеля, Фому Аквинского, Гегеля, Ницше. Да это же интеллектуальный аттракцион — ценный сам по себе. Кому надо, сам потянется и прочитает, как там было у Платона и Ницше на самом деле. Я, вон, решил перечитать Рассела после критики Солженицына, и ничего.
Тут хочется поставить вопрос шире. К сожалению, в мире очень мало литературы, когда подобное пишет о подобном, когда герой пишется как бы изнутри. Опять же у Солженицына Ленин в «Красном колесе» получился так убедительно, потому что о нём писал бескомпромиссный фанатик, уверенный в своей правоте, вещающий как пророк, право имеющий. А ещё ужасно жалко, что из-за желания заняться политикой Эдуард Лимонов не смог в 1993 году написать биографию того же Ленина, которую ему заказывала «Молодая гвардия». Это не была бы лучшая книга о вожде большевиков, но это было бы большое самостоятельное высказывание, которое скукожилось в итоге до эссе в «Священных монстрах». Мы сейчас почти не читаем «Историю Пугачёва» Пушкина, а ведь вожака главного крестьянского восстания там писал человек поколения декабристов, которые зачинали русскую революцию. Текст тем и ценен, что его написал о конкретном деятеле конкретный писатель. Вы сейчас опять броситесь отменять «Кенотаф», но биографии советских писателей Леонида Леонова и Михаила Шолохова только потому и нужно читать, что их написал Захар Прилепин, а не кто-то другой.
Я мечтаю, чтобы Алексей Венедиктов* хотя бы эссе написал об Александре Твардовском. Чтобы Ксения Собчак сняла документалку о Галине Брежневой. А Иван Ургант уселся бы за жизнеописание Леонида Енгибарова. Таких книг нам всегда будет не хватать.
*иноагент
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Смена караула и обустройство в новой реальности
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Действие требует осмысления. А на рефлексию может уйти время — иногда годы.
В 1923 году границу Советской России пересекают два заметных литератора — Алексей Толстой и Георгий Адамович. Едут они в разных направлениях, но за одним и тем же. Они оба ищут комфорта, признания. Денег. И каждый верит, что найдет их именно в точке назначения.
Первый уже четыре года как в эмиграции. Живет в Париже. Он устал, мечтает о достатке, сытой и спокойной жизни, ему надоели эмигрантские дрязги — и вот он совершил сделку и едет в Москву. Его тошнит от эмигрантов; в предотъездном письме писателю Наживину он язвит:
«Эмиграция гниет, как дохлая лошадь. Создавать из этой дохлятины группу, питаться снова нездоровыми мечтаниями о белом генерале, о возрождении ресторана „Прага“ и липацких извозчиках — невозможно».
Впрочем, только ли в этом дело. Бунин писал:
«Толстой однажды явился ко мне утром и сказал: „Едем по буржуям собирать деньги; нам, писакам, надо затеять свое собственное книгоиздательство, русских журналов и газет в Париже достаточно, печататься нам есть где, но это мало, мы должны еще и издаваться!“»
Адамович — поэт (не такой хороший, как казалось ему самому), литературный критик, ученик Гумилева. И, как говорили злые языки, интриган, пользовавшийся своей близостью к поэту для того, чтобы делать себе имя. А еще — человек, которого преследуют нехорошие слухи о будто бы совершенном при его участии убийстве в Петрограде. История мутная, ее отзвуки широко расходятся по всей эмиграции, но конкретно предъявить Адамовичу нечего. Два грозовых года гражданской войны он проторчал в псковском Новоржеве учителем. Почему, зачем? Неважно, теперь он едет за границу — чтобы никогда не вернуться в Россию.
Москва гудит. Шумит. В Москве бешеный ритм жизни. В Москве выпивают «море пива», как записывает в дневнике Михаил Булгаков. Пьет и «красный граф» Алексей Толстой, вернувшийся на родину: «Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет».
Адамович, добравшийся до Парижа, времени зря не теряет — идет в редакцию кадетской газеты «Звено». Работы Адамовича листает некогда заметный либеральный политик, а теперь редактор газеты Максим Винавер. Предлагает Адамовичу попробовать написать что-то в ближайший номер. Так и определяется его судьба: Адамович быстро становится одним из постоянных авторов издания. А затем — одним из самых значимых литературных критиков всей русской эмиграции.
Проживет он достаточно долго и скончается в 1972 году в Ницце — не став великим поэтом.
Счастливы ли они? А черт его знает. Толстого власть «окружила заботой», он ни в чем горя не знает, у него дача и дом в Москве, он по праву считается одним из двух флагманов советской литературы. Но на Сочельник 1924 года признается другу:
«Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов. Грязный, бесчестный шут».
Адамович в одной из критических статей, написанных в те же годы, мрачно размышляет о судьбе эмигранта:
«Нельзя же сомневаться, что Россия — это, прежде всего, мы сами? не поставлено ли нам историей, как великое и тяжелое испытание, отлучение… да, от России, — не страшно и не совестно это выговорить, потому что мы говорим о том, что нас самих составляет, от себя отрекаемся, собой жертвуем?»
В письме, написанном перед возвращением, Толстой рассуждал о России:
«Вы скажете — Россия в конце концов развалится под властью большевиков, и Европа займет ее войсками и посадит нам царя? Но Россия не думает разваливаться, — в том-то и дело. Населения в ней от 120–150 мил. и русский народ не имеет желания быть покоренным. Да и кто полезет его покорять? Нет — все это неосновательные мечтания или пессимизм, основанный на незнании того, что в России делается».
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Три встречи
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях и встречах, которые повлияли на него самого.
Встреча первая
— Да ты не боись, браток.
Он полез в карман и достал сложенную вчетверо бумажку. Показал — действительно, справка об освобождении.
— Вот! Браток, угости сигаретой, если есть.
Он закурил.
Вскоре подошла электричка. За окном была уже уверенная в себе петербургская весна: когда листья зеленые, но вообще-то еще холодно. Но солнечно. Он смотрел на все это и рассказывал о себе.
По его словам выходило так, что он так-таки ни в чем не виноват: с друзьями по пьяни решили в своей псковской деревне взять трактор покататься. Трактор, конечно, не свой, а соседский. Прокатились — до какой-то канавы, в которую уронили трактор и сами чуть не убились. Ой, ну и да, вместе с трактором захватили у соседа еще денег, — «сам понимаешь, браток», улыбается во весь рот. Дальше все по классике: поехали в город, сняли девчонок, ночь провели на квартире какого-то знакомого, а похмельным утром в дверь постучали.
Все это было обрамлено излишними подробностями и недостоверными обвинениями былых приятелей. Но зла он не держал ни на кого — ехал в Питер, потому что у него приятель работал в Купчино в шиномонтажке и обещал его пристроить.
Я слушал его, достал из сумки два яблока — одно себе, другое ему.
По вагону шли контролеры. Билета у мужика, конечно, не было. Он начал что-то им кричать, наезжать. Вел себя грубо — и контролеры, конечно, сразу вызвали мента.
Увидев мента, мужик сник. Без сопротивления отдался его воле и потопал за ним в головной вагон.
Только уходя повернулся ко мне. Подмигнул.
За ним закрылись двери.
Встреча вторая
— А ты знаешь, как нам там просто хочется ноги побрить? Но нельзя.
Ноябрьский день, серое подмосковное небо, ветер на платформе. Сижу на платформе у ларька, в котором продаются книжки про попаданцев, псевдоисторическая макулатура про Сталина и календари с котятами. У девушки на скамейке, — ей, наверное, и 30 нет, — все признаки болезненного похмелья. Но она хочет до меня что-то донести.
— Да не бойся ты меня, не укушу. Просто хочу чтобы ты знал, что все мы там, — она машет рукой куда-то в сторону, — тоже люди. Мы люди, понимаешь?
Я прекрасно понимаю. А ей кажется, что нет.
— Все мы о пацане мечтаем. Хотим просто принять душ по-человечески, ноги побрить, накраситься. Но там, — она снова машет рукой, — так нельзя. Живешь не по-людски.
Она то плачет, то смеется, но все продолжает рассказывать о том, как села.
— 228, знаешь?
Знаю.
Дальше она теряет нить. То вспоминает о каком-то парне, то рассказывает о какой-то суке, которая ей все испоганила, то снова, рыдая, вспоминает о бритье ног. Наконец, тяжело вздыхает и просит денег — на опохмел. Аккуратно берет, кланяясь, благодарит и медленно уходит с перрона.
Сажусь в подъехавшую электричку. Мужчина напротив меня увлеченно читает «Советский спорт».
Смотрю в окно на удаляющуюся женскую фигуру.
Встреча третья
Я не помню, чем он торговал. Может, какие-то насадки для пылесоса, которые чудодейственно улучшают уборку? Или отрывные календари? Не помню, правда. Но продавал он их бойко.
Все пальцы украшены синими татуировками с перстнями. На щеке глубокий шрам. На плече — огромная сумка с товарами.
Он удивительно по-свойски себя ведет. Что-то там быстро обсуждает, отвечает на вопросы, стремительно принимает деньги и выдает сдачу, улыбается. Но взгляд строгий, собранный. Держит себя, не распуская ни на минуту — и поглядывая на всех, кто его окружает. Он жесткий, это чувствуется: в обычных торговцах в электричке есть какая-то легкая шарлатанская приветливость. У этого ее совсем нет. Все строго, но профессионально.
Пройдя весь вагон, он замирает перед дверями в тамбур. Звонок.
— Анечка, привет! Что, пришла? Аня, я сегодня поздно буду, ты не жди меня, поешь. Буду поздно! Целую.
Убирает телефон в карман. Поправляет сумку на плече.
И идет дальше.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Запись стрима «Кенотафа» об Александре Вертинском уже доступна — заходите, смотрите: https://youtube.com/live/3FzwFwyBSTE
Не забудьте поставить лайк и подписаться на канал: thecenotaph23">thecenotaph23" rel="nofollow">https://www.youtube.com/@thecenotaph23
#стрим_кенотафа
Стрим «Кенотафа» про Александра Вертинского и не только — сегодня в 20:00 мск.
Ждём вас по этой ссылке: https://youtube.com/live/3FzwFwyBSTE
А ваши донатные вопросы — по этой: https://www.donationalerts.com/r/thecenotaph23
До встречи!
#стрим_кенотафа
После февральского затишья они возвращаются — стримы издания «Кенотаф».
В 20:00 мск 19 марта (это вторник) в составе: Егор Сенников, Костя Сперанский и Сергей Простаков — обсудим творческое и жизненное наследие великого уехавшего и вернувшегося Александра Вертинского, но не только.
Всё будет здесь по ссылке. Ставьте лайк, жмите колокольчик.
А тут задавайте вопросы за донат.
#стрим_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающим, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Демонстрация в Петербурге по случаю объявления Первой мировой войны. 1914 год.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова из последней статьи писательницы и эссеистки Сьюзен Зонтаг «О пытках других».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
thecenotaph/littell">Один влиятельный, но малопубличный политтехнолог круга издания «Кенотаф» однажды высказался в том духе, что для части людей роман «Благоволительницы» стал «Гарри Поттером» — дескать, книгу вспоминают слишком часто, комментируя актуальные новостные сюжеты.
А почему, собственно, так?
Питерская журналистка Катя Уварова решила исследовать причины популярности романа Джонатана Литтелла у россиян. Можно ли называть «Благоволительницы», роман-исповедь нациста, «великим русским романом»? Как складывался его культ в России, и почему его до сих пор оспаривают даже те, кто любит эту книгу? Почему к ней возвращаются, хотя испытывают отвращение и к герою, и к сюжету? И как Литтеллу удалось написать книгу, о которой можно сказать что угодно, но точно не то, что она оставляет людей равнодушными?
thecenotaph/littell">thecenotaph/littell" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/littell
Этот текст — результат коллаборации издания «Кенотаф» и альманаха moloko plus.
#друзья_кенотафа #лонгриды_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сергей Простаков продолжает свою автофикшн-эпопею «Подшивка к личному делу», в которой вспоминает СМИ, медиа, шоу, которые сформировали его как личность. Сегодня — журнал Rolling Stone.
О нём я впервые узнал в каком-то американском фильме о золотом веке рок-н-ролла. Герой ехал с хиппи на какой-нибудь Вудсток и читал Rolling Stone. Название запомнилось — было очень похоже на название группы. Подумалось: странно, что в одно и то же время два проекта назвали настолько похоже.
И вот уже 11 класс. Я учусь в Лицее-интернате №1 города Курска и живу в общежитии. Там же учился, но в 10 классе, парень по имени Максим. Он был прошаренным в истории рок-музыки, у него в комнате висел огромный плакат с Кобейном. И вот однажды он принёс журнал Rolling Stone — оказывается, он с недавних пор издаётся в России. Сам я тогда журнал не покупал, но прочитал все выпуски, имевшиеся у Максима. Из того периода чтения запомнились, прежде всего, колонка с zernoboboviy-zilinaglazae-taksi-a-dugin">той самой интерпретацией Дугиным песни «Зеленоглазое такси» и колонка Сергея Шнурова о том, что он не понимает, зачем заниматься экстремальным спортом россиянам, когда достаточно на улице просто порамсить с любым милиционером.
А потом я поступил в Москву в Высшую школу экономики и стал покупать Rolling Stone выпуск за выпуском вплоть до 2013 года, до самого закрытия. Из бумажных изданий так долго и так регулярно я читал только Rolling Stone.
Но сказать, что это была любовь, я не могу. Возможно, я был очарован первым периодом существования журнала, когда он писал преимущественно про рок-музыку. А потом главным редактором стал Александр Кондуков (со всем уважением), и чтение журнала стало пыткой. В нём было где-то две трети переводных материалов про подзабытых патриархов Голливуда, недовольных состоянием современной культуры, и интервью каких-то американских певичек типа Кеши, которых сейчас никто не помнит и не знает, а тогда их выносили на обложку. Я открывал журнал и не понимал, про кого всё это и для кого.
Но всё равно продолжал его покупать, месяц за месяцем. Потому что надеялся, что наконец-то там появится материал про кого-то мне интересного. Может быть, даже и переводной, но хотя бы про группу Interpol. Но, конечно, нет.
Главной же причиной продолжать покупать журнал стала рубрика с рецензиями на альбомы в конце. Далеко не все из них я тут же бросался слушать, но для меня это был на протяжении лет восьми главный источник новостей о релизах. Ну и, конечно, рубрика «Зал славы. Лучшие альбомы всех времён и народов», в которой авторы журнала писали рецензии на уже ставшие классикой пластинки, а Виктор Меламед делал к ним иллюстрации. Вот те небольшие статейки стали для меня настоящей школой музыкального вкуса. Но музыка — это музыка. Ещё я по тем рецензиями учился писать. До сих пор формулировки оттуда встречаются в моих текстах — ничего не могу с собой поделать. Отдельно из авторов рубрики я выделял Андрея Валерьевича Бухарина — вот им отобранные альбомы моментально становились моими любимыми.
Пройдя девять кругов ада российской медийки, я решил участвовать в «Кенотафе» ради рубрики #альбомы_кенотафа, ведь в «нормальных медиа» мне так и не довелось поделиться с вами своим мнением о любимых альбомах.
В позднем Rolling Stone я отдельно выделял Евгения Левковича, который на каком-то этапе стал писать статьи об оппозиционной российской политике. От него я, например, впервые узнал о деятельности будущих живых и мёртвых фигурантов реестра террористов и экстремистов, изучал подробности дела БОРН и тактической задумки «Стратегии-31». И меня это так увлекало, я начал этим деятельно интересоваться. Вот теперь понятно, кто мне поломал жизнь…
…Но не будем о грустном. Год назад я увидел, что Кондуков опубликовал огромный лонгрид про «Король и Шут». И подумалось мне: стоило ли годами ставить на обложки Леди Гагу, Рианну, Кейти Перри и прочих Бейонсе, чтобы в итоге всё равно писать про народного кумира Горшка?
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
The Streets — Original Pirate Material, 2002, 6/5
Если вы никогда не выходили из дома навстречу погожему весеннему деньку под трек Turn the Page британского музыканта Майка Скиннера, известного по проекту под не самым притязательным (но в этой непритязательности и вся соль) названием The Streets, то еще не поздно начать. В каком-то смысле это чит-код, как выпить кофе после пробежки, ведь альбом, который упомянутый трек открывает, и без того насыщает непобедимым жизнелюбием, так что слушать его полагалось бы в минуты тягостных раздумий. Но ничего не поделать, Original Pirate Material для меня неразрывно связан с победой над зимой, пьянящей вспышкой удалой радости.
That's it, turn the page on the day, walk away
'Cause there's sense in what I say, I'm forty-fifth generation Roman
Альбом вышел в 2002-м, когда британский хип-хоп под названием grime толком даже не оформился — классический лонгплей в этом жанре, Boy In Da Corner артиста Dizzee Rascal, выйдет только спустя год. Все слушали Эминема и никому не было дела до баек бирмингемского гопника в тенниске «Фред Перри» с торчащим воротником. Скиннер докладывал о самой обычной жизни самого обычного британского паренька — ну, выпил пива с чипсами, вышел из паба, подрался с кем-то, провел ночь со случайной девушкой, чуть не влюбился, сходил на футбол, на метро денег не осталось, домой вернулся за полночь.
Простые истории рассказаны под странный аккомпанемент электронной музыки, которая была бы почти танцевальной, если бы не была такой дерганой, — называется 2-step, или speed garage. Ломаные темпы сопровождают меланхолическое, слегка ироничное повествование, что создает удивительный эффект неполного совпадения, легкой погрешности — и это делает альбом абсолютным шедевром еще и по части музыки. Никакой ударной доли в прямую бочку, никакого дуболомного флоу, только расслабленный, непринужденный стиль, отдающий аристократической ленцой.
Kronenbourg, double doves and herbs
Actions speak louder than words
Get fucked up, sat on the kerb, street geezers.
У Майка Скиннера не нашлось подражателей, он не породил собственную школу, но так и остался, возможно, самым гениальным рэп-музыкантом Британии. Разразившийся благодаря успеху артиста Skepta мировой интерес к грайму никак его не затронул. Уже первым альбомом он поднялся на недосягаемую высоту, играючи создал классику. Гай Ричи говорил, что мужчинам надобно отвоевывать право наряжаться, что надевать костюм — это как облачаться в доспехи. Примерно то же чувство сообщает и Original Pirate Material, а еще — головокружительное ощущение, будто снарядился на какую-то авантюру, хотя на самом деле просто вышел из дома в погожий весенний денек.
Geezers need excitement
If their lives don't provide 'em this, they incite violence
Common sense, simple common sense
Что еще слушать у The Streets:
A Grand Don’t Come For Free, 2004 — 5/5
Everything Is Borrowed, 2008 — 4/5
Computers And Blues, 2011 — 4/5
#альбомы_кенотафа #сперанский
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Эдуард Лимонов возвращается в столицу после освобождения из колонии. 1 июля 2003 года.
Фото: EPA/Vostock-photo
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова полярного исследователя Роберта Скотта, написанные им в предсмертной записке.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Как и обещали, запись разговора К. Сперанского, С. Простакова и секретного гостя об «Идеальных днях» Вима Вендерса — только для подписчиков нашего Boosty. Обсудили, как фильм об уборщике туалетов попал в самое сердечко и почему это лучший фильм для просмотра каждым из нас в 2024 году.
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков #сперанский
Сергей Простаков продолжает свою автофикшн-эпопею «Подшивка к личному делу», в которой вспоминает СМИ, медиа, шоу, которые сформировали его как личность. Сегодня — журнал «Коммерсантъ. Власть».
Вопрос, который меня занимает, — это тайна политической социализации. Как она происходит на самом деле в каждом индивидуальном случае? Из каких тонких нитей и их переплетений формируется наша ткань взглядов на общество и политику? Почему один человек становиться правым, а другой — левым? Где и когда происходит точка невозврата, после которой уже книги выбирают нас, а не мы их?
Часто политическую социализацию и индоктринацию связывают с окружением — буквально с теми людьми, которые тебе подсовывают конкретные книжки или конспирологические теории, рассказывая их за гаражами. А дальше мы вступаем в пространство действия притчи о зёрнах. Не каждому зерну суждено прорасти.
Когда в январе 2005 года мой старший двоюродный брат Миша дал мне итоговый за 2004 год номер журнала «Коммерсантъ. Власть», зерно падало в весенний жирный чернозём. Новостной Парфёнов год как закончился, и по такому контенту я сильно изголодался — острополитическому, с иронией, но с достаточной степенью отстранения. Я ехал обратно в Курск и в ночном плацкарте взахлёб прочитал номер. Оказывается, в Киеве «Оранжевая революция» — это их «1991 год — время освобождения от советского наследства» (оставляю скобки для вашего язвительного комментария). Ещё там была рубрика «Они о нас» с переводной прессой. В том выпуске всю полосу, отведённую под рубрику, занимал перевод интервью Чубайса The New York Times. Он ни в чём, понятное дело, не раскаивался, но я запомнил главное — интервью проходило в дорогом московском ресторане и счёт оплачивало издание, но журналист отметил тактичность Чубайса: тот заказал вино и блюда средней цены — с тех пор я стараюсь так делать в подобных ситуациях.
Опытным путём я выяснил, что в ближайший к лицею-интернату №1 города Курска киоск, где я имел честь учиться, «Власть» приходит по средам. И я стал её регулярно покупать. А дальше была только ловкость рук и никакого обмана — номер прочитывался за один вечер, и уже в полночь в общежитском туалете, куря сигарету перед сном (обычно синий Saint George), я делился своим личным мнением о политических делах, почёрпнутым только что в журнале. Пацаны с большим уважением кивали — дескать, какой Простаков умный.
У меня есть большое подозрение, что именно аналитика «Власти» сформировала ядро моих политических воззрений на мир.
Через года полтора я пришёл на первый курс факультета прикладной политологии ВШЭ. И на самой первой лекции Валерия Александровна Касамара не попросила, а приказала, чтобы мы еженедельно читали «Русский Newsweek» с главным редактором Парфёновым (ах, вот где он теперь) и «Коммерсантъ. Власть». Мне хотелось кричать на всю аудиторию: «А я уже читаю! А я уже читаю!». Но благоразумно промолчал.
Всё студенчество я читал «Власть» с переменным успехом. Ушла магия, когда я самый умный в общежитском туалете с сигаретой рассуждаю о политике. Вокруг меня были плюс-минус все такие умные, курящие и рассуждающие. И всё-таки дотянул до того самого номера с той самой фотографией, на которую, надо сказать, практически не обратил никакого внимания во время чтения — её содержание стало для меня к тому времени общим местом. Но итогом номера стало совсем забытое событие: в дни «Болотной», когда казалось, что ещё чуть-чуть, одно усилие — редакцию «Власти» разогнали. Через несколько месяцев начнётся моя журналистская биография…
…Пять лет назад Вероника Иосифовна Куцылло* попросила меня прийти на прощание с главным редактором «Власти» Максимом Ковальским. Мне нужно было написать репортаж. Я немного поёживался, немного чувствовал себя чужаком среди собравшихся и выступающих. А может быть, и нет. Не было другого места на земле, где я должен был оказаться в тот день.
И где бы я ни был сейчас и не окажусь потом — дороги и тропинки тянутся оттуда, из январского плацкарта 2005 года, в котором я читал «Коммерсантъ. Власть».
*иноагент
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Автор канала «Кенотаф» К. Сперанский выполз из небытия, чтобы запоздало возвестить своим текстом начало православного Великого поста. Кажется, что эти дни, даже если вы человек не религиозный и не соблюдающий, можно использовать, чтобы получше настроить свой внутренний взор, в остроте которого в ближайшее время каждый человек будет нуждаться все более.
https://telegra.ph/Bednost-pokinutost-raspyatost-CHto-chitat-v-Velikij-post-03-26
#списки_кенотафа #сперанский
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Часть участников издания «Кенотаф» считает великий роман Фрэнка Герберта «Дюна» идеальной книгой. В том смысле, что её в равной мере можно прочитать как роман об антиимпериалистическом восстании угнетённых народов и как консервативную утопию, как мистический трактат и как политический детектив, как боевик и философскую притчу. Очень мало книг на свете, после которых никто не уходит обиженным.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Участники издания «Кенотаф» стали почти поголовно поклонниками последнего фильма Вима Вендерса «Идеальные дни». Пересказывать его не имеет смысла — лучше прочитайте рецензию Кости Сперанского. Фильм нас настолько впечатлил и вдохновил, что мы в итоге решили записать про него видео или подкаст, который выйдет 29 марта только для подписчиков нашего Boosty — там я, Сперанский и секретный гость обсудят магию «Идеальных дней». Другим словом это не назовёшь.
Фильм — ответ на вопрос: как проживать современную эпоху простому, маленькому, обычному человеку? Конечно, его не нужно воспринимать буквально. И найдётся уйма критиков именно такого ответа, но они обычно или живут во французских замках, или революционеры с многолетним опытом работы в подполье — то есть, по определению, люди необычные. Многие же из читателей «Кенотафа» увидят в главном герое фильма собственное отражение.
А ещё, конечно, отражение нас всех есть в Lo-Fi Girl. Французский диджейский проект с мягкими битами существует давно, но стал по-настоящему популярным в эпоху первого ковидного карантина, когда прежний мир стал рассыпаться как песок сквозь пальцы.
Я очень люблю этот образ. Он про наши уютные квартиры и дома, в которых можно отгородиться от сошедшего с ума мира, слушать старые пластинки или любимые плейлисты. Но девочка на картинке не прячется от мира — у неё в любую погоду расшторено окно, у неё открыт ноутбук (она наверняка подписана на «Кенотаф»), она что-то пишет или читает. Но возможность держать дистанцию между частным, приватным и общественным — базовое правило сохранения себя.
В незабываемом августе 2022 года я в Санкт-Петербурге на старых кладбищах узнал, что для наших предков женщина, читающая книгу, была аллегорией веры. И этот барельеф на старых могилах ушедших в небытие князей и графов выглядел как план.
#коврик_у_кенотафа #простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Начали четвёртый стрим «Кенотафа», подключайтесь!
https://www.youtube.com/watch?v=3FzwFwyBSTE
Задавайте вопросы с донатом: https://www.donationalerts.com/r/thecenotaph23
#стрим_кенотафа
Наша постоянная рубрика «Судим по обложке». Всё просто: мы оцениваем обложки книжных новинок раз в две недели, за редким исключением не знакомясь с их содержанием.
Завтра 20 марта — Наполеон в этот день начал свой знаменитый марш «Сто дней» в 1815 году. В честь этой даты решили обсудить книги об императоре всех французов.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Nautilus Pompilius — «Чужая земля», 1992, 5/5
У этого альбома судьба особенная. Над ним как будто нависают глыбины эпох в истории группы и страны. С одной стороны — перестроечный канон с «Разлукой», «Князем тишины» и «Наугад», с другой — альбомы, песни из которых стали основой саундтрека балабановского «Брата»: «Титаник», «Крылья», «Яблокитай». Наверняка «Чужую землю» не задумывали такой, но другим альбом, записанный зимой 1991–1992 годов, быть просто не мог. В «Чужой земле» сосредоточенно ощущение во времени, когда оттепель в равной степени может обернуться заморозками и паводками, когда сумерки могут перейти и в ночь, и в рассвет.
Если копаться внимательно в дискографиях отечественных и западных групп той эпохи, то бросается в глаза разница восприятия окончания Холодной войны. В Германии — Scorpions с Wind of Change, а в Британии — Pet Shop Boys с Go West. Такое ощущение, что европейцев куда больше пугали ядерной войной в детстве, чем советских граждан, — радости и оптимизма в этих песнях столько, что сейчас их невозможно слушать без улыбки. А вот советские рокеры ответили своим сверстникам беспросветным мрачняком. Ветер перемен заставил Шевчука спеть о предчувствии гражданской войны. В случае «Русского альбома» БГ* апокалиптик-фолк будет самым точным жанровым определением. Кинчев прямолинейно рубил с плеча «Шабашом» и «Смутными днями». Не мы такие, жизнь такая.
Но «Чужая земля» тут стоит особняком. Она одновременно и не похожа на стандартное высказывание о переменах, происходивших в стране, и как будто вбирает все их. Особенность альбома, гениально угаданная автором текстов группы Ильёй Кормильцевым, — переизбыток мистики и мифов в песнях, ведь любая эпоха всегда начинается со сказаний и легенд.
«Монгольская степь» — стремительный, как конница Чингисхана, гимн распутице и неопределённости. Апокрифические «Прогулки по воде» уместно бы звучали на упомянутом «Русском альбоме» рядом с «Никитой Рязанским». «Иван Человеков» знакомил оглядывающегося по сторонам ошарашенного постсоветского человека с Эпиктетом и Марком Аврелием за четверть века до переводных мод на неостоицизм. Из смешных знаков эпохи тут практически юнгерианский «уход в лес» — «На берегу тихой реки», записанный специально под «Ламбаду».
Удивляться приходится только тому, что заглавная песня не стала визитной карточкой для мрачных и угрюмых музыкантов Nautilus Pompilius, кочевавших между Свердловском, ставшим Екатеринбургом, и Ленинградом, ставшим Санкт-Петербургом. Для меня она самая любимая на альбоме. Именно её я включал в наушниках в те тоскливые первые годы студенчества в Москве, когда ездил ночными плацкартами к родителям и обратно. Песня о том, что прошлого уже нет, настоящее убого, от будущего ничего хорошего не ждёшь, и всё-таки, всё-таки «шины шепчут в ночи утешительный бред». И ничего важнее этого посреди дороги в темноте быть не может.
Что ещё слушать у Nautilus Pompilius:
«Разлука», 1986 — 5/5
«Наугад», 1990 — 5/5
«Акустика», 1996 — 5/5
*иноагент
#альбомы_кенотафа #простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
