6470
Издание Донаты: https://boosty.to/thecenotaph Обратная связь: @thecenotaphbot thecenotaph23@gmail.com
«Художник должен отринуть надежду на будущее и пережить текущую неопределенность и ужас перед реальностью», — сказал однажды Мераб Мамардашвили. На что ему его подруга Ольга Седакова ответила, что, во-первых, не нужно путать надежду с иллюзиями, а, во-вторых, именно с утраты надежд у Данте начинается адская область. Ну а участники «Кенотафа» к дискуссии двух великих просто добавят фразу из повести китайского фантаста.
О последнем мы говорили для нашего Boosty с социологом Варварой Зотовой.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
На той стороне
Южная весна в тени пальм, в окружении деревьев, ароматных цветов — и холодная московская, с еще не растаявшим снегом и холодным воздухом. На дворе 1930 год, Егор Сенников идет по следам людей на расходящихся тропах. Сегодня — два героя, отколовшиеся от гигантского айсберга и устремившиеся вдаль.
Кто не любит хороших шуток?
«Арестъ Л. Троцкаго въ Парижѣ!» — удивительный заголовок в эмигрантской парижской газете «Иллюстрированная Россия». Статья сопровождается фотографиями; дескать, мятежный революционер пытался нелегально проникнуть во Францию, куда ему не дают визу, но был задержан на Лионском вокзале — и теперь его будут экстрадировать в Константинополь.
Выдумка? Конечно. Фотографии — монтаж, а вся статья — первоапрельская шутка эмигрантской газеты (в том же номере — статья-розыгрыш: «Объединение русской эмиграции»). В апреле 1930 года, впрочем, в Париже встречаются коммунисты-сторонники Троцкого и основывают Международную левую оппозицию, будущий Четвертый интернационал.
Тишина. Густой и теплый воздух. Изысканность и простота небольших отелей и санаториев. Улицы почти пусты. Шум волн. На остров Принкипо раньше ссылали знатных особ, принцев — отсюда и название; лишь потом место стало превращаться в курорт. Летом 1929 года путем принцев прошел революционер Лев Троцкий.
Остров Принкипо (сейчас Бююкада) — крупнейший из Принцевых островов, находящихся в Мраморном море недалеко от Стамбула. Троцкий, высланный из СССР, обретает здесь, как он пишет, «в турецкой глуши», возможность и время для активной творческой работы. Вилла, на которой жил Троцкий, сейчас разрушена и заброшена; тишину вокруг нее нарушают лишь лай собак и разговоры русскоязычных туристов. Здание расположено близко к берегу — и легко себе представить, как Троцкий, стоя на балконе, вглядывается в тревожные волны и думает, думает, думает…
Эмигрант поневоле, он использует любую возможность для работы и политической борьбы. На Принкипо он стремительно дописывает свои мемуары, начатые в Алма-Ате; они сразу становятся мировым бестселлером. Он садится писать «Историю русской революции», руководит выпуском парижского троцкистского издания, встречается с соратниками. В тиши и спокойствии ссылки на Принкипо, он надеется выковать новое коммунистическое движение и победить своего архиврага — Сталина. Это его атмосфера — он привычен и к ссылкам, и к эмиграции (в отличие от парижских русских, предающихся бесплодным мечтаниям о возвращении в прошлое). Он, осколок революции, прокладывает новый курс.
«Около 11 утра позвонили: в 10.17 застрелился Маяковский. Пришел в ужас. Потом на секунду; сегодня по старому стилю — 1 апреля, не шутка ли? — Нет, не шутка. Ужас. Позвонил Демьяну [Бедному] — проверить.
— Да, было три поэта — теперь я один остался».
Это пишет приятель и конфидент Демьяна Бедного Михаил Презент. А за семь лет до того о Маяковском писал Троцкий:
«Маяковский атлетствует на арене слова и иногда делает поистине чудеса, но сплошь и рядом с героическим напряжением подымает заведомо пустые гири».
В середине апреля 1930 года революционный поэт выкинул свой последний трюк — прострелил себе сердце в комнате в Лубянском проезде. Он тоже откололся от тела: поэт-попутчик, набивавшийся советской власти в друзья, никому не нужен — его топчет официальная пресса, критики громят его наглую персональную выставку, его покровители уходят из власти или из жизни. Хотя в предсмертных письмах поэт просить не судачить о его кончине, Москва полнится слухами: обсуждают, как Маяковский приходил к Катаеву, встречался с любовницей Полонской, с Яншиным…
Утром 14 апреля из его комнаты раздался выстрел. Еще один осколок революции утонул в море жизни.
На следующий день «Правда» пишет о поэте на предпоследней странице, публикует некролог, заметку Бедного «Чудовищно. Непонятно» и предает печати предсмертные стихи.
Холодной московской весной траурная процессия тянется к крематорию в Донском монастыре. За гробом несут один венок — железный. «Железному поэту — железный венок».
Шутки в сторону.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Подшивка к личному делу» Сергея Простакова приближается к финалу. И сегодня он вспоминает Esquire Филиппа Бахтина, который приблизил его к выбору журналистской карьеры.
Год назад буквально в эти дни мы с Секисовым обзванивали друзей: после долгих растерянных размышлений, продлившихся год с лишним, мы решили запустить медиа, которого, как казалось, не хватает нам самим и горстке наших знакомых.
Тогда, в апреле 2023 года, оно называлось «Бахтин». Тут была вилка смыслов. С одной стороны, великий Михаил Бахтин с его исследованиями Рабле и Достоевского. А с другой, конечно, Филипп Бахтин — первый многолетний главный редактор русского Esquire. Нам хотелось отдать должное журналу, который сильнейшим образом сформировал наши представления о том, каким должно быть хорошее медиа на русском языке, в канун старта наших журналистских и редакторских карьер.
В итоге мы стали называться «Кенотаф», но отношение к тому, что делал Филипп Бахтин со своей командой, осталось прежним.
Когда я вспоминал глянец моего студенчества, то специально умолчал об Esquire — он стоял особняком и был вообще ни на что не похож. Чтение этого журнала была особым опытом. Тут сходилось всё: форма, содержание, интонация. Идеальный журнал!
Бахтинский Esquire отличался от остальных глянцевых журналов пропорциями. Как бы это выразиться, ближе к кирпичу, чем к плите — толстый корешок и очень плотная бумага. А уж содержание! Это был аттракцион: каждый раз, когда мы открывали журнал, то с замиранием сердца ждали, как же сегодня будет оформлено оглавление, какие правила жизни произнесут неочевидные персонажи, какой крупный учёный напишет для журнала колонку о чём-то очень приземлённом, какая необычная фотогалерея будет в журнале, и какой артефакт будет спрятан на последней странице…
Кстати, да, я пишу «мы», потому что, по моим субъективным ощущениям, журнал, быть может, единственный за эпоху в своей категории, смог собрать комьюнити верных читателей, которые опознавали друг друга по толстым корешкам в метро, смеялись с тонкого и одновременно злого юмора, и мечтали, чтобы кто-нибудь их так же крупным планом когда-нибудь снял, как на обложку Esquire. (Замечу, что и политическая интонация того Esquire была очень дальновидной.)
Мой общежитский сосед Тимофей в любви к бахтинскому Esquire дошёл до того, что решился выписывать журнал. Ему было важно, чтобы он приходил именно в почтовый ящик к родителям в его родном городке на 101 километре.
Я же просто покупал журнал, и чем дальше, тем регулярнее. Очевидно, взрослел, становился взыскательнее, умнее и независимее. Пик чтения — самое начало десятых годов.
2011 год. Новость из октябрьского с Томом Йорком на обложке Esquire застала врасплох: Филипп Бахтин уходил из журнала. Я сейчас очень серьёзно отношусь к тому, что Христос называл «знамениями времён», а тогда не считал. Уход Бахтина был из знамений — эпохи менялись в личной и общественной жизни. Бахтин сделал это в идеальный момент времени, успев если не взрастить, то активнейшим образом поучаствовать в формировании взглядов поколения россиян, жизнь и мнения которого во многом будут формировать историческое напряжение десятых годов.
Да, Бахтин покинул своё главредство вовремя, ушёл, так сказать, на пике. Но за ним остался огромный миф «бахтинского Esquire» — идея умного глянца, которая и в нашу безбумажную эпоху продолжает тревожить умы.
И напоследок. Я в целом согласен с теми наблюдателями, кто считает, что эпоха Сергея Минаева в истории журнала не менее значимая, чем бахтинская, потому что он пытался делать свой журнал, не похожий на то, что делал его предшественник. Был Бахтин, и был Минаев — остальное между. Разница между ними стилистическая, но принципиальная. «Бахтин» был про надежду и независимость, а «Минаев» про то, что нужно же как-то жить, несмотря на. Первый остался легендой, второй не пережил той самой жизни.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
А мы продолжаем исследование аудитории издания «Кенотаф». На этот раз мы спрашиваем о ваших предпочтениях в медиа и в потреблении контента в Интернете. Эта анкета займёт 10-15 минут.
https://forms.gle/SStisy7kwbxMmh5A6
И да, будет ещё третья часть.
Спасибо за ваши время, ответы и вдохновение!
Laibach — Opus Dei (1987) — 5/5
Интересно, как будет по-словенски «зиганул»?
В наши дни, когда читаешь иных музыкальных критиков, сложно отделаться от мысли, что чувство юмора — поколенческая штука. Сейчас бы группа Laibach заведомо была невозможна по обе стороны линии соприкосновения. Нашлись бы те, кто принял сценический образ музыкантов за чистую монету, но ещё больше было бы тех, кого музыканты оскорбили. Впрочем, последних всегда было много, и поездка Laibach в Пхеньян в 2015 году стала поводом для не одной глубокомысленной колонки о том, что нельзя подыгрывать тоталитарному режиму и ехать туда, где творится ад.
Но пока до этого далеко. Мы с вами в Югославии восьмидесятых годов прошлого века. В начале десятилетия умер Иосип Броз Тито, к власти в Белграде приходят его наследники. И первое время кажется, что всё идёт по-прежнему, то есть по особому югославскому сценарию: страна научилась во времена Холодной войны держаться наособицу, быть партнёром для Запада и Востока, а заодно вести собственную успешную игру. Внутри же страны годами тянулось подобие управляемой «оттепели», не переходящей дозволенных границ. До поры до времени.
Музыканты из Laibach, живя в самой северной югославской республике Словения, на самом перекрёстке между германским, славянским и романским миром, между коммунизмом и капитализмом, между итальянским фашизмом, немецким нацизмом и коммунистическим тоталитаризмом, остро ощущали их диалектическую природу. Вектор группы: тоталитаризм — не эксцесс XX века, а антропологическое правило, его можно встретить и разоблачить везде. Но вместо воинствующего белого пальто они надели нацистский китель, на месте рун блистали супрематические кресты Малевича. Остроумное и глубокое решение.
Спустя много лет в другой части Европы в таком же запрещённом фильме «Капитан Волкогонов бежал» Натальи Меркуловой и Алексея Чупова о нашем 1937 годе целые кварталы Петербурга расписали Малевичем и Лисицким, а не Бродским и Герасимовым. Ну и правильно: русский авангард в деле строительство тоталитаризма поучаствовал уж точно не меньше.
В словенскую щель железного занавеса рано задули ветра больших перемен. И уже в 1986 году Laibach подписал британский лейбл Mute, где уже выпускали свои альбомы Depeche Mode и Einstürzende Neubauten. И в эту компанию экзотические словенцы вписались идеально.
Opus Dei 1987 года — эталон стиля группы. Единственное, что реально может человек противопоставить своему неумению жить с осознанной свободой, — это ирония. Во всяком случае, можно и нужно выстёбывать любую доктрину, которая требует к себе исключительно серьёзного отношения. Opus Dei тут до сих пор непревзойдённый образец искусства. В нём индастриал скрещивается чуть ли не со стендапом. Мастерская находка группы — каверы на актуальные поп-хиты. И если кавер на Life is Life известен, возможно, лучше оригинала, то вот версию One Vision группы Queen нужно ещё на пластинке постараться найти. Ещё один остроумный ход: у любого беззубого поп-хита всегда есть мрачная тёмная сторона. Как у любого благого начинания.
Собственно, с тех пор Laibach к своему творчеству не добавили ничего принципиально нового. Всё та же ирония, всё то же остроумие, вдумчивая отстранённость и вненаходимость на протяжении десятилетий. И это во времена, когда происходят геноциды, сохраняется гендерное и расовое неравенство, строится цифровой ГУЛАГ, происходит потепление климата, растёт число политзеков, и никто не донатит на благие дела. Почему Laibach до сих пор внятно не сформулировали своей концепции?!
Что ещё слушать у Laibach:
Let It Be (1988) — 4/5
Wat (2000) — 5/5
Spectre (2014) — 5/5
#альбомы_кенотафа #простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Второй текст историка Алексея Стрижова об истории российского буддиста. На этот раз он рассказывает о малоизвестной попытке построить буддистскую теократию по образцу Тибета во время гражданской войны.
https://telegra.ph/Lubsan-Sandan-Cydenov-opyt-buddistskoj-teokratii-v-Sibiri-04-20
Это текст написан автором круга «Кенотафа». Если вы пишете и хотите быть услышанными, а в нашей интонации услышали и свой голос, давайте обсудим возможное сотрудничество. Пишите в бот @thecenotaphbot или на почту thecenotaph23@gmail.com. Ответим всем — может быть, не сразу, но обязательно.
#круг_кенотафа #стрижов
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Путь страха: лирическое отступление №1
Следуя по расходящимся тропам за русскоязычными людьми, оказавшимися в разных мирах после войны и революции, Егор Сенников добрался до первого лирического отступления. Тонущий в Босфоре корабль, горящий партклуб, миражи и реальность, страх и ненависть.
Иногда случайности — вовсе не случайности.
В октябре 1921 года Никанор Савич, бывший депутат Государственной думы, а затем — участник Белого движения, пишет в дневнике:
«Сам Врангель переедет в Сербию. Вчера получилось известие, что итальянский пароход „Ллойд Трестино“, идя из Батуми, ударил „Лукулла“ в Босфоре».
На яхте «Лукулл» находилась ставка генерала Врангеля, там же проходили заседания Русского Совета; корабль стоял на берегу европейской части Стамбула — между Топхане и Долмабахче. Яхта затонула, погибли командир корабля и мичман, была утеряна казна и уничтожены документы, но сам Врангель выжил, так не был на корабле. Началось разбирательство: в курсе корабля «Адрия» (так на самом деле называлось протаранившее «Лукулл» судно) были странности — свидетели отмечали, что он как будто нацеливался именно на яхту Врангеля.
Расследование, которое провели англичане и французы, пришло к выводу, что имело место случайная авария, не имевшая целью атаку на Врангеля. Жизнь двинулась дальше: инцидент не был забыт, но и значения ему никто не придавал.
Шли годы — и спустя 10 лет в деле потопления «Лукулла» появилось имя: поэт Ходасевич вдруг удачно припомнил, что когда он жил в Берлине, то познакомился с поэтессой Еленой Ферарри: знакомой Горького и Шкловского (она упоминается в «Zoo, или Письма не о любви»). Стихи писала такие:
Золото кажется белым
На тёмном загаре рук.
Я не знаю, что с Вами сделаю,
Но сама — наверно, сгорю.
И вот Ходасевичу якобы сказал про нее Горький: «Вы с ней поосторожнее. Она на большевиков работает. Служила у них в контрразведке. Темная птица. Она в Константинополе протаранила белогвардейскую яхту». В начале 1920-х годов Ходасевич ничего не знал про «Лукулл», но прочитав заметку к десятилетию его гибели, все вспомнил и поделился историей.
Елена Феррари — интригующий персонаж. Анархистка, коммунистка, поэтесса, с биографией, прописанной пунктиром (а иногда растворяющейся в тумане). Знакомая итальянских футуристов, знающая несколько языков и колесящая по Европе и работающая на советскую разведку. Сегодня читает стихи в Риме, завтра кружится в танце в Берлине, в конце недели выпивает в парижском кафе с молодыми эмигрантами, а затем отсылает сообщения в Москву. Она ли организовала покушение на Врангеля? Была ли это выдумка Ходасевича? Была ли в этой истории правда? Или это ложное воспоминание, удачно упавшее на реальные обстоятельства?
В эти смутные годы в Европе таких людей много: пережившие крушение Первой мировой, взявшие в руки оружие, окунувшиеся в атмосферу перекраивающегося мира… Один из них — Виктор Ларионов. Петербуржец, военный моряк, недоучившийся юнкер, белоармеец, провоевавший на Юге России всю Гражданскую войну. В 1921 году — он в лагере Русской армии в Галлиполи; кто знает, может и услышал там о потоплении военной яхты «Лукулл». Но в Турции не задерживается, едет к родственникам в Финляндию.
Ларионов не желает врастать в эмигрантскую среду, а хочет продолжать сражение. Он готовится к скорой войне, становится членом подпольной организации генерала Кутепова, и стремится участвовать в акциях, как сейчас сказали бы, ДРГ — диверсионных вылазках на территорию Советского Союза.
Самая успешная входит в историю — в июне 1927 года группа во главе с Ларионовым нелегально пересекает советско-финскую границу — и организует взрыв в партклубе в Ленинграде на Мойке. Погибает 31 человек, рядовые партийцы. Группе Ларионова удается уйти — он потом будет служит в армии Власова в Смоленске, но переживет и эту войну. Доживет в Мюнхене до старости и оставит мемуары. В отличие от Феррари — ее расстреляли в конце 1930-х.
Затонувшая яхта. Взорванный клуб. Удары отчаяния и ярости. Ничего не меняющие. Но дым от них еще долго висит в воздухе.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Чернорабочий издания «Кенотаф» К. Сперанский несколько раз послушал новый альбом «Золотых Зубов», чтобы только в очередной раз удивиться точности и классу, с которыми тольяттинская группа каждый раз выступает. За рамками текста осталось множество навеянных пластинкой праздных мечтаний, как например такое: к фильмам какого режиссера лучше всего подошли бы в качестве неявного саундтрека эти песни? Мне, например, сразу пришли в голову два имени: София Коппола и Тодд Солондз. Но это просто так себе подумалось, не берите в голову.
thecenotaph/zolotye-zuby-post-hardcore">thecenotaph/zolotye-zuby-post-hardcore" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/zolotye-zuby-post-hardcore
#рецензии_кенотафа #сперанский
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — блоги в «Живом Журнале», очередной эпизод нескончаемой саги «Подшивка к личному делу» Сергея Простакова о медиа, сформировавших его личность.
Первый раз я о нём услышал в начале мая 2006 года. Мой брат, тот же самый, который подсунул мне «Коммерсантъ. Власть», издеваясь, спросил: читаю ли я ЖЖ? Он знал, что нет, — в интернет я впервые вышел за три месяца до того, чтобы посмотреть на сайте Высшей школы экономики дату дня открытых дверей. Брат посмотрел на меня, недоумённо моргающего, с усмешкой, и добил: «И что, даже Мистера Паркера не читаешь?».
Аббревиатуру я запомнил, в Высшую школу экономики благополучно поступил, но вот в «Живом Журнале» не спешил регистрироваться. Для меня тогда и простая электронная почта на сайте «Мейл ру» была чем-то неизведанным. Я удивлялся принятой тогда форме приветствия в письмах: «Доброго времени суток!» — сейчас так, кажется, никто не говорит. Потом был форум курса, где я ошалел уже от возможности публикации собственноручно написанного текста в сети. И вот в январе 2007 года я наконец-то решился зарегистрироваться в ЖЖ — кажется, это случилось после пары вопросов о наличии оного у меня.
Нет, конечно, я не скажу свой первый юзернейм. И хотя мой первый блог давно отправлен в адскую область, наверняка умельцы что-то смогут найти в чистилище веб-архива. Но именно в том ЖЖ я учился интернету, а потому и хочу его вспомнить.
В мир ЖЖ я входил поздновато. Золотой его век с инвайтами уже заканчивался. Он стал уже массовым, фрагментированным, до его покупки компанией SUP оставалось несколько месяцев. Читал я главным образом однокурсников. Именно у них в комментариях я узнал, что меня можно публично обсуждать «за спиной». Тогда же и сложилась моя тактика — не отвечать. В ней ничего не было хорошего, но я сразу понял, что жанр срача не для меня: не умею держать дистанцию, сатанею, хочу доказать свою правоту, а если не получается, то настроение портится надолго.
Кстати, о моём первом сраче. Постепенно я стал открывать сообщества по интересам, через них — интересных блогеров. И так я выбрел на историка-сталиниста Александра Дюкова, который опубликовал что-то критическое об Александре Исаевиче Солженицыне. Я без задней мысли, ничего такого не ожидая, зашёл в комментарии и написал: «Солженицын — честный и мужественный человек» (в чём я был не прав?). И тут такое началось. Нужно отдать должное Дюкову, он мне написал: «Молодой человек, вы привели бы хотя бы какие-нибудь аргументы в пользу вашей позиции. Здесь с вами никто не согласен».
Вам, наверное, интересно, о чём я писал. Да всё о том же. Про книги, про музыку, про политику — в своих интересах я был последовательным. Хорошо помню свою рецензию на «Страх и отвращение в Лас-Вегасе», которую прочитал в «оранжевой серии»: «Читаю про наркоманов, чтобы знать врага в лицо». Это для примера тех смыслов, которые я генерировал в 18 лет. А вот пример моего поста про политику: «Ого! "Марш несогласных" рядом с моей общагой. Так же начиналась Февральская революция в Петрограде». Как вам такая аналитика?
Первый ЖЖ я удалил в 2009 году. Тогда же заведу второй, но его тоже удалю уже в канун Болотной. А вот события зимы 2011-2012 годов меня перепашут, и я заведу уже третий ЖЖ. На это один мой товарищ заметит: «Зачем? Все сидят в твиттере». Тот третий блог в «Живом Журнале» вы найдёте без труда — там мне стыдиться нечего, я к тому времени более-менее научился писать.
Но ЖЖ я любил не за это. Иногда я отправлялся в путешествие по чужим профилям, заходил к незнакомым юзерам и читал их блоги. Знаете, я до сих пор с огромной теплотой вспоминаю посты незнакомых людей, которые рассказывали в своих «уютных», как встречают осень в Москве, как растут их дети, и как в квартиру доносится звук праздничного салюта, как они кутаются в плед в ненастный майский вечер. Все эти посты и ЖЖ затерялись во времени как слёзы под дождём, но никакие твиты и сторис никогда во мне не пробудят ничего подобного.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Возгорается пламя
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Рождение — дело грязное. Святое и чудесное, но грязное. И мучительное. В кровавом облачении приходит в этот мир новая жизнь, в крови, боли и поту. Цикл этот бесконечен.
К концу 1920-х годов даже к тем из эмигрантов, кто больше всего был готов обманываться, приходит осознание — возвращения не будет. Эмиграция создает разрыв не только в пространстве, но и во времени. Конечно, в самом буквальном смысле — разных часовых поясов, — но еще и в том, в каком времени они живут. Различия накапливаются, и в какой-то момент обитателям параллельных миров становится не о чем поговорить. И беседа почти сворачивается: путешествия в прошлое пока не изобрели, а поговорить сегодня как будто и не о чем. Язык тот же, а слова в нем значат разное. Не понять друг друга.
Если следить за событиями 1929 года по передовицам «Правды», то страна идет от победы к победе. Если заглянуть в дневниковые записи старого москвича Ивана Шитца, то ужаснешься: идут массовые аресты, авральные кампании в прессе, допекают идиотизм большевистского начальства и кабальные заемные кампании. Но по совести говоря, 1929 год — революционный и страшный для России; в этот год началось большое наступление на деревню, которое уже не остановится.
В Париже выходит дебютная книга Гайто Газданова. Молодой писатель для первого романа основой берет автобиографический материал — и блестяще с ним справляется. Герой, разрывающийся между прошлым, настоящим и фантазиями, вспоминает весь свой путь, который привел его в эмиграцию. Петербург, кадетский корпус, мировая война, гражданская, Стамбул, Париж… Надписи на станциях сменяют друг друга, пока на бронепоезде судьбы герой несется к конечной остановке.
Герой Газданова тоже долго идет к мысли о том, что старое не вернуть и что новое родится уже не на родной земле. А вот его дядя понимает все раньше: еще во время Гражданской:
«Одно отмирает, другое зарождается. Так вот, грубо говоря, белые представляют из себя нечто вроде отмирающих кораллов, на трупах которых вырастают новые образования. Красные — это те, что растут».
Выход романа Газданова — рождение нового писателя, полностью сформировавшегося в эмиграции; да причем какого! Одного из лучших в XX веке, умного, точного в своих наблюдениях. Газданов — поэтический прозаик, который постоянно рефлексирует о себе и мире, но следить за его полетом мысли интересно. И мир этот совсем другой, чем тот, из которого он уезжал когда-то в неизвестность.
Транзитная переменчивость заканчивается и в СССР: от станции «олигархия» доехали до «персоналистской диктатуры». А этот политический режим обладает большим спросом на оды.
Демьян Бедный страдает в Кремле. И немудрено — ему, поэту ничтожного таланта, в одиночку приходиться придумывать целый жанр. В декабре 1929 года в Советском Союзе впервые готовятся широко отметить день рождения вождя. Сталину исполняется 50 лет. Ленинский юбилей практически не отмечался, в 1924 году было не до того. Но теперь битвы в верхах окончены. Забег вокруг стульев прекратился. Музыка смолкла. Стул остался один.
Бедному заказали в «Правду» написать стихи о Сталине. Для человека, который в частной переписке с вождем любит рассказывать, как «гонит фельетон в 300 строк», нет ничего сложного в этой задаче. Но образцов нет, все надо придумывать самому. И вообще Бедному (он же Придворов) интереснее не писать, а отдыхать. Или жаловаться приятелю Михаилу Презенту на то, что его не позвали на пьянку с очередным наркомом.
Но все же он пишет стихотворение «Я уверен». Все оно посвящено тому, как Бедный не может написать стихи про Сталина:
«Скорей!.. Скорей!» — Виноват,
Я вам что? Автомат?
Нажми только кнопку
И бери со стихами бумажную стопку?!»
Но нужно-то быть автоматом. Бедный выдавливает из себя:
«Ближайшие годы
Над сталинским подвигом произнесут
Исторический суд».
Новый мир рождается.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
АукцЫон — Птица, 1993, 5/5
А война, ну, что война?
Так заведено.
7 и 14 июня 1956 года с полигона Капустин Яр на ракете Р-1Е в космос отправлялись собаки Козявка и Альбина. Полеты были благополучны, животные выжили и вернулись. Врачи оба раза отмечали, что у собак была индивидуальная реакция на стресс. У одной в каждом из полетов был учащенный пульс, а у другой — более редкий. В остальном все было хорошо.
Седьмой, седьмой, отвечай, седьмой, я тебя не слышу,
Почему молчишь?
На стресс и исторические времена все реагируют по-разному. Многие замирают, пораженные трагическими событиями. Или думают лишь о том, как выжить в годину перемен. Или погибают. А на кого-то в этот момент снисходит Божья благодать, и они создают свои самые важные работы. В грозовой первый год Первой мировой и обрушения старого мира Франц Кафка написал «Процесс». Сент-Экзюпери, перебравшись в 1940 году из оккупированной Франции в Нью-Йорк, пишет «Маленького принца». Группа «АукцЫон» в первый день августовского путча в 1991 году начинает создавать то, что позднее составит альбом «Птица», а закончит это делать за несколько дней до путча в октябре 1993 года.
О, зона!
Ожидает напряжённо
Родниковая.
Мир горит. Ну горит и ладно, а жизнь идёт. Такое ощущение от «Птицы» было всегда у меня — и это тот случай, когда оно ничего не стоит. Альбомы «АукцЫона» таковы, что у каждого в голове складывается свой образ и текст. Иногда пристаешь к одному берегу, порой — к другому. Подчас здесь становится страшно, как в конце песни «Глаза». А потом весело.
Прятаться поздно, не прятаться поздно.
С днем рождения!
Но чаще здесь неизъяснимо грустно и больно; печаль светлая. Как будто тебя в детстве поцеловали перед сном в макушку — а ты в этот же момент остро ощутил, что этот момент больше никогда в жизни не повторится. И стало больно.
Что ещё слушать у «АукцЫона»:
Как я стал предателем (1989) — 5/5
Девушки поют (2007) — 3/5
Жопа (1990) — 4/5
#альбомы_кенотафа #сенников
18 июня 1850 года умер Оноре де Бальзак. И кому какое теперь до этого дело? Бальзак — XIX век в его самом смехотворном проявлении. Человек мог на трех авторских листах описывать комод и каблуки ночных туфель, и ничего ему за это не было. Литература.
Все знают, что Бальзаку, как и Александру Дюма, платили построчно, отсюда и тягучие, невыносимые описания; и что он выпивал до 50 чашек эспрессо в день, чтобы ввергнуть себя в состояние творческого экстаза. Мало кто прочитал все девяносто частей его «Человеческой комедии». В лучшем случае, кто-то слышал эти названия, включенные для порядка в курс зарубежной литературы: «Отец Горио», «Евгения Гранде», «Шагреневая кожа»...
Его дух все же проник в нашу пору контрабандой — через криптобальзаковца Уэльбека. В последней книге «Уничтожить» он любовно вспоминал «Человеческую комедию». Прародителя литературы реализма Уэльбек ценит больше, чем ныне почти столь же модного, как и рэпер Оксиморон, Селина. «В жизни всегда есть место мелодраме. Главным образом, в чужой жизни», — объясняет Уэльбек. Бальзака он цитировал в эпиграфе к своей «Платформе» — и это едва ли не лучшая часть всего романа: «Чем гнуснее жизнь человека, тем сильнее он к ней привязывается; он делает ее формой протеста, ежеминутной местью».
Для Уэльбека железобетонность XIX века была лучшим орудием против растекающейся, зыбкой современности, которую, например, олицетворял ненавистный ему «леворадикал» Филипп Соллерс, восклицавший в «Элементарных частицах»: «Вы реакционер, вот и отлично. Все великие писатели реакционеры. Бальзак, Флобер, Достоевский: вон сколько реакционеров. Но и трахаться тоже надо, а? Групповушка нужна. Это важно». Так что, дорогой пытливый читатель, еще не поздно ухватиться за край прочного дубового стола, над которым возвышается, надувая щеки, творец «Человеческой комедии» — чтобы спастись в тени его величия, как в животворной прохладе грота.
#цитаты_на_кенотафе #сперанский
Новая пятница — новый разговор в нашем Boosty.
Сергей Простаков и социолог Варвара Зотова решили обсудить своего любимого фантаста Лю Цысиня. Да, у нас неделя Лю Цысиня в «Кенотафе», и что?
Можно ли изучать социологию по фантастическим романам? Оптимист или пессимист Лю Цысинь? И стоит ли бояться смотреть экранизацию «Задачи трёх тел» от Netflix, если вам понравилась книга?
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
Иллюстрация: Robert Beatty
Легендарная четверговая рубрика «Кенотафа» возвращается! Книжный опросник «Кенотафа» в этот раз заполнил кинокритик, журналист, историк кино Михаил Ратгауз.
thecenotaph/oprosnik-ratgauz">thecenotaph/oprosnik-ratgauz" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/oprosnik-ratgauz
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В прошлый раз в нашем блоге на Boosty мы выложили большой разговор об «Идеальных дня» Вима Вендерса. И вам, и нам понравилось. Теперь такие разговоры станут регулярными.
И уже в эту пятницу Сергей Простаков беседует с секретным гостем о фантастической эпопее «Воспоминания о прошлом земли» китайца Лю Цысиня и об экранизации её от Netflix.
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова романа Александра Проханова «Господин Гексоген».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Напоминаем, что мы проводим масштабное исследование вас — наших читателей. И на этой неделе спрашиваем о том, как вы потребляете контент в интернете.
Вопросы анонимны, контактные данные не собираются. А нам будет очень полезно, если вы потратите на эту анкету десять минут. Спасибо!
В очередном выпуске цикла Егора Сенникова «Люди и годы» пойдет разговор о вещах эфемерных, но в то же время весьма важных: о встречах на страницах книг с людьми, которых нельзя увидеть.
Важно помнить — этих людей никогда не существовало. Они глядели на меня с глянцевых страниц британских учебников английского, болтали друг с другом, взрослели… И давали пример жизни, которая была столь же фантастическая, сколько и реальная.
Оговорюсь сразу — я не знаю, как обстояло дело с изучением английского не в Петербурге в нулевые годы. Весьма вероятно, что таким же образом, как и в Петербурге: но тут мне просто нечего сказать; мой опыт явно не универсален. Но пользуясь правом на субъективность, поговорю о своих приключениях с английским языком.
Английский я учил еще до школы, но какие там были у меня учебники — не скажу. Не помню. Вспоминается, как в 1998 году выводил на листе бумаги слово «yacht», но совершил ненужные ошибки, и оно у меня превратилось в какое-то английское сверхслово «yachght». Уже тогда слушал разные англоязычные песни — от арий из оперы Эндрю Ллойд Уэббера Jesus Christ Superstar до «Белого альбома» The Beatles. Но понимал ли что-то? Ну так, чуть-чуть.
В школе же первый учебник, который меня встретил, — это знаменитый труд Верещагиной и Притыкиной; желтый учебник с какой-то масонской обложкой: разноцветные полукубы, выставленные в пирамиду. PROSVESHCHENIYE PUBLISHERS, — сообщала обложка.
Hello, my friend from Great Britain!
My name is Ann. I am from Russia. I’ve got mother, a father, and a grandfather. I’ve got a brother and a sister. I’m a pupil. My brother and sister are not pupils. They’ve got many toys. They like to play with the toys. We’ve got a dog. His name is Spot. My brother likes to play with Spot. We’ve got a cat. Her name is Pussy.
В средней школе я учил уже четыре языка, но в память лучше всего врезались британские учебники английского. И дело было не в том, как там подавалась грамматика или вокабуляр: в каждом уроке была небольшая сценка с постоянными героями учебника. Такой комикс-раскадровка, как будто из некоего несуществующего ситкома на СТС: группа из нескольких друзей общается, учится, путешествует, дружит, ссорится — словом, живет и дает жить другим.
И это было гениальной стратегией создателей этого учебника. Да, конечно, интересно было читать тексты на тему того, как правильно выбирать отель (из этих уроков я узнал, что в Англии отель с «central heating» считается чем-то необычным и чуть ли не добавляет звезду на вывеску), выдуманные рецензии на фильм «Семь дней в Тибете» (”Brad Pitt — the Man”, — сообщал заголовок) или выяснять, что у молодых британцев (по крайней мере, в учебнике) есть традиция брать gap year и отправляться в путешествие по миру — этакий аналог Гранд-тура. Это будоражило, удивляло, заставляло сравнивать свою реальность с учебниковой — и мечтать о чем-то. В школе же я прочитаю «Волхва» Фаулза — и узнаю о том, какие фантазии вызывали у некоторых традиция gap year — роман этот навсегда поселится в моей памяти.
Но главное — там были вот эти выдуманные герои. Ты знакомился с ними, следил за их жизнью и, в конечном итоге, начинал себя чувствовать одним из них. Ни в одном из других языковых учебников школьной поры, будь то французский, немецкий или латынь, я не видел такой изобретательности в подаче материала. Герои поселялись у тебя в голове, ты задумывался о том, что с ними будет дальше, и примерял на себя разные роли, которые принимали на себя персонажи. Здесь ты учился мириться с друзьями после ссоры, наблюдал за первыми опытами поисков работы и размышлениями о том, как надо сепарироваться от родителей. И мотал на ус — виртуальный, как и герои учебника.
Этих людей никогда не было. Но они всегда со мной будут. Писал ли я тексты на английском, общался ли с новыми людьми, читал ли новые книги — я всегда вспоминал, что в моем языке есть частица этих выдуманных героев.
И я им признателен.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Премьера новой сверхрубрики на «Кенотафе». Участники проекта Константин Сперанский и Антон Секисов запускают цикл неторопливых бесед «Ординарные товарищи». Первый из них посвящён главному литературному небожителю Владимиру Набокову. О нём мы поговорили с петербургским поэтом, денди и преданным фэном ВВ Лёхой Никоновым
https://youtu.be/2b3xrma1Ih4
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Джеймс Дин на заправке на своем серебристом Porsche 550 Spyder, который он называл «Маленький ублюдок», за несколько часов до смертельной аварии. 30 сентября 1955 года.
Фото: Corbis
#в_поисках_счастья
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова сказанные югославским партизаном-коммунистом Степаном Филиповичем перед повешением.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Евгений Алёхин в «Кенотафе»!
Мы презентуем его новую книгу «Календарь II», которая выйдет в издательстве книжного магазина «Все свободны» @vsesvobodny.
Это всё тот же дневник чтения, что и в прошлой части книги. На этот раз автор вновь решил отказаться от алкоголя — именно этот сюжет и делает текст Алёхина, не побоимся этого слова, напряжённым. В остальном же это гимн чтению как лучшему способу жить эту жизнь. «Календарь II» можно критиковать, и банальные доводы критиков можно без труда самим придумать. Но вот возразить Алёхину по существу невозможно.
thecenotaph/alyokhin-kalendar-dva">thecenotaph/alyokhin-kalendar-dva" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/alyokhin-kalendar-dva
#кенотаф_отрывок
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
А мы напоминаем, что на этой неделе у нас стартовало исследование аудитории «Кенотафа».
Если вы не заполнили анкету, то сделать это можно вот тут. Заполнение анкеты займёт примерно десять минут.
В этот день то ли по новому, то ли по старому стилю вышел первый сборник прозы Максима Горького, после которого ницшеанец с мутным прошлым стал главным русским писателем по обе стороны границы почти на 40 лет. За это время Горький успел воспеть человека как такового, вдоволь порусофобствовать, возвысить голос в защиту слабых и прославить использование рабского труда. И всё это стало для нас поводом сегодняшний выпуск рубрики «Судим по обложке» посвятить книгам писателя.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня у нас необычный контент.
Мы задумали исследование аудитории «Кенотафа». Если у вас есть время, возможность и интерес, то пройдите, пожалуйста, эту небольшую анкету. В ней вы найдёте главным образом вопросы о ваших литературных пристрастиях, а ещё мы спрашиваем о кино и истории. Всё это вряд ли займёт больше десяти минут. На всякий случай, анкета анонимная.
Фрагмент картины Владимира Маковского «Ночлежный дом», 1889 год.
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Улица Тверская, Москва, 1 января 2014 года.
Фото: tabibito.ru
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова, сказанные первым космонавтом Юрием Гагариным перед последней в его жизни авиакатастрофой.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
thecenotaph/gumilev-liu">Участник «Кенотафа» Сергей Простаков очень хочет, чтобы в ближайшую пятницу как можно больше людей посмотрели его разговор с секретным гостем о китайском фантасте Лю Цысине в нашем Boosty. Для этого он написал небольшой очерк о замеченных им параллелях в творчестве китайца и великого русского историка и мыслителя Льва Гумилёва.
Все участники «Кенотафа» и Сергей Простаков будут благодарны, если вы распространите этот текст и подпишитесь на наш телеграм-канал. Возможно, это изменит Вселенную. Да, именно так, и об этом вы можете прочитать в сегодняшнем тексте.
thecenotaph/gumilev-liu">thecenotaph/gumilev-liu" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/gumilev-liu
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
«Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Колбасёр по пояс голый!»
Над Сенной площадью гремит один из самых популярных дэнс-треков момента. «Бочка, басс, бочка, басс». Люди идут мимо ларька, к которому прикручен динамик, из него разносится трек XS Project. Темнеет. «Голый, голый, колбасёр». У ларька пританцовывает бездомный — слегка притапывает ногами, как будто топчет невидимую шапку, брошенную оземь. «А мне мама говорила, колбасёры — это сила». У метро стоит пара ментов — курят, смотрят на проходящих мимо людей. Бездомный привлекает их внимание, и они медленно выдвигаются в его сторону.
«В эфире радио Р-р-р-рекорд». Позывные детства, которые можно было услышать в любой точке Петербурга: из проносящейся мимо машины, в маршрутке, в ларьке с шавермой. Быстрый ритм EDM, танцевальное техно, и все это зачастую под брендом «Колбасный цех». А его лицо — пожилой мужчина под псевдонимом МС Вспышкин.
На короткое время он был одним из живых символов Петербурга — безбашенный дед, растворяющийся в танце, записывающий треки для «Колбасного цеха» с диджейским осколком группы «Никифоровна», выходящий на сцену в костюме Супермена и вообще дающий жару.
«Шишки падают в лесу,
Я иду на колбасу,
Валидол лежит в лукошке,
Поколбасимся немножко».
МС Вспышкина на самом деле зовут Владимир Турков — его настоящее имя вообще является частью общего имиджа МС. Он блокадник, проживший в Ленинграде почти всю свою жизнь, работавший инженером в институте метрологии и бывший администратором рок-группы «Кочевники» (а клавишником в ней был другой постсоветский символ Петербурга — Михаил Боярский). Турков — культурист-бодибилдер, основатель культуристского клуба еще в Ленинграде. А с 1990-х — растворяющийся в рейве человек, ведущий дискотеки.
МС Вспышкин — народная звезда. Встретить его легче простого — хоть в метро, хоть проходя по Сенной или по Загородному. При этом он кажется немного нелепым — дед с огромной бородой, блокадник, а все время норовит пуститься в пляс под крики о «колбасе» и «голых бабах». Но это важная часть его очарования. Как и его внесценические действия — вроде пропаганды здорового образа жизни (что, конечно, кажется неожиданным от человека, ставшим лицом петербургских рейвов конца 90-х — начала 00-х). На встречу с губернатором Валентиной Матвиенко, где ему, в ряду прочих блокадников, вручали ключи от квартиры, он идет в своем неизменном прикиде: казаки, кожаные штаны с бахромой, черная футболка с капюшоном и изображением серпа и молота на рукаве, металлический обвес. Его ничего не смущает.
И правильно, на самом деле. Меня он раздражал в те годы своей какой-то противоречивостью: что он забыл в этом дурацком выморочном мире, где «бочка, басс»; какой-то ярмарочный дед. Какое-то постоянное «меня прет, меня прет, потому что снег идет». Ноль мысли («мерри клизмас»), зато много движений. Зачем, для чего?
Ретроспективно кажется, что этому отношению к жизни стоило бы поучиться. Отсутствию комплексов, отказу от стеснения и движению туда, куда хочется, — а не туда, куда гнут возраст и среда. Можно много говорить про пошлость и бессмысленность любого дэнс-движения, но в нем было много внутренней свободы. Люди, отправляющиеся танцевать тектоник на Дворцовую площадь или на Sensation во всем белом, отдающиеся стихии всем телом — все это был разговор про внутреннюю свободу, ведущийся в странной форме. Кто сказал «наркотики»? Ну конечно, они там были, о чем вообще речь, — но не в этом дело. А первый свободный танец, — без мысли и назидательно поднятого пальца, — это гораздо важнее.
Летом 2011 года разбился в автокатастрофе Дмитрий Чеков (он же «Никифоровна» из их дуэта). В конце осени в метро умер и сам Владимир Турков — ехал на хор блокадников, стало плохо с сердцем, не откачали.
Так все и закончилось. Дальше — декабрь 2011 года, и со всеми остановками.
«Давай, давай!»
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Подшивка к личному делу» — бесконечная изнуряющая сага о том, как медиа повлияли на один неокрепший ум. На этот раз Сергей Простаков вспоминает, как читал глянцевые журналы в студенчестве.
Я очень люблю рутины и рутинизированное потребление. Меня хлебом не корми, дай придумать что-то делающее мою жизнь упорядоченной — иллюзия контроля, конечно. Приключения и спонтанность я скорее не люблю и избегаю. В чём-то мне это помогает, в чём-то мешает, а иногда любовь к рутинам приобретает странные формы.
Так, став первокурсником Высшей школы экономики, я принял решение читать много журналов. Во-первых, политические еженедельники — «Коммерсантъ. Власть» и «Русский Newsweek». Во-вторых, ежемесячные — русский Rolling Stone, а ещё так называемые мужские Playboy и MAXIM и познавательный «Вокруг света». Сегодня речь о последних.
Покупка мужских журналов — да, была чем-то сродни курению в отрочестве: я теперь взрослый и могу себе это позволить. При этом раз за разом покупка что MAXIM, что Playboy ставила в тупик: несмешные шутки, очень странный набор статей, как сейчас бы выразились, с переписанной «Википедией». Ну и главное, фотографии женщин вызывали скуку — в моём поколении ими уже не заклеивали стены в общежитиях. А вот сосед по комнате Иван как-то прямо и пригвоздил: «И охота тебе деньги тратить на всякую дрянь. Неужели на обычную порнуху подрочить не можешь?». Довод был сильным, и я пару месяцев ещё их покупал, а потом забросил. Я снова стану покупать Playboy уже в десятых только для того, чтобы обложками от него заклеить несколько дыр в стене на кухне в квартире на Автозаводской, где прожил много лет.
«Вокруг света», кажется, не имел ничего общего с мужским глянцем, но в эпоху всепобеждающего интернета был их сводным братом по несчастью. Перефразирую своего общежитского соседа: зачем покупать журналы про жизнь в других странах, когда можно просто в них поехать? И так же, как личная жизнь у меня складывалась непросто, так и с путешествиями до сих пор есть вопросы — я не то чтобы их не люблю, просто не считаю базовой потребностью. Поэтому «Вокруг света» я читал, особенно на младших курсах, с упоением. Я буквально воспринимал истории о жизни в Мали или на островах Океании так же, как человек XIX столетия, когда Императорское географическое общество «Вокруг света» и запустило.
Но ни мужской глянец, ни «Вокруг света», ни «Коммерсантъ. Власть», ни Rolling Stone не могли выиграть битву у интернета. Он наступал и становился главным медиа. В январе 2007 года я зарегистрируюсь в «Живом Журнале», ещё через три месяца — во «ВКонтакте», увижу первые мемы, вступлю в первые группы, оставлю первые комментарии. Дольше всех, как я уже писал, держался Rolling Stone, но и он проиграл.
Судьба тех моих подшивок незавидна. Хранить мне их было в общежитии негде, поэтому я, как когда-то тётка с «МК-бульваром», стал их привозить в родительскую усадьбу. Матушка и батюшка меня за это ругали. Проблема была в том, что глянец очень плохо горел и журналы эти нельзя было пустить на растопку. Те, что всё-таки не сгорели, до сих пор валяются по разным чердакам.
Наступала новая эпоха. Мне предстояло выбрать любимые сайты, любимых блогеров и паблики с мемасиками.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
