6470
Издание Донаты: https://boosty.to/thecenotaph Обратная связь: @thecenotaphbot thecenotaph23@gmail.com
Несколько лет я пишу книгу, жанр которой сам определяю как полотно. В ней я рассказываю о десятых годах или, как я предпочитаю говорить, драме десятых. По сути это большой роман воспитания, написанный в модном нынче жанре автофикшн. Самому мне нравится думать, что это скорее большая эпопея с несколькими слоями повествования: о себе самом, взрослении и ошибках, о московской журналистско-активистской среде, о панораме народной жизни между Болотной и ковидом. Будет ли когда-нибудь полотно драмы десятых опубликовано, я не знаю, цели такой перед собой не ставлю.
Но сегодня наконец-то хочу самым преданным подписчикам «Кенотафа» презентовать несколько фрагментов из неё, которые складываются в эссе «Конец эпохи группы "Комсомольск"». В нём часто звучит слово «эпитафия», что и сообщает всему тексту настроение. Но к счастью, все герои эссе живы и здоровы, а вот хардкор уже нет.
Только для подписчиков «Кенотафа» на Boosty.
Фото: Андрей Золотов
#простаков
Егор Летов с удовольствием заявлял о себе: «Я — мизантроп, мне больше животные импонируют», а сам умудрялся нравиться всем, он был и остается объединяющей фигурой для представителей самых разных каст, от таксиста до девелопера. Если человек почему-либо не любит Егора Летова, скорее всего, он претенциозный идиот. Но ни в коем случае не дурак — возможно, даже социолог. Каждый может объяснить, отстоять своего собственного Летова — сам же музыкант остается неуловим: «Я не настолько нищий, чтобы быть всегда лишь самим собой».
Мы поймали Константина Сперанского, дали ему повидло и соленых крендельков, усадили на табуретку и заставили объяснить, кем же для него в конце концов являлся лидер «Гражданской обороны».
https://telegra.ph/Bednyj-stil-Egora-Letova-09-10
#сперанский
В переломном 2020 году в Третьяковке проходила масшабнейшая ретроспектива советского «застойного» искусства «Ненавсегда 68-85», общий смысл которой сводился к тезису «не московскими концептуалистами едиными». А ещё на выставке не было прямолинейного официозного соцреализма.
И там среди прочих была эта картина Юрия Ракши. Она многих тогда поразила, так как идеально работала вместе с текстом — вот это был настоящий концептуализм, куда там Булатову с Кабаковым.
Итак, Юрий Ракша (1937-1980) «Разговор о будущем», 1979.
Давайте посмотрим на картину. А теперь ещё раз прочитаем аннотацию выше.
В конце 1970-х Ракша поехал на стройку Байкало-Амурской магистрали, откуда принёс этот сюжет: строители-комсомольцы обсуждают грядущее, конечно же, коммунистическое будущее и те вызовы, которые придётся преодолеть на пути к нему.
Но мы-то теперь знаем, какое там было будущее на самом деле. Перед нами буквально пустой разговор о сроках, которые мы сами бесконечно ведём как раз с 2020-го. И пусть мы разговариваем не про «когда наступит», а про «когда кончится». Всё равно все наши разговоры заканчиваются каждый раз с таким же успехом, как и у героев этой картины.
А сам Ракша её писал, уже будучи больным лейкозом. Жить ему оставалось после этого «Разговора о будущем» около года. И вроде бы в момент написания он не знал о диагнозе.
Какой тут может быть вывод? Будущее беспощадно к нашим ожиданиям. Но и непредсказуемо, что тоже не всегда плохо. Уж, я-то знаю.
#коврик_у_кенотафа #простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Это было прямое включение рубрики #обложки_кенотафа из Стамбула, друзья. Хороших выходных!
Читать полностью…
В последние годы Анна Андреевна широко прославилась строчками из начала 1920-х «Не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам…». Спустя лет 15 она рассуждала уже так. Немудрёное правило жизни большого поэта.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Россия» выходит в море
Страшная война схлынула, но раны в плоти реальности затягиваются не сразу. Внезапно огромные европейские пространства становятся проницаемыми для странствий — вольных или не очень. Две героини нового текста из цикла Егора Сенникова «Расходящиеся тропы» пересекают советскую границу и сталкиваются с миром, о существовании которого ничего не знали.
В порту Неаполя стоит «Россия». Это огромный теплоход, на котором возвращаются в Советский Союз сотни людей: все едут в Одессу с разными чувствами.
Раньше «Россия» называлась Patria. Корабль до войны ходил из Германии в Южную Америку, потом стал одним из жилых судов германского ВМФ. Здесь было арестовано «временное правительство» Третьего Рейха, которое управляло страной, — или, вернее, ее ошметками, — после самоубийства Гитлера. Пройдет четверть века — и именно на этом корабле в круиз отправится Семен Семенович Горбунков, герой «Бриллиантовой руки».
Но все это будет потом. На борту «России» в 1948 году возвращается в Россию эмигрантка Нина Кривошеина. Почти три десятилетия назад она бежала с мужем из Советской России по льду Финского залива. И вот теперь возвращается обратно; на душе у нее тяжело. Когда корабль выходил из Марселя, она смотрит на Нотр-дам-де-ла-Гард и говорит сыну Никите: «Смотри, смотри! Кто знает, увидим ли мы ее снова».
Там же, в Неаполе, в клинике для душевнобольных лежит Анастасия Егорова, одноногая русская женщина. Она пришла в Неаполь пешком три года назад, в августе 1945 — вся оборванная и босая. Но итальянские власти о ней позаботились: и вот она третий год лежит в лечебнице и чувствует себя все лучше. Недавно ее навещали советские эмиссары, уговаривавшие вернуться в СССР. На этот раз она отказалась.
Послевоенные годы в Европе — это время постоянных странствий, потерь, возвращений и отъездов в неизвестность. Все перепутано, сломлено, старые бумаги носятся по ветру, люди идут пешком в дальние края. Химик, антифашист и будущий писатель Примо Леви, выживший в Освенциме, движется из Беларуси в родную Италию через растерзанную войной Восточную Европу. Василий Шульгин, русский националист, принимавший отречение Николая II и проживший эмиграции два десятилетия, неожиданно для себя перенесен из Югославии в камеру тюрьмы на Лубянке, а затем во Владимирский централ. Хайнц Киссингер, американский военный разведчик, вернулся в родную Германию, откуда его семья бежала в 1938 году — и занимается поиском и уничтожением бывших нацистов. История запомнит его как Генри Киссинджера.
Ох, если кто-то когда-то захочет написать советского «Улисса», то героини лучше, чем Анастасии Егоровой найти не удастся. О ее судьбе нам известно не так много, как хотелось бы — и за то, что мы знаем о ней больше стоит поблагодарить исследовательницу Шейлу Фицпатрик. Егорова, уроженка деревни под Вязьмой, всю свою жизнь провела в скитаниях по Советскому Союзу. Рано покинув деревню, она бродила по России с 1920-х годов. Дорога уносила ее то во Владивосток, то в Абхазию, то в Центральную Азию и Якутию. На этом пути она потеряет ногу — но не желание странствий.
В 1945 году, после конца войны, она зашла в родную деревню, но там она никому не была нужна. И из любопытства и интереса, она решила пересечь советскую границу вместе с возвращавшимися домой поляками. Путешествие унесет ее через Польшу в Югославию, а оттуда в Италию, где она довольно счастливо проживет 5 лет — пока не настанет ее черед возвращаться в СССР.
Нина Кривошеина пока всего этого не знает. Ее страшит возвращение в СССР, фильтрация в лагере под Одессой и жизнь в России. Ее вместе с семьей отправляют в Ульяновск. Через год арестуют ее мужа Игоря. Он, переживший Бухенвальд и Дахау, выживет и в Озерлаге, и марфинской «шарашке». Сыну Никиту арестуют в 1957 году и три года он проведет в заключении.
В начале 1970-х все Кривошеины уедут из СССР — обратно во Францию.
О судьбе Анастасии Егоровой после возвращения в Россию мы ничего не знаем.
Их Одиссея закончилась.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Наши друзья из легендарного moloko plus объявили open call — ребята ждут тексты для следующего выпуска альманаха. Подсветим: «Кенотаф» сейчас ведёт переговоры о публикации части своих текстов в этом проекте.
А о значении moloko plus для русского гуманитарного пространства читайте в нашем тексте.
#друзья_кенотафа
Xiu Xiu — Women As Lovers (2008) 5/5
Как-то неловко объявлять себя потребителем музыки, которую делает Джейми Стюарт, 46-летний уроженец Калифорнии и бессменный лидер оголтелой группы Xiu Xiu, и с затрапезной физиономией о ней рассуждать. Она похожа на паническую атаку в супермаркете, нервный срыв на дискотеке, припадок на чужом дне рождения. В общем, на что-то такое, к чему современный потребитель музыки, хотя он и привык осторожно, а порой и истерически эстетизировать всякого рода девиации, никак не может быть готов. Джейми Стюарт вламывается прямо в ваш сейф-спейс и начинает там досаждать своими адскими всхлипами, тревожащими ужимками. Чтобы было наглядно, посмотрите хороший перфоманс художника Александра Бренера, где он абсолютно голый, с чулком на голове врывается на вернисаж в ЦДХ и орет: «Почему вы меня не взяли на эту выставку?!» Как раз длится две с половиной минуты — Xiu Xiu есть у нас дома.
Так получилось, что на их концертах я бывал чаще, чем на концертах каких-либо других групп. Я даже не буду говорить, сколько раз, хотя меня давно не приглашают на дни рождения и я не очень дорожу своей репутацией. Меня покорила скрежещущая, жуткая свалка звука, как будто тяжкое чудовище ворочается на огромной, старой кровати, а незримый наблюдатель за стеной то ли стонет, то ли причитает противным голосом, в котором особенно пугают нотки сладострастия. Ну а название вышедшего много позднее моего первого знакомства с творчеством г-на Стюарта альбома — Dear God, I Hate Myself — только уверило меня, что симпатии не случайны. Проблема слушателей Xiu Xiu в том, что совершенно некому прислать песни этой группы с сакраментальной подписью: «Мы или не мы?», хотя и очень хочется.
По нынешним временам писать о Xiu Xiu — все равно что пересказывать церемонию открытия Олимпиады в Париже. Рискну все же поговорить про альбом 2008 года Women As Lovers, и поскольку примерно каждый я ценю одинаково, этот я выбирал по обложке. Сайт Pitchfork красиво написал, что здесь голос Стюарта «дрожит, будто его обладатель на грани панической атаки». Еще тут есть дикий кавер на песню Queen и Дэвида Боуи Under Pressure, в котором участвует Майкл Джира. И еще строчка в треке Leash: God had made your sweetheart wrong / Born to suffer, born only to die. Вот, этого достаточно. Пять из пяти. Недавно переслушивал его, пока гулял по району у автовокзала. Странным образом эти написанные для модных подростков звуки прекрасно соответствовали самой неприглядной реальности. Так делает Линч, когда лирическую меланхолию поп-мелодий сочетает с ощущением подступающего ужаса.
Как герой первого романа Мисимы «Исповедь маски», герой песен Стюарта — завороженный красотой задохлик. Музыкальный журналист Борис Стародубцев в своем borisstarodubtsev/%D1%83%D0%B6%D0%B0%D1%81%D0%BD%D1%8B%D0%B5-%D0%B2%D0%B5%D1%89%D0%B8-%D0%BA%D0%BE%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B%D0%BC-%D0%BD%D0%B5%D1%82-%D0%BA%D0%BE%D0%BD%D1%86%D0%B0-%D0%BC%D1%83%D0%B7%D1%8B%D0%BA%D0%B0-xiu-xiu-%D0%BA%D0%B0%D0%BA-%D1%81%D0%BF%D0%BE%D1%81%D0%BE%D0%B1-%D0%BD%D0%B5-%D1%81%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D1%8F%D1%82%D1%8C%D1%81%D1%8F-cc7ea27ce786">прекрасном тексте о Xiu Xiu пишет, что исполнитель, при всем своем выгодном с точки зрения современной конъюнктуры образе, считает себя «мэром Стесняндии» (как бы это странно ни звучало по-русски, в оригинале — mayor of shyberg). Shyness is nice, — так говорил Моррисси, ну а Стюарт — его прилежный ученик. Лидера The Smiths он называет Отцом (с большой буквы) и признается, что не снимал его плакат со стены в своей комнате до 32 лет. Xiu Xiu много и охотно перепевали The Smiths, на альбомах, например, есть песни Asleep и Hated For Loving (сплит с Parenthetical Girls, которые блистательно исполнили Handsome Devil).
В центре песен Xiu Xiu — всегда какой-нибудь травмированный изгой, страдающий от неизбывного одиночества и сексуальной фрустрации. И эти песни не облегчают участь, не помогают проработать травму, они проникают в душу, называют тебя по имени, осеняют, когда звучат. Как спичка во мраке освещает ничтожную область, да и ту — пока горит.
Что еще слушать у Xiu Xiu:
Dear God, I Hate Myself (2010) 5/5
Xiu Xiu Xiu Xiu Plays the Music of Twin Peaks (2016) 5/5
Fabulous Muscles (2006) 4/5
P. S. В оригинале рецензия К. Сперанского несколько больше. Ознакомиться с полным текстом можно на нашем Boosty.
#альбомы_кенотафа #cперанский
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Равенство в смерти
Белая Дьяволица, жовиальный циник… В цикле «Расходящиеся тропы» на календаре 1945 год — и Егор Сенников размышляет о том, как смертью уравниваются противоположности.
В конечном счете, разница между теми, кто уехал и кто остался сводится к тому, сумели они остаться людьми или нет. Невидимые бухгалтеры сводят баланс: это в плюс, два в уме, здесь минус… Счет закрыт.
1945 год: стремительный бег извещений о смерти по глади газетных страниц, писем, телеграфных лент и киноэкранов. В этом море трупов отдельному имени легко затеряться; соседи по некрологам напирают со всех сторон.
Она умирала долго. Те, кто помнили ее еще по Петербургу, по ранним годам эмиграции, не могли примириться с тем, что эта яркая женщина, так лихо отплясывавшая польку в Амбуазе в 1922 году, превратилась в худую маленькую старушку с седыми волосами. Бунин, ненавидевший похороны и прощания, постоял над телом, закрыл лицо левой рукой и заплакал.
Великий писатель прощался с Зинаидой Гиппиус.
Страстная женщина, поэтесса, светская дама, символ декаданса — все про нее. Гиппиус, очевидно считавшая себя умнее, чем она была на самом деле, была сложной – и в Петербурге, и в эмиграции. Парижская Зинаида даже как будто стала злее, чем была на родине.
До революции ее дом с супругом, писателем Дмитрием Мережковским, был салоном, где, например, робкий Гумилёв впервые повстречался с Белым. Саму себя она видела то ли звездой, то ли политической фигурой; в любом случае, персонажем до некоторой степени надмирным. Фигура, читающая стихи в белом хитоне — и спустя годы Пришвин, помня об этом, будет называть ее Белой Дьяволицей. Хозяйка салона, летом 1917 года дающая советы Керенскому. Перепридумывающая гендер. Холодная. Жесткая. Лицедействующая в своей показной религиозности. Яростная.
Блевотина войны — октябрьское веселье!
В эмиграции она хиреет; вне России ей тяжело. Смотрит — но не видит. Злится, но все больше не по адресу.
Пела скорый конец света — и оказалась в Париже, захваченном нацистами, где муж ее по радио сравнивал Гитлера с Жанной д’Арк. Проклинала всех старых знакомых, оставшихся в России; обвиняла их в том, что продались большевикам. Но голос ее становился все тише и тише. Пока совсем не умолк.
Не плачь. Не плачь. Блажен, кто от людей
Свои печали вольно скроет.
За полгода до Гиппиус на ПМЖ в мир теней переехал Алексей Толстой, ее давний знакомый. Оба друг друга не любили: приятель писателя вспоминал, что «Толстой, смеясь, говорил, что Мережковский напоминал ему таракана с длинными усами, а Зинаида Гиппиус — глисту». Гиппиус же, хоть и отдавала ему должное как писателю, презирала его за возвращение в СССР, за цинизм, за предательство эмигрантских идеалов. И за талант, добавим мы. За наслаждение жизнью.
Толстой был большой человек — как в таланте, так и в пороках и страхах. Лауреат всего на свете, ведущий писатель, «красный граф» — он знал, что умирает и страшился этого. Избегавший (как и Бунин) даже разговоров о смерти, он сам себя в нее тащил в последние годы — работая во время войны в Комиссии по расследованию злодеяний фашистских оккупантов. Он был в Харькове с Эренбургом, когда там прошел первый процесс над нацистами; вернулся оттуда пожелтевшим и постаревшим. Он писал — и ему становилось хуже. Раневская вспоминала, как встретила его на Малой Никитской; тот бросился к ней из машины и сказал, что не может быть в ней — там «пахнет». Раневская чувствовала лишь запах духов. А Толстой — запах смерти.
«Пахнет, пахнет, всюду пахнет».
Толстой бравировал своим цинизмом, Гиппиус ограждала себя язвительностью; оба они скрывали под этой броней свою душу.
Толстой умирал в Кремлевской больнице; рядом в те дни лежал Эйзенштейн. Он не любил Толстого; они были во всем противоположны. И вот он сидит у тела.
«Я гляжу совершенно безразлично на его тело, уложенное в маленькой спальне при его комнате в санатории. Челюсть подвязана бинтом. Руки сложены на груди.
И белеет хрящ на осунувшемся и потемневшем носу».
Смерть всех уравняла — в который раз.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
И вот он — долгожданный разговор об исторических смыслах российского футбола.
Руслан Гафаров, Сергей Простаков и Егор Сенников решили ответить на вопрос: что заставляет в 2024 году следить за российским футболом?
Но в итоге их разговор от обсуждения чисто футбольных вещей быстро перешёл к главными сюжетам издания «Кенотаф»: почва и судьба, время и место, память и забвение, напряжение исторического момента.
Самое время подписаться на наш Boosty: https://boosty.to/thecenotaph
А также высказаться о российском футболе в комментариях: @thecenotaphbot
Сергей Простаков перечитал Рассела и делится интересным внутренним открытием.
Есть удивительная роскошь, которой многие из нас не пользуются — перечитывание понравившихся книг. Можно бесконечно ссылаться на недостаток времени и на книжные полки, ломящиеся от купленного и непрочитанного, но ничто так точно не отражает перемены в нас как возвращение к книге, которая когда-то понравилась.
Весной я уже рассказывал о том удовольствии, которое получил, перечитывая «Историю западной философии» Бертрана Рассела. На днях я наконец-то её закончил. И по этому поводу несколько соображений.
Когда я впервые читал эту книгу Рассела в 2013 году, меня буквально лично оскорбляли его нападки на Руссо, немецкий романтизм, Гегеля и Ницше. Ну, как же! В ту пору я сам был последовательным руссоистом и романтиком. Проще говоря, русским националистом, верящим на волне Болотной, что рано или поздно национализм в стиле «Спутника и Погрома» вступит в союз с либерализмом и вместе они построят «прекрасную Россию будущего». Нападки Рассела на философов, являвших цвет континентальной мысли, которая лежала в основании моих представлений о мире и такого грядущего союза, мне казались обидными и несправедливыми упрёками пресытившегося британского аристократа.
Но вот в 2024 году я перечитываю его и понимаю, как же он прав. Если не во всём, то точно — в презрении к философам, которые ставили во главу угла эмоции и чувства, а не здравый смысл. Со студенческих времён Локк и Юм мне казались невыносимо скучными душнилами. А сейчас, глядя на мир из той исторической дыры типа очко, где мы все вместе оказались, их акцент на здравом смысле и на всём среднем и мещанском кажется единственно адекватным.
Интересно: не перечитав Рассела, я вряд ли бы отследил и осознал эту перемену. У меня изменились взгляды на фундаментальные вопросы вообще и на историю философии в частности.
Впрочем, конечно же, если чему-то и учит опыт перечитывания Рассела, то необходимости интеллектуальной дисциплины, аккуратности и честности. Перед тем, как раскритиковать того же Руссо и Ницше, он пересказывает их идеи беспристрастно. Да и Локку достаётся за догматизм в сфере частной собственности. Простейшее упражнение на здравый смысл — пересказать себе самому безэмоционально взгляды оппонента. Если получится, то поздравляю: кажется, вы приняли противоядие против любого рода фанатизма, привыкшего рядится в одежды исторических обид и социальной справедливости.
#простаков #рецензии_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Об Иллиесе, мимолётности и странных самовнушениях — Сергей Простаков.
В последние четыре года я никого не читал так много, как Флориана Иллиеса. Речь не об объёме прочитанного — его книги не так велики. Но все переведённые на русский язык я уже прочитал.
У меня сложился своего рода ритуал. Каждый июль, начиная с 2020 года, я открывал изданный Ad Marginem на пухлой бумаге том Иллиеса и погружался в его особую атмосферу, которую не так просто передать словами. Лучше всего это получилось у самого писателя: всё, что кажется вечным — мимолётно, а мимолётное — вечно.
И самой правильной рецензией на эти книги станет не оценка стиля или вложенных в них авторских идей, а попытка вспомнить собственный опыт их чтения.
Июль 2020 года. Я уехал в отпуск, во время которого меня отменили в твиттере и в журналистской тусовочке. На вторую неделю опустошённости я начал читать «1913: Лето целого века». Вечерами в дальнем углу своего деревенского двора я жёг костёр и погружался в метания европейской богемы, не ожидающей, что их миру остаётся от силы год. А сам я в один из вечеров увидел летящий на юг самолёт над моей головой. Он оставлял долгую лыжню пара. Типичный небесный пейзаж моего детства — он исчез после 2014 года. Откуда и куда летел тот самолёт? Не знаю. Но тогда я счёл, что это добрая примета.
Июль 2021 года. Тот год был одним из лучших в моей жизни. Вокруг рушился, как казалось (не казалось!), мир, а я наслаждался нежданно обретённым личным счастьем. Когда наступил июль, я уже торопливо подгонял лето. Собчак сделала мне предложение о запуске студии подкастов — казалось, я преодолел все свалившиеся на меня беды, а на беды общественные я учился смотреть со стороны. В те дни я читал «1913: Что я на самом деле хотел сказать».
Июль 2022 года. Мы с любимой уехали в Ленинградскую область, сняли дом поближе к озёрам с магическими финскими названиями и подальше от новостных лент. Ad Marginem в тот год умудрились издать «1929-1939: Любовь во время ненависти. Хроника одного чувства». Тяжёлый эксперимент для того года — читать эту книгу отстранено от происходящего с тобой и друзьями. В тот июль я вдоволь насмотрелся на облака — красивее тех, что ползут с Финского залива через Карельский перешеек, видеть мне не приходилось.
Июль 2023 года. В питерском книжном я купил сборник искусствоведческих статей Иллиеса «А небо опять голубое», а осенью его оставил в России. Мне привезёт его знакомая как раз к той самой поре, когда я уже привык читать писателя. Год эта книга дожидалась меня, и казалось, когда я срывал плёнку, что я как будто делаю то лето на Карельском перешейке окончательно историей. Начинал «А небо опять голубое» боязливо, но оказалось, что в книге не искусствоведение, а всё тот же «мимолётный» Иллиес. Вот только что небо было голубое. А теперь сгущаются тучи. Надвигается гроза. А потом опять голубое небо.
Когда я закрыл последнюю книгу Иллиеса, во мне поселилось суеверное ожидание. Вот если в следующем году Ad Marginem ничего из Иллиеса больше не издаст, то и весь этот мрачный период начала 2020-х годов закончится — вот такое необоснованное ожидание у меня появилось. А потом я увидел, что Иванов с Котоминым всё-таки переводят уже книгу Иллиеса о художнике Фридрихе. Что ж… Впрочем, к этому лету они не успели. Но я уже отмахнулся от этого глупого ожидания. Жизнь по прежнему течёт в своих суровых берегах, а над ней хмурое без луча солнца небо. А с книжкой-то Иллиеса было бы получше. Наверняка получше. Ждём.
Фотография Генриха Кюна, излюбленного персонажа Иллиеса, 1913 год.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Время жатвы
«Парижский мальчик», парижская девушка. Один в своих странствиях оказался на Поволжье, затем в Ташкенте, а потом на фронте. Другая во Франции боролась с реальностью, похожей на дурной сон, но оступилась и попала в тюрьму Гестапо. Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы» и смотрит на двух человек, жизнь которых была оборвана войной.
Короткое межвоенное лето отцвело. Миллионы людей вдруг узнали, что их путешествие по извилистой дороге мирной жизни ведет их в холодный и мокрый окоп. Кто-то встретил эту новость с ужасом, кто-то — с безразличным отчаянием. Некоторые не успели опомниться, как окоп превратился в могилу. А были и те, кто решил, что удел человека — сражаться. И сиганули в неизвестности — с разбега.
Мур — человек особый. Мур, он же Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, белогвардейца-первопоходника, превратившегося в чекиста, оставил после себя не такое большое литературное наследие, но очень богатое на мысли и наблюдения. Он вырос во Франции — и это сформировало его образ мысли, взгляд на жизнь и стиль письма. Его дневник (в значительной степени написанный по-французски) — это взгляд молодого и очень талантливого, умного русского парижанина на советскую жизнь. Многословный, глубокий, саркастический — и, несмотря на все тяготы (бедность, война, голод, арест отца и самоубийство матери), легкий.
В России он оказался против своей воли: за него решила мать, покончившая с эмиграцией летом 1939 года. Она ехала к мужу и дочери — оба они ступили на советскую землю двумя годами ранее; для них обоих это возвращение не сулило ничего хорошего. Ариадна Эфрон, дочь Цветаевой, строчила из СССР письма матери и подругам, то восхищаясь тем, как в Москве все хорошо, то живописуя подвиг стахановцев, то описывая первомайские парады. Отец же, возглавлявший в эмиграции «Союз возвращения на Родину», был завербован НКВД еще во Франции — и, видимо, надеялся, что его влияния хватит на то, чтобы собрать в СССР всю семью и защитить. Напрасно он так думал.
Дневники Георгия Эфрона читать и страшно, и интересно. Рок неуклонно вел его к гибели: из Парижа в Москву, из столицы — в Елабугу и Чистополь, затем в эвакуацию в Ташкенте, потом опять Москва… Затем — фронт.
С каждым шагом пространство будто сужалось: отец был арестован и расстрелян, сестра сослана в лагеря, мать покончила с собой. Вечер на болшевской даче НКВД в 1939 году, когда за одним столом собралась вся его семья, казался фантастической сказкой, оставшейся в далеком прошлом. И пространство, в котором Эфрон живет — такое же странное; между размышлениями о французской политике затесался сюжет из быта — повесился сосед по даче, милицейский начальник. Мать свою он, не без оснований на то, считал дурой. Несмотря на все беды, думал, что его ждет большое будущее и долгая жизнь.
Насмешил Бога, говоря о своих планах. Военкомат, учебка (где Георгий ошалел от того, что попал к уголовникам и садистам), фронт. В 19 лет его жизнь оборвало ранение на войне. Планы, надежды, ирония — все это было соткано из тумана и паутины, из короткого лета между одной войной и другой.
Пока Эфрон умирал от ран, в Берлине к последней остановке подошла жизнь другой русской парижанки — Веры Оболенской, урожденной Макаровой. Она была старше Эфрона на 14 лет, родилась в семье крупного чиновника, служившего в Баку, но с 9 лет жила в Париже. Там окончила школу, там начала работать. Там же и вышла замуж — за князя Оболенского, сына бывшего петербургского губернатора. Редкая удача — ей не грозило сражение за каждый сантим. С мужем они жили богато, спокойно — даже роскошно.
Но у судьбы на нее были свои планы. И когда в старом французском доме загулял немецкий ветер, Вера Оболенская обнаружила себя участником французского Сопротивления. Три года подпольной работы. Отваги. Ума. Нервов.
Которые закончились провалом. Оболенскую арестовало гестапо, мучало на допросах, а затем отправило в Берлин.
Где летом 1944 году ее казнили на гильотине.
Смерть не выбирают.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Итак, интервью с «Фламандской школой». Кристина Сарханянц поговорила с участниками группы о Босхе, о путешествии в дацан, древних языках, всеобщем сиротстве и потустороннем мороке.
thecenotaph/flamandskaya-shkola">thecenotaph/flamandskaya-shkola" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/flamandskaya-shkola
#интервью_кенотафа #сарханянц
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Подкючаемся! https://www.youtube.com/watch?v=lUU4u5q2Sz4
Читать полностью…
Александр Башлачёв — Время колокольчиков (1989), 6/5
Его песни были сотканы почвой и судьбой, временем и местом финальных советских восьмидесятых. Едва ли какая-то из случайных записей студийных и квартирных способна передать то экзальтированное состояние, которое испытывали современники, услышав эти песни в живую. Вдруг, откуда ни возьмись, явилась Русь, зазвучала вся боль этой брошенной земли, а главное, оказалось, что мы — часть этой земли, а её боль — наша. Вот это переживание поруганного и забытого, родного и неизбежного русского — отмечали все, кому довелось слушать вживую Башлачёва.
Его впервые узнали в рок-тусовке в мрачнейшем 1984 году. Леонид Парфёнов познакомил главного рок-подвижника эпохи Артемия Троицкого* со своим одноклассником Сашей. Троицкий понял, что впервые столкнулся с тем, что можно назвать русским роком — ничего подобного он раньше не слышал. Так Башлачёв оказался в Ленинграде, где моментально уложил на лопатки всех ровесников и тридцатилетних патриархов жанра.
Сейчас поражаешься, как один человек смог перепахать и повлиять на столько талантливых людей вокруг себя. Самый модный и западный среди них Цой стал в итоге записывать фольклорные вещи на финальном «Чёрном альбоме». Кинчев сначала посвящал песни, потом целые альбомы, а потом и всё своё творчество развивал в ключе по-своему интерпретированного наследия Башлачёва. Гребенщиков** записал «Русский альбом» — лучший в русском дарк-фолке. Из-под влияния Башлачёва БГ выберется только в конце 1990-х годов. А Летов, единственный сопоставимый с Башлачёвым наш певец, с презрением относился ко всей ленинградской рок-тусовке, но только за ним одним признавал гениальность.
Песни Башлачёва — это Россия вечная, но сейчас они нам особенно нужны. Про них часто приходится слушать, что они мрачные и беспросветные. Не знаю, откуда берётся это мнение. Наоборот, никто так, как Башлачёв, не смог проорать-спеть, что даже среди полного мрака всегда есть место глубокому вдоху и надежде.
Kогда злая стужа снедужила душу
И люта метель отметелила тело,
Когда опустела казна,
И сны наизнанку, и пах нараспашку —
Да дыши во весь дух и тяни там, где тяжко —
Ворвется в затяжку весна.
Это писалось во время беспросветности первой половины восьмидесятых, а пелось за несколько лет до суицида. Вот это и есть самое сильное послание песен, которое не каждый способен сам сформулировать: весна будет, весна будет, весна будет, а пока время колокольчиков. И это время влюбляет в себя. За это послание нам, которое ещё не раз понадобится поколениям русских людей, Башлачёв заплатил своей судьбой.
Я выбрал первую пластинку песен Башлачёва, выпущенную «Мелодией» в 1989 году, спустя год после его гибели, потому что там есть «Петербургская свадьба». Для меня это лучшее доказательство особой русской гениальности Башлачёва.
И дрогнули пути. И разошлись крестом.
Усатое «ура» чужой, недоброй воли
Вертело бот Петра как белку в колесе.
Искали ветер Невского да в Елисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой — Енисей.
Как мальчик, рождённый спустя полвека после революции, смог так спеть о её трагедии и о трагедии великого города в XX веке, как он это понял, как он это вместил, как он это смог выразить? Да никак. Тут сама русская история назначила Башлачёва своим голосом.
Что ещё слушать у Башлачёва:
Всё
* — иноагент
** — иноагент
#простаков #альбомы_кеонтафа
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Картина Василия Верещагина «Конец Бородинского боя», 1900 год.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Самое большое простое число — «Мы не спали, мы снились» (2018) — 5/5
Группу СПБЧ я никогда не любил и сомневаюсь, что это получится сделать в обозримом будущем. Вопросы не к музыке и даже не к музыкантам. Просто мы с ядром поклонников группы сделаны слишком из разного теста. Они добрые, наивные, лёгкие — я мрачный, тяжёлый и, чего уж там греха таить, обозлённый. У меня нет нейронов в мозгу для восприятия этих песен.
Но их альбом 2018 года для меня стоит особняком. Дело в том, что я услышал его живьём — на последнем большом доковидном «Пикнике Афиши», том, на который приезжали The Cure. В Москве в тот день было дождливо. Кто-то ехал на бульвары в центр участвовать в очередных протестах по поводу выборов в Мосгордуму, кто-то — в сторону Коломенского на фестиваль. Но наверняка же были и те, кто собирался заскочить на бульвары проявить солидарность, а потом успеть в Коломенское, чтобы послушать модную музыку. И такое поведение было приметой того времени, которое рухнуло в нескончаемую катастрофу двадцатых.
И вот в то время музыка СПБЧ была символом жизни, которой оставалось томиться и гореть от силы несколько месяцев. Она о квартирах «в центре без бабушкиного ремонта», где стояло большое зеркало на старом паркете, а рядом высокий фикус. О креативных работах, до которых можно доехать на велосипеде. А если его нет, то такси совсем недорогое. Если пошёл дождь, то можно забежать в недавно открытую кофейню, взять латте (а про молоко пошлить совсем не хочется). Пока его пьёшь, то смотришь телеграм, который, конечно же, не получилось никому заблокировать. И так будет всегда.
Но теперь «Мы не спали, мы снились» звучит не светлой эпитафией, но мрачным пророчеством, которое в те беззаботные наши девятьсот тринадцатые было невозможно расслышать. Тут и лобовая «1999» о призраке войны и насилия, которое носилось и среди благодушных слушателей СПБЧ. Тут и обёрнутый в иронию приговор всем мечтам и ожиданиям десятых годов — «Провал» — так нам и надо, а нам всё мало. И «Комната» о чехарде в отношениях, которая сопутствует любому кануну больших потрясений.
Ну, а главный боевик с альбома «У нас есть всё» сейчас приобрёл совсем новое качество. Тогда я просто не мог понять, откуда взялся этот мрачный припев:
У нас есть всё, чтобы жить вечно.
У нас есть всё, хватит на всех.
И позади только страх и увечья,
А впереди — радость и смех.
Это какие страх и увечья мы пережили, чтобы с этими словами радоваться жизни в больших городах? А теперь понимаю: из будущего. Это песня о нашем будущем. И скорей бы оно наступило.
Что ещё слушать у СПБЧ:
Мы — огромное животное, и мы вас всех съедим (2016) — 4/5
Наверное, точно (2019) — 4/5
#альбомы_кенотафа #простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников об Александре Велединском. Почему он недооценён?
Как и было сказано, в нашем блоге на Boosty мы время от времени публикуем наши разговоры о времени, об искусстве, о себе. Так в мае вышел гигантская беседа Егора Сенникова и Сергея Простакова о современном российском социальном кино.
В публикуемом фрагменте Егор объясняет, почему Велединский — важнейший из актуальных российских режиссёров, а Сергей Простаков с ним кое в чём не соглашается.
Так что поддерживайте «Кенотаф» на Boosty — у нас там весело и интересно.
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Вице-президент СССР Геннадий Янаев и президент СССР Михаил Горбачев на трибуне Мавзолея Ленина во время митинга-маёвки 1 мая 1991 года.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Антон Секисов о бабочках и птицах.
В нашем блоге на Boosty мы время от времени публикуем наши беседы для подписчиков на заданную тему.
Например, в мае вышел наш бестселлер — беседа Сергея Простакова, Антона Секисова и Константина Сперанского о современном американском классике Джонатане Франзене.
В представленном фрагменте, памятуя об орнитологическом хобби писателя, Антон Секисов рассуждает, почему писатели пьют, любят животных и гулять по лесу.
И подписывайтесь на наш Boosty, если ещё нет.
#секисов
Издание «Кенотаф» решило отметить столетие написание романа-сказки Юрия Олеши «Три толстяка» и оценить его обложки из разных эпох.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Открыт предзаказ на новый роман участника издания «Кенотаф» Антона Секисова!
Заказываем!
/channel/alpinaproza/2833
Провода — Похолодало (2007), 5/5*
Середина нулевых скоро станет материалом бесконечной рефлексии, как уже давно стали восьмидесятые, девяностые, да и начало нулевых. Вбросим же cвою вязанку хвороста в этот разгорающийся костёр.
Не было более омерзительного времени с точки зрения отечественной массовой культуры, чем обозначенная эпоха. Не исключаю, что просто я вошёл в возраст, когда окружающий мир принято отрицать, но всё же и спустя два десятилетия невозможно отстраниться от того неуютного ощущения, которое тогда было разлито в мире. Для краткости остановимся на музыке. Воспеваемое многими, и в частности изданием «Кенотаф», время конца девяностых — начала нулевых к тому времени закончилось. Денег стало ощутимо больше — творческого порыва сильно меньше. Главные певцы эпохи — Филипп Киркоров и Сергей Шнуров. Последний умудрился коммерциализировать мат. По телевизору господствовали фабрики звёзд. В моду входил отечественный коммерческий R’n’B — и сегодня такой же тошнотворный, как и тогда. Русский рэп уже вовсю звучал из Siemens C65, но Василию Вакуленко пока далеко до Киркорова и Шнурова. От «Нашего радио» резко запахло нафталином. Из последних заметных его открытий — группа Lumen, которая до самого начала десятых отдувалась за весь русский рок. Любой человек моего поколения, стоило подняться ростку его вкуса, перескакивал на западную музыку. Мои ровесники выучили термин «инди-рок», под которым понималась россыпь исполнителей и музыкальных явлений. Из этих увлечений произрастёт позже вся наша музыка десятых, но пока до этого далеко, «Фабрику звёзд-7» выиграла украинка Анастасия Приходько.
Характерная примета эпохи — продюсер Леонид Бурлаков, открывший нам «Мумий Тролль» и Земфиру**, попытался в 2005 году проделать такой же трюк с самарской группой «Братья Грим», и у него ничего не вышло. «Ресницы» из нулевых сейчас звучат как «Букет» Александра Барыкина — песня замечательная, но восьмидесятые ассоциируются не с ней. Но, вероятно, впечатлившись примером Бурлакова, Дмитрий Гройсман, продюсер группы «Чайф», решил провернуть такой же трюк с группой «Провода».
Он оказался неудачным, потому что несвоевременным — вечная драма. Тому времени первых потребительских кредитов и массовых выездов за границу соответствовали «Про любовь, про тебя, про знакомые слова» и «У нас в клубе чиксы танцуют», ну, или Jealousy! Turning saints into the sea, а песни альбома «Похолодало» не соответствовали. Что там дальше было, неизвестно — может быть, даже всенародно осуждаемые наркотики. А жаль, появились бы эти песни лет на пять позже, да не через продюсерские ротации, а через паблик Motherland, наверняка история группы сложилась бы успешнее.
Такой 2007 год хочется вернуть. В рецензиях тех лет музыку группы часто обозначают как качественный русский рок — что это значит, ни тогда, ни сейчас объяснить невозможно. Сейчас же в этих песнях слышатся первые эксперименты с русским ревайвлом пост-панка, что характерно, одинаково вдохновлённым и Interpol, и «Кино». От посвящения Цою «Про "Кино"» мурашки бегут по коже — никакие трибьюты с этой песней сравниться и сейчас не могут. А несингловая вещь с альбома «Я ещё пока никого не убил» так и вообще спустя годы зазвучала гимном той эпохи. Заглавный трек был вдохновлён Дмитрием Быковым*** — в те годы он после «Пастернака» стал главным писателем. «Глубоко» — посвящение Лагутенко. «Родинка» — так уж и быть, русский рок в его эталонном изводе, см. название. Вторая вещь на альбоме, из-за которой его нужно помнить и слушать — «90-е». В ней схвачено всё то, что остаётся после кипения любой эпохи — тоска, безнадёжность, безвозвратность, светлая грусть, безответность памяти, ну, и тоска по не сбывшемуся. В общем-то вечная история, которая и к нулевым тоже относится.
Что ещё слушать у «Проводов»:
больше нечего
* — альбома нет на легальных стримингах
** — иноагент
*** — иноагент, считается РФ-властями террористом
#альбомы_кенотафа #простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Российский футбол — почему несмотря ни на что мы его любим.
«Кенотаф» задумывался как издание про литературу, историю, память, и в меру сил таким и старается быть. Но иногда нам хочется поговорить и на другие не менее волнительные темы.
Так родилась идея разговора о российской футбольной Премьер-лиге — уже в эту пятницу 26 июля мы опубликуем его для подписчиков нашего Boosty.
Российский футбол находится в том же месте, что и российское кино. Ни еврокубков, ни реальной интриги, ни тем более интересной игры. Но почему тогда мы продолжаем его смотреть, следить за футбольными новостями и аналитикой, сводящейся к двум простым тезисам «нужно показывать свою игру» и «потому что они, б***, сильнее»?
На эти вопросы ответят Руслан Гафаров, Сергей Простаков и Егор Сенников.
Только для подписчиков нашего Boosty. Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
thecenotaph/oprosnik-hehehe">В новом выпуске опросника «Кенотафа» — самая обсуждаемая инди-группа сезона hehehe. Катя и Сергей ответили на наш традиционный список вопросов о книгах и чтении.
thecenotaph/oprosnik-hehehe">thecenotaph/oprosnik-hehehe" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/oprosnik-hehehe
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Это было во времена теперь почти былинные. Лет шесть назад я стоял за кассой не пережившего 2022 год детского книжного магазина «Маршак» в московском Казарменном переулке. Сооснователь магазина, мой друг Серёга Карпов, звал в ту пору на кассу знакомых, которые в свою очередь звали своих знакомых покупать книги. «На меня» в тот день пришёл Рома Б. Он внимательно оглядел полки, ломающиеся по весом детской литературы на любой вкус, и произнёс: «Как же повезло современным детям. В моём детстве была только детская Библия и ё*** «Муха-Цокотуха».
О, да! Меня моментально залили воспоминания о раннем постсоветском детстве, когда действительно в библиотеке из детских книг был только состарившийся и пожелтевший советский канон и она — синяя детская Библия, изданная какими-то протестантами. Ставьте лайк, если у вас было также.
В Интернете об этом издании очень мало информации. Единственное, что удалось про неё найти: знатоки её называют стокгольмской, так как, кажется, она была переведена со шведского.
Её явно никто не покупал, но не в смысле, что она не пользовалась спросом. Протестанты деятельно взялись компенсировать десятилетия отсутствия в России и на всём постсоветском русскоязычном пространстве христианского образования, и стали рассылать дорого изданную книгу в семьи, где были дети. Тоже белое пятно — хорошо бы узнать, как им это удалось.
Детская Библия состояла из очень коротких, но весьма детально пересказывающих сюжеты Ветхого и Нового Завета статей. Каждая была снабжена иллюстрацией. Чаще всего это был раскрашенный Гюстав Доре, но были и более актуальные рисунки, выполненные в импрессионистской манере.
Передо мной вырастало полотно Священной Истории. Из точки, в которой я читал детскую Библию, казалось, что все главные события её свершились задолго до нас, а задача тех, кому не посчастливилось жить в одно время с Соломоном, Иеремией и Христом — тянуть лямку, дожидаясь Второго пришествия последнего, и по возможности вести себя хорошо.
За две тысячи лет, прошедших с окончания основного повествования Библии, мир мало поменялся в антропологическом смысле слова. Как убивали, так и будут убивать, как запрещали, так и будут запрещать. Лямка всё тянется. И всё-таки есть очень большое подозрение, что наш окружающий мир прямо сейчас был бы точно хуже (хотя казалось бы), если бы та синяя книжица не забросила зерно ощущения, что мы в мире не одни и за всё придётся отвечать. Ну, а дальше начинают работать законы притчи, которую мы впервые прочитали в этой самой книге.
#простаков
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова Курта Кристофа Графа фон Шверина, сказанные в битве за Прагу в 1757 году, за несколько секунд до того, как Курт Кристоф был убит пушечным ядром.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Музыкальная премьера в издании «Кенотаф»!
Слушайте сингл «Пасть» группы «Фламандская школа». Прямо по ссылке!
https://youtu.be/0qGNqyNzYwo
А скоро (через полчаса) у нас выйдет интервью с группой, посвящённое выходу нового сингла. Его взяла Кристина Сарханянц.
#друзья_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Через час обсудим действия НАТО и лучший год в истории кино!
Здесь 👉 https://www.youtube.com/watch?v=lUU4u5q2Sz4
И подписываемся на канал 👉 thecenotaph23" rel="nofollow">https://www.youtube.com/@thecenotaph23
