6470
Издание Донаты: https://boosty.to/thecenotaph Обратная связь: @thecenotaphbot thecenotaph23@gmail.com
«Россия» выходит в море
Страшная война схлынула, но раны в плоти реальности затягиваются не сразу. Внезапно огромные европейские пространства становятся проницаемыми для странствий — вольных или не очень. Две героини нового текста из цикла Егора Сенникова «Расходящиеся тропы» пересекают советскую границу и сталкиваются с миром, о существовании которого ничего не знали.
В порту Неаполя стоит «Россия». Это огромный теплоход, на котором возвращаются в Советский Союз сотни людей: все едут в Одессу с разными чувствами.
Раньше «Россия» называлась Patria. Корабль до войны ходил из Германии в Южную Америку, потом стал одним из жилых судов германского ВМФ. Здесь было арестовано «временное правительство» Третьего Рейха, которое управляло страной, — или, вернее, ее ошметками, — после самоубийства Гитлера. Пройдет четверть века — и именно на этом корабле в круиз отправится Семен Семенович Горбунков, герой «Бриллиантовой руки».
Но все это будет потом. На борту «России» в 1948 году возвращается в Россию эмигрантка Нина Кривошеина. Почти три десятилетия назад она бежала с мужем из Советской России по льду Финского залива. И вот теперь возвращается обратно; на душе у нее тяжело. Когда корабль выходил из Марселя, она смотрит на Нотр-дам-де-ла-Гард и говорит сыну Никите: «Смотри, смотри! Кто знает, увидим ли мы ее снова».
Там же, в Неаполе, в клинике для душевнобольных лежит Анастасия Егорова, одноногая русская женщина. Она пришла в Неаполь пешком три года назад, в августе 1945 — вся оборванная и босая. Но итальянские власти о ней позаботились: и вот она третий год лежит в лечебнице и чувствует себя все лучше. Недавно ее навещали советские эмиссары, уговаривавшие вернуться в СССР. На этот раз она отказалась.
Послевоенные годы в Европе — это время постоянных странствий, потерь, возвращений и отъездов в неизвестность. Все перепутано, сломлено, старые бумаги носятся по ветру, люди идут пешком в дальние края. Химик, антифашист и будущий писатель Примо Леви, выживший в Освенциме, движется из Беларуси в родную Италию через растерзанную войной Восточную Европу. Василий Шульгин, русский националист, принимавший отречение Николая II и проживший эмиграции два десятилетия, неожиданно для себя перенесен из Югославии в камеру тюрьмы на Лубянке, а затем во Владимирский централ. Хайнц Киссингер, американский военный разведчик, вернулся в родную Германию, откуда его семья бежала в 1938 году — и занимается поиском и уничтожением бывших нацистов. История запомнит его как Генри Киссинджера.
Ох, если кто-то когда-то захочет написать советского «Улисса», то героини лучше, чем Анастасии Егоровой найти не удастся. О ее судьбе нам известно не так много, как хотелось бы — и за то, что мы знаем о ней больше стоит поблагодарить исследовательницу Шейлу Фицпатрик. Егорова, уроженка деревни под Вязьмой, всю свою жизнь провела в скитаниях по Советскому Союзу. Рано покинув деревню, она бродила по России с 1920-х годов. Дорога уносила ее то во Владивосток, то в Абхазию, то в Центральную Азию и Якутию. На этом пути она потеряет ногу — но не желание странствий.
В 1945 году, после конца войны, она зашла в родную деревню, но там она никому не была нужна. И из любопытства и интереса, она решила пересечь советскую границу вместе с возвращавшимися домой поляками. Путешествие унесет ее через Польшу в Югославию, а оттуда в Италию, где она довольно счастливо проживет 5 лет — пока не настанет ее черед возвращаться в СССР.
Нина Кривошеина пока всего этого не знает. Ее страшит возвращение в СССР, фильтрация в лагере под Одессой и жизнь в России. Ее вместе с семьей отправляют в Ульяновск. Через год арестуют ее мужа Игоря. Он, переживший Бухенвальд и Дахау, выживет и в Озерлаге, и марфинской «шарашке». Сыну Никиту арестуют в 1957 году и три года он проведет в заключении.
В начале 1970-х все Кривошеины уедут из СССР — обратно во Францию.
О судьбе Анастасии Егоровой после возвращения в Россию мы ничего не знаем.
Их Одиссея закончилась.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Наши друзья из легендарного moloko plus объявили open call — ребята ждут тексты для следующего выпуска альманаха. Подсветим: «Кенотаф» сейчас ведёт переговоры о публикации части своих текстов в этом проекте.
А о значении moloko plus для русского гуманитарного пространства читайте в нашем тексте.
#друзья_кенотафа
Xiu Xiu — Women As Lovers (2008) 5/5
Как-то неловко объявлять себя потребителем музыки, которую делает Джейми Стюарт, 46-летний уроженец Калифорнии и бессменный лидер оголтелой группы Xiu Xiu, и с затрапезной физиономией о ней рассуждать. Она похожа на паническую атаку в супермаркете, нервный срыв на дискотеке, припадок на чужом дне рождения. В общем, на что-то такое, к чему современный потребитель музыки, хотя он и привык осторожно, а порой и истерически эстетизировать всякого рода девиации, никак не может быть готов. Джейми Стюарт вламывается прямо в ваш сейф-спейс и начинает там досаждать своими адскими всхлипами, тревожащими ужимками. Чтобы было наглядно, посмотрите хороший перфоманс художника Александра Бренера, где он абсолютно голый, с чулком на голове врывается на вернисаж в ЦДХ и орет: «Почему вы меня не взяли на эту выставку?!» Как раз длится две с половиной минуты — Xiu Xiu есть у нас дома.
Так получилось, что на их концертах я бывал чаще, чем на концертах каких-либо других групп. Я даже не буду говорить, сколько раз, хотя меня давно не приглашают на дни рождения и я не очень дорожу своей репутацией. Меня покорила скрежещущая, жуткая свалка звука, как будто тяжкое чудовище ворочается на огромной, старой кровати, а незримый наблюдатель за стеной то ли стонет, то ли причитает противным голосом, в котором особенно пугают нотки сладострастия. Ну а название вышедшего много позднее моего первого знакомства с творчеством г-на Стюарта альбома — Dear God, I Hate Myself — только уверило меня, что симпатии не случайны. Проблема слушателей Xiu Xiu в том, что совершенно некому прислать песни этой группы с сакраментальной подписью: «Мы или не мы?», хотя и очень хочется.
По нынешним временам писать о Xiu Xiu — все равно что пересказывать церемонию открытия Олимпиады в Париже. Рискну все же поговорить про альбом 2008 года Women As Lovers, и поскольку примерно каждый я ценю одинаково, этот я выбирал по обложке. Сайт Pitchfork красиво написал, что здесь голос Стюарта «дрожит, будто его обладатель на грани панической атаки». Еще тут есть дикий кавер на песню Queen и Дэвида Боуи Under Pressure, в котором участвует Майкл Джира. И еще строчка в треке Leash: God had made your sweetheart wrong / Born to suffer, born only to die. Вот, этого достаточно. Пять из пяти. Недавно переслушивал его, пока гулял по району у автовокзала. Странным образом эти написанные для модных подростков звуки прекрасно соответствовали самой неприглядной реальности. Так делает Линч, когда лирическую меланхолию поп-мелодий сочетает с ощущением подступающего ужаса.
Как герой первого романа Мисимы «Исповедь маски», герой песен Стюарта — завороженный красотой задохлик. Музыкальный журналист Борис Стародубцев в своем borisstarodubtsev/%D1%83%D0%B6%D0%B0%D1%81%D0%BD%D1%8B%D0%B5-%D0%B2%D0%B5%D1%89%D0%B8-%D0%BA%D0%BE%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B%D0%BC-%D0%BD%D0%B5%D1%82-%D0%BA%D0%BE%D0%BD%D1%86%D0%B0-%D0%BC%D1%83%D0%B7%D1%8B%D0%BA%D0%B0-xiu-xiu-%D0%BA%D0%B0%D0%BA-%D1%81%D0%BF%D0%BE%D1%81%D0%BE%D0%B1-%D0%BD%D0%B5-%D1%81%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D1%8F%D1%82%D1%8C%D1%81%D1%8F-cc7ea27ce786">прекрасном тексте о Xiu Xiu пишет, что исполнитель, при всем своем выгодном с точки зрения современной конъюнктуры образе, считает себя «мэром Стесняндии» (как бы это странно ни звучало по-русски, в оригинале — mayor of shyberg). Shyness is nice, — так говорил Моррисси, ну а Стюарт — его прилежный ученик. Лидера The Smiths он называет Отцом (с большой буквы) и признается, что не снимал его плакат со стены в своей комнате до 32 лет. Xiu Xiu много и охотно перепевали The Smiths, на альбомах, например, есть песни Asleep и Hated For Loving (сплит с Parenthetical Girls, которые блистательно исполнили Handsome Devil).
В центре песен Xiu Xiu — всегда какой-нибудь травмированный изгой, страдающий от неизбывного одиночества и сексуальной фрустрации. И эти песни не облегчают участь, не помогают проработать травму, они проникают в душу, называют тебя по имени, осеняют, когда звучат. Как спичка во мраке освещает ничтожную область, да и ту — пока горит.
Что еще слушать у Xiu Xiu:
Dear God, I Hate Myself (2010) 5/5
Xiu Xiu Xiu Xiu Plays the Music of Twin Peaks (2016) 5/5
Fabulous Muscles (2006) 4/5
P. S. В оригинале рецензия К. Сперанского несколько больше. Ознакомиться с полным текстом можно на нашем Boosty.
#альбомы_кенотафа #cперанский
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Равенство в смерти
Белая Дьяволица, жовиальный циник… В цикле «Расходящиеся тропы» на календаре 1945 год — и Егор Сенников размышляет о том, как смертью уравниваются противоположности.
В конечном счете, разница между теми, кто уехал и кто остался сводится к тому, сумели они остаться людьми или нет. Невидимые бухгалтеры сводят баланс: это в плюс, два в уме, здесь минус… Счет закрыт.
1945 год: стремительный бег извещений о смерти по глади газетных страниц, писем, телеграфных лент и киноэкранов. В этом море трупов отдельному имени легко затеряться; соседи по некрологам напирают со всех сторон.
Она умирала долго. Те, кто помнили ее еще по Петербургу, по ранним годам эмиграции, не могли примириться с тем, что эта яркая женщина, так лихо отплясывавшая польку в Амбуазе в 1922 году, превратилась в худую маленькую старушку с седыми волосами. Бунин, ненавидевший похороны и прощания, постоял над телом, закрыл лицо левой рукой и заплакал.
Великий писатель прощался с Зинаидой Гиппиус.
Страстная женщина, поэтесса, светская дама, символ декаданса — все про нее. Гиппиус, очевидно считавшая себя умнее, чем она была на самом деле, была сложной – и в Петербурге, и в эмиграции. Парижская Зинаида даже как будто стала злее, чем была на родине.
До революции ее дом с супругом, писателем Дмитрием Мережковским, был салоном, где, например, робкий Гумилёв впервые повстречался с Белым. Саму себя она видела то ли звездой, то ли политической фигурой; в любом случае, персонажем до некоторой степени надмирным. Фигура, читающая стихи в белом хитоне — и спустя годы Пришвин, помня об этом, будет называть ее Белой Дьяволицей. Хозяйка салона, летом 1917 года дающая советы Керенскому. Перепридумывающая гендер. Холодная. Жесткая. Лицедействующая в своей показной религиозности. Яростная.
Блевотина войны — октябрьское веселье!
В эмиграции она хиреет; вне России ей тяжело. Смотрит — но не видит. Злится, но все больше не по адресу.
Пела скорый конец света — и оказалась в Париже, захваченном нацистами, где муж ее по радио сравнивал Гитлера с Жанной д’Арк. Проклинала всех старых знакомых, оставшихся в России; обвиняла их в том, что продались большевикам. Но голос ее становился все тише и тише. Пока совсем не умолк.
Не плачь. Не плачь. Блажен, кто от людей
Свои печали вольно скроет.
За полгода до Гиппиус на ПМЖ в мир теней переехал Алексей Толстой, ее давний знакомый. Оба друг друга не любили: приятель писателя вспоминал, что «Толстой, смеясь, говорил, что Мережковский напоминал ему таракана с длинными усами, а Зинаида Гиппиус — глисту». Гиппиус же, хоть и отдавала ему должное как писателю, презирала его за возвращение в СССР, за цинизм, за предательство эмигрантских идеалов. И за талант, добавим мы. За наслаждение жизнью.
Толстой был большой человек — как в таланте, так и в пороках и страхах. Лауреат всего на свете, ведущий писатель, «красный граф» — он знал, что умирает и страшился этого. Избегавший (как и Бунин) даже разговоров о смерти, он сам себя в нее тащил в последние годы — работая во время войны в Комиссии по расследованию злодеяний фашистских оккупантов. Он был в Харькове с Эренбургом, когда там прошел первый процесс над нацистами; вернулся оттуда пожелтевшим и постаревшим. Он писал — и ему становилось хуже. Раневская вспоминала, как встретила его на Малой Никитской; тот бросился к ней из машины и сказал, что не может быть в ней — там «пахнет». Раневская чувствовала лишь запах духов. А Толстой — запах смерти.
«Пахнет, пахнет, всюду пахнет».
Толстой бравировал своим цинизмом, Гиппиус ограждала себя язвительностью; оба они скрывали под этой броней свою душу.
Толстой умирал в Кремлевской больнице; рядом в те дни лежал Эйзенштейн. Он не любил Толстого; они были во всем противоположны. И вот он сидит у тела.
«Я гляжу совершенно безразлично на его тело, уложенное в маленькой спальне при его комнате в санатории. Челюсть подвязана бинтом. Руки сложены на груди.
И белеет хрящ на осунувшемся и потемневшем носу».
Смерть всех уравняла — в который раз.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
И вот он — долгожданный разговор об исторических смыслах российского футбола.
Руслан Гафаров, Сергей Простаков и Егор Сенников решили ответить на вопрос: что заставляет в 2024 году следить за российским футболом?
Но в итоге их разговор от обсуждения чисто футбольных вещей быстро перешёл к главными сюжетам издания «Кенотаф»: почва и судьба, время и место, память и забвение, напряжение исторического момента.
Самое время подписаться на наш Boosty: https://boosty.to/thecenotaph
А также высказаться о российском футболе в комментариях: @thecenotaphbot
Сергей Простаков перечитал Рассела и делится интересным внутренним открытием.
Есть удивительная роскошь, которой многие из нас не пользуются — перечитывание понравившихся книг. Можно бесконечно ссылаться на недостаток времени и на книжные полки, ломящиеся от купленного и непрочитанного, но ничто так точно не отражает перемены в нас как возвращение к книге, которая когда-то понравилась.
Весной я уже рассказывал о том удовольствии, которое получил, перечитывая «Историю западной философии» Бертрана Рассела. На днях я наконец-то её закончил. И по этому поводу несколько соображений.
Когда я впервые читал эту книгу Рассела в 2013 году, меня буквально лично оскорбляли его нападки на Руссо, немецкий романтизм, Гегеля и Ницше. Ну, как же! В ту пору я сам был последовательным руссоистом и романтиком. Проще говоря, русским националистом, верящим на волне Болотной, что рано или поздно национализм в стиле «Спутника и Погрома» вступит в союз с либерализмом и вместе они построят «прекрасную Россию будущего». Нападки Рассела на философов, являвших цвет континентальной мысли, которая лежала в основании моих представлений о мире и такого грядущего союза, мне казались обидными и несправедливыми упрёками пресытившегося британского аристократа.
Но вот в 2024 году я перечитываю его и понимаю, как же он прав. Если не во всём, то точно — в презрении к философам, которые ставили во главу угла эмоции и чувства, а не здравый смысл. Со студенческих времён Локк и Юм мне казались невыносимо скучными душнилами. А сейчас, глядя на мир из той исторической дыры типа очко, где мы все вместе оказались, их акцент на здравом смысле и на всём среднем и мещанском кажется единственно адекватным.
Интересно: не перечитав Рассела, я вряд ли бы отследил и осознал эту перемену. У меня изменились взгляды на фундаментальные вопросы вообще и на историю философии в частности.
Впрочем, конечно же, если чему-то и учит опыт перечитывания Рассела, то необходимости интеллектуальной дисциплины, аккуратности и честности. Перед тем, как раскритиковать того же Руссо и Ницше, он пересказывает их идеи беспристрастно. Да и Локку достаётся за догматизм в сфере частной собственности. Простейшее упражнение на здравый смысл — пересказать себе самому безэмоционально взгляды оппонента. Если получится, то поздравляю: кажется, вы приняли противоядие против любого рода фанатизма, привыкшего рядится в одежды исторических обид и социальной справедливости.
#простаков #рецензии_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Об Иллиесе, мимолётности и странных самовнушениях — Сергей Простаков.
В последние четыре года я никого не читал так много, как Флориана Иллиеса. Речь не об объёме прочитанного — его книги не так велики. Но все переведённые на русский язык я уже прочитал.
У меня сложился своего рода ритуал. Каждый июль, начиная с 2020 года, я открывал изданный Ad Marginem на пухлой бумаге том Иллиеса и погружался в его особую атмосферу, которую не так просто передать словами. Лучше всего это получилось у самого писателя: всё, что кажется вечным — мимолётно, а мимолётное — вечно.
И самой правильной рецензией на эти книги станет не оценка стиля или вложенных в них авторских идей, а попытка вспомнить собственный опыт их чтения.
Июль 2020 года. Я уехал в отпуск, во время которого меня отменили в твиттере и в журналистской тусовочке. На вторую неделю опустошённости я начал читать «1913: Лето целого века». Вечерами в дальнем углу своего деревенского двора я жёг костёр и погружался в метания европейской богемы, не ожидающей, что их миру остаётся от силы год. А сам я в один из вечеров увидел летящий на юг самолёт над моей головой. Он оставлял долгую лыжню пара. Типичный небесный пейзаж моего детства — он исчез после 2014 года. Откуда и куда летел тот самолёт? Не знаю. Но тогда я счёл, что это добрая примета.
Июль 2021 года. Тот год был одним из лучших в моей жизни. Вокруг рушился, как казалось (не казалось!), мир, а я наслаждался нежданно обретённым личным счастьем. Когда наступил июль, я уже торопливо подгонял лето. Собчак сделала мне предложение о запуске студии подкастов — казалось, я преодолел все свалившиеся на меня беды, а на беды общественные я учился смотреть со стороны. В те дни я читал «1913: Что я на самом деле хотел сказать».
Июль 2022 года. Мы с любимой уехали в Ленинградскую область, сняли дом поближе к озёрам с магическими финскими названиями и подальше от новостных лент. Ad Marginem в тот год умудрились издать «1929-1939: Любовь во время ненависти. Хроника одного чувства». Тяжёлый эксперимент для того года — читать эту книгу отстранено от происходящего с тобой и друзьями. В тот июль я вдоволь насмотрелся на облака — красивее тех, что ползут с Финского залива через Карельский перешеек, видеть мне не приходилось.
Июль 2023 года. В питерском книжном я купил сборник искусствоведческих статей Иллиеса «А небо опять голубое», а осенью его оставил в России. Мне привезёт его знакомая как раз к той самой поре, когда я уже привык читать писателя. Год эта книга дожидалась меня, и казалось, когда я срывал плёнку, что я как будто делаю то лето на Карельском перешейке окончательно историей. Начинал «А небо опять голубое» боязливо, но оказалось, что в книге не искусствоведение, а всё тот же «мимолётный» Иллиес. Вот только что небо было голубое. А теперь сгущаются тучи. Надвигается гроза. А потом опять голубое небо.
Когда я закрыл последнюю книгу Иллиеса, во мне поселилось суеверное ожидание. Вот если в следующем году Ad Marginem ничего из Иллиеса больше не издаст, то и весь этот мрачный период начала 2020-х годов закончится — вот такое необоснованное ожидание у меня появилось. А потом я увидел, что Иванов с Котоминым всё-таки переводят уже книгу Иллиеса о художнике Фридрихе. Что ж… Впрочем, к этому лету они не успели. Но я уже отмахнулся от этого глупого ожидания. Жизнь по прежнему течёт в своих суровых берегах, а над ней хмурое без луча солнца небо. А с книжкой-то Иллиеса было бы получше. Наверняка получше. Ждём.
Фотография Генриха Кюна, излюбленного персонажа Иллиеса, 1913 год.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Время жатвы
«Парижский мальчик», парижская девушка. Один в своих странствиях оказался на Поволжье, затем в Ташкенте, а потом на фронте. Другая во Франции боролась с реальностью, похожей на дурной сон, но оступилась и попала в тюрьму Гестапо. Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы» и смотрит на двух человек, жизнь которых была оборвана войной.
Короткое межвоенное лето отцвело. Миллионы людей вдруг узнали, что их путешествие по извилистой дороге мирной жизни ведет их в холодный и мокрый окоп. Кто-то встретил эту новость с ужасом, кто-то — с безразличным отчаянием. Некоторые не успели опомниться, как окоп превратился в могилу. А были и те, кто решил, что удел человека — сражаться. И сиганули в неизвестности — с разбега.
Мур — человек особый. Мур, он же Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, белогвардейца-первопоходника, превратившегося в чекиста, оставил после себя не такое большое литературное наследие, но очень богатое на мысли и наблюдения. Он вырос во Франции — и это сформировало его образ мысли, взгляд на жизнь и стиль письма. Его дневник (в значительной степени написанный по-французски) — это взгляд молодого и очень талантливого, умного русского парижанина на советскую жизнь. Многословный, глубокий, саркастический — и, несмотря на все тяготы (бедность, война, голод, арест отца и самоубийство матери), легкий.
В России он оказался против своей воли: за него решила мать, покончившая с эмиграцией летом 1939 года. Она ехала к мужу и дочери — оба они ступили на советскую землю двумя годами ранее; для них обоих это возвращение не сулило ничего хорошего. Ариадна Эфрон, дочь Цветаевой, строчила из СССР письма матери и подругам, то восхищаясь тем, как в Москве все хорошо, то живописуя подвиг стахановцев, то описывая первомайские парады. Отец же, возглавлявший в эмиграции «Союз возвращения на Родину», был завербован НКВД еще во Франции — и, видимо, надеялся, что его влияния хватит на то, чтобы собрать в СССР всю семью и защитить. Напрасно он так думал.
Дневники Георгия Эфрона читать и страшно, и интересно. Рок неуклонно вел его к гибели: из Парижа в Москву, из столицы — в Елабугу и Чистополь, затем в эвакуацию в Ташкенте, потом опять Москва… Затем — фронт.
С каждым шагом пространство будто сужалось: отец был арестован и расстрелян, сестра сослана в лагеря, мать покончила с собой. Вечер на болшевской даче НКВД в 1939 году, когда за одним столом собралась вся его семья, казался фантастической сказкой, оставшейся в далеком прошлом. И пространство, в котором Эфрон живет — такое же странное; между размышлениями о французской политике затесался сюжет из быта — повесился сосед по даче, милицейский начальник. Мать свою он, не без оснований на то, считал дурой. Несмотря на все беды, думал, что его ждет большое будущее и долгая жизнь.
Насмешил Бога, говоря о своих планах. Военкомат, учебка (где Георгий ошалел от того, что попал к уголовникам и садистам), фронт. В 19 лет его жизнь оборвало ранение на войне. Планы, надежды, ирония — все это было соткано из тумана и паутины, из короткого лета между одной войной и другой.
Пока Эфрон умирал от ран, в Берлине к последней остановке подошла жизнь другой русской парижанки — Веры Оболенской, урожденной Макаровой. Она была старше Эфрона на 14 лет, родилась в семье крупного чиновника, служившего в Баку, но с 9 лет жила в Париже. Там окончила школу, там начала работать. Там же и вышла замуж — за князя Оболенского, сына бывшего петербургского губернатора. Редкая удача — ей не грозило сражение за каждый сантим. С мужем они жили богато, спокойно — даже роскошно.
Но у судьбы на нее были свои планы. И когда в старом французском доме загулял немецкий ветер, Вера Оболенская обнаружила себя участником французского Сопротивления. Три года подпольной работы. Отваги. Ума. Нервов.
Которые закончились провалом. Оболенскую арестовало гестапо, мучало на допросах, а затем отправило в Берлин.
Где летом 1944 году ее казнили на гильотине.
Смерть не выбирают.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Итак, интервью с «Фламандской школой». Кристина Сарханянц поговорила с участниками группы о Босхе, о путешествии в дацан, древних языках, всеобщем сиротстве и потустороннем мороке.
thecenotaph/flamandskaya-shkola">thecenotaph/flamandskaya-shkola" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/flamandskaya-shkola
#интервью_кенотафа #сарханянц
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Подкючаемся! https://www.youtube.com/watch?v=lUU4u5q2Sz4
Читать полностью…
Стрим «Кенотафа» о 1999 годе, метафизике смены времён и первом альбоме Бритни Спирс уже сегодня. В 20:00 по Москве.
Всё будет тут: https://www.youtube.com/watch?v=lUU4u5q2Sz4
А пока проголосуйте за главное событие 1999 года по вашей версии. Если вашего варианта нет, то пишите нам в бот @thecenotaphbot.
Итоги подведём в прямом эфире.
До встречи!
#стрим_кенотафа
Мы все этого ждали 104 дня — так сказал счётчик платформы YouTube.
Да, это новый стрим издания «Кенотаф».
Поговорим о сломе эпох; об ощущении того, что время вокруг тебя меняется; незыблемые вещи разрушаются; будущее уже наступило, но ему ещё не придумали названия. Это метафизика.
А эмпирика — наш 1999 год. Премьерская чехарда и альбом «Земфира», операция Преемник и журнал «Афиша», 200-летие Пушкина и бомбёжки Белграда, «Сибирский цирюльник» и вторжение в Дагестан, Путин и полное Солнечное затмение над Европой.
Обсуждают Сергей Простаков, Егор Сенников, Константин Сперанский.
Завтра тут 👉 https://www.youtube.com/watch?v=lUU4u5q2Sz4
И нужно подписываться на канал 👉 thecenotaph23" rel="nofollow">https://www.youtube.com/@thecenotaph23
#стрим_кенотафа
thecenotaph/oprosnik-smyr">Очередной опросник «Кенотафа»! Издание просит ответить своих друзей и кумиров на вопросы о книгах и чтении. На этот раз гостьей выпуска стала Ксюша Смыр — фотограф, автор подкаста «Где я?» про интуитивные прогулки и путешествия.
thecenotaph/oprosnik-smyr">thecenotaph/oprosnik-smyr" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/oprosnik-smyr
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова «Фауста» Гёте.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Михей и Джуманджи — Сука Любовь (1999) — 5/5
Бывают альбомы великие, бывают культовые, случаются незаслуженно забытые, есть и открытые заново. А ещё бывают неповторимые. И единственный альбом «Михея и Джуманджи», сольного проекта Сергея Крутикова, из таких. Ему до сих пор в нашей поп-культуре нет альтернативы.
Уроженец донецкой Макеевки Михей оказался за десятилетия единственным по-настоящему успешным переводчиком гигантской афро-американской ритмической музыкальной традиции на русский язык. Задача была и остаётся нетривиальной. В стране, где в песнях ценят прежде всего слова и мелодию, любые попытки привить фанк и соул раз за разом обрекались на провал. Успеха тут достиг только хип-хоп, и то потому что его удалось провести по разряду где анекдота, где частушки, где высокой поэзии — в России, как известно, поэт больше, чем поэт. А вот Михею удалось за свою короткую жизнь не только деятельно поучаствовать во взращивании русского рэпа, но и записать идеальный соул- и фанк-альбом. Сам Михей особо не скрывал, что его на этот сольник вдохновил британец Jamiroquai, но нужно признать: у Михея был куда более масштабный творческий вызов, с которым он блестяще справился.
Как бывает сплошь и рядом, на альбом Михея вдохновила длительная безответная любовь. И лучшие песни с пластинки — про неё: «Сука Любовь», «Достоин», «Плачет по тебе». Но визитной карточкой стала «Туда» — дуэт Михея с Инной Стил. Эта песня о поисках предназначения с запоминающимся эзотерическим сэмплом крутилась в великий 1999 год не реже «Ариведерчи» или «Солнышко». Но спустя годы именно «Суку Любовь» всё ещё можно услышать на вечеринках. Хотя и вся пластинка нисколько не потеряла в свежести звучания — ну, не было потом таких, ну или рядились они во что-то другое.
После выпуска своего opus magnum Крутиков успел побыть звездой первого порядка: эфиры, интервью, концерты, фестивали. Из андеграунда через телеэкран… Великие эпохи в культуре подразумевают и своих мертвецов. Михей очень быстро сгорел, ушёл из этого мира в дни трагедии «Норд-Оста». Где-то тогда же начала захлопываться дверь и для русских надежд на XXI век. Пропустили надежды на бытовой комфорт, хорошие дороги. большие мировые форумы и высокие цены на нефть, а все остальные оставили за дверью.
Через десять лет в 2013 году вышел трибьют «Посвящение Михею». На нём Сергей Галанин, «Банд’Эрос», Баста, «Бумбокс», Иван Дорн, Змей из «Касты», Даша Суворова, Pianoбой, Ёлка, Ева Польна — российские и украинские исполнители объединились, чтобы записать пластинку памяти человеку, который по-настоящему связывал обе страны. В тот год времени для надежд тоже оставалось очень мало.
Что ещё слушать у Михея:
Bad Balance — «Город джунглей» (1998) — 5/5
Трибьют «Посвящение Михею» (2013) — 5/5
#альбомы_на_кенотафе #простаков
Антон Секисов о бабочках и птицах.
В нашем блоге на Boosty мы время от времени публикуем наши беседы для подписчиков на заданную тему.
Например, в мае вышел наш бестселлер — беседа Сергея Простакова, Антона Секисова и Константина Сперанского о современном американском классике Джонатане Франзене.
В представленном фрагменте, памятуя об орнитологическом хобби писателя, Антон Секисов рассуждает, почему писатели пьют, любят животных и гулять по лесу.
И подписывайтесь на наш Boosty, если ещё нет.
#секисов
Издание «Кенотаф» решило отметить столетие написание романа-сказки Юрия Олеши «Три толстяка» и оценить его обложки из разных эпох.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Открыт предзаказ на новый роман участника издания «Кенотаф» Антона Секисова!
Заказываем!
/channel/alpinaproza/2833
Провода — Похолодало (2007), 5/5*
Середина нулевых скоро станет материалом бесконечной рефлексии, как уже давно стали восьмидесятые, девяностые, да и начало нулевых. Вбросим же cвою вязанку хвороста в этот разгорающийся костёр.
Не было более омерзительного времени с точки зрения отечественной массовой культуры, чем обозначенная эпоха. Не исключаю, что просто я вошёл в возраст, когда окружающий мир принято отрицать, но всё же и спустя два десятилетия невозможно отстраниться от того неуютного ощущения, которое тогда было разлито в мире. Для краткости остановимся на музыке. Воспеваемое многими, и в частности изданием «Кенотаф», время конца девяностых — начала нулевых к тому времени закончилось. Денег стало ощутимо больше — творческого порыва сильно меньше. Главные певцы эпохи — Филипп Киркоров и Сергей Шнуров. Последний умудрился коммерциализировать мат. По телевизору господствовали фабрики звёзд. В моду входил отечественный коммерческий R’n’B — и сегодня такой же тошнотворный, как и тогда. Русский рэп уже вовсю звучал из Siemens C65, но Василию Вакуленко пока далеко до Киркорова и Шнурова. От «Нашего радио» резко запахло нафталином. Из последних заметных его открытий — группа Lumen, которая до самого начала десятых отдувалась за весь русский рок. Любой человек моего поколения, стоило подняться ростку его вкуса, перескакивал на западную музыку. Мои ровесники выучили термин «инди-рок», под которым понималась россыпь исполнителей и музыкальных явлений. Из этих увлечений произрастёт позже вся наша музыка десятых, но пока до этого далеко, «Фабрику звёзд-7» выиграла украинка Анастасия Приходько.
Характерная примета эпохи — продюсер Леонид Бурлаков, открывший нам «Мумий Тролль» и Земфиру**, попытался в 2005 году проделать такой же трюк с самарской группой «Братья Грим», и у него ничего не вышло. «Ресницы» из нулевых сейчас звучат как «Букет» Александра Барыкина — песня замечательная, но восьмидесятые ассоциируются не с ней. Но, вероятно, впечатлившись примером Бурлакова, Дмитрий Гройсман, продюсер группы «Чайф», решил провернуть такой же трюк с группой «Провода».
Он оказался неудачным, потому что несвоевременным — вечная драма. Тому времени первых потребительских кредитов и массовых выездов за границу соответствовали «Про любовь, про тебя, про знакомые слова» и «У нас в клубе чиксы танцуют», ну, или Jealousy! Turning saints into the sea, а песни альбома «Похолодало» не соответствовали. Что там дальше было, неизвестно — может быть, даже всенародно осуждаемые наркотики. А жаль, появились бы эти песни лет на пять позже, да не через продюсерские ротации, а через паблик Motherland, наверняка история группы сложилась бы успешнее.
Такой 2007 год хочется вернуть. В рецензиях тех лет музыку группы часто обозначают как качественный русский рок — что это значит, ни тогда, ни сейчас объяснить невозможно. Сейчас же в этих песнях слышатся первые эксперименты с русским ревайвлом пост-панка, что характерно, одинаково вдохновлённым и Interpol, и «Кино». От посвящения Цою «Про "Кино"» мурашки бегут по коже — никакие трибьюты с этой песней сравниться и сейчас не могут. А несингловая вещь с альбома «Я ещё пока никого не убил» так и вообще спустя годы зазвучала гимном той эпохи. Заглавный трек был вдохновлён Дмитрием Быковым*** — в те годы он после «Пастернака» стал главным писателем. «Глубоко» — посвящение Лагутенко. «Родинка» — так уж и быть, русский рок в его эталонном изводе, см. название. Вторая вещь на альбоме, из-за которой его нужно помнить и слушать — «90-е». В ней схвачено всё то, что остаётся после кипения любой эпохи — тоска, безнадёжность, безвозвратность, светлая грусть, безответность памяти, ну, и тоска по не сбывшемуся. В общем-то вечная история, которая и к нулевым тоже относится.
Что ещё слушать у «Проводов»:
больше нечего
* — альбома нет на легальных стримингах
** — иноагент
*** — иноагент, считается РФ-властями террористом
#альбомы_кенотафа #простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Российский футбол — почему несмотря ни на что мы его любим.
«Кенотаф» задумывался как издание про литературу, историю, память, и в меру сил таким и старается быть. Но иногда нам хочется поговорить и на другие не менее волнительные темы.
Так родилась идея разговора о российской футбольной Премьер-лиге — уже в эту пятницу 26 июля мы опубликуем его для подписчиков нашего Boosty.
Российский футбол находится в том же месте, что и российское кино. Ни еврокубков, ни реальной интриги, ни тем более интересной игры. Но почему тогда мы продолжаем его смотреть, следить за футбольными новостями и аналитикой, сводящейся к двум простым тезисам «нужно показывать свою игру» и «потому что они, б***, сильнее»?
На эти вопросы ответят Руслан Гафаров, Сергей Простаков и Егор Сенников.
Только для подписчиков нашего Boosty. Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
thecenotaph/oprosnik-hehehe">В новом выпуске опросника «Кенотафа» — самая обсуждаемая инди-группа сезона hehehe. Катя и Сергей ответили на наш традиционный список вопросов о книгах и чтении.
thecenotaph/oprosnik-hehehe">thecenotaph/oprosnik-hehehe" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/oprosnik-hehehe
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Это было во времена теперь почти былинные. Лет шесть назад я стоял за кассой не пережившего 2022 год детского книжного магазина «Маршак» в московском Казарменном переулке. Сооснователь магазина, мой друг Серёга Карпов, звал в ту пору на кассу знакомых, которые в свою очередь звали своих знакомых покупать книги. «На меня» в тот день пришёл Рома Б. Он внимательно оглядел полки, ломающиеся по весом детской литературы на любой вкус, и произнёс: «Как же повезло современным детям. В моём детстве была только детская Библия и ё*** «Муха-Цокотуха».
О, да! Меня моментально залили воспоминания о раннем постсоветском детстве, когда действительно в библиотеке из детских книг был только состарившийся и пожелтевший советский канон и она — синяя детская Библия, изданная какими-то протестантами. Ставьте лайк, если у вас было также.
В Интернете об этом издании очень мало информации. Единственное, что удалось про неё найти: знатоки её называют стокгольмской, так как, кажется, она была переведена со шведского.
Её явно никто не покупал, но не в смысле, что она не пользовалась спросом. Протестанты деятельно взялись компенсировать десятилетия отсутствия в России и на всём постсоветском русскоязычном пространстве христианского образования, и стали рассылать дорого изданную книгу в семьи, где были дети. Тоже белое пятно — хорошо бы узнать, как им это удалось.
Детская Библия состояла из очень коротких, но весьма детально пересказывающих сюжеты Ветхого и Нового Завета статей. Каждая была снабжена иллюстрацией. Чаще всего это был раскрашенный Гюстав Доре, но были и более актуальные рисунки, выполненные в импрессионистской манере.
Передо мной вырастало полотно Священной Истории. Из точки, в которой я читал детскую Библию, казалось, что все главные события её свершились задолго до нас, а задача тех, кому не посчастливилось жить в одно время с Соломоном, Иеремией и Христом — тянуть лямку, дожидаясь Второго пришествия последнего, и по возможности вести себя хорошо.
За две тысячи лет, прошедших с окончания основного повествования Библии, мир мало поменялся в антропологическом смысле слова. Как убивали, так и будут убивать, как запрещали, так и будут запрещать. Лямка всё тянется. И всё-таки есть очень большое подозрение, что наш окружающий мир прямо сейчас был бы точно хуже (хотя казалось бы), если бы та синяя книжица не забросила зерно ощущения, что мы в мире не одни и за всё придётся отвечать. Ну, а дальше начинают работать законы притчи, которую мы впервые прочитали в этой самой книге.
#простаков
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова Курта Кристофа Графа фон Шверина, сказанные в битве за Прагу в 1757 году, за несколько секунд до того, как Курт Кристоф был убит пушечным ядром.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Музыкальная премьера в издании «Кенотаф»!
Слушайте сингл «Пасть» группы «Фламандская школа». Прямо по ссылке!
https://youtu.be/0qGNqyNzYwo
А скоро (через полчаса) у нас выйдет интервью с группой, посвящённое выходу нового сингла. Его взяла Кристина Сарханянц.
#друзья_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Через час обсудим действия НАТО и лучший год в истории кино!
Здесь 👉 https://www.youtube.com/watch?v=lUU4u5q2Sz4
И подписываемся на канал 👉 thecenotaph23" rel="nofollow">https://www.youtube.com/@thecenotaph23
Наша любимая рубрика «Судим по обложке». На этот раз мы замахнулись на вечность — оцениваем обложки Гомера, его поэм о войнах и странствиях.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Вот и последний выпуск «Подшивки к личному делу», в котором Сергей Простаков вспоминает о том, как решил стать журналистом после десятилетий потребления медиа в качестве простого читателя, слушателя и зрителя.
Весь 2011 год был необычным, наполненным предзнаменованиями и событиями, которые в моей жизни никогда не случались, — как ни крути, начиналась новая эпоха, целая эра в моей судьбе. Я уже вовсю читал твиттер — он стал моим главным медиа на годы вперёд. Как не в себя я политизировался. Когда наступила та осень, я томился от предвкушения чего-то большого, масштабного, завораживающего.
Оно и наступило.
Один мой знакомый как-то назвал Болотную нашим Аустерлицем — чрезвычайно лестное сравнение и для победителей, и для проигравших. И всё-таки те зимние месяцы были необычными, меняющими своё настроение от карнавала до политического триллера. Мне до сих пор трудно описать происходившее тогда и внутри, и вовне. Словно по щелчку мир стал ярче, в нём появилось больше цветов. Я стал жадно искать и потреблять любую информацию, объяснявшую мне, что происходит вокруг.
Пути этого поиска и осмысления продиктовал мне твиттер, в котором я узнал о существовании журналистских твиттеров.
Вот они завораживали больше всего. Эти ребята давали ссылки друг на друга, они находились в самой гуще событий на Болотной, к их мнению прислушивался сам Навальный*. А ещё при всей кажущейся серьёзности — они были простыми людьми. По пятницам их социальные сети наполнялись мутными фотографиями, снятыми на четвёртый iPhone в барах с завораживающими названиями «Джон Донн» и «Жан-Жак». А ещё именно они были в гуще Болотной, казалось, что именно они и двигали ту историю.
Через их твиттеры я узнал о существовании двух моднейших медиа именно той мимолётной эпохи — телеканала «Дождь»** и радио «Коммерсантъ FM».
Первый тогда работал без всяких пейволов — заходишь на сайт и включаешь. От происходящего на экране я млел. И розовый цвет, и ведущие, и узнаваемые корреспонденты — такие же как и я, молодые и амбициозные. Я натурально смотрел все эти «Дзядко 3» и Hard Day’s Night. Я медитировал на заставку Optimistic Сhannel и розовые полоски. Именно такое настроение и нужно было той мимолётной оптимистичной эпохе. А когда случилась Болотная, то ребята повесили на логотип канала белую ленту — такое приятное ощущение общего дела, «телевизор с нами».
Но у телевизора не проведёшь всё время, поэтому я слушал «Коммерсант FM», особенно утренние эфиры. Через лет пять я напишу в твиттере: «Кто не слушал колонки Кашина***, Кучера****, Эггерта***** на "Коммерсантъ FM" в 2012 году, тот не жил в 2012 году».
И вот однажды последней студенческой зимой, сидя в своей общаге на Можайском шоссе, зависнув в твиттере, я вдруг понял, что могу стать таким же, в смысле — я хочу создавать медиа, а не потреблять. Никто мне не мешает. С этой простой мыслью я просуществовал, томясь от предчувствий и ожиданий, полгода. А потом на радио «Коммерсантъ FM» в своей очередной колонке Олег Кашин рассказал о Павле Пряникове и о его петанке, куда я и решил сходить в ближашие выходные…
Тут кончается моя история как потребителя медиа, и начинается моя журналистская история. «Подшивка к личному делу» собрана и поставлена на полку.
* — умер, но нужно писать, что при жизни считался террористом и экстремистом
** — иноагент, нежелательная организация
*** — иноагент
**** — иноагент
***** — иноагент
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Ленинград — Пуля (1999) 5/5
«О, Айседора, оставьте дома свой белый шарф».
Давно пора сказать об этом во всеуслышание: альбом «Пуля» у группы «Ленинград» — не просто лучший, но, по большому счету, единственный. Все, что было потом, можно называть по-разному: сборниками синглов, микстейпами, была даже радиопьеса с музыкальными номерами («Баборобот»). Все это было мило, временами интересно, что-то навсегда врезалось в память, а что-то немедленно ее покидало. Но альбомов не было — и, видимо, уже не появится.
«Пуля» — это классический петербургский гоп со смыком, метапародия на шансон, фантазии о том, чего не было, щедро приправленные голосом Игоря Вдовина. «Зенит» — еще не тот монстр, а раздолбайский питерский клуб, который вживается в роль российского «Тоттенхэма» — ходит где-то рядом с вершинами, но ничего не выигрывает. Айседора Дункан выезжает в последнюю поездку, на Фонтанку идут пить водку мужики, в буфете на раздаче работает Таня, на небе звезды и луна, папин пистолет, Летний сад закрыт. Разухабистая музыка, намеренно притворяющиеся примитивными слова, интеллигентное безумие и та легкая алкогольная приподнятость, которая настигает после ста грамм водки.
Вся эта легкость — игра, придуманная московскими и питерскими арт-тусовками, спродюсированная Леонидом Федоровым (который и был солистом «Ленинграда» на первом концерте группы в Москве) и умело разыгранная группой, которой, конечно, никто не предрекал грандиозной народной любви. Но судьба распорядилась иначе: в «Ленинграде» воцарился Сергей Шнуров, ставший на долгие годы одной из самых заметных российских поп-фигур. Он сумел превратить мнимый эстетический протест в огромные деньги — и сделал заработки главным критерием для оценки своего наследия. С годами смотреть на это стало скучно, как на «Зенит», распухший от денег и выигрывающий чемпионат за чемпионатом.
Свежесть, злость, ярость и талантливость «Пули», вышедшей в рубежном 1999 году, ощущается и сегодня. Всё, что было с «Ленинградом» после «Пули» — это как тишина в конце одноименного трека: выстрел прозвучал, пуля настигла героя. Незачем копаться в посмертной жизни. В той, где Шнуров останется в памяти как автор оды Евгению Пригожину и герой дисса Славы КПСС.
В конце концов, жизнь все расставляет по своим местам. Кому-то бежать от пули, кому-то окэшивать чеки.
Что еще слушать у «Ленинграда»?
Вы действительно хотите услышать ответ на этот вопрос?
#альбомы_кенотафа #сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В одном из финальных эпизодов «Подшивки к личному делу» Сергей Простаков делает открытие — он находит издание, которое по-настоящему сформировало его профессиональную личность. Это — журнал «Афиша».
Я умудрялся годами игнорировать журнал «Афиша». Но всё живое найдёт себе дорогу путём зерна.
Посреди лета 2011 года, когда я последний раз в жизни просто отдыхал, ожидая финального курса магистратуры и всего студенчества, в твиттере мой знакомый из Калуги по имени Дима спросил: «Кто в Москве, может купить мне номер "Афиши" про медиа?». Меня заинтересовала постановка вопроса: кажется, номера прессы, которые ты просил купить знакомых, чтобы они у тебя обязательно были, закончились вместе с Советском Союзом. Про существование «Афиши» я знал, но теперь запомнил. Уже осенью увидел книгу под брендом «Афиши», выпущенную как раз по мотивам выпуска об истории русских медиа. Ого, выпуск настолько крутой, что его издали книгой, — подумал я, не зная тогда, насколько мои будущие коллеги сидят на игле саморефлексии и размышлений о судьбах отрасли.
Книгу я тогда не купил. А вот «Афишу» стал покупать — не сплошь, но с завидной регулярностью. Мне нравилось, что выпуски были тематические. Мне нравилось, что редакция журнала обращала внимание на очень разные темы — для меня же это главное. Выпуски были толстые, но выходили раз в две недели, журнал отражал ту жизнь, посреди которой я жил и которой интересовался. Никаких переводных статей про подзабытых патриархов Голливуда.
Я прочитал от корки и до корки майский выпуск 2012 года про историю российского футбола с легендарным Романом Широковым на обложке — он вышел в канун чемпионата Европы по футболу в Польше и в Украине. А вторым был номер про историю русского интернета.
Из него я вынес мысль, которая не даёт мне покоя до сих пор. Аркадий Волож сказал, что в жизни человека может быть максимум только две очень хорошие идеи. Одну из них, «Яндекс», он уже воплотил в жизнь, второй хорошей идеей считал выход поисковика на турецкий рынок. Смутно представляю, что сейчас происходит с «Яндексом» в Турции, но вот я, Сергей Простаков, одну хорошую идею уже использовал, создав паблик «Русская интеллигенция» десять лет назад (саморазоблачение, если кто не знал), и до сих пор нахожусь в мучительном предвкушении второй идеи.
Как читатель я попал на период истории журнала, когда им занимались журналисты, перепаханные книгой Макнила и Маккейн «Прошу, убей меня!» об истории американского панк-рока. Кто не знает, книга состоит из грамотно разложенных по смыслам и периодам монологов нью-йоркских музыкантов и тусовщиков. Она имела подзаголовок «Подлинная история панк-рока, рассказанная им самим». И вот это «рассказанная им самим» стало паролем к эпохе. Наступало время монологов в интернет-журналистике, автофикшна в литературе. Но через монтаж монологов и интервью нашу реальность в начале 2010-х исследовала именно «Афиша».
Те выпуски журнала на меня как на журналиста повлияли в гораздо большей степени, чем я мог предположить. Мой журналистский карьерный, с позволения сказать, пик, мои opus magnum, подкасты «Шурави» и «Эпоха крайностей», они напрямую вышли из прочитанных в 2012 году номеров «Афиши» про футбол и интернет — я узнал, что так можно рассказывать про современность.
«Афишу» я буквально покупал до последнего номера на обложке, хотя журнал эпохи Трабуна был мне уже сильно менее интересен.
В феврале 2020 года совсем другой Дима вручил мне книжку про историю русских медиа, как раз тогда, когда моя карьера в них начала закатываться. Димой эта история началась, Димой и закончилась. Дмитрий — греческое имя, связанное с плодородием, что-то про зёрна, брошенные в добрую почву. Уже в 2021 году Александр Горбачёв, который непосредственно отвечал за те номера «Афиши», которые сформировали мой творческий метод, неожиданно похвалил мои подкасты. Так что — ничто не берётся из ниоткуда и не уходит в никуда.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В ожидании капель дождя
Номер «Правды» с портретом героя. Фотография авантюриста в эмигрантской газете. Скоро все это смоет дождь, разорвут грозовые удары. В новом тексте из цикла «Расходящиеся тропы» Егор Сенников навещает мир перед катастрофой.
Во-вторых, надо немного пройтись; это всегда помогает успокоить нервы.
Он выходит на парижскую улицу. Ему слегка за 60, но он в хорошей форме: стрижка бобриком, прямая спина, строгий взгляд, морщины еще не изрезали все лицо. Дойдя до нужного адреса, мужчина быстро поднимается по лестнице, звонит в дверь к людям, к которым приходил домой много раз: это было в Санкт-Петербурге, значит было давно. Заметно нервничает; хозяева наливают ему кофе. Он внимательно смотрит на старых знакомых и говорит:
— Война начнется двадцатого августа.
Война! Нашел чем удивить. В этом месяце все дышит войной — от Халхин-Гола до Лондона. А внутри все равно неуверенное, тайное чувство: а вдруг пронесет? А вдруг…
На первой полосе «Правды» 30 августа 1939 года — фотографии двух героев. Сперва портрет Сергея Грицевца — он первый дважды герой СССР. Рядом портреты других отличившихся, следом фамилии, фамилии, фамилии… На последней странице контуры грядущей войны прорисованы четко: «военные приготовления Англии», «британский посол в Берлине вчера посетил Гитлера», «германские пароходы покидают американские порты»…
Майор Сергей Грицевец последний год провел на войне. Летал в Испании, провел под сотню боевых вылетов и одержал множество воздушных побед. Летом 1939 года его талант потребовался на другом конце света — Грицевца перебросили на Дальний Восток, где он сражался под Халхин-Голом.
Далекие раскаты грома. Они все ближе. В воздухе разлит запах озона.
Но грозы пилот не увидит. Майор Грицевец навсегда будет принадлежать межвоенной эпохе. В сентябре его перебросят поближе к польской границе: Вторая мировая уже началась, польское сопротивление сломлено, и немецкие войска продвигаются к Варшаве. За день до того, как по радио Молотов объявит, что «польские правящие круги обанкротились», и даст старт Польскому походу Советской армии, Грицевец погибнет. Трагическая ошибка военнослужащих белорусского аэропорта Болбасово. Самолет Грицевца заходил на посадку в тот же момент когда садился другой истребитель.
Столкновение.
Грохот.
Винтом самолета Грицевцу отрубило голову.
На столе в парижском кафе лежит газета. В ней фотография красивого молодого человека: у него тонкие усы, аккуратно уложенные волосы, приятная улыбка. Можно решить, что это берут интервью у кинозвезды. Пожилой русский парижанин, сидящий в кафе, берет газету в руки и начинает читать.
В июне 1939 года без десяти четыре часа пополудни в Лувр уверенной походкой вошел молодой человек лет тридцати. Он сразу же направился в 623-й зал, названный в честь барона Василия Васильевича Шлихтинга. Останавливается на минуту перед картиной Антуана Ватто «Безразличный».
На полотне изображен юноша в атласном синем костюме. Он то ли танцует, то ли марширует, стоя на фоне леса. Его не понять; действительно, безразличный.
Недолго думая, молодой человек снимает картину со стены и вместе с ней уходит из музея. Пока парижские газеты будут гудеть о самой громкой краже в Лувре со времен «Моны Лизы» и пытаться найти следы картины, восхищавшей Бодлера, молодой человек будет сидеть у себя дома и реставрировать картину.
В середине августа мужчина сам приходит в парижский Дворец правосудия вместе с картиной и сдается в руки полиции. Его зовут Серж Богуславский. Похищение полотна он объясняет желанием улучшить картину: дескать, музейщики плохо отреставрировали картину и он счел возможным переделать их работу. Парижская пресса вновь сходит с ума.
Пройдет еще немного времени и Богуславского приговорят к 5 годам тюрьмы. В заключении он проведет большую часть мировой войны.
Александр Федорович Керенский отложил газету. История Богуславского не отвлекла от мрачных раздумий. Он встает. Какое ужасное на душе беспокойство. Во-первых, надо зайти к Гиппиус и поделиться своими мыслями…
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
