Добрался наконец до эпического материала New York про состояние медиа. Двое сотрудников издания поговорила с тремя десятками уважаемых журналистов о том, почему американцы сейчас доверяют прессе меньше, чем когда-либо. Подборка говорящих, с одной стороны, впечатляющая (Гей Тализ, Гленн Гринвальд, общественные редакторы New York Times и так далее), с другой, местами странная (каким-то образом в этот круг затесалась Маша Гессен, которая, разумеется, все переводит на Путина; доверие к списку выбор этой кандидатуры изрядно снижает). Результат соответственно противоречивый.
Во-первых, хочется покритиковать качество редакторской работы — реплики тут разделены на 53 (!) части, заголовки которых, по идее, должны составить мощное тезисное повествование про то самое состояние медиа, но на деле составляют плохо: все время дублируют друг друга, противоречат, то сбиваются совсем на частности, то, наоборот, на абстракции, ну и так далее.
Во-вторых, по большей части все это, конечно, производит впечатление, описываемое грубым английским выражением «люди, которые засунули голову себе в жопу». Ну то есть — очень много критических рассуждений, которые произносятся, с одной стороны, с позиции заведомой моральной правоты; с другой — в отношении самих себя; с третьей — в явном стремлении самих себя посильнее уязвить, при этом сам говорящий как бы изымается из уравнения. Местами доходит до совсем уж абсурда — уж на что я разделяю идеалы феминизма, но телега про то, что про Элизабет Уоррен начали писать сексистски после того, как она поддержала Хиллари Клинтон, не лезет ни в какие ворота (да еще и произносится сотрудницей самого New York, то есть своего рода резонерская реплика). На общем фоне неожиданно выигрышно выглядит Ариана Хаффингтон, справедливо и веско указывающая, что вообще-то современные медиа очень во многом выигрывают у медиа прошлого, но стандартный общий вой про то, что в погоне за лайками и просмотрами забываются серьезные проблемы, ее заглушает. Вообще, основное ощущение, которое рождает материал, — что медиа сами культивируют ненависть к себе, постоянно занимаясь саморазоблачением, и не всегда по делу. К чести составителей, именно реплика об этом идет последней (и даже немного критикует Джона Стюарта, что отдельно приятно, — слишком редко это происходит).
А в-третьих, при всем том что многое тут раздражает — и самодовольство, и фиксация на очень определенных проблемах репрезентации и разнообразия, которыми дело вряд ли исчерпывается, и в конце концов очередная публичная порка Трампа, — конечно, нам до такого уровня дискуссии очень далеко, и остается только позавидовать. Ну то есть — когда я вижу, как американские журналисты критикуют себя за то, что плохо следят за последствиями новостей и длинными сюжетами, — непонятно, то ли плакать, то ли смеяться. В том смысле, что всем бы так плохо следить. И всем бы вести такие разговоры — а то у нас обоснованная критика одного издания другим нередко считается за предательство.
Кстати, помимо этого материала и прилагающихся к нему десятков полных интервью (их не читал), есть еще ответы журналистов на опросник на те же темы — материал, чем-то напоминающий инфографику, которую мы в «Афише» практиковали в 2012-2014; про образование, общественный транспорт и так далее (извините за такую смелую аналогию). Так вот, главная проблема современных медиа, по мнению большинства опрошенных, знаете, какая? Отсутствие рабочих бизнес-моделей. Не зря я про них и диплом свой в Миссури писал.
http://nymag.com/daily/intelligencer/2016/07/case-against-media.html
Вот куда более обстоятельный и интересный текст на похожую тему. В городе Грин Бэнк, что в Западной Вирджинии, официально запрещено пользоваться вай-фаем и мобильными телефонами — рядом находится высокоточный государственный телескоп, которому ненужные волны сильно мешают. Из-за этого в Грин Бэнк начали съезжаться люди, которые утверждают, что страдают аллергией на электромагнитное излучение (как брат главного героя в «Лучше звоните Солу»). Местные жители им совершенно не рады — и материал захватывающе рассказывает и о тех, кто болеет, и о тех, кто без восторга наблюдают, как якобы больные захватывают родные края.
https://www.washingtonian.com/2015/01/04/the-town-without-wi-fi/
С некоторым запозданием размещаю тут мощный проблемный текст про то, каково в России болеть туберкулезом — и как болеющие объединяются вместе, чтобы говорить о том, что с ними происходит, и помогать друг другу после того, как это заканчивается. Редкий случай текста о российской медицине, который по итогу не оставляет впечатления, что все беспросветно плохо, — то есть да, с точки зрения собственно медицины довольно плохо, зато есть общественная самоорганизация, которая некоторые аспекты проблемы (о которых государство даже не задумывается) помогает преодолевать.
Дисклеймер — текст написала моя любимая жена Нина Назарова. Собственно, отчасти из-за этого я так с ним и тормозил — конфликт интересов и все такое. Но 50 тысяч читателей не могут ошибаться, и вам стоит к ним присоединиться.
http://www.wonderzine.com/wonderzine/life/life/219899-tuberculosis
И второе — уже мое собственное интервью с новым главным редактором Esquire Ксенией Соколовой, из которого, в общем, следует, что журнал Esquire ждут, скажем так, новые времена. И не столько в смысле феминизма.
— Слушайте, мы все равно не станем интересны большим механизмам цензуры. Как говорил Чубайс, Россия — очень большая страна. Власти интересны миллионные тиражи, а тираж пятьдесят, сто тысяч — это все так… Ну если уж какая-то там страшная наглость, но я даже не знаю, что это может быть.
— Знаете, конечно, — дочки Путина.
— Да, вот! Дочки Путина. Я как раз это недавно обсуждала с серьезным человеком, которого теперь принято называть «источником». Он говорит: «Какая же цензура? Нет цензуры. Нельзя писать про двух дочек Путина, ну и еще про…»
— Про кого еще?
— Ну, помните, тогда гремел скандал с Ролдугиным и панамским офшором.
— То есть нельзя писать про дочек и про друзей Путина и, может быть, еще про кого-то, про кого мы не знаем.
— Ну, про кого-то Путина.
— У Путина довольно большой круг знакомых.
— Ну вот как-то надо, да, фильтровать базар. Они там считают, что в организме журналиста должны образоваться какие-то специальные элементы, которые начинают вибрировать, когда такая тема.
— Мне кажется, они от восторга должны вибрировать.
— Должны вибрировать от восторга, но посмотрите, чем он кончается в ситуации с РБК.
— То есть у вас тоже есть двойная сплошная, так получается.
— Я не буду писать о дочках Путина — это я вам ответственно заявляю.
https://meduza.io/feature/2016/08/05/ya-ne-budu-pisat-pro-dochek-putina
Опять читаю книгу вместо отдельных материалов, поэтому и пауза. Однако отдельные материалы я читаю по работе — и в этой связи хотелось бы всем порекомендовать во многом окончательный текст Юрия Сапрыкина про московскую урбанистическую реконструкцию, предлагающую весьма и взвешенную убедительную критику таковой с позиций левого гуманизма.
А также кто еще не подписался на канал Юрия здесь — подпишитесь обязательно: @forevernotes. Но, пожалуйста, не больше девяти человек, а то он опять меня обгонит!
https://meduza.io/feature/2016/08/01/diktatura-trotuara
Ну и продолжим небольшую серию материалов про мир технологий и, скажем так, связанные с этим этические проблемы. Вот выступление какого-то человека, связанного с компьютерами и индустрии базы данных, на какой-то конференции. Имена не так важны, как суть того, что он говорит, — а он в очень доходчивой форме излагает и аргументирует несколько тезисов:
1) Рассматривать мир и его проблемы в той же оптике, что решение программистских задач, вообще-то довольно опасно. Такой подход приводит к странной ситуации: люди рассуждают о ликвидации голода по всему миру и заселении Марса, не будучи в состоянии помочь бездомным в квартале, где они работают. См. конкретные и зримые проблемы Окленда и Сан-Франциско, где существуют все эти люди со своими великими планами. От себя скажу: и правда, Сан-Франциско — реальный город контрастов, этот зазор между технологическим бумом и старой доброй бедностью и наркоманией там бьет и по глазам, и по носу.
2) Программисты хотят создавать проекты, меняющие мир, но не хотят брать на себя ответственность за этот мир. Выход — машинное обучение: мы только операторы, а мир меняют машины. Это изящный, но по-своему стремный способ получить контроль, избежав ответственности.
3) В результате погони за решением глобальных задач цифровое сообщество создало реальную проблему — глобальную систему слежки за всеми людьми. Все собирают данные обо всех; чем больше — тем лучше; все гонятся за новыми способами собирать данные. В итоге возникает то, что автор называет surveillance capitalism; я бы перевел это как надзорный капитализм, наверное. От него почти невозможно отказаться (уход из соцсетей чреват серьезным ущербом для социальной жизни), и он создает кучу возможностей для дополнительного контроля и ограничений, налагаемых на граждан — см. историю с Findface, а также приведенный в тексте факт, что в заявках на визу скоро будут просить указывать аккаунты в соцсетях (если у тебя их нет, ты автоматически под подозрением; если есть — тоже ничего хорошего). Все ключевые игроки в области сбора данных сотрудничают с государствами и в общем и целом готовы им эти данные выдавать.
4) Сценарии, в которых эти данные могут быть использованы в ужасных целях, легко представить — например, для депортации или для контроля за абортами.
5) В общем, все плохо, и надо срочно все менять — сначала работать с миром вокруг себя, а потом со всей планетой; ликвидировать созданный аппарат слежки. От себя: конечно, никто ничего менять не будет, на то он и капитализм. Но страшилка интересная.
http://idlewords.com/talks/sase_panel.htm
К вопросу о ритуалах капитализма — рассказ о японской женщине Мари Кондо, которая изобрела новый способ уборки квартиры, да такой, что вокруг нее сформировалась почти что секта. Способ уборки, в общем-то, простой: во-первых, нужно с уважением относиться ко всем своим вещам, благодарить их вслух за то, что они украшают вашу жизнь, и складывать их, как положено, из почтения. Во-вторых — и это самое важное, — каждую вещь нужно исследовать на предмет того, вызывает ли она в вас ощущение счастья, и если нет — выкинуть ее к чертям. В Японии в очередь к Кондо на то, чтобы она у кого-то убралась, записываются за полгода; в Америке ее книги стали бестселлерами и она бесконечно гастролирует с лекциями и воркшопами.
При этом в Америке есть своя Организация организаторов — то есть людей, так или иначе специализирующихся на уборке (интересно, что автор материала совсем не обращает внимания на гендерный аспект темы; почти все герои тут — женщины). Там тоже хватает своих сюжетов — например, женщина, продающая услугу «организации мыслей» по 100 долларов в час; например, то, что Организация который год лоббирует правительство США, чтобы оно признало их профессию в официальной классификации. Организаторы, с одной стороны, благодарны Кондо за привлечение внимание к их работе, с другой — ненавидят ее: за то, что она подменяет процедуру философией, за то, что она навязывает клиента свои порядки, а не прислушивается к нему/ней, за то, в конце концов, что она японка.
Все это кажется смешным и диким, но ближе к концу текст вдруг поворачивает в серьезное русло: сначала рассказывают историю американской помощницы Кондо, которая дико психологически страдала от избытка вещей, а когда прочитала книжку — стала гораздо счастливее и скинула три килограмма веса; потом автор сама начинает рассуждать о том, как все вещи в ее доме сгорели, когда она в юности была в студенческом лагере в Израиле, и как эти вещи в некотором смысле лишили ее физически ощутимого прошлого. Не сказать, что этот серьезный поворот особенно драматургически логичен, и финал материала несколько провисает; с другой стороны, уборка, особенно генеральная, — это и вправду практически философская проблема, и помнить об этом не будет лишним.
http://www.nytimes.com/2016/07/10/magazine/marie-kondo-and-the-ruthless-war-on-stuff.html
В последнее время тут было много серьезного; в это непростое утро можно наконец презентовать и что-то более легкомысленное. Красивый афро-американский мужчина по имени Дэйв работает врачом в одном из домов престарелых в городе Финиксе, но в последние много лет у него появилась фактически вторая профессия — почти каждый день ему через разные сайты и приложения пишут семейные пары, которые просят Дейва заняться сексом с женой в присутствии мужа. Бывают и более сложные случаи: Дейв — чуть ли не единственный человек в городе, кого приглашают на свингерские вечеринки без пары; а его слава в жанре, называемом sexwife, достигла таких масштабов, что для встречи с Дейвом в Финикс приезжают специально — или зовут его, например, на мексиканские курорты, или в Майами, или на какие-нибудь красивые острова, дабы совместить отдых с, ммм, другим видом отдыха.
Тут, конечно, не просто анекдот — а еще и сюжет про легитимизацию и нормализацию определенных сексуальных практик, произошедшую благодаря интернету: среди «клиентов» Дейва — в том числе верующие христиане, которые женаты несколько десятков лет и которым такого рода приключения помогли перезапустить их сексуальную жизнь, а успех Дейва связан с тем, что он не судит людей, которые с ним сотрудничают, и испытывает к ним искреннее влечение. В этом плане текст очень тонко написан — с одной стороны, весело и поразительно; с другой, тут ни на секунду не возникает ощущение какой-то перверсии; ну да, взрослые люди по собственному желанию вот так проводят время. Ну и, как нередко бывает с американской журналистикой, особенно поражает уровень доступа к героям: в финале журналист, натурально, присутствует при том, как Дейв занимается сексом с женщиной в присутствии ее мужа.
http://www.gq.com/story/secret-life-americas-greatest-swinger
И второй текст похожего жанра — социальная предыстория Брекзита: как получилось так, что обе рулевые британские партии перестали представлять как своих номинальных избирателей (Лейбористы давно и прочно оторвались от рабочих), так и большинство населения (в силу специфики британской избирательной системы и того, что люди стали меньше ходить на выбор, сейчас премьеры избираются радикально меньшим количеством голосов, чем, скажем, 40 лет назад).
Тут все скорее в жанре текста из The Atlantic про крах американской политической системы, который я вывешивал некоторое время назад, — то есть представитель элиты сам кромсает элиту и признает ее ошибки. Интересно про то, какое негативное воздействие оказало смешивание вопросов расы и иммиграции — притом что, понятно, есть масса чернокожих британцев и масса белых иммигрантов; в итоге все запуталось до той степени, что невозможен содержательный разговор по теме. И опять же круто про признание собственного лицемерия: «Если бы по итогам голосования мы бы остались в ЕС, мы бы не вели этот разговор, и те люди и группы, о которых общество забыло, так и остались бы забытыми. Говорить сейчас, что из-за Брекзита они будут страдать, значит игнорировать тот факт, что им пришлось бы страдать в любом случае».
И вот это все наводит на мысль, что да, неладно все в одной настоящей и одной бывшей империи, но черт возьми, во всяком случае, тамошний аналог приличной общественности умеет признать, что они облажались, были неправы, лицемерили, лгали себе, сами создали свои проблемы. А теперь давайте вспомним российских публичных интеллектуалов, которые публично изменили точку зрения на расстрел парламента в 93-м или пропагандистскую кампанию в 96-м; ну вот просто сказали — слушайте, да, были неправы, извините, пожалуйста. Нет, во всем Путин виноват, а элиты были за свободу, равенство и братство. Не считаю свои позиции по 93-му и 96-му единственно верными, но факт отсутствия малейшей готовности признать собственную ответственность, кажется, говорит о многом. (Про то, кто кого поддерживал в 99-м, и вспоминать не буду, там все сложнее, хотя не менее неоднозначно, мягко говоря). Извините за этот прогон, выбивающийся из общего дискурса дайджества зарубежной прессы.
http://www.theguardian.com/politics/2016/jun/30/brexit-disaster-decades-in-the-making
А вот два текста во многом про одно и то же — элиты разных стран реагируют на политические действия классовых низов и пытаются их осмыслить и понять.
Первый — фундаментальный очерк Джорджа Сондерса в The New Yorker о людях, которые поддерживают Трампа, и как с ними разговаривать либералу. Если будете читать — смело пропускайте пару первых частей: там автор упражняется в литературных оскорблениях в адрес кандидата и столь же вычурно литературных описаниях его митингов и протестов против них. Это неинтересно, потому что было уже миллион раз, — но вот потом возникает сцена, где анти-Трампист (то есть, по идее, толерантный либерал) обзывает оппонента «жирным ускоглазым», и начинается правда любопытное. Которое прежде всего не в собственно журналистских зарисовках — ну да, одни протестующие стоят других, всех их подписывает одна и та же ненависть, вышедшая наружу благодаря демонстративному отказу Трампа от политкорректности (читай — от попыток подумать прежде, чем сказать то, что у тебя на уме), — а скорее в мыслях автора о происходящем. Вот, например, довольно четкое саммари проблемы с двумя перпендикулярными медийными повестками; если вкратце, речь о том, что либералы и консерваторы очень по-разному представляют себе одни и те же факты:
Intellectually and emotionally weakened by years of steadily degraded public discourse, we are now two separate ideological countries, LeftLand and RightLand, speaking different languages, the lines between us down. Not only do our two subcountries reason differently; they draw upon non-intersecting data sets and access entirely different mythological systems. You and I approach a castle. One of us has watched only “Monty Python and the Holy Grail,” the other only “Game of Thrones.” What is the meaning, to the collective “we,” of yon castle? We have no common basis from which to discuss it. You, the other knight, strike me as bafflingly ignorant, a little unmoored. In the old days, a liberal and a conservative (a “dove” and a “hawk,” say) got their data from one of three nightly news programs, a local paper, and a handful of national magazines, and were thus starting with the same basic facts (even if those facts were questionable, limited, or erroneous). Now each of us constructs a custom informational universe, wittingly (we choose to go to the sources that uphold our existing beliefs and thus flatter us) or unwittingly (our app algorithms do the driving for us). The data we get this way, pre-imprinted with spin and mythos, are intensely one-dimensional.
Сразу за этим следует отличная сцена — сторонники Трампа сообщают Сандерсу, что при Обаме количество людей, пользующихся вэлфером, адски выросло; в гостинице он пытается проверить этот факт — и выясняется, что таки-да, выросло, но это один из многочисленных факторов вокруг проблемы бедности, очень сложной проблемы, которая в результате разграничения повесток сводится к плевкам статистики, ее преступно упрощающим.
Потом — очень важное для либеральных (условно) СМИ, имеющих тенденцию обвинять сторонников Трампа в расизме, соображение о том, что подавляющее большинство голосующих за Дональда таковыми не являются, а просто считают, что его предположительные навыки, которые позволят починить страну, важнее разных оговорок. Но расистов, конечно, виднее — поэтому важно не забывать о том, что не-расистов куда больше, и говорить с не-расистами на равных. Еще один хороший абзац:
Относительно обаятельный текст самого велеречивого автора The New Yorker Адама Гопника про то, как в Исландии выбирали президентом историка, который однажды был у Гопника и его тургруппы экскурсоводом. Редакции, конечно, повезло — выборы были накануне игры с англичанами, а поехал Гопник в Исландию, судя по всему, еще до того, как сборная страны стала главной сенсацией Чемпионата Европы (и, среди прочего, лично наблюдал оргазмический крик исландского комментатора в момент второго гола австрийцам на главной площади Рейкьявика).
В целом все очень мило. Якобы старейшая демократия мира (которая не факт, что была реальной демократией в средние века; во всяком случае, в нынешнем понимании термина) разбирается с последствиями кризиса 2008-го, когда Исландия, банки которой назанимали и вложили в рискованные бумаги уж совсем неприличные суммы, оказалась банкротом, и делает это похожим на американский образом — то есть выражая недоверие профессиональным политикам и истеблишменту, насколько он имеет место, — но вежливо и культурно, с цивилизованной дискуссией и без трампизма. Кроме того, в Исландии интересная архитектура и абсолютный культ кофе; отношение к Брекзиту предельно вменяемое; главный конкурент героя по выборам — местный писатель-абсурдист, а мэром Рейкьявика, как известно, недавно выбрали комика. Ну и так далее — но вызывает вопросы вот какой момент: кажется, автор откровенно экзотицирует Исландию и исландцев; представляет их какой-то удивительной диковинкой (как, кстати, и недавний фильм Майкл Мура «Where to Invade Next»), и мерещится в этом стилистическом подходе к объекту описания что-то если не снисходительное, то как минимум объективирующее: как будто представитель империи, которому запретили экзотицировать другие расы и цивилизации, нашел, кому поумиляться в Европе, и использует свою находку на всю катушку.
http://www.newyorker.com/magazine/2016/07/11/gudni-johannesson-icelands-historic-candidate
Ну и еще один текст на русском — совершенно феноменальное в смысле открытости и подробных объяснений, чего и как, интервью Юры Дудя с тренером сборной России Леонидом Слуцким. Слуцкий вообще всегда говорит подробнее и интереснее коллег, но тут он превзошел самого себя — прямо очень хорошо рассказано, как устроена тренерская работа, чем мотивировались те или иные решения на Евро и так далее. Спортивные интервью принято рекламировать как-то типа «будет интересно даже тем, кто футболом вообще не увлекается — так вот, это не тот случай, не будет интересно; зато тем, кого футбол интересует с точки зрения рефлексии, будет интересно как никогда.
http://www.sports.ru/tribuna/blogs/dud/990709.html
Примета: если интересуетесь мировой политикой и видите, что текст написал Джордж Пэкер, — читать обязательно; всегда очень подробно и понятно объясняет сложные довольно сюжеты. На сей раз — профайл Ашрафа Гани, нового президента Афганистана; красивая и печальная история о том, как технократ-визионер пытается следовать своим принципам и починить failed state, презрев многие ритуалы и обычаи, — ну и, разумеется, терпит неудачу.
Гани вообще-то вполне себе американец — уехал из Афганистана с семьей в 77-м, учился в Колумбийском университете, преподавал в Беркли и в Джонс Хопкинс, работал во Всемирном банке, где изучал, собственно, нерабочие государства и методы эффективной помощи им, написав книгу «Fixing Failed States». Гани всегда отличался взрывным темпераментом и специфическими методами работами — он блистательно справлялся со своими обязанностями, при этом неизменно портил отношения абсолютно со всеми коллегами, начальниками и подчиненными. Примерно это же произошло, когда первый пост-талибановский президент Афганистана Хамид Карзай нанял Гани в собственную администрацию — Гани продержался там несколько лет и, по словам многих, был основным мотором всех реформ, но в конечном итоге его характер вынудил начальство с ним расстаться. Тогда Гани решил стать президентом сам. Сначала у него ничего не получилось; потом он получил поддержку американцев, разочаровавшихся в Карзае, сам обафганился, взял в вице-президенты узбека-ополченца, дабы привлечь голоса узбеков, — и имел все шансы победить конкурента Абдуллу Абдуллу на выборах. Однако же результаты у них были очень близкие, оба кандидата обвиняли друг друга в жульничестве, и торговля по поводу того, как разрешить кризис во власти, заняла несколько месяцев — Гани получил пост президента, его коллега — специально созданный для него пост «директора» страны.
На своей новой работе Гани продолжает действовать в своем стиле — принимает приходящих к нему по-деловому, а не по-традиционному, как делал Карзай, а некоторых не принимает вообще; читает все, что ему приносят, тратя на это несколько часов ранним утром; постоянно со всеми ругается; строит фантсмагорические преобразовательные планы вместе с вернувшимися из Америки афганскими студентами, в то время как обесточенный Кабул закидывают бомбами талибы; и при всем том, что никто не отрицает его технократический талант, политической поддержки в структурах правительства Афганистана у Гани сейчас осталось совсем мало, и вполне возможно, что он не доработает даже до конца своего срока. В общем, поучительный сюжет про то, что политика и реформы — это не только про институции и общее видение, это еще и про людей, которыми нельзя пренебрегать, хоть они и глубоко несовершенны. Еще и написано здорово — сначала кажется, что Гани — визионер, талант и потенциально великий реформатор, потом начинают выясняться подробности и оказывается, что все далеко не так просто.
http://www.newyorker.com/magazine/2016/07/04/ashraf-ghani-afghanistans-theorist-in-chief
Для контекста — прошлогодний текст из National Geographic, тоже интересный, хоть и относиться к нему надо с осторожностью теперь, судя по всему.
http://news.nationalgeographic.com/2015/09/150910-human-evolution-change/
А, да — ну и если вы еще не прочитали грандиозный текст Ильи Жегулева про то, как Ходорковский пытался делать медиа и политику после выхода из тюрьмы, рекомендую наверстать. В угоду профессиональной этике не буду никак оценивать работу, но скажу, что в языковом смысле это, конечно, материал про силу understatement — никаких оценок тут почти не раздают, но и так все предельно понятно из фактов и историй.
https://meduza.io/feature/2016/08/11/korporatsiya-hodorkovskiy
Мексиканец Луис Барраган был одним из самых влиятельных архитекторов ХХ века (так написано в тексте; совру, если скажу, что много знал о нем раньше). Он строил на родине — и нигде больше — невероятно уютные и минималистичные здания и конюшни, раскрашенные в разноцветные цвета, изобилующие фонтанами и вступающие в продуктивные взаимодействия с природой; дома, в которых темные коридоры выводили в помещения с потолками, высокими, как у готических церквей. Дом самого Баррагана в Мехико — теперь музей и важная достопримечательность.
Когда Барраган умер в конце 80-х, с его большим и бесценным архивом начали происходить всякие приключения. По завещанию он достался одному из ближайших друзей архитектора — неуютному человеку со странностями, который через некоторое время повесился через дорогу от дома покойного друга. В итоге все рисунки и проекты Баррагана доставились швейцарскому фармакологическому магнату, девушка которого без памяти влюбилась в работы архитектора во время путешествия в Мехико; говорят, что таким образом магнат сделал ей предложение.
Это было 20 лет назад; магнат и его девушка с тех пор давно уже муж и жена — но расчет поклонников и исследователей Баррагана на то, что Федерика Занко организует удобный доступ к архиву для всех интересующих, не оправдался. Она действительно хранит его в подобающих условиях, но никого не пускает и жестко пытается контролировать авторские права на все картинки Баррагана (ей кажется, что его хотят сделать частью попса и испортить — примерно как это произошло с Фридой Кало). Сначала речь шла о том, что она составит подробный каталог архива и откроет его для публики, но за два десятка лет каталога так и не вышло.
В этот момент появляется Джилл Маджид — бруклинская художница, строящая свои опыты в искусстве во многом вокруг бюрократии и попытки очеловечить бездушные институции. Узнав об истории с Барраганом, она сначала попыталась вступить с Занко в переписку, получила несколько отказов — и сделала инсталляцию про то, как переписка провалилась, а также про то, как она пытается выставить Баррагана в обход закона о копирайте. После этого ответы Занко стали дружелюбнее — и Маджид придумала уж совсем феноменальную акцию: с разрешения родственников Баррагана она извлекла его прах из урны — и заказала из него искусственный бриллиант. С этим бриллиантом она приехала к Занко в Швейцарию — и сделала ей официальное предложение (как эхо легенды о том, что именно на свадьбу Занко получила архив архитектора): она получает в знак союза бриллиант, а в ответ открывает архив для посещения и дает экспонаты на выставки. Пока Занко предложения не приняла.
В конце собственно автор текста едет в Швейцарию на кампус фармакологической компании, отстроенный Захой Хадид, Фрэнком Гери и прочими суперзвездами архитекруты, где и хранится архив. Она встречается с Занко — та оказывается крайне обаятельной и совсем несуровой итальянкой, которая в конце концов показывает ей архив, где по-прежнему остается много работы (но вроде бы каталог в итоге выйдет). Последняя фраза текста — «Я все понимаю, конечно. Если вы все сохраняете, не остается места для жизни».
Ужасно интересная и неожиданная история — и про границы искусства, и про границы обсессий.
http://www.newyorker.com/magazine/2016/08/01/how-luis-barragan-became-a-diamond
Аризона — самый остросюжетный штат США. Там по южной границе ходят отряды добровольцев, борющихся с нелегальной иммиграцией (см. хороший документальный фильм Cartel Land), там, несмотря на усилия этих отрядов, образовалось латиноамериканское коммьюнити, способное влиять на исход выборов — а еще там очень много свободного места и укромных уголков, в одном из которых и селятся люди с аллергией на современный мир.
Это не шутка — все очень серьезно: несколько десятков человек, укоренившихся в поселке под названием Снежинка, придерживаются маргинальной теории, согласно которой современная окружающая среда, загрязненная химией, электричеством и прочими достижениями прогресса, может вызывать состояние сонливости, чудовищные головные боли, потерю веса и прочие неприятности. В Снежинке люди живут, отказавшись от цивилизации, — а болезнь становится своего рода социальным капиталом: если ты здоров, ты, возможно, из тех, кто считает жителей поселка сумасшедшими — то есть враг. (Теория, что подобные реакции на мир могут быть обусловлены психологическими причинами, несколько более популярна среди специалистов.)
Корреспондентка и фотограф The Guardian отправились в Снежинку и прожили там несколько дней с одной из главных активисток «экологической болезни». Впрочем, сам феномен куда интереснее собственно текста — есть ощущение, что журналистка слишком сосредотачивается на собственных ощущениях и недостаточно рассказывает контекст. Альтернативный и лучший вариант — в следующем посте.
https://www.theguardian.com/society/2016/jul/11/snowflake-arizona-environmental-illness?src=longreads&utm_content=buffer13f53&utm_medium=social&utm_source=twitter.com&utm_campaign=buffer&mc_cid=7bb6be2a89&mc_eid=ecb5efaf65
Последним, наверное, прочитал книгу Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не закончилось» — но если все-таки не последним, то дичайше рекомендую; с точки зрения насыщенности смыслами и умения понятно объяснять захватывающе сложные вещи это редчайший экземпляр.
Как, наверное, уже везде многократно написали, Юрчак сумел любопытно поставить вопрос, задавшись целью объяснить парадокс: как так получилось, что советские граждане одновременно искренне верили в вечность страны, в которой жили, — и оказались хорошо подготовленными к ее распаду. Ответ, который автор формулирует, попутно очень увлекательно вводя читателя в интеллектуальный контекст современной культурной антропологии, заключается в том, как именно существовали авторитетный дискурс и символические системы в позднем социализме: с одной стороны, разнообразные политические отправления были предельно ритуализованы и стандартизированы, вплоть до того, что речи и статьи повторяли друг друга дословно; с другой стороны, эта формализация и выхолащивание содержания приводила к тому, что Юрчак называет перформативным сдвигом, — пустые идеологические структуры начинали наполняться самыми неожиданными смыслами и идеями, таким образом обеспечивая легкость своего будущего падения, произошедшего, как только автоматизм системы был нарушен и была предпринята попытка акцентировать давно потерянное содержание.
Впрочем, мне тут важнее сказать даже не это — в конце концов, глуповато пересказывать содержание по-настоящему умной книги; к тому же, там еще и масса по-настоящему любопытных примеров из дневников, комсомольских будней и прочих случаев советского бытия. Как мне представляется, эта книжка чертовски важна не только чисто содержательно, но и этически, что ли. Потому что Юрчак, во-первых, регуманизирует советского человека, homo soveticus, которого что публицистика, что определенный тип культурных исследований превратили в плоского лицемера, существовавшего исключительно в пространстве бинарных оппозиций; демонстрирует, что реальность была на порядок сложнее, чем на советских карикатурах, и что подавляющее большинство граждан не были ни искренними коммунистами, ни диссидентами — а кем-то гораздо более тонко настроенным. Во-вторых, уже в более глобальном смысле, «Это было навсегда» — это апология многозначности, многомерности человека, общества и культуры; веская и убедительная отповедь безоговорочности; крайне аргументированное доказательство того, что самое интересное и важное всегда происходит где-то в полутонах, противоречивостях, мерцаниях. Осознания этих обстоятельств чертовски не хватает современным российским общественным дискуссиям — хоть в зоне государственного, хоть в зоне условно протестного; книжка Юрчака крайне весомо объясняет, почему помнить об этом необходимо.
Вас уже больше восьми тысяч! Почему бы не опять порекламировать тексты собственного производства? (На самом деле скоро возобновим вещание в обычном режиме, просто вышеупомянутая книга длинная и интересная, а работы много — вот и получается тут писать больше про то, что делаешь сам, чем про то, что пишут другие.)
Так или иначе — вполне себе почти классический лонгрид Нигины Бероевой про (относительно) мирную жизнь непризнанной Донецкой народной республики. Есть и расследовательская часть — про загадочный банк, созданный, судя по всему, специально для расчетов между Россией и ДНР с ЛНР; возглавляет его выпускник Школы КГБ, всю жизнь проживший в Крыму; и описательная. Особенно мощный, конечно, финал:
Вход в ночной клуб «Майями» — 50 рублей для девушек, 100 для мужчин. В глаза бьет светомузыка; посетители — девушки в коротких платьях и женщины постарше, молодые люди в гражданском — берут в баре коктейли и пиво; танцуют; кто-то уже пытается залезть на помост. Диджей перекрикивает музыку: «ДНР! Седово! Я не вижу ваших рук!» — и заводит «Itʼs My Life» Бон Джови.
Отдельно от других танцует мужчина в военной форме, окруженный вооруженной охраной. В такт громыхающего припева он истово выкрикивает: «Дэ! Нэ! Эр!»
Фотографии тоже стоят отдельного внимания — если кто помнит картинку, как Петр Павленский стоит у горящей двери ФСБ, так это Нигина снимала; тут визуальный материал под стать.
https://meduza.io/feature/2016/08/05/dnr-svoi-kurorty-svoi-teleperedachi-no-valyuta-rossiyskaya
И третья ссылка в этой маленькой серии — нашумевший манифест главного редактора Guardian Кэтерин Вайнер про состояние журналистики в цифровую эпоху. Основные тезисы, в общем, понятны: стирание границы между фактами и ложью (важна не достоверность, а эмоциональный эффект; отсюда казус Брекзита, где выигрывшая в итоге сторона сознательно спекулировала на заведомо ложных обещаниях); потеря медиа привилегии на информацию, отсюда — ее демократизация, но и невозможность отличить авторитетный источник от неавторитетного; проблемы с эффективными бизнес-моделями для традиционной журналистики и процветание кликбейта; фактическая монополизация соцсетями — и конкретно Фейсбуком — дистрибуции информации и создание пузырей, которые не позволяют большинству пользователей услышать людей, которые имеют отличную от них точку зрения; ну и так далее.
С одной стороны, все это в целом и так понятно людям, думающим про медиа. С другой, это хорошо написанное и умное резюме происходящего. С третьей, важно, что у Вайнер нет догматизма, свойственного сторонникам классической журналистики с большой буквы Ж: она отмечает, что, например, многолетние попытки родственников жертв Хиллсборо добиться того, чтобы полиция признала свою вину в трагедии, сейчас бы не были возможны — вся ситуация была бы зафиксирована на множество камер; скрыть правду бы не получилось. Также Вайнер обращает внимание на то, что тот же Трамп поднимает много неудобных для американского истеблишмента вопросов, которые ранее этим истеблишментом замалчивались, что было возможным вследствие контроля за каналами распространения информации (при этом, да, Трамп помногу откровенно врет). В общем, это текст не про то, что все плохо, а про то, что все сложно — тем и интересен.
А, ну и да: помните историю про то, что (теперь уже бывший) британский премьер в рамках странного ритуала в студенческом клубе совокуплялся с мертвой свиньей? Так вот, это, видимо, неправда — эта информация сообщалась в книге, где не было толком ссылки на источник, и автор книги признала, что никаких доказательств того, что такая история случилась, у нее нет. Но к тому времени, как она это признала, всем уже было все равно: новость состоялась.
https://www.theguardian.com/media/2016/jul/12/how-technology-disrupted-the-truth?CMP=Share_AndroidApp_Facebook
Новая жизнь Эдварда Сноудена как планшета на колесиках. Не имея возможности приезжать в Америку (там его немедленно посадят), главный разоблачитель атак на кибербезопасность ходит на выставки в Нью-Йорке, выступает с лекциями в университетах и даже ведет дебатами со своими оппонентами в американских силовых ведомствах в обличии робота. Звучит вообще-то довольно грустно, хоть и весьма футуристично (вынужденно видеть мир исключительно на экране монитора — так себе радость, хоть и лучше, конечно, чем сидеть вовсе без связи с родиной) — и из текста напрямую следует, что основные жизненные силы Сноуден сейчас тратит на то, чтобы получить-таки возможность вернуться на родину; все эти публичные мероприятия — и, видимо, в частности, эта статья — имеют своей целью подкрепить прошение к Обаме о заочном помиловании, которое будет подано осенью, когда про программиста-ренегата выйдет байопик с Джозефом Гордон-Левиттом.
Отдельно интересно про его отношение к России — сообщается, во-первых, что Сноуден ходит в магазин без охраны и вообще время от времени передвигается по улицам столицы; во-вторых, он настаивает на том, что свободно критикует российские власти, и то, что убежище ему предоставила страна, мягко говоря, не очень преданная принципам свободы интернета и частной жизни, якобы никак не сказывается на его публичных высказываниях. Тем не менее, когда Джон Кьюсак встречался со Сноуденом в одной из гостиниц Москвы, он обставил это весьма конспирологическим образом — позвонил им и велел спускаться в лобби, а потом вошел в лифт на четвертом этаже. Дискуссия по поводу того, виноват Сноуден или нет, и какая ему полагается мера пресечения, прилагается.
http://nymag.com/daily/intelligencer/2016/06/edward-snowden-life-as-a-robot.html#
И немного из другой оперы — страшно остроумный и блистательно написанный текст про то, как воспринимать с точки зрения левой идеологии одолевающую нас риторику селф-хелпа и фитнесса. С одной стороны, разумеется, все это ловушки капитализма: провозглашая, что все проблемы индивидуума может решить сам индивидуум с помощью определенных психофизических практик, этот подход к жизни разрушает коллективные идентичности и способности к коллективным действиям, а также отвлекает внимание от общественных проблем, которые зачастую являются причинами персональных. Идеология веллнеса доходит до того, что безработицу начинают объяснять психологическими, а не социальными причинами. Веллнес — это, в сущности, род религии; вера в то, что определенные персональные ритуалы решают проблемы, которые в реальности являются сугубо политическими.
В то же время, неожиданно переключает регистр автор, нет ничего хорошего в свойственному левым образу жизни в режиме саморазрушения и полном пренебрежении своим телом. Можно нормально питаться, и не попадая под коварные чары капитализма. Это понятно — спасение мира слишком важная работа, чтобы думать о диете, — но непродуктивно; необходимо вырваться из ложной дихотомии между дорогим смузи из кейла и фетишизацией депрессии и саморазрушения; поучиться этому можно у ЛГБТ-сообщества, в котором как раз забота о собственном и чужом здоровье возведена в идеологический принцип. Заканчивается текст и вовсе признанием в том, что автор начала заниматься йогой, и новый мир открылся перед ней.
На самом деле, помимо ряда ценных смысловых находок, это просто ужасно смешной текст с кучей афоризмов, например:
Downward-facing dog is not a radical position. Nonetheless, that particular asana is among a few small concessions I make to self-care while I wait for the end of patriarchy and the destruction of the money system. <...> I sometimes take a day off, because it became apparent that the revolution was not being driven any faster by my being sick and sad all the time.
http://thebaffler.com/blog/laurie-penny-self-care/
Познавательный материал про израильскую военщину — то есть буквально: про то, как нынешний (и давно уже пребывающий у власти) премьер Израиля Нетаньяху отстаивает радикально правую повестку у боевых генералов, которые, даром что принимали участие в самых разнообразных войнах между Израилем и арабскими странами, настроены куда более мирно. А именно — считают, что наносить ракетный удар по Ирану не надо (Нетаньяху вроде как пару раз собирался) и что с Палестиной хорошо бы выработать решение, предусматривающее создание отдельного палестинского государства (Нетаньяху напрочь исключает такой вариант).
Текст довольно печальный, на самом деле, — потому что в конечном итоге описывает, как в результате политических игр и манипуляций нынешнее израильское правительство становится все более бескомпромиссным и агрессивным, даром что собственно люди, которым, если что, воевать, его не поддерживают. Кроме прочего, есть и в меру подробная политическая история Израиля последних 20 лет — как военные шли или не шли в политику после убийства Ицхака Рабина, как главы разнообразных ведомств, занимающихся безопасностью, начинали спорить и конфликтовать с Нетаньяху и его идеологической платформой, и как все это закончилось назначением на пост министра обороны совсем уж радикального Авигдора Либермана, который при этом никакого отношения к собственно военной элите не имеет. Когда в твоей стране самыми мирными оказываются солдаты — это точно дурной симптом.
http://www.politico.com/magazine/story/2016/06/netanyahu-prime-minister-obama-president-foreign-policy-us-israel-israeli-relations-middle-east-iran-defense-forces-idf-214004?utm_source=Sailthru&utm_medium=email&utm_campaign=Vox%20Sentences%207/8/16&utm_term=Vox%20Newsletter%20All
The Trump supporters I spoke with were friendly, generous with their time, flattered to be asked their opinion, willing to give it, even when they knew I was a liberal writer likely to throw them under the bus. They loved their country, seemed genuinely panicked at its perceived demise, felt urgently that we were, right now, in the process of losing something precious. They were, generally, in favor of order and had a propensity toward the broadly normative, a certain squareness. They leaned toward skepticism (they’d believe it when they saw it, “it” being anything feelings-based, gauzy, liberal, or European; i.e., “socialist”). Some (far from all) had been touched by financial hardship—a layoff was common in many stories—and (paradoxically, given their feelings about socialism) felt that, while in that vulnerable state, they’d been let down by their government. They were anti-regulation, pro small business, pro Second Amendment, suspicious of people on welfare, sensitive (in a “Don’t tread on me” way) about any infringement whatsoever on their freedom. Alert to charges of racism, they would pre-counter these by pointing out that they had friends of all colors. They were adamantly for law enforcement and veterans’ rights, in a manner that presupposed that the rest of us were adamantly against these things. It seemed self-evident to them that a businessman could and should lead the country. “You run your family like a business, don’t you?” I was asked more than once, although, of course, I don’t, and none of us do.
Ну и так далее — интересно еще, например, как автор предлагает сторонникам жесткой антиммиграционной политики решить задачку про девочку, которая всю жизнь провела в Штатах, но которую по закону должны депортировать обратно в страну, где у нее никого нет; большинство проявляет сочувствие; в общем, если разговаривать на человеческом уровне, то все остаются людьми, а не лютуют — но политика не разговаривает на человеческом уровне, она изъясняется категориями, к которым труднее внушить эмпатию. Так или иначе, финал у текста печальный, если не сказать эсхатологичный — Трамп разбудил лихо, и теперь те, кто против него, ведут себя не сильно лучше тех, кто за; как будем чинить и налаживать цивилизованный разговор — неясно. Впрочем, я бы сказал, что осмысленное признание того, что разговор необходим, — уже что-то; людей, которые стоят за Трампом, слишком долго не замечали — и это первый текст на моей памяти, где автор пишет о них, как о согражданах, а не как о каких-то страшных Других (и где, соответственно, нет обратной ксенофобии).
http://www.newyorker.com/magazine/2016/07/11/george-saunders-goes-to-trump-rallies
И в некотором смысле продолжая тему — добрался наконец до нашумевшего текста про канадскую программу расселения беженцев из Сирии: правительство предложило волонтерам объединяться в небольшие группы, которые на год берут финансовое и жизненное шефство над одной семьей, приехавшей в Канаду — помогают им с местом жительства, с устройством детей в школу, с поиском работы, с изучением языка и вообще со всеми примерно бытовыми вопросами. Канадцы на такую инициативу откликнулись со страшным энтузиазмом — вплоть до того, что сейчас реально не всем волонтерским группам хватает беженцев. Ну и текст рассказывает историю нескольких семей и их опекунов — как они приспосабливаются, начинают дружить, несмотря на языковой и культурный барьеры, как жены в новой обстановке начинают эмансипироваться, а мужья их поддерживать, как сирийские дети дружат с китайскими, как мужчины с двумя классами образования приобретают новые компетенции, как опекуны помогают при родах и так далее.
Все это действительно страшно трогает, но — почему и «в продолжение темы» — в этом тоже сложно не увидеть определенную экзотизацию, а также манипуляцию со стороны New York Times: очевидно, что материал в первую очередь призван устыдить американских читателей и показать им, сколь реакция американских правых на беженцев бесчеловечна. Насколько эта манипуляция пренебрегает теми или иными данными, сложно сказать, но очевидно, что и в Канаде есть наверняка неудачные истории ассимиляции, а также что принимает эта страна не так уж много народу, явно на порядки меньше, чем европейцы и уж тем более государства Ближнего Востока. Что, разумеется, не умаляет выдающихся человеческих качеств героев и инспирирующего эффекта материала.
http://www.nytimes.com/2016/07/01/world/americas/canada-syrian-refugees.html?src=me&_r=1
Дочитал книгу гарвардского историка Сергея Плохия «Последняя империя» — прилежную хронику второй половины 1991-го года, отслеживающую цепочку событий, которая привела к Беловежским соглашениям и распаду СССР. Рекомендовать, пожалуй, не буду — но несколько интересных выводов имеется:
1) Из книги подспудно следует довольно специфическая философия истории — заключается она примерно в том, что большие события, затрагивающие жизни миллионов, могут происходить по совсем произвольным причинам; условно — кто-то кому-то не позвонил или кто-то кому-то нахамил. То есть, с одной стороны, да, все шло к распаду СССР в прежнем виде; с другой — ну повернись одно из совещаний так называемого Государственного совета по-другому, вполне возможно, он бы и сохранился. Или, скажем, если бы власти Украины несколько иначе отреагировали на ГКЧП.
2) Про власти Украины — это, конечно, главный тезис книги: Плохий довольно аргументированно доказывает, что основным инициатором и триггером итогового распада СССР стала именно позиция украинцев, которые, резко взяв курс на независимость после путча, уже не готовы были отыгрывать назад ни в какой форме (больше половины населения проголосовали за независимость Украины даже на Донбассе и в Крыму). Как уже отмечалось в фейсбуке, конечно, роль Украины в новейшей истории России впечатляет — и в связи с событиями последних лет выглядит даже несколько зловеще.
3) И еще любопытно, что Плохий в предисловии утверждает, что, дескать, обнаружил множество новых материалов в президентском архиве Буша-старшего и сейчас всем покажет, но по ходу пьесы выясняется, что ничего особенно нового в этих материалах и нет: Буш-старший почти все время занимал выжидательную позицию, одинаково держал дистанцию что с Ельциным, что с Горбачевым и вообще никакой особой инициативы не проявлял. Автор делает из этого вывод, что Буш старался сохранить СССР, но больше похоже на стратегию «как бы чего не вышло». Что подтверждается и результатами бушевского президентства — притом что за его время успели случиться падение Берлинской стены, распад СССР, война в Персидском заливе и много что еще, на второй срок Буша не переизбрали, да и сейчас о его президентстве как о значимом историческом периоде в Америке практически не вспоминают (притом что о его предшественниках Рейгане и даже Картере вспоминают будь здоров как).
Книга есть в Bookmate и прочих цифровых сервисах такого рода, если что.
Как некоторые знают, я теперь работаю редактором отдела спецкорров в «Медузе», буду иногда сюда выкладывать какие-то тексты из тех, что мы выпускаем (впрочем, тексты «Медузы» появлялись здесь и раньше). Вот, например, мощнейший материал Дани Туровского про технологию, стоящую за (печально) известным приложением Findface, которая может быть использована не только для милых забав вроде знакомств с девушками в метро или немилых забав вроде поиска социальных сетей порноактрис, но и для тотального государственного контроля над людьми с помощью камер, которые сейчас и так уже стоят на каждом шагу. Жутко стало даже мне, хотя отношение к сетевой приватности у меня вполне расслабленное. Ну и драматургически все, как мы тут в обществе поклонников лонгридов любим — сценки, герои, разоблачительные подробности и так далее.
https://meduza.io/feature/2016/07/07/konets-chastnoy-zhizni
Купил и проглотил за полчаса (главный одновременно плюс и минус графических романов — то, что стоят они дороже обычных, а читаются гораздо быстрее) «Газель смерти» — комикс про приключения панка, анархиста и, как выражается Павел Пряников, честного человека Дениса Алексеева и его «Газели», на которой он несколько лет возил в туры по России и Европе самые дикие, странные и никому не нужные группы. По-моему, замечательное произведение — и не только из-за выдающейся коллекции подпольных баек, хотя имеют место и они: драки, пожары, провинциальные менты, у которых на заднем сиденье лежит и пахнет человеческая какашка, ну и так далее. Неожиданнее и удачнее всего то, что эти байки собраны во вполне себе цельный и, в общем, не столько лихой, сколько печальный рассказ о том, что свобода в ее максимально антирыночном понимании всегда приносит с собой в первую очередь усталость. А еще — о любви, которая тут приходит и уходит так же неожиданно, как финские панки вдруг начинают дружить с гопниками-соседями по электричке. Конечно, если бы про «Газель смерти» сделали бы полноценный вербальный лонгрид — было бы тоже очень полезно и интересно; с другой стороны, для российского комикса, насколько я понимаю, это вещь во многом новаторская — и, кто знает, может, инспирирует дальнейшие сочинения такого рода; уж что-что, а вдохновлять романтически настроенных молодых людей «Газель смерти» точно должна.
Купил в магазине «Чук и гик»; где книга может продаваться еще — даже и не знаю; в любом случае, если кому интересно, я бы поторопился — подозреваю, что тираж у «Газели» даже меньше, чем формальное количество подписчиков этого канала.
Помните, прошлой осенью были громкие новости, что в Южной Африке нашли скелет еще одного предка человека, и даже был по этому поводу впечатляющий лонгрид в National Geographic? В общем, сейчас выясняется, что история на самом деле достаточно спорная — то есть скелет действительно как минимум заслуживающий самого пристального внимания, но вот действительно ли это отдельный вид — еще вопрос; и вообще, чтобы такого рода заявления делали через несколько месяцев после того, как раскопали кости, — это для палеоантропологии нонсенс, такого не бывает.
А все потому, что нашел этот скелет Ли Бергер — ученый-шоумен с очень неоднозначной репутацией: сам он считает, что будоражит снулое научное поле и умеет донести свои находки до людей (кроме прочего, в отличие от коллег, Бергер предоставляет все свои находки для независимого анализа), а другие не умеют, вот и бесятся; коллеги в большом количестве упрекают его в серьезных ошибках в его работах и книгах и вообще считают, что Бергеру интереснее собственная слава, а не обнаружение научной истины. Добавляет неоднозначности и то, что Бергер давно и прочно сотрудничает с National Geographic во всех ипостасях этой медиа-компании: они дают ему деньги на исследования, снимают фильмы с ним в главной роли (в том числе с очень спорными заявлениями), ну и вообще это такой научный сенсационализм, во многом направленный на получение больших рейтингов. Это, конечно, не означает, что Бергер скелеты и кости подделал — но означает, что к его выводам следует отнестись с большой осторожностью; они могут быть как минимум преждевременны. Помимо этой важной информации в тексте еще много крутых подробностей про собственно процесс раскопок (там надо залезать в пещеру через дырку, куда могут пролезть только очень худые люди) и просветительская деятельность самого Бергера. В общем-то, это часть всего того же актуального в последнее время спора, насколько популяризация науки идет ей на пользу.
(Отдельно отмечу, что написала текст моя любимая преподавательница Пэйдж Уильямс, у которой я в Университете Миссури брал курс Advanced Writing; горжусь знакомством.)
http://www.newyorker.com/magazine/2016/06/27/lee-berger-digs-for-bones-and-glory