Одной январской ночью Лонг Ма, эмигранту из Вьетнама, работавшему в Калифорнии в службе такси, поступил вызов: трое мужчин сообщили, что они хотят добраться домой из городка Санта Ана. Приехав на место вызова, Ма обнаружил, что мужчины почему-то одеты в майки, хотя погода к тому не располагала, и требуют, чтобы он вез их не «домой», а в ближайший «Волмарт». Общался с ним преимущественно один из трех — сам вьетнамец, говоривший с Ма на вьетнамском. Дальше — хуже: через некоторое время мужчины попросили довезти их до мотеля, а потом вытащили пистолет и сообщили, что Ма придется некоторое время поработать их водителем. Когда в комнате мотеля кто-то из них включил телевизор, таксист обнаружил, что там показывают его пассажиров — троих преступников, которые сбежали из тюрьмы, выбравшись на крышу здания через вентиляцию и спустившись вниз по веревке, сделанной из постельного белья. Все как в кино.
Из этой завязки вырастает не только авантюрная история неудачного побега из тюрьмы, но и в какой-то мере рассказ про этническую группу: через злоключения самого Ма и его земляка-зека Дуонга показано одновременно и то, с какими трудностями сталкиваются вьетнамцы при ассимиляции в Америке, и то, как они сообща их преодолевают. В процессе выясняется, что Дуонг — человек, в общем-то, хороший, в отличие от лидера беглецов Найери, судимого за убийство: он больно бьет таксиста и все время угрожает ему смертью, а однажды даже вывозит куда-то на украденном минивэне явно с целью избавиться от свидетеля — но в итоге все же не убивает.
В итоге Дуонг, сначала по вьетнамскому обычаю называвший водителя «Дядей», начинает называть его «Папой», бежит вместе с Ма от напарников, по совету таксиста добровольно сдается властям — и теперь, сидя в тюрьме, все время общается со старшим товарищем, говоря, что обязан ему жизнью и что он и правда относится к нему как к родителю. Какой-то стокгольмский синдром наоборот. Душевно!
https://www.gq.com/story/the-accidental-get-away-driver
Жуткая история про силу и роль медиа в США. Оказывается, в середине 2000-х на телеканале NBC выходила серия передач под названием «Поймать насильника» («To Catch a Predator»). Совместно с волонтерской организацией «Правосудие для извращенцев» продюсеры передачи занимались буквально тем, что ловили педофилов на живца в прямом эфире. А именно: нанятые актеры сначала притворялись несовершеннолетними мальчиками, заинтересованными в сексе, в сети, а потом, когда на мальчиков клевали взрослые мужчины и соглашались встретиться с ними с известными целями, — этих самых мужчин встречали с камерами и полицейским нарядом. Волонтерской организации за помощь в работе шоу платили большие деньги, а полицейские так хотели попасть на телевидение в качестве успешных борцов с самым омерзительным видом преступности, что зачастую фактически подчинялись всем командам телепродюсеров.
Во всяком случае, именно так все произошло в городке Мерфи, штат Техас, где предположительным насильником оказался не кто-нибудь, а местный окружной прокурор Билл Конрадт — человек, которого все хорошо знали и к которому все, в общем, хорошо относились, несмотря на странности (для Техаса мужчина за сорок, живущий один без семьи, — это, конечно, не самое характерное явление). По крайней мере, было достоверно установлено, что Конрадт переписывался с актером, притворявшимся мальчиком, в самых эксплицитных формулировках относительно их возможных сексуальных отношений.
Однако Кондрадт не захотел ехать в гости к «мальчику». И в какой-то момент вообще перестал отвечать на сообщения своего нового сетевого друга. Максимум, в чем можно было обвинить мужчину, — так это в интенции нарушить закон, однако продюсер и ведущий Крис Хансен решил, что отступать уже поздно, и убедил в том же администрация полиции города Мерфи. Одному из следователей начальник поручил подготовить ордеры на арест Конрадта и обыск его дома — и хотя следователю этот приказ казался сомнительным, он выполнил приказ, потому что всегда выполнял приказы.
Команда передачи поначалу предполагала «поймать» свою жертву-преступника, когда он выйдет за утренней газетой или, скажем, за кофе — и обустроилась в засаде около дома Конрадта. Однако тот, видимо, был действительно неплохим следователем — и, судя по всему, понял, что что-то не так. Он не подходил к телефону и не открывал дверь. В какой-то момент полиция и продюсеры решили, что ждать больше нет сил, — и вызвали наряд спецназа, чтобы штурмовать дом и взять преступника, раз он не хочет выходить.
Когда спецназовцы вошли в дом, Конрадт еще был жив. Увидев полицейских, он отошел из коридора в темноту своей комнаты, крикнул: «Я не собираюсь никому причинять вреда!», достал пистолет и застрелился.
То, что Конрадт был педофилом, так и не было достоверно установлено; в тексте достаточно фактов, чтобы принять за возможную гипотезу, что прокурор сам изображал педофила в интернете, проводя какое-то расследование. Вскоре после его самоубийства программа «Поймать насильника» была закрыта. В суде за смерть Конрадта никто не ответил. В 2015 году Крис Хансен собрал денег на новый проект на Kickstarter и перезапустил передачу, начав с расследования в маленьком городке в штате Коннектикут.
(Последнего факта нет в тексте — материал написан в 2009 году. Что важнее — это совершенно классический «эсквайровский» текст, тут все в лучшем смысле слова по Тому Вулфу: и смена оптики, и рассказ о событиях с разных точек зрения, и нелинейное повествование, и крайне драматичная кульминация; в общем, новая журналистика жива.)
http://www.esquire.com/news-politics/a3269/to-catch-a-predator/
Ставятся в материале и этические вопросы. Макмаллен напрочь отрицает обвинение в том, что его роботы легитимизируют эксплуатацию женщин (ответ ученого: «Это как обвинять вас в том, что вы эксплуатируете тостер для поджаривания хлеба»), но, разумеется, существуют люди, которые такие претензии выдвигают — например, ученая Кэтлин Ричардсон, запустившая кампанию против секс-роботов. Ричардсон утверждает, что роботы удаляют из секса эмпатию, по сути легитимизируя рабство и насилие, не говоря уж об объективации женского тела; производители роботов возражают на это, что, наоборот, если у человека будет робот для реализации его фантазий, он не пойдет насиловать реальную женщину. Это, конечно, интересная этическая дилемма — и судя по всему, реальной она станет в самом ближайшем будущем: недаром же Голливуд то и дело снимает фильмы и сериалы про механических женщин — от тех же «Ex Machina» и «Westworld» до «Her».
https://www.theguardian.com/technology/2017/apr/27/race-to-build-world-first-sex-robot
Тексты про музыку как способ понять, что ты еще не слишком стар (пусть это и на самом деле не так). Написал вот про рэпера Фейса, который рвет «ВКонтакте» и бесит примерно всех, — что немудрено с его-то подходом к делу. Пример подхода — трек «Я **** твою телку», который примерно целиком состоит из этой фразы.
Но вообще Фейс классный, есть в этом какая-то беспардонная пубертатная мощь и подлинный психологизм.
https://meduza.io/feature/2017/09/12/dvadtsatiletniy-reper-feys-pobil-rekord-gribov-po-populyarnosti-vo-vkontakte-kto-eto-takoy
Прочитал нашумевшую книжку «Sapiens» — обозрение истории человечества с космической высоты (то есть в максимально широких масштабах) в исполнении Юваля Ноя Харрари, профессора Еврейского университета в Иерусалиме и автора соответствующего курса лекций на «Курсере». Собственно, устность текста Харрари тут местами чувствуется — но это скорее плюс.
Книжка, безусловно, любопытная — хотя бы тем, что максимально четко все систематизирует и позволяет уложить в голове эту самую краткую историю человечества, по ходу дела опровергая ряд стереотипов и отстаивая ряд полезных ценностных положений (например, тут тонко, без активистских перегибов написано и про патриархат, и про развитие капитализма). Самое интересное, пожалуй, — это первые главы: я вообще обычно не очень люблю про доисторическую эпоху, но Харрари рассказывает про нее с помощью действительно захватывающих парадокс; выясняется, например, что и ранним хомо сапиенс была свойственна редкая агрессия в отношении окружающей среды — и значительное количество видов животных были уничтожены еще до всяческих промышленных или научных революций. Еще Харрари хорошо показывает, что сапиенс — не столько вершина эволюции, сколько вид, сумевший по тем или иным причинам пережить или истребить другие аналогичные виды; и причины эти — прежде всего (ха-ха) в умении рассказывать друг другу истории, создавать коллективные мифы, позволяющие, в свою очередь, создавать массовые сообщества, способные на сильно большее, чем отдельные общины.
С другой стороны, есть ощущение, что при всем своем внимании к роли нарратива и культуры Харрари в какой-то момент все же отдается сциентизму: начиная где-то с Нового времени он рассказывает эту самую краткую историю прежде всего как историю взаимодействия науки и политэкономии, почти забывая про роль культуры и медиа в изменениях человечества; про интернет тут и вовсе примерно полабзаца — и вряд ли это легитимный подход, даже если воспринимать историю человечества в масштабах тысячелетий. Я как-то особенно резко почувствовал нехватку культурных смыслов еще и потому, что следующим номером начал наконец осиливать пятикилограммовый ад-маргинемовский фолиант «История искусства с 1900 года». Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз — вряд ли скоро.
(Впрочем, читатели сообщают, — спасибо! — что про культуру и интернет много в книжке «Homo Deus», которая писалась в пару к «Sapiens».)
https://bookmate.com/books/nXoQyaGM
«Homicide» — это, конечно, уже журналистика-как-литература; но все-таки журналистика: Саймон в послесловии методично описывает все свои процедуры и указывает, что всякий раз, когда в книге использован глагол «подумал», он спрашивал у своего героя, о чем он думал — ну и прочие подобные детали. Впрочем, какие-то этические сомнения тут все равно неизбежно возникает. Автор явно и осознанно очарован своими героями и их работой; и эта книжка, несомненно, при всем гомофобском юморе сотрудников полиции и окказиональных ошибках героев представляет собой оду работникам убойного отдела. Пара случаев, когда они пытаются обвинить в убийстве невиновных, тут даны почти впроброс; то обстоятельство, что чернокожие балтиморцы заведомо не доверяют белым полицейским, представлено как бы по умолчанию, без объяснения причин (которые, конечно, существуют); есть и подробные рассуждения о том, что большая часть арестованных виновны — а реальный приговор из них получают процентов 30-40.
Конечно, в 2017 году, когда одной из главных проблем США является насилие со стороны полиции, все это читаешь не без скепсиса. Но Саймон все-таки грандиозный писатель и способен преодолеть любое читательское сомнение — и довольно быстро героям начинаешь и сопереживать, и доверять. Это книга, после которой и правда впору начать считать полицейских ежедневными героями; в этом смысле ясно, что в России такая — по крайней мере, прямо сейчас, — просто невозможно.
А, ну и если кто не знает: эта книга резко изменила судьбу и самого Дэвида Саймона. Сначала «Homicide» пару раз экранизировали с грехом пополам, по ходу дела журналист сам увлекся кино и сценарным делом — и результатом всего этого стал «The Wire», лучший (по-прежнему) сериал в истории телевидения. И, конечно, отдельное удовольствие — угадывать, кто был чьим прототипом, когда читаешь «Homicide». А отдельный подвох — что довольно быстро начинает хотеться пересмотреть все пять сезонов в третий раз.
https://www.amazon.com/Homicide-Killing-Streets-David-Simon-ebook/dp/B003J4VELI/ref=sr_1_1?s=digital-text&ie=UTF8&qid=1503144539&sr=1-1&keywords=homicide+a+year+on+the+killing+streets
В феврале 2017 года Сергей Собянин и его заместители полторы недели выслушивали настоятельные просьбы горожан и общественников снести пятиэтажки вместо того, чтобы их ремонтировать, и отвечали, что у них нет на это денег и ресурсов. А потом мэр Москвы пришел к Владимиру Путину и сказал, что деньги есть — и по многочисленным просьбам власти города хотят запустить программу реновации.
Как выяснил наш спецкор Иван Голунов, все это было спектаклем. На деле программу по сносу домов и переселению их жителей в мэрии готовили с 2013 года, а ее общие очертания были представлены Собянину еще в августе-сентябре 2016-го, год назад. Просто потом вице-мэр Анастасия Ракова решила превратить все это в политический проект с голосованием и прочими делами — и получилось то, что получилось.
Мощная история про то, что бывает, когда российские чиновники решают изобразить политику. Из которой становится даже известно имя человека, всю эту реновацию разработавшего, — его зовут Андрей Валуй. Раунд!
https://meduza.io/feature/2017/08/15/kto-pridumal-renovatsiyu?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
А потом «Суонси» опять продали — теперь уже за полтора фунта и самому Льюису (который до того был только финансовым директором). Тот в свою очередь продал его австралийцам, которые первым делом попытались уволить семь игроков (им не разрешили; фанаты устроили демонстрацию протеста). Тем временем Кирилл участвовал в третьем национальном слете маскотов — и перед их соревновательным забегом толкнул одну из конкуренток так, что она поранила руку. В конце концов его арестовали — уже всерьез, — но потом сняли обвинения. Тем временем фанаты выкупили клуб у австралийцев — и сами стали хозяевами «Суонси». Кирилл продолжал вести команду за собой — но уже без прежнего пыла и энтузиазма: стадион, на котором он провел всю жизнь, снесли и построили новый; на эскапады уже не хватало здоровья. В 2007 он передал костюм своему преемнику. Через четыре года «Суонси» первой из валлийских команд пробился в английскую премьер-лигу.
Сейчас Кирилла играет человек, которого автор называет Бэрри. Теперь внутри костюма есть вентилятор, чтобы не было слишком жарко; в костюме нельзя находиться дольше 15 минут; и у него есть напечатанные правила поведения. Как и было сказано, это история про футбол, которого больше нет.
http://www.espn.com/espn/feature/story/_/id/18915677/swan-song-story-cyril-swan
Тут есть и сторонний сюжет — про бывшего полицейского, который стал экспертом по поискам Снежного человека и выпустил шесть томов серии книг про людей, исчезнувших где-то в диких местах; про группы людей, чьи родственники пропали без следа. Оказывается, что в календаре штата Колорадо даже есть специальный День пропавших без вести. Больше всего прочего тут вызывает некое странное восхищение именно эта способность американского общества создавать микрокоммьюнити вокруг любых, даже самых редких проблем, если вокруг них в принципе есть, кому объединяться. Впрочем, справедливости ради, как следует из того же текста Грузова (а также из работы организаций вроде «Лиза Алерт»), в России с этим тоже все не так плохо.
https://www.outsideonline.com/2164446/leave-no-trace
И еще один текст Бродессер-Акнер — на сей раз правда смешной: тут она пробует на себе новейшие методы спа-процедур, которые, как обещано, должны сделать вас счастливыми, абсолютно счастливыми. Начинается все с, кхм, отпаривания вагины, которое дико пропагандирует Гвинет Пелтроу; но много и других удивительных вещей: витамины внутривенно; горячие камни на живот — и прочие прогрессивные и дикие детокс-методы.
Все это стоит денег, и немалых (отпаривание вагины — по сути, короткий поход в баню со стулом с дыркой — стоит 50 долларов, например); в США сейчас больше 21 тысячи спа-салонов, в которые люди ходят 179 миллионов раз в год. Текст представляет собой попытку ответить на вопрос — это все мошенничество или все-таки не совсем? Ответ, как мы любим, амбивалентный — в частности, потому что он дается не только и даже не столько через врачебную экспертизу (которая, конечно, ко всему этому относится скептически), сколько через личный опыт и человеческие свидетельства. Плюс к тому по дороге становится ясно, что и вопрос сам по себе философский: кто, собственно, решает, хорошо ли мы себя чувствуем? Как это понять — если ты в целом здоров, но все равно как будто несчастлив?
Основную часть материала занимает рассказ о поездке в калифорнийский салон We Care Spa. Идеология у него, хм, интересная: утверждается, что наша иммунная система устает, постоянно перерабатывая пищу, — а потому, чтобы почувствовать себя лучше, надо дать ей отдохнуть. А именно — сначала выпить специальный очень неприятный детокс-коктейль, который предположительно выводит из кишечника всю гадость. А потом ничего не есть, пить касторку и специальные коктейли, а также постоянно опорожнять желудочно-кишечный тракт до его полной, ангельской чистоты. И не просто так, а с помощью клизма. То есть да — люди в Калифорнии платят большие деньги, чтобы им несколько раз в день ставили клизму. И за коллективные дискуссии о том, как люди испражняются. Довольно раблезианский текст, на самом деле — и правда очень смешной:
And then there was the considerable, ridiculous amount of time we spent talking about poop. We used words like eliminate and release. We referred to the poop itself as matter, which, sure, but isn’t everything matter? We talked about our colonics and we talked about ways to move them along a little better, to facilitate them. There were three separate machines in the main gathering area that helped facilitate the poop. A couple of them would shake you like a martini until it was jostled free. There was also a machine that you used by lying on the floor and putting your feet into slots. It dragged you from side to side, also to liberate the poop.
Разумеется, полезность всего этого не подтверждается никакими внятными исследованиями. Но — говорит один из собеседников журналистки — то, что, например, кино может помочь нам почувствовать себя лучше тоже, в общем, ничем не подтверждается. А ведь может. И здесь материал совершает традиционный для Бродессер-Акнер разворот — потому что она говорит примерно следующее: ну да, понятно, что все это с научной точки зрения чушь собачья, легальный способ отъема денег у населения, но — сама она и правда почувствовала себя лучше, при всем скепсисе у нее было ощущение очищения; и оно не прошло даже спустя два месяца. Заставляет, что называется, задуматься — впрочем, этот материал ни в коей мере не назовешь пропагандой безумных спа; все-таки главное в нем — обзор самого явления и анекдоты.
https://www.outsideonline.com/2170436/we-have-found-cure-sort
Мик также указывает на интересные психологические парадоксы. Угрюмые британские работяги уверены, что Польше повезло с Евросоюзом — но в самой Польше так совершенно не думают: из-за открытых границ из страны вовсю уезжает молодежь; новым зарубежным инвесторам по барабану польская культура и польская земля; в страну прут украинские мигранты; в общем, происходящее с рабочими местами — хоть какая-то компенсация, но все равно даже среди польских чиновников доминируют ощущение экономической небезопасности и бесприютности, ощущение постоянной угрозы их укладу жизни. И немудрено, когда узнаешь, как, собственно, люди работают на всех этих заводах транснациональных корпораций — с 4 утра до 4 вечера; за гроши; одну из героинь уволили с конвейера Toyota, когда узнали, что она учится в свободное от смен время. (Кроме того, что по-своему забавно, поляки ощущают как угрозу соседнюю Украину, откуда приезжают люди, готовые на условия труда еще хуже тех, что уже существуют в Польше.)
Собственно, пример того, как была устроена работа на заводе Toyota: за восьмичасовую смену, которая начиналась в шесть утра, Анна Пастернак 445 раз повторяла одну и ту же последовательность действий, длящуюся минуту. В восемь утра ей полагался восьмиминутный перерыв, в десять утра — двадцатиминутный; в полдень — семиминутный. Ко всему этому прибавляется то, что в Польше слабые профсоюзы (еще одно конкурентное преимущество этой страны для корпораций по сравнению, например, с Британией), и менеджеры могут сколько угодно более-менее безнаказанно злоупотреблять властью и увольнять людей по малейшей провинности; на шоколадной фабрике, например, рабочих зачастую нанимают на контракты, предполагающие ежемесячное (!) продление — или непродление.
Как показывает Мик, все эти обстоятельства парадоксальным образом работают на политический успех партии «Право и справедливость»: они не столько предлагают решения, сколько прикрывают агрессивной риторикой противоречивость собственной идеологии (которая одновременно почти сакрализует свободный рынок — и при этом клянет мультикультурализм и глобализацию за то, что они не соответствуют польским традиционным ценностям). Про «Право и справедливость» и их политику — агрессивная религиозность, ограничения свободы слова и репродуктивного выбора, повышение социальных выплат пенсионерам и молодым родителям, — тут тоже много; равно как и про то, почему их конкуренты «Гражданская платформа» им проигрывают (потому же, по мнению Мика, что и новые лейбористы имени Тони Блэра — они изымают из политики культуру и идентичность подобно бизнесам, изымающим их из экономики; это партии с образом мышления корпораций).
Выводы, в общем, неутешительные: английский Киншем в кризисе; у тамошних рабочих была возможность забастовать и вообще как-то посопротивляться решению работодателей — но они забили; в город пришли новые девелоперы и строят там жилье для людей, которым слишком дорого жить в Бристоле; в процессе переезда рабочих мест сами эти рабочие места сильно ухудшились — теперь, например, пенсий не будет ни у бывших работников английской фабрики, ни у нынешних — польской. В итоге получается, что не польский рабочий класс потихоньку подтягивается к британскому уровню жизни, а наоборот — британские рабочие начинают жить так же плохо, как польские.
Ну и там, как водится, много крутых мелких наблюдений и по-своему узнаваемых подробностей — вроде польского мэра, который уверен, что миром правят американские евреи, и всякого другого в таком духе. Это был длинный пост, но в тексте смыслов еще на несколько порядков больше.
https://www.lrb.co.uk/v39/n08/james-meek/somerdale-to-skarbimierz
Посмотрел «Casting JonBenet» — документалку про убийство шестилетней Джонбене Рэмси, девочки с конкурса красоты, в городе Болдере, что в штате Колорадо, в середине 90-х (на этот сюжет идеально ложится то, что в сразу нескольких книгах Стивена Книга дело происходит в Болдере).
Про само убийство я немного писал вот здесь . История и правда сильная: однажды ночью мать Джонбене позвонила в полицию и заявила, что ее дочь похитили; прибыв на место, полицейские обнаружили непривычно длинное письмо от похитителей, которые почему-то требовали очень конкретную сумму денег (118 тысяч долларов — ровно столько, сколько составлял рождественский бонус Рэмси-отца), а потом, в подвале — тело девочки под одеялом. Она была задушена, ей проломили голову, имелись и следы сексуального насилия. Подозрение, разумеется, пало в первую очередь на родственников: на мать, которая орала на дочь, когда та писалась, и неистово пихала ее на конкурсы красоты, в которых когда-то сама участвовала; на отца, даже на девятилетнего брата. Отстраненное и безэмоциональное поведение родителей только подкрепляло основную версию большинства американцев — впрочем, к ответственности так никого и не привлекли: полицейские как-то совершенно безответственно подошли к расследованию и пускали на место преступления всех желающих; расследование убийства формально до сих пор не закрыто.
Фильм, впрочем, во многом подразумевает, что общие черты истории мы уже знаем. Это скорее жанровый эксперимент по типу великого «Kate Plays Christine» (о нем я писал здесь и здесь); попытка преодолеть грань между художественным и документальным. «Casting JonBenet» — это фильм о (несостоявшемся) фильме; отчет о пробах актеров-любителей из Болдера на роль в кино об убийстве Джонбене Рэмси. Местные жители вживаются в роль родителей, полицейских, брата и его убитой сестры — и попутно вспоминают, где они были, когда стало известно об убийстве, и рассказывают, что они о нем думают; по мере развития кино становится все менее и менее документальным в классическом смысле этого слова; финал и вовсе напоминает многими любимый «Синекдоха, Нью-Йорк».
Эксперимент любопытный, но, кажется, все же не очень успешный — понятно, что у авторов есть проблема с исходной историей (у нее нет финала), но их прием ее, кажется, так и не решает. Чего-то тут не хватает — хотя посмотреть стоит все равно: это красивая и сильная вещь. Надо только иметь в виду, что она совсем-совсем не про расследование убийства — а скорее про обсессию, которая возникает у маленького города (да и у всей Америки) вокруг одной трагедии; о темной стороне локальных сообществ; о том, как люди пытаются осмыслить некое событие, вживаясь в роль его участников, — хотя вжиться в роль человека, который находит мертвой в подвале свою шестилетнюю дочь, вряд ли возможно.
https://www.netflix.com/title/80142316
💩💀😎 Скоро выходящий в России фильм про эмодзи бьет антирекорды критических оценок в Америке — но это не значит, что он не отобьет вложенных в него денег: в конце концов, целевая аудитория этого кино рецензий не пишет и не читает. Так что эмодзи — это только начало; сейчас в стадии разработки находится полнометражный фильм по мотивам Fruit Ninja. Игры, где нет ничего, кроме падающих по экрану арбузов и бананов, которых надо разрезать пальцем.
Мне давно хотелось прочитать текст, объясняющий эту новую страсть Голливуда к превращению в кино вещей, в которых заведомо нет никакой нарративной составляющей. Несколько дней назад такой текст опубликовали в The New York Times Magazine — и мы решили его пересказать. Там все ужасно интересно — ну и становится понятно, что на эмодзи все не кончится: с большой вероятностью нас ждут полнометражные фильмы по «Монополии» и Magic: The Gathering.
https://meduza.io/feature/2017/07/31/emodzi-i-angry-birds-prevraschayutsya-v-kino-i-eto-tolko-nachalo?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
На следующей неделе ненадолго реанимирую в себе музыкального журналиста. Например, завтра в Музеоне намечается вот такое мероприятие — наше совместное с организатором великого фестиваля «Боль» Степой Казарьяном путешествие по волнам памяти, оно же разговор о российской независимой музыке последнего десятилетия. Заявлено это, как лекция; надеюсь, что получится все же не она, а живой спор о состоявшихся и несостоявшихся путях развития этой самой музыки.
Бесплатно, но с регистрацией!
https://metod.timepad.ru/event/532304/
Еще один хороший текст на русском языке, опять же неновый — профайл рэпера Bahh-Tee на The Flow. Вряд ли читатели канала, не интересующиеся музыкой, когда-нибудь этого артиста специально слушали — но его песни вполне могли вам попадаться в магнитолах таксистов. В отличие от того же Фейса, Бахти — это, в общем, настоящее зло, действительно плохая музыка: лирика в духе той, что сочиняют троечники в десятом классе, бит с типовой грустной пианинкой, надрывно-душевные интонации, ну и так далее. При всем при том музыка уроженца Азербайджана Бахтияра Алиева, разумеется, пользуется широким спросом — и из этого материала выясняется, что, собственно, так и задумано и что «плохую» музыку Алиев делает сознательно, после чего почему-то проникаешься к нему некоторым уважением: все же цинизм как-то обаятельнее клишированной искренности.
Впрочем, материал ценен не только рассказом о бизнес-стратегии, но и хорошо описанными поворотами карьеры Бахти, объясняющими, почему он делает именно такие песни. Заниматься рэпом его вдохновила «Фабрика» с Тимати и Домиником Джокером, первый раз популярность он пытался завоевать, пробиваясь с группой на шоу «делаем деток » на MTV, потом рэпер учился в университете МВД, параллельно по ночам пробуя что-то записывать на студии Птахи (тоже, конечно, демонический персонаж), потом выложил на ютьюб клип на (ужасную) песню «Ты меня не стоишь» — и начал набирать популярность, постепенно дорос и до дуэта с Сергеем Жуковым из «Рук вверх», которому (и это тоже располагает к себе) Бахти респектует без всякого стеснения. Есть и крутые детали — оказывается, какие-то минусы Бахти покупал у будущего продюсера Ивана Дорна; оказывается, он очень на раннем этапе, еще до всяких видеоблогеров, начал заниматься монетизацией своего ютьюб-канала — причем вполне успешно; ну и так далее.
Ну и еще — у этого текста шикарный финал; ровно то, что по-английски называют «кикер»: одна удачная и точная деталь, которая во многом переворачивает впечатление от материала и заставляет долго вертеть его в голове.
http://the-flow.ru/features/bahh-tee-2017
Истории двух погибших в Сирии российских военных, написанные Полиной Еременко. Вроде бы на поверхности все понятно: гуманизация строчек в новостях; (удачная) попытка чуть получше понять, что за люди живут и умирают в рядах российской армии, которые воюют на чужой земле; личное измерение памяти. Но с этим текстом есть и еще одно обстоятельство, сильно его углубляющее, — это соположение двух не жизней даже, а смертей и отношений к этой смерти.
Первая история — молодого летчика Евгения Долгина — это как раз таки то самое личное измерение, близкое и пронзительное: истории любви и дружбы; будничная русская жизнь пополам с воздухоплавательной романтикой; эмпатизирующее знакомство с погибшим. А вот вторая — его как бы командира, полковника Ряфагата Хабибуллина — совсем другая: тут уже измерение общественное. Хабибуллину посмертно присвоили звание Героя РФ и по такому случаю в его родной поселок Вязовый Гай должны проложить асфальтовую дорогу; гибель Хабибуллина для его земляков оказывается не столько трагедией, сколько поводом для гордости. Здесь у смерти измерение не столько личное, сколько общественное, официозное и — особенно на контрасте с первой историей — это измерение оказывается пустым, фальшивым. Частная судьба Хабибуллина — не менее «настоящая», чем у Долгина — оказывается абсолютно заслонена массовым ритуалом, и это производит мощное и страшное впечатление: российское государство умеет дотянуться даже до мертвых.
(Текст апрельский — как я уже писал, у меня длинная очередь из рекомендаций, а пишу, когда доходят руки. Впрочем, силы материал не растерял, в отличие от редакции «Сноба», в которой уже нет ни Полины Еременко, ни ее редактора Егора Мостовщикова.)
https://snob.ru/selected/entry/123848
Технологии не стоят на месте: уже сейчас можно за несколько тысяч долларов заказать себя настоящего секс-робота, которая будет с вами шутить, флиртовать, ну и понятно что. Почему в женском роде? Потому что такова суровая реальность — некоторые производители даже пытались или пытаются производить и роботов-мужчин, но они, увы, почти не пользуются спросом. Зато если доплатить (вплоть до 50 тысяч долларов), у робота могут появиться рога или, например, густые волосы по всему телу. Всякие бывают у людей причуды.
Тема секс-роботов по понятным причинам очень рассказанная, но этот материал в The Guardian, пожалуй, собирает историю наиболее полно — разве что не рассказывая толком о том, кто же их все-таки заказывает (самая заметная гипотеза — это «очень одинокие люди»; ну да, неужели). Зато тут много подробностей о том, кто, как и с какими целями таких роботов происходит.
Для главного героя материала — Мэтта Макмаллена — их разработка — это в первую очередь научный эксперимент самого серьезного свойства, который, ну да, так уж вышло, финансируется людьми, которые хотят получить роботов для занятия сексом. Начинал свои разработки Макмаллен, вообще не думая ни о чем скабрезном; по первому образованию он художник — и исходно интересовался прежде всего тем, чтобы создать манекен, настолько похожий на человека, чтобы все его за человека принимали. Когда он начал выкладывать картинки своих произведений в интернете, его завалили сообщения: «А сексом с ними можно заниматься?» Макмаллен сначала пытался объяснять, что речь вообще не об этом, а потом понял, что это вообще-то идея. Сейчас его компания уже производит RealDoll — гиперреалистических секс-кукол, у которых тоже есть определенный искусственный интеллект, но главная разработка Макмаллена — робот по имени Гармония. В массовое производство она пока не запущена, но судя по описаниям в материале, она пугающе похожа на настоящую девушку; во всяком случае, она умеет шутить — в том числе полуругаясь, хотя и запрограммирована исключительно на то, чтобы доставлять владельцу удовольствие. Прямо как в сериале «Westworld», Гармонии можно задавать разные параметры поведения, увеличивая ее интеллектуальность или сексуальность. Когда к Макмаллену приехали корреспонденты CNN, он сделал ее посексуальнее — и робот в грубой форме потребовала от одного из журналистов увести ее в отдельную комнату; было неловко.
Есть тут и другие герои. Если у Макмаллена история примерно как в фильме «Ex Machina», то у Дугласа Хайнса — почти как в сериале «Черное зеркало»: он сначала создал искусственный интеллект, чтобы «общаться» с близким другом, погибшим в результате терактов 11 сентября, потом сделал робота-компаньона для своего парализованного отца, а потом понял, что его создания можно продавать — переформатировав их в секс-роботов. Правда, прототип его робота Рокси выглядел максимально неубедительно, но зато он хорошо хайпанул — и Хайнс утверждает, что уже сильно улучшил свою разработку, и даже продает ее за 10 тысяч долларов, и ее даже покупают, хотя саму улучшенную Рокси никто не видел.
Зато можно купить робота RealDoll, которых делает Роберто Карденас, создавая внешность своих говорящих кукол на основе реальных людей (например, стриптизерш). Тут другая история — выходец с Кубы, придумавший прибыльную идею и подписавший на ее реализацию своего дядю, защитившего диссертацию по кибернетике. Карденасу до реального продукта тоже еще далеко, но он с большим энтузиазмом смотрит на будущее своего проекта — и полагает, что в конечном итоге его роботы смогут не только заниматься сексом, но и, например, готовить и пылесосить (во всяком случае, таковы запросы его потенциальных покупателей).
Детектив дня! Как израильская разведка несколько десятилетий пыталась поймать печально знаменитого врача Освенцима Йозефа Менгеле, который с помощью «Красного креста» (!!) сбежал в Аргентину и жил там, даже особо не скрываясь.
Несколько раз агенты Моссада (среди которых были и бывшие нацисты) подбирались к Менгеле совсем близко — но потом начальство давало отбой. Каких подробностей там только нет!
https://meduza.io/feature/2017/09/07/izrail-protiv-angela-smerti?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
Вернемся к микроистории. Если в London Review of Books через конкретный кейс была раскрыта проблема Брекзита и современного состояния Евросоюза, то вот текст, в котором на не менее выпуклом примере раскрыта проблема интеграции беженцев.
По состоянию на 2015 год в деревне Сумте, что на востоке Германии, в Нижней Саксонии, жили 102 человека — а рядом с ней стоял опустевший комплекс, в котором до кризиса 2008 года тренировали будущих коллекторов. А потом управляющей деревни сообщили новости: чего комплексу стоять бесхозным; давайте мы поселим туда мигрантов с Ближнего Востока, которых обязалась принять и ассимилировать Ангела Меркель. Тысячу, скажем, человек. В 10 раз больше, чем собственно население Сумте. (В процессе выясняется, что саму идею переоборудовать помещения в миграционный центр подал один из жителей деревни — кажется, тот же, что в свое время подал идею построить экономику деревни на этом самом центре подготовки коллекторов.)
Автор рассказывает об этом эксперименте максимально подробным образом — и ездил в Сумте на протяжении года. Тут много разных сюжетов: есть и благородный энтузиаст, который занимается миграционным центром и пытается сделать его таким, чтобы людям там было хорошо и было, чем заняться; есть противники мигрантов — впрочем, их немного, и в основном они люди пришлые, приехавшие Сумте специально, чтобы попротестовать; есть люди, пытающиеся делать на новой ситуации какой-то бизнес; есть местные чиновники и активисты, тоже искренне старающиеся, чтобы всем было хорошо; наконец, есть и сами беженцы, которые находятся в постоянном культурном шоке — от зимы, от отсутствия интернета, от окружающей пустоты.
Здесь меньше аналитики, чем в тексте LRB, и больше драмы характеров: мы подробно наблюдаем, как люди переживают происходящее, — и понимаем, что ничего такого уж страшного нет даже в таком раскладе: не то чтобы в деревне тут же начинаются ограбления и изнасилования. Однако кое-что все же сильно мешает ассимиляции: во-первых, страх, приводящий к тому, что между местными жителями и мигрантами возникают заборы — как физический, так и метафорический (это уж не говоря про языковой барьер); во-вторых, отсутствие понимания того, как должна работать интеграция. Местные жители в большинстве своем считают, что то, что они уступили территорию, — само по себе серьезный шаг, и оставляют всю остальную работу с мигрантами на усмотрение экспертов; не то чтобы их нельзя понять, но в итоге никаких собственно социальных процессов не происходит — два социума оказываются изолированными друг от друга, хоть и не испытывают друг к другу никакой враждебности.
По сути, это история негромкого провала — в конце оказывается, что большинство мигрантов уже уехали из миграционного центра: не потому что им там не рады, а потому что им там нечего делать; нет ни работы, ни социальной инфраструктуры. Сюжет про деревню Сумте оказывается красивой иллюстрацией общеевропейского миграционного кризиса: соответствие собственным провозглашенным ценностям — это хорошо, однако неплохо также было бы иметь конкретные механизмы решения конкретных социальных проблем.
http://www.vqronline.org/reporting-articles/2017/04/useful-village
Прекрасная история эпохи фейк ньюс. Один и тот же человек годами выдумывает (просто выдумывает) разнообразные безумные инициативы типа экскурсий в Сирию, кафе для толстяков или вина Dimon и рассылает про них пресс-релизы в российские СМИ. И российские СМИ — причем в том числе безусловно профессиональные и качественные — про это пишут и берут у него интервью. И так каждые несколько месяцев.
Герой причем оказывается таким типичным трикстером-проходимцем, даже веселым по-своему человеком, который считает всех вокруг идиотами и любит водить их за нос. Все это, конечно, смешно (особенно про день ежа вместо дня сурка: «Да еж мог бы вообще стать национальным героем! И достойным ответом празднику США. Еж - очень русское животное. Прям свое в доску! Ну и конечно пузико»), но хочется верить, что, по крайней мере, РБК, «Ведомости» и «Афиша» больше на основании пресс-релизов от Анатолия Аронова ничего писать не будут.
http://www.bbc.com/russian/features-41045229
Однажды где-то в середине 1980-х корреспондент газеты The Baltimore Sun Дэвид Саймон болтал с сотрудниками убойного отдела городской полиции, о котором ему часто приходилось писать. Один из них в какой-то момент сказал что-то вроде: «Если бы кто-нибудь провел с нами весь год и записал все, что тут происходит, такой сюжет бы вышел!» «А это идея», — подумал Саймон; договорился с начальством и с издателями — и провел с сотрудниками отдела весь 1988-й год в формальной должности интерна. Выезжал на места преступления, присутствовал при допросах, выпивал вместе с детективами в их любимых барах, ходил с ними в суды, рылся в уголовных делах — и так далее, и так далее, и так далее.
Получилась из этого книжка «Homicide: A Year on the Killing Streets», один из самых ярких и классических теперь уже документов американской криминальной журналистики; шесть с половиной сотен страниц о том, как следователи собирают доказательства, выбивают признания, ошибаются, идут по ложному следу и — нередко — раскрывают убийства. Долго собирался добраться до нее — и вот наконец освоил; книжка и правда великая и может служить мастер-классом по типам журналистского письма для всех, кто таковым письмом интересуется. Понятно, что у Саймона гора материала — шутка ли, год включенного наблюдения (книжка так и строится: от 1 января к 31 декабря; не со всеми остановками, но со многими), — но справляется он с этой горой блестяще. Постоянно, но уместно жонглирует стилистиками и точками зрения, ведя повествование то от лица полицейских, то от лица преступников, то от лица документов (ну почти); рассказывает примерно про все аспекты американской правоохранительной системы — от особенностей структуры местной полиции до процедуральных деталей, — при этом никогда не забывая о том, чтобы работали два основных двигателя повествования: собственно процесс расследования конкретных преступлений — и эволюция героев, которых читатель довольно быстро научается отличать друг от друга, потому что и репрезентируют они разные полицейские типажи.
Тут есть гениальный стареющий следователь, пытающийся выкарабкаться из профессиональной и психологической ямы, куда его загнало расследование дела о стрельбе со стороны полицейских. Есть герой-одиночка, которого не любят коллеги, но который может разговорить любого драг-дилера. Есть фанатичный новичок, устроившийся в полицию фактически с мороза, который всю дорогу бьется над расследованием таинственного убийства 11-летней девочки (и — спойлер — безуспешно; на то книга и документальная, чтобы не заканчиваться хэппи-эндом). Есть сержант, который ведет с себя с сотрудниками, как отец, и сержант, ведущий себя с сотрудниками, как менеджер, — ну и так далее.
Ну и сами дела, конечно. «Homicide», помимо прочего, — это, разумеется, еще и рассказ о Балтиморе конца 80-х, городе черной бедноты, постепенно подсевшей на крэк; большую часть времени герои книги проводят в тех районах, где убивают ни за что и нипочему. Однако помимо обычных преступлений, связанных с конкуренцией за перекрестки или наркотическими помутнениями, тут есть и масса выдающихся сюжетов. Мой любимый — про местную «черную вдову», некрасивую старую женщину, которая обманом и угроза женила на себе мужчин, чтобы переписать на себя их страховые выплаты, а потом убить; причем на момент ареста мужей у нее было четыре одновременно, и они друг о друге не знали.
Представьте себе место, где нет интернета и мобильной связи (потому что сотовые компании отказываются ее проводить), общественного транспорта и отопления. Еще это остров в северном озере. Рядом — другой остров, где в здании бывшего монастыря содержатся люди, осужденные на пожизненное заключение. На материке — бывшие совхозные поля, по которым теперь гуляют медведи.
Кажется, что это какой-то пейзаж из фильмов, например, Луцика и Саморядова, но это реальная жизнь — именно так все устроено на острове Сладком, что расположен в вологодском Новозере. Наш спецкор Илья Жегулев съездил на остров и выяснил, как все устроено в этом удивительном месте и в округе. Получился очень душевный — вот правда, не знаю, как сказать иначе, — репортаж про ту самую русскую жизнь, которая существует немного вопреки всему.
https://meduza.io/feature/2017/08/10/budem-zhit-poka-budet-tyurma?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
For a change, грандиозная история из жизни английского футбола — того самого, по которому скучают люди, считающие, что сейчас в этом спорте слишком много денег и слишком мало крови. В конце 90-х и валлийский город Суонси, и местная футбольная команда пребывали в кризисе — угольные шахты, когда-то являвшиеся основным доходом для местной экономики, закрывались; безработица росла; клуб находился на грани того, чтобы перестать быть профессиональным; его долги составляли 2 миллиона долларов — и команду продали новому владельцу всего за сто фунтов.
Новым коммерческим директором «Суонси» стал Майкл Льюис, специалист по спортивному пиару. На одной из своих предыдущих работ, в «Тоттенхэме», он придумал, как с помощью чемпиона по дзюдо, факиров и самого высокого человека в мире превратить в шоу пятнадцатиминутный перерыв между таймами на стадионе. В «Суонси» его идея была еще проще — клубу нужен маскот, живой символ. Разумеется, лебедь. Почему-то по имени Кирилл. Им стал 21-летний Эдди Донн, который до того просто поддерживал вместе с другими рабочими домашнее поле команды в порядке.
Лебедь был почти три метра высотой. Льюис убедил Донна: Кирилл должен спасти дух команды. Он приказал молодому человеку никогда не разговаривать и никогда не признаваться в том, что в костюме именно он. 11 августа 1998 года Кирилл-Донн почти случайно изобрел себе имидж — он в знак протеста против слабой игры своей команды побежал, размахивая крыльями, по кромке поля, столкнулся с помощником тренера «Норвича», с которым играл «Суонси», тот в ответ начал ругаться, а лебедь вместо того, чтобы извиняться, начал провоцировать соперников и вести себя нахально. Трибуны завелись. «Суонси» сравнял и добился ничьей. Так Эдди Донн стал звездой. Вскоре он стал любимцем фанатов «Суонси» — Льюис даже выпустил про Кирилла книгу и песню; а Донна в костюме стали приглашать на вечеринки и свадьбы. Продажи мерчендайза тоже выросли благодаря лебедю-хулигану.
Как флегматично сообщает текст, it was a most violent era for mascots. В том же 98-м году во время матча «Бристоль-сити» с «Вулверхэмптоном» их маскоты — волк и свинья — подрались прямо на поле. Лев, талисман «Астон Виллы», был уволен после того, как обнял и поцеловал мисс «Астон Виллу» во время игры. Первый саммит маскотов быстро превратился во что-то непотребное. Кирилл полностью соответствовал духу времени. 13 ноября 1998 года перед домашним матчем с «Миллуоллом» он сначала, как обычно, попровоцировал гостевых фанатов — а потом пнул своим пушистым телом судью. После того как «Суонси» забил третий гол и повел 3:0, маскот выбежал на поле и пнул мяч так, что он попал по голове игроку соперника; тот упал. Потом Кирилл побежал к судье на линии и начал оглаживать его по лысой голове. «Суонси» выиграл и после прошел еще два раунда в кубке Англии — но футбольные власти действия лебедя не одобрили и назначили ему судебное разбирательство в Уэльской футбольной ассоциации.
Донн пришел на разбирательство в костюме лебедя, и когда они спросили его о его ценностях, начал специально падать, пытаться цеплять клювом печенья и переворачивать тарелку с ними. Льюис заявил, что лебедь немой; в ответ на все вопросы он либо кивал, либо мотал головой. В итоге ему выписали штраф в полторы тысячи долларов (несмотря на прискорбное финансовое состояние, заплатил его «Суонси») и отстранили от игр до конца сезона — по итогам которого «Суонси» поднялся из третьего дивизиона во второй.
Впрочем, быть на играх Донну уже было необязательно — он стал национальной звездой, ходил в телевизор, тусовался со сборной Англии. Бесконтрольное поведение лебедя, когда он снова появился на играх, беспокоило хозяев клуба — они пытались его увещевать, пытались даже его заменить, но ничего не помогало. В 2001-м «Суонси» снова играл с «Миллуоллом» — и все закончилось кулачным боем с талисманом противников львом Зампой прямо в центральном круге. Его попытались арестовать — но Донн забежал в раздевалку, снял костюм и спокойно вышел из другой двери: никто ведь не знал, кто играет Кирилла.
Пол-пятого вечера 23 июля 2015 года, накануне своего девятнадцатилетия, молодой человек по имени Джозеф Келлер вместе с другом Коллином начал пробежку от ранчо своего дяди в гористой и лесистой местности в штате Колорадо. В какой-то момент они разделились. Коллин вскоре вернулся обратно. А Джо не вернулся. Ни через час, ни через день, ни через неделю. И до сих пор никто не знает, куда он пропал. Его искали сотни людей на машинах и лошадях, полтора десятка собак, вертолеты и дроны, но так и не нашли — ни живого, ни мертвого.
Мы живем в большом мире, и в этом мире много мест, где легко потеряться, — даже в 21-м веке. Собственно, об этом — на одном конкретном примере — и материал; своего рода американский пандан к давнему блестящему тексту Ромы Грузова про то, как он, власти и волонтеры искали старика, пропавшего в лесах под Петербургом. Автор материала подробно восстанавливает хронику поиска Келлера — показывая, что (в отличие от российского случая) все, в общем, было сделано по правилам: тут сразу подключилась и полиция, и родственники, и волонтеры; вскоре была объявлена еще и награда в 10 тысяч долларов за информацию о пропавшем юноше. Ничего не помогло — и через несколько дней волонтеры начали расходиться по домам, полиция сворачивать операцию, а родственники — придумывать что угодно и обращаться к кому угодно, вплоть до экстрасенсов, чтобы объяснить происходящее (например, Келлер сам куда-то сбежал — или его похитили, чтобы продать на органы).
Всего в списках пропавших людей в США ежедневно числятся до 90 тысяч (!!) человек — впрочем, большинство из них все же пропадают в городах. Материал посвящен тем, кто теряется в местах диких: горах, лесах, национальных парках и заповедниках. По ним нет отдельной специальной статистики, но, судя по всему, таких чуть более полутора тысяч человек. И при том, что с Келлером все было сделано правило, шансов найти их и правда не очень много — хотя бы потому что на 400 тысяч акров округа, где находится ранчо дяди Келлера, всего один рейнджер-полицейский: на этой территории почти никто не живет, поэтому и правоохранителей там почти нет. Как только операция по спасению прекращается за безнадежностью таковой (с Келлером это произошло через четыре дня), по сути, близкие остаются один на один с задачей найти своего родственника — точнее, скорее всего, его тело.
Ну и что только они не пытались делать — и нанимали частных сыщиков (очень дорого, никаких результатов); и привлекали специалиста по поиску людей с помощью собак (его лучшая собака привела его к озеру в четырех с половиной миля от места, где Джо видели в последний раз); и пошли благотворительный фонд из Миннесоты, созданный специальный для помощи семьям пропавших (нашли следы каких-то заплутавших туристов — но не Джо). В конце концов тело Джо нашел сыщик-любитель — почти через год после того, как Келлер пропал. Оно лежало под одним из утесов между валунами в почти двух милях от ранчо; поиски проводились почти там, где надо, но все-таки не там. Семья Келлера по-прежнему считает, что тут что-то нечисто, и одним несчастным случаем все не объяснишь: слишком далеко Келлер забежал, учитывая его усталость после переезда на ранчо; слишком высоко он был, учитывая, что юноша никогда не любил карабкаться по горам. Впрочем, эти вопросы легко можно объяснить и просто работой защитных психологических механизмов.
Если вы в принципе готовы отличать авторов журналистских текстов друг от друга, запомните это имя: Тэффи Бродессер-Акнер (окей, не самое простое имя для запоминания, но кто сказал, что будет легко!). Я уже не раз писал про ее материалы — например, про гуру уборки Мари Кондо или лучшего в мире мужчину-синхрониста Билла Мэя, — а читал их сильно больше, и это всегда как минимум весело и, как правило, неожиданно. Бродессер-Акнер немножко слишком любит писать про себя и жанр «журналист ставит над собой эксперимент» — но зачастую находит ужасно интересные сюжеты и ужасно интересных героев.
Вот еще один ее текст — про то, как люди, которых воспитали в ультраортодоксальных еврейских общинах (например, хасидских, но не только), пытаются из этих общин выйти и начать жить обычной нью-йоркской жизнью. Как выясняется, это непростая задача — потому что в общинах их к этой жизни совершенно не готовили. Например, в самом начале описывается встреча их группы поддержки, где одна из девушек пытается понять, на каком свидании уже можно целоваться, а другой мужчина не понимает, как ему развестись со своей женой, которой запрещает развод религия.
Группа поддержки — это, на самом деле, целая НКО под названием Footsteps, существующее с 2003 года и действующее по самым разным направлениям: от сексуального образования (которое в ультраортодоксальных общинах отсутствует) до фэшн-вечеринок. В самом коммьюнити отношение к организации, разумеется, отрицательное — ее обвиняют в попытках разрушить традиционный еврейский уклад жизни. Иногда, впрочем, сам уклад разрушает жизни конкретных людей – в тексте упоминается несколько передозировок и одно вполне классическое самоубийство с прыжком с крыши; есть и история девушки, которая собиралась покончить с собой, когда узнала, что ее выдают за незнакомого мужчину, но в итоге получила развод и ушла из семьи.
Как это свойственно Бродессер-Акнер, на определенном этапе она рассказывает и свою собственную историю (она тоже росла в хасидской семье) — и это работает на сложность текста: дело тут все-таки не в том, что замшелые консерваторы портят жизнь своим детям, но в том, что разлом между одной и другой жизнью проходит по самим этим детям, которые зачастую всей душой принадлежат к культуре, где их взрастили, но существовать в ней уже не могут. Авторка явно не одобряет то, что ей ребенком вдолбили в голову, что она плохой человек и может стать лучше, только соблюдая правила религии, — но она все равно часть этой культуры и по-прежнему ходит в синагогу.
А в конце — вообще какая-то совсем пронзительная история спасения через любовь.
https://www.nytimes.com/2017/03/30/magazine/the-high-price-of-leaving-ultra-orthodox-life.html?_r=0
Лучший текст из попадавшихся мне про Брекзит и состояние Европы. Образцовый пример журналистского приема, который я называю локализацией, — когда большая, сложная и глобальная тема рассказывает через что-то максимально конкретное; своего рода современная микроистория. Джеймс Мик (не буду притворяться, что знаю, кто это) из London Review of Books сводит вместе несколько ключевых вопросов: британцы, проголосовавшие за выход из Евросоюза, жалуются на то, что восточноевропейцы отбирают у них рабочие места, и специально не любят поляков; меж тем, в самой Польше у власти ультраконсерваторы, отрицающие европейские ценности открытости и светскости, — однако страна скорее хочет переделать Евросоюз под себя и уж точно не собирается оттуда выходить.
И сводит он их вместе так: Мик нашел фабрику по производству шоколада Cadbury, которая раньше существовала под Бристолем и десятилетиями обеспечивала работой целый небольшой городок Киншем, — а с 2007 по 2011 годы переехала в польский Скарбимеж, где то же самое производство стоило владельцам в пять раз дешевле. Автор поехал в Киншем и поговорил там с людьми, вся семейная история которых была связана с фабрикой, — и поехал в Скарбимьерж, чтобы понять, что за люди работают на этом заводе теперь. Дополнительный бонус: люди, лишившиеся работы в Англии, разумеется, голосовали за Брекзит; люди, получившие ее в Польше, разумеется, голосовали за партию «Право и справедливость». И еще один: переехав в Польшу, фабрика перестала принадлежать исторически британской Cadbury — потому что Cadbury в свою очередь купила огромная американская пищевая корпорация Kraft Foods, потом переименовавшая свою внеамериканскую часть в Mondelez. Фантастический, конечно, кейс с точки зрения экземплификации вообще всей ключевой проблематики, связанной с глобализацией.
Разумеется, в лучших традициях журналистики глубокого погружения двумя командировками и сличениями того, как устроены головы у людей по разные стороны пролива, материал не ограничивается. Мик дает подробный экскурс в историю конкретной фабрики и вообще бренда Cadbury, который и оказывается путеводителем по истории капитализма, и объясняет, почему из квакеров получались отличные предприниматели, и показывает, в чем состояла обратная сторона превращения Великобритании в хотя бы какой-то степени социальное государство. После того, как правительство взяло на себя этические обязательства, владельцам бизнесов стало проще вовсе игнорировать этическую сторону вопроса и заботиться исключительно о доходах, резонно полагая, что заботиться обо всем остальном — не их дело; как формулирует сам Мик, предприниматели теперь действовали так, будто существуют за пределами культуры.
С другой стороны, Мик подробно описывает историческую судьбу польского Скарбимежа — поселения, которое когда-то было частью постоянно переходившей из рук в руки Силезии, а после Второй Мировой стало местом расположения одной из крупнейших баз военной авиации в странах Варшавского договора. После чего Скарбимеж, разумеется, впал в затяжную депрессию. Она же в конце концов помогла городку (и другим подобным Польше) привлечь зарубежных инвесторов и бизнесы, которых интересовала дешевая земля —а также статус свободной экономической зоны, который позволял Cadbury получить разнообразные субсидии и платить меньше налогов; в Польше таких зон немало, поскольку Евросоюз разрешает их создание в странах, которые беднее других участников соглашения (причем в Польше они создаются не в беднейших регионах страны, где они, по идее больше нужны людям, а там, где это больше удобно инвесторам); обстоятельная история свободных экономических зон в тексте тоже есть. Впрочем, польским властям все равно нужно было предоставить новым инвесторам инфраструктуру — и строилась она в основном за счет денег того же самого Евросоюза; то есть британцы не то чтобы безосновательно жалуются на то, что они заплатили своими налогами за то, чтобы у них потом отняли работу.
Не знаю, как у вас, а со мной такое бывает: когда начинает казаться, что по тебе кто-то мелкий ползает — и вроде понимаешь, что мерещится, но хочется прихлопнуть или как-то еще избавиться. Быстро проходит, но, как выясняется, не у всех. Оказывается, это такое отдельное (пусть и не до конца описанное) психологическое расстройство — Delusional Parasitosis, иллюзорное паразитирование: когда люди уверены, что их одолели какие-то неведомые насекомые — и никто не может их убедить, что это не так. Как и другие расстройства, оно нередко бывает связано с жизненными потрясениями вроде развода или смерти близких; в отличие от них, тут не обойдешься таблетками — нужно, чтобы человек как-то понял, что насекомые ненастоящие. В мире — например, в Голландии — существует несколько клиник, которые специализируются на такого рода кейсах: там назвали это психодерматологией. С пациентами там обращаются очень осторожно — первым врачом, который их лечит, всегда становится дерматолог, «настоящий» медик, валидирующий боль людей, подтверждающий, что они страдают по-настоящему и никто не считает их сумасшедшими. Психолог присоединяется уже потом.
Впрочем, о таких клиниках надо еще узнать — и в Америке, например, люди с такого рода диагнозами чаще всего в итоге оказываются на приеме у специалистов по энтомологии, в обычное время занимающихся консультациями по клопам и прочим насекомым, заводящимся в домах (их разнообразие в США, где дома частные и зачастую деревянные, кажется, сильно больше, чем в России). Оно и понятно: в обычной больнице людям говорят, что ничем помочь не могут; к психологу они обращаться не собираются, поскольку уверены, что их и правда терзают какие-то жучки. Собственно, материал по ссылке представляет собой профайл Гейл Ридж, энтомолога-консультанта из Коннектикута со степенью доктора философии (а не медицины), которая в какой-то момент осознала, что люди регулярно приходят с ней с Delusional Parasitosis — и стала пытаться им помочь.
На самом деле, самое интересное в материале — даже не рассказ об удивительном расстройстве, а собственно героиня, которая искренне влюблена в многообразие мира насекомых, держит у себя в кабинете бесконечное количество разных жучков и ухаживает за ними, невероятно увлекательно рассказывает об их привычках, повадках и функциях — и даже умудряется убеждать людей, которые к ней приходят, в том, что те или иные насекомые, встретившиеся им, безвредны, и не то чтобы их нужно немедленно уничтожать. То, что в этом мире есть и люди, которые питают искреннюю симпатию к тараканам и готовы посвятить им жизнь, несомненно, изрядно обогащает наши представления о мире.
https://www.statnews.com/2017/03/22/insect-delusional-parasitosis-entomology/
Гастроли «я просто текст» на «Медузе»: как по заказу NYT Magazine опубликовал материал про то, откуда берутся все эти ужасные фильмы по мотивам мобильных игр — и почему не стоит надеяться на то, что ситуация изменится.
Читать полностью…В очередной раз предупреждаю, что ссылки тут публикуются зачастую с задержкой — сначала надо найти время, чтобы разобрать склад на чтение; потом — чтобы написать про то, что показалось заслуживающим внимания. Этот текст, например, мартовский — но, собственно, менее интересным с момента публикации не стал.
Редкий в наше время, к сожалению, нарративный репортаж в «Коммерсанте» — про то, как отец дагестанского мужчины, уехавшего в Сирию воевать, пытался его оттуда вытащить. Основное отличие от истории Константина Журавлева или от нью-йоркеровского монументального материала про то, как американцы пытаются вызволить родственников из плена ИГИЛ, — в том, что ни о каком пленении речь не идет: Марат Нурмагомедов уехал воевать в Сирию сам, по собственной воле, по всей видимости — в знак протеста и в поисках религиозной справедливости, оставив в Махачкале беременную жену. Соответственно, и на помощь государство семье рассчитывать не приходилось, скорее уж наоборот — на угрозу с его стороны.
Первый раз Казим Нурмагомедов поехал за сыном почти сразу после его отъезда — прошло менее месяца. Отсюда, собственно, в тексте начинается длинная одиссея мужчины в Сирии, охваченной гражданской войной, которая в какой-то момент выльется в создание халифата; любопытно, что смотрим мы на эту войну с таким остраннением, глазами мужчины, который совершенно не разделяет устремления воюющих, но пытается их понять. Собственно, именно понять сына было целью отца — он не мог просто взять и забрать взрослого человека, сделавшего осознанный выбор; надо было его переубедить. Когда почти получилось — начались проблемы с возвращением; турецкую границу перейти было все сложнее; курдские проводники взяли деньги Казима, но сына так и не привели. Контактировать с ним было все сложнее.
Потом отец начал искать связи с Сирии через турецкую дагестанскую диаспору; потом они с женой поехали в Египет, чтобы выручить сына, — но ничего не получалось; потом мать Марата поехала в Сирию сама — но уговорить сына не получилось, и сама женщина тоже еле-еле выбралась обратно за пару дней до провозглашения халифата. Ну и так далее: как принято говорить в таких случаях, это настоящее кино с кучей сюжетных поворотов вплоть до игиловской тюрьмы, известия о казни Марата, тюрьма в Стамбуле, рейда ФСБ в родном селе героев, а также уголовного дела, возбужденного в отношении второго сына Казима, который живет в Москве и занимается бизнесом. Вернулся Марат в итоге не в Россию, где его разыскивают по понятным статьям, а в Украину, а потом в Грузию — так надежднее; помимо прочего, это, конечно, история о том, что за людей, обвиненных в России в терроризме, отвечают и отец, и брат, и какие угодно родственники — а также о том, что об обратной ассимиляции тех, кто разочаровался в радикальном исламе, здесь никто даже не задумывается.
https://www.kommersant.ru/doc/3250133