161743
Vladimir Pastukhov’s Public Channel Honorary Senior Research Fellow (UCL)
Признавая непростое положение для Украины на фронтах, да и в тылу тоже, я бы не стал спешить с далеко идущими выводами, в том числе о неизбежной военной катастрофе Украины. Вот уж действительно все не так однозначно. Положение тяжелое, но на самом деле оно тяжелое для обеих сторон. Просто с помощью сложной системы политических, дипломатических и медийных призм сложности другой стороны (России) оказались окутаны «туманом войны».
Если в течение первых полутора лет войны украинская пропаганда была на недосягаемой высоте, то в следующие два года путинская контрпропаганда активно набирала очки и сейчас, на мой взгляд, находится на пике. Важнейшей частью этой пропаганды оказался путинский блеф, в котором он проявил себя круче, чем Челентано в известной комедии прошлого столетия.
Сейчас уже очень трудно сказать, что у Путина действительно хорошо, а что есть лишь видимость, созданная в результате проведения Кремлем специальной дезинформационной операции по введению Запада в заблуждение относительно устойчивости путинского режима. Главное, чего мы не знаем, – это цена тех побед, которые демонстрирует российская армия на Донбассе, и то, как долго будет Россия в состоянии платить эту цену. Я бы выделил сегодня как минимум три компонента, формирующих эту цену:
Мобилизация. С одной стороны, Россия два года избегает мобилизации, худо-бедно набирая пару сотен тысяч контрактников в год, что позволяет ей поддерживать группировку в боеспособном состоянии. С другой стороны, те, кто готов воевать добровольно даже за любые деньги, оказались тоже исчерпаемым ресурсом. Отсюда и корейцы. Их появление на фронте, что бы там ни говорили, не от хорошей жизни, и еще аукнется Путину в будущем.
Инфляция. Угроза макроэкономической нестабильности вдруг выскочила словно черт из табакерки и, ловко орудуя локтями, быстро пробирается в первые ряды угроз режиму. Усилиями Патрушева-младшего лозунг «масло вместо пушек», похоже, может снова стать актуальным. Если ничего не делать, то цены полетят в космос шустрее, чем корабли Маска. Если начать что-то делать с ценами, то, как показывает советский опыт, быстро исчезнет с полок магазинов сам предмет спора. Все это может развиться значительно быстрее, чем многим представляется.
Технологическая стагнация. Сегодня мы говорим о действенности санкций как о чем-то, нацеленном в отдаленное будущее (10-15 лет). Все понимают, что длительное нахождение в технологической изоляции приведёт к деградации российской промышленности. Но сложился консенсус относительно того, что «пока толстый сохнет, худой сдохнет». При этом Украина представляется худой, а Россия – толстой. Из этого делается вывод, что инерционно российская промышленность, пусть не без помощи Китая, Ирана и КНДР, будет способна обеспечивать нужды армии на должном уровне еще как минимум несколько лет. Но есть проблема узких технологических мест, где от наличия двух-трех ключевых технологий, какой-то пары станков, какой-то одной партии особо важных комплектующих зависит выполнение гособоронзаказа по самым чувствительным для армии позициям. Мы (ну, кроме разведок заинтересованных стран, конечно) пока не имеем четкого представления о том, как много у господина Чемезова сегодня этих самых узких мест.
Все эти неопределенности существенно затрудняют точную оценку того, насколько велика у Путина в данный момент мотивация к прекращению войны и насколько долго он может позволить себе «упираться» в вопросе об условиях такого перемирия, настаивая, например, на реинкарнации всех пунктов «Стамбульского соглашения», которое видится ему как вариация на тему «Минских соглашений».
Мы сейчас уверены, что у него на руках одни козыри, но он может оказаться просто шулером, красиво блефующим с полным комплектрм шестерок на руках.
Среди непрерывной череды безрадостных новостей фактически единственным светлым моментом прошедшей недели стала для меня новость о росте штрафа Гуглу от российского суда.
Для пропустивших напомню: российский суд вынес Гуглу штраф с замечательным процентом, и на этой неделе общая сумма штрафа существенно превысила ВВП всей планеты. Такое не могло пройти незамеченным, и новость попала не только в российскую повестку, но и на главные страницы BBC, CNN и так далее.
Что же в этом хорошего? Очень много. Удивительным образом по мере проваливания российского государства в пучину сначала диктатуры, а потом все более открытых и агрессивных войн, слова о политической изоляции РФ никак не выливались на Западе в юридическую изоляцию страны. Западные суды все эти годы продолжали принимать решения российских судов, налоговых органов, МВД и так далее за легитимные решения суверенной страны, требуя от страдающей стороны в каждом конкретном случае доказывать их нелегитимность.
Фактически это позволяло государству через бесконечное количество своих «запасных» щупалец раздевать и портить жизнь своим врагам - будь то решениями судов в пользу частных (но «правильных») лиц, решениями прокуратуры, решениями банкротных управляющих или налоговых органов. Западные институции продолжали (и часто продолжают) делать вид, что все эти бумажки, цена которым известна любому в России, - настоящие документы, на основании которых можно решать судьбы в судах нормальных стран.
Долгое время было непонятно, что можно сделать «с этой стороны забора», чтобы закрыть эту огромную форточку, через которую российское государство дотягивается до уехавших граждан. Что ж, возможно, российские власти сами нашли такой метод: еще несколько судебных актов такого масштаба, и на решение этой проблемы на Западе свои лоббистские усилия и финансы кинут не отдельные иммигранты, а корпоративные гиганты мастштаба Google. В их успех верится гораздо больше.
В Украине существует мощнейший психологический блок на обсуждение любого варианта прекращения войны, кроме восстановления страны в границах 1991 года. Сознание украинцев загнано внутрь довольно странной дихотомии, происхождение которой мне до конца самому неясно: или возвращение всех оккупированных территорий (победа), или мир в обмен на территории (поражение).
Если собеседник не становится на позицию «война до полного и окончательного освобождения территорий», ему тут же в лоб летит клеймо, что он сторонник «мира в обмен на территории», а значит, пораженец, потому что никакого мира в обмен на территории быть не может, так как Путин никогда на этом не остановится и верить ему нельзя. Таким образом, единственно обсуждаемым вариантом остается «война до полной деоккупации территорий» и, если ты продолжаешь упорствовать и сомневаться в достижимости этой цели, то тебе в лоб снова летит клеймо, что ты хочешь втюхать и так уже со всех сторон обманутым украинцам «мир в обмен на территории», и дальше по кругу до бесконечности. Вырваться из этого замкнутого круга силлогизмов практически невозможно, так как никого в этом вопросе не волнует логика. И все-таки я рискну обратить внимание на некоторые логические цепочки.
Начну с формулы победы. Освобождение оккупированных территорий не равно победе и не означает прекращение войны. Если Россия в этот момент не испарится и не рассыплется на части, то она продолжит войну с утроенной энергией. То есть чтобы победить, надо идти до конца, то есть не только брать Москву (Наполеон взял, и что?), а двигать в Сибирь, так сказать, до самых до окраин, оккупировать самим огромные пространства, принимать капитуляцию второй (если не первой) по запасам ядерного оружия страны. «Ну такое», как говорят сами же украинцы. Главное тут то, что, если украинцы дойдут до своих границ и остановятся, то война от этого не остановится, потому что русские на этом не остановятся.
Вроде бы все просто в этом вопросе, но никто всерьез не воспринимает. Почему? Потому что есть непроизносимая вслух, но глубоко укорененная в сознании украинцев вера, что стоит им дойти до своих границ, как режим зашатается и рухнет, в России произойдет то ли революция, то ли переворот, после чего Россия развалится на части и будет демилитаризирована и да, – денацифицирована тоже, - доблестными союзническими войсками, которые в первую очередь отнимут у нее ядерное оружие. Конечно, и такое может случится. Но, честно сказать, для этого не нужно доходить до границ 1991 года. Оно либо произойдет, либо нет, как встреча девочки и динозавра. Я бы не стал закладываться на это, как на твердый фундамент в расчетах.
Теперь посмотрим на другую сторону и поговорим о формуле поражения. А кто вообще сказал, что мир можно обменять на территории? За пределами газетных болтунов, которые об этом пишут чаще корыстно, чем бескорыстно, в это и вправду никто не верит. Мир можно обменять только на гарантии безопасности (какие и от кого – очень большой вопрос), то есть на силу. А вот можно ли территории обменять на гарантии безопасности, то есть на поддержку сильных, а главное, нужно ли – это как раз тема для широкой дискуссии и торга. Но не с Россией, а с теми, кто эти гарантии безопасности может предоставить. То есть предмет спора сегодня немного другой. Во-первых, готовы ли союзники вообще предоставить эффективные гарантии безопасности Украине, а не такие, как в Будапештском соглашении? Во-вторых, если да, то необходимо ли в качестве цены за предоставление таких гарантий отказаться временно от такой задачи как возврат территорий, поскольку они не хотят быть втянутыми в войну здесь и сейчас?
У меня нет ответов на эти вопросы, но, по крайней мере, я понимаю, что это та постановка вопроса, которую имеет смысл обсуждать, вместо странного травматизирующего мифа о мире в обмен на территории.
Повседневная повестка засасывает. Необходимость реагировать на сотни событий, которые либо не значат ничего, либо могут означать все, что угодно, замусоривает горизонт сознания, и ты сам волей-неволей теряешь ощущение перспективы, не видя за всеми этими событиями-деревьями настоящего исторического леса, отнюдь не такого дремучего и непроходимого, как многим кажется.
Возникает непреодолимое желание как-то упростить формулу, вычеркнуть из нее все эти лишние и повторяющиеся «событийные кольца», которые создают видимость сложности там, где есть довольно простое и линейное уравнение. Вот и я, проведя мысленно все необходимые исчисления по упрощению сегодняшней многоликой событийной реальности, неожиданно получил весьма примитивную исходную теорему, над решением которой Россия с переменным успехом бьется последние 500 лет своей истории: суверенитет = изоляция или интеграция?
Собственно, это и есть главный вопрос, по которому в русском обществе нет консенсуса и который лежит в основе всех поверхностных идейных конфликтов: могут ли русские сохранить себя как «русских», то есть как носителей особой, отличной от других культуры, уходящей корнями в свою собственную версию христианства (русское православие), отпочковавшуюся от византийского ствола и не совпадающую с многочисленными версиями, выросшими из «латинянского» ствола, не изолируясь от остального мира и прежде всего от его западного сегмента своего рода специальной защитной пленкой, которая создает для России особые парниковые условия развития?
Сегодняшним мейнстримом в России является позиция тех кругов, которые дают на сформулированный выше вопрос отрицательный ответ. С их точки зрения, без особых фильтров, которые ограждали бы Россию от экономической, политической и, главное, духовной внешней экспансии Россия сохранить свою культурную и тем более политическую идентичность не в состоянии. В настоящий момент главной угрозой считается влияние с Запада, а влиянием с Востока считается возможным пренебречь. Но со временем изоляционизм может стать всесторонним, так как его базовая идея универсальна – она состоит в отчуждении от мира. Война, в конечном счете, - это и есть такой фильтр, способ гарантированного отчуждения.
Интересно, что, если спросить в лоб современного русского изоляциониста, он за отчуждение или за кооперацию, то в большинстве случаев современные изоляционисты скажут, что они, безусловно, за кооперацию (как Путин, например), но на условиях «сохранения суверенитета». И вот эта последняя оговорка как раз и является маркером. Потому что интеграция «с сохранением суверенитета» - это и есть самый настоящий изоляционизм, но стыдливый, прикрывающийся фиговым листком псевдооткрытости. Потому что предполагается, что для защиты суверенитета нужен фильтр, а для обслуживания фильтра нужна война и далее по кругу.
Противоположный выбор состоит в том, что Россия может сохраниться в долгосрочной перспективе, только встроив себя в мировую экономическую и политическую систему безо всяких фильтров и научившись быть в достаточной степени конкурентоспособной, чтобы в этой мировой системе не раствориться, не стать ее донором и периферией. Парадоксальным образом такой выбор требует гораздо больше отваги и уверенности в себе, чем выбор в пользу изоляции. Тот, кто делает выбор в пользу изоляции, заборов и войны, на самом деле исходит из того, что Россия по-прежнему остается ботиком Петра, который может плавать только по заводи Плещеева озера. Те, кто призывают к интеграции, исходят из того, что у русской культуры достаточный запас прочности, чтобы плыть по-взрослому в открытой воде.
Выбор в пользу изоляционизма или в пользу интеграции является, на мой взгляд, одной из главных силовых линий идеологического противостояния в современной России, который не до конца осмыслен и который снова, как сорок лет назад, должен стать центром публичной дискуссии.
Для тех, кто лишь приглядывает за повседневной жизнью в России на излете третьего года войны, разрозненные новости о разного рода абсурдизмах смахивают на не очень удавшуюся экранизацию Хармса. То «Интердевочек» объявят виновными в развале СССР, то устроят гоненье на квадроберов (при том, что подавляющему большинству приходится объснять, кто это такие), то ополчатся на узкие брюки и стиляг, то предложат запретить пропаганду «чайлдфри» (при этом население, скорее всего, останется в убеждении, что это какая-то разновидность уже запрещенной пропаганды ЛГБТ, так как слова такого - «чайлдфри» - тоже отродясь не слыхивало). Избавлю читателя от других примеров – и так понятно, о чем речь.
Все это кажется какой-то какофонией глупости и рэндомным набором интеллектуально-нравственных извращений, прямо между собой никак не связанных. Но наметанный глаз ловко выуживает из этого случайного набора идиотизмов нить внутренней детерминированности системы, на которую нанизана цепочка из качественно разных стадий эволюция тоталитарного общества. Каждая отдельно взятая глупость – это артефакт; взятые вместе, они - явление, заслуживающее пристального изучения.
Высокая концентрация абсурда в современной русской жизни лишь свидетельствует о том, что посткоммунистическое неототалитарное государство достигло в своем развитии высшей и, как я надеюсь, последней стадии. Пройдя «репрессивную» стадию где-то между 2003-2013 годами, оно в течение следующих десяти лет оставалось «террористическим». Для фазы «террора», как я неоднократно указывал, характерно превалирование иррационального начала над рациональным. Террор в некотором смысле бесцелен и не направлен ни на какую конкретную страту общества, он подпитывается собственной энергией и развивается в соответствии со своей внутренней логикой, закатывая в свой рулон один пласт общества за другим.
Отличие террора от репрессий состоит в том, что террором практически нельзя управлять, его можно только направлять. Это история, которая развивается сама по себе, и поэтому так часто пожирает своих создателей. Но и направлять можно по-разному. До самого последнего момента у посткоммунистического террора была какая-никакая субъектность. Можно было с известной натяжкой сказать, что центром его броуновского движения является некая «черная дыра» путинского deep state, представляющего из себя причудливую смесь силовиков, бандитов (впрочем, в России это почти одно и то же), эффективных менеджеров и юродствующих идеологов (религиозных и светских)
Однако сейчас эта субъектность террора растворяется, он как бы становится бестелесным, и поэтому еще более всеобъемлющим и непонятным. В качестве двигателя этого террора на смену путинскому deep state приходит путинская deep mind. Иными словами, содержательным центром террора становится созданный системой миф, а не творцы этого мифа. Это, собственно говоря, и есть новая «мифологическая» стадия развития посткоммунистического неототалитаризма, когда внутрь уже давно террористической по своей сути системы перемещаются не люди, а идеи. Если раньше мы в основном наблюдали последствия иррациональных действий, то сейчас будем наблюдать последствия иррациональных мыслей.
Надо быть готовыми к тому, что мы вступаем (увы, не в первый раз) в суровую полосу истории России, где человеческая жизнь и судьба будут в существенной степени зависеть от чьей-то извращенной, часто со сложным сексуальным или суицидальным подтекстом, фантазии. При этом сами фантазии, имея формально своим источником конкретных носителей (бесполезных идиотов), на деле будут складываться в причудливые сочетания самых диких оргиастических видений, обладающих способностью к саморазвитию. И уже неважно, какая конкретно курица прокудахтала об узких брючках и какой именно петух прокукарекал про то, что великую империю сгубили обычные шлюхи, а важно то, что теперь на нашем «Скотном дворе» наступило время Кафки.
Должна ли Украина продолжать терять лучших людей и подрывать свою экономику в попытках «любой ценой» вернуть захваченные территории, если вопрос о гарантиях безопасности будет решен? Действительно ли это та историческая задача, которая «стоит мессы», к сожалению - заупокойной?
Иными словами, должна ли Украина при выполнении «обязательной программы» - двух ранее названных условий («кулак» и «ров»), - продолжать стремиться выполнить «программу максимум» (скорее всего, невыполнимую на данном отрезке истории, если Запад прямо не вступит в войну на стороне Украины – а он не вступит), включающую освобождение оккупированных территорий и нанесение стратегического поражения России?
Или же Украина может отложить решение этой исторической задачи «на потом» (либо вообще отказаться от ее решения в перспективе), сохранив людские и материальные ресурсы (простите - человеческие жизни и остатки экономической инфраструктуры), сосредоточившись на обустройстве «корневой Украины», которую все же удалось отстоять героическими усилиями всего украинского народа, хоть и ценой невероятных жертв?
По этому вопросу в украинском обществе нет сегодня единства. Эмоционально для народа, который вырос на довженковской «Земле», очень трудно принять этот кажущийся унизительным компромисс. Но постепенно растет число и тех, кто думает, что эта овчинка не стоит выделки собственной шкуры, а главное для Украины - в сохранении и приумножении того, что удалось сберечь.
В любом случае, украинское общество достойно того, чтобы вопрос был обсужден открыто во всех своих сложных деталях и обе стороны выслушали спокойно друг друга без обвинений в «зраде» и непатриотизме, придя осмысленно к разумному консенсусу, каким бы он ни был. Идея всеукраинского референдума в этой связи становится все более технологическим политическим решением.
Позволю и я себе внести лепту в эту дискуссию. Тот, кто знаком с моей публицистикой, знает, что я в этом вопросе достаточно последователен. В 2014 году я опубликовал книгу «Украинская революция и русская контрреволюция». Тогда многое трудно было предвидеть, но одной из основных идей книги был тезис о том, что попытки силой удержать Донбасс вступают в прямое противоречие с целями «революции достоинства».
Тогда я обосновывал это тем, что эти попытки ведут к полномаштабной войне, а война – не лучшее время для реализации идеалов свободы и демократии. Сегодня у меня аргументов добавилось. Все упирается в суть «революции достоинства», а она была вовсе не в деколонизации, а в европейском выборе украинского народа, что, как говорят в Одессе, две большие разницы. Можно успешно деколонизироваться и остаться все в той же Азиопе, в которой был прежде, но на правах суверенной ее части. Дело же тогда было не в этом.
Смысл выбора украинского народа тогда понимался как выбор иного цивилизационного пути, как выбор в пользу других ценностей и принципов. С высоты сегодняшнего дня можно констатировать, что, если это и был выбор большинства, то все равно явно не всех. Значительная часть украинского народа хотела вернуться в комфортный СССР. Именно по этой линии, а не по крови или языку шло основное разделение.
Проблема не в том, что в Крыму или в Донбассе жили «русские», а в том, что там большинство было за теми, кто хотел вернуться в традиционное советское прошлое. Пока Россия, по крайней мере, на словах, демонстрировала приверженность европейскому курсу, а Украина, наоборот, двигалась, особенно при Януковиче, в противоположном направлении, их все в Украине устраивало. Но, когда роли поменялись, их стало вдруг рвать на «историческую родину».
Юго-восток Украины – это украинская Вандея. И даже если ценой невероятных усилий и жертв Украина сейчас добьется возвращения контроля над этими территориями, вместе с ними она получит и все старые проблемы, которые отодвинут на десятилетия реализацию сделанного украинским народом выбора в пользу европейского пути развития. И да, это элемент гражданской войны, но с социальным, а не этническим подтекстом.
Если думать о перспективе, то среди вопросов, касающихся внутриполитической ситуации в Украине, которые волнуют меня в первую очередь, как это ни покажется странным, не последнее место занимает вопрос о современной украинской идентичности. Он не так прост, как многим кажется. Для многих миллионов людей, разделенных войной на два враждебных лагеря, вопрос идентификации себя как русских или как украинцев – это больше вопрос добровольного выбора, чем предопределенность судьбы. Есть гигантская «серая зона», где лишь «благодаря» войне (и Путину с его кликой - в первую очередь) этот выбор стал окончательным и бесповоротным.
С расовой точки зрения найти различие между русскими и украинцами непросто. По крайней мере, все известные мне довоенные «любительские» системы ДНК-тестирования такого разграничения не проводили, относя и тех, и других к славянам Восточной Европы. Кое-что могла бы объяснить локализация ДНК-связей, но и там все непросто. У меня, родившегося и прожившего самую значительную часть своей жизни в Киеве, программа в качестве точки локализации ДНК-связей показывает центральную Россию, а у моей жены, москвички в нескольких поколениях, – Украину. Так что разграничение между русскими и украинцами все же в большей степени имеет культурный, чем расовый характер.
При этом такой важный культурный критерий как язык тоже не выглядит прочным фундаментом для формирования разделительной полосы. Я уже писал, что моя мама в силу разных драматических семейных обстоятельств до шести лет говорила только по-украински. В совершенстве русский она освоила уже в детдоме в России в годы войны, и в свои цветущие 92 года продолжает свободно говорить на украинском языке. Я сам, хотя и определяю себя как русский, родившись в Киеве, без напряжения естественным образом стал билингвом. У меня абсолютный пассивный украинский язык, а что касается активного – то он хоть и не так совершенен, как хотелось бы, но очевидно лучше, чем у Главкома Сырского.
И если я, более-менее свободно владеющий украинским языком, для кого Шевченко, Коцюбинский или Леся Украинка совсем не чужие (бабушка моей двоюродной сестры по матери была экономкой в доме Леси Украинки), выбрал для себя русскую идентичность, то есть тысячи и даже миллионы русскоговорящих украинцев, которые проделали обратный путь, выбрав для себя в итоге украинскую идентичность. Объективная реальность состоит в том, что в Украине есть миллионы людей, для которых русский язык и русская культура являются их естественной культурной средой, но которые считают себя украинцами, являются украинцами на самом деле и отстаивают свободу и независимость Украины с оружием в руках, отдавая за это свои жизни.
То, что мы сегодня называем украинским обществом, по сути является продуктом сложного взаимодействия двух больших культурных общин, в одинаковой степени являющихся «украинскими», но для одной из них украинский язык и культура является основным, а русский – дополнительным содержанием, а для другой – наоборот. Будущее украинской нации и украинского государства, на мой взгляд, в долгосрочной перспективе зависит от поддержания баланса в отношениях между этими общинами не в меньшей степени, чем от состояния дел на фронте. При этом русскоязычные украинцы в их нынешнем виде не имеют уже никакого отношения к русским в России в их нынешнем виде. Жители США, Канады, Австралии и Новой Зеландии говорят на английском, но это не делает их уже британцами.
Может быть, поэтому сегодня из всех моих претензий к команде Зеленского (пришедшей к власти на лозунгах восстановления «мира» между этими общинами) наиважнейшей является то, что она своей сегодняшней политикой этот баланс в существенной степени нарушила. Эта ошибка может иметь последствия для украинской государственности в перспективе гораздо более драматические, чем отдельные ошибки в гражданском управлении и даже в командовании армией.
В условиях полного облысения новостной повестки, когда все происходящее лишь доказывает, что ничего вокруг не происходит, о чем еще можно посудачить на «Пастуховской кухне» как не об относительности справедливости и пределах ответственности. С утра, однако, я понял, что один из фрагментов дискуссии выпал, свалившись с нашего «кухонного стола» на пол, хотя в «сервировке» изначально он присутствовал среди вопросов. Это вопрос о пределах ответственности США за восстановление справедливости в общепланетарном масштабе.
Мы сегодня наблюдаем чудесную картину, когда все, кто справедливо или несправедливо считает себя жертвой, апеллируют к Америке как мировому шерифу и требуют применить силу, чтобы поставить на место обидчика, насильника, агрессора, разобраться по законам или по понятиям (смотря что у кого в меню). Сегодня у каждого есть свой «план Победы» - один у Зеленского, другой у Нетаньяху. Главное в этом плане то, что победить в конечном счете должна Америка, причем всех врагов сразу. Но есть ли у Америки реальный ресурс для того, чтобы одержать все эти победы? – вот в чем вопрос. И, видимо, этот вопрос подспудно является лейтмотивом внешнеполитической дискуссии в США не только в рамках нынешней президентской кампании, но и на все ближайшее десятилетие. Дилемма простая: побеждать зло или договариваться с ним и искать компромиссы. Вопрос сам по себе не новый, но каждый раз история дает на него почему-то разные ответы.
Сегодня Америка выглядит уставшей. Происходящее напоминает мне сцену из «Мастера и Маргариты», в которой толпа жильцов, осаждающая со всех сторон управляющего делами Босого, с криком «Не могу проживать в одной квартире с бандитом!» требует расселить нехорошую квартиру и отдать им комнату Берлиоза, а Босой остервенело огрызается, повторяя сквозь зубы: «Подавайте заявление!»
За справедливость всегда кто-то должен заплатить, за максимальную справедливость платится и максимальная цена…
https://youtu.be/p3AFDwI632U?si=H84do8UKSyMcffyA
Можно сколько угодно корчить из себя сверхдержаву, но факт остается фактом: Россия потеряла большой космос, превратившись из космического гиганта в космического карлика. Она уже даже не в задних рядах партера, а заперлась на галерку, пропустив вперед не только США, Евросоюз и Китай, но, похоже, уже и Индию с Японией. Приблизительно то же самое можно сказать о термоядерном синтезе, где когда-то за СССР было лидерство, о квантовых исчислениях, где лидерства никогда не было, но теперь уже и не предвидится, и о десятках других прорывных направлений технологической революции, за которой Россия наблюдает теперь из окопов Донбасса, приделывая крылышки с моторчиками к авиабомбам прошлого столетия. Мы чужие на этом празднике жизни, – сказали бы по этому поводу классики и были бы правы.
А как же, спросите вы, «Кинжалы», «Авангарды», «Сарматы» (ну, последние, - если все-таки взлетят), атомоходы, которые то погружаются под лёд, то лезут на лед, С-300, С-400 и С-500, которые худо-бедно, но хотя бы Кремль прикрывают, и, в конце концов, как те самые «Искандеры», которых не надо смешить? Все это как раз и создаёт у обывателя иллюзию, что Россия еще ого-го-го какая технологическая держава. Я не буду идти проторенным путем и высчитывать, сколько компонентов в каждом из этих чудес военной техники ворованные или выданные китайцами «под расписку» в долг. В конце концов, не важно - как, важно, что есть. Меня волнует другое: и «Кинжалы», и «Искандеры» при всем их «великолепии» (особенно легко демонстрируемом, когда речь идет о войнах с противником, либо никогда не имевшим, либо сознательно разрушившим собственную «оборону») являются прошлым веком – не в переносном, а в прямом смысле слова (поэтому безо всяких кавычек). Это все еще былое великолепие.
Путину повезло в том смысле, что он может позволить себе пару десятков лет оставаться технологическим рантье и паразитировать на советском технологическом капитале. Практически все так называемые «новые» разработки путинской оборонки относятся к разряду вытащенных из запасников, перелицованных или усовершенствованных идей и заготовок советского ВПК. Они обеспечивают Путину некоторое плато технологической стабильности на тот относительно короткий по меркам истории, но достаточно продолжительный по меркам конкретной человеческой жизни период, пока Запад и Китай (а, возможно, в будущем и Индия) переходят на новую технологическую орбиту. Это очень красивое топтание на месте с выжиманием последних капель масла из советского технологического жмыха, но никакого развития здесь нет и в помине. А это значит, что к моменту окончания перехода конкурентов на следующий уровень путинская карета «технологического суверенитета» превратится в тыкву. Это будет системный обвал, и поэтому то, что сейчас происходит с космосом, – это всего лишь тест-драйв для этой будущей тыквы, запряженной мышами с крысой-погонялой в качестве извозчика.
Все написанное выше относится к разряду «капитан очевидность», и для этого вообще не стоило бы марать Телеграм, если бы не одно забавное обстоятельство. Волноваться по поводу происходящего должны были бы не пацифисты-антифашисты, для которых превращение России в технологический раритет является скорее не проблемой, а способом ее решения, а тот самый русский deep state, который так озабочен судьбой своей «тысячелетней империи». Это для них существующий режим является главным препятствием к достижению своей мечты, это их лихие черти должны были бы мутить воду во пруду по поводу того, как путинские элиты крадут у империи будущее, отказывая ей в реальном развитии. Но молчат: видимо, прав был поэт – и даже в "палате номер шесть" настоящих буйных мало и не хватает вожаков.
Заявление Кадырова по итогам «стрелки» с Керимовым в Москве из-за контроля над Wildberries все больше напоминает разводку Кремля, который таким образом столкнул два могущественных этнических клана и замкнул их друг на друге. Ну потому что если бы такой развязки тлеющего конфликта на Кавказе не было, то ее пришлось бы придумывать. Ведь все идет к тому, что султана надо отформатировать, потому что он уже вылезает за любые самые широкие рамки, а если так, то почему бы не сделать это руками дагестанцев. Ну то есть если бы мысль пошла в каком-то другом направлении, то это была бы не полутысячелетняя Империя.
В этом смысле заочный диалог Кадырова с Керимовым считывается как разговор дона Корлеоне с наркоторговцем Солоццо. Дону все время необходимо держать в голове, что за Солоццо стоит самья Татталья. Поэтому, когда Кадыров предупреждает, что объявит Керимову кровную месть, если тот не докажет, что он не верблюд (то есть не докажет, что не хотел убивать Кадырова), «Дон» не может не понимать, что Солоццо-Керимовым дело может не ограничиться, и неизбежно наступит день, когда семья Корлеоне-Кадыровых должна будет заплатить по всем счетам. Боюсь, что сигнал был послан не одному Керимову, а всей кремлевской Татталья. В существующем контексте угроза Керимову считывается как угроза Путину.
В этом же контексте еще более многообещающим выглядит заявление «по общим вопросам»: «Есть люди, которые старательно придают этому национальный окрас и заявляют, что зачинщиками конфликта якобы являются кадыровцы. Обращаюсь ко всем, кто раздувает данную тему. Если у кого-то есть претензии к кадыровцам, то пусть выражают их лично мне, поскольку я являюсь главным кадыровцем» (цитирую по «Важным историям»). На мой взгляд, это первая редакция новой декларации о суверенитете Чечни.
Вчера случился хороший повод вернуться к размышлениям об «имперстве». Несмотря на угрожающие отзывы «первосмотрящих», мы с женой сходили на «Евгения Онегина» в Royal Opera House. Сразу скажу, что нисколько не жалею, мне понравилось, хотя бы потому, что я там не был с допандемических времен, и сам звук «недиджитал» музыки был мне чрезвычайно приятен. Впрочем, и совет доктора, у которого я был накануне по каким-то своим надобностям, предварить просмотр бокалом шампанского, чтоб легче пошло, был нелишним.
Голоса были хороши, музыка, как вы понимаете, знакома и ее трудно испортить, к режиссуре были некоторые вопросы. Декорации наводили на мысль о ШИЗО в путинских застенках. Видимо, инсталяции, которые устраивал ФБК в городах Европы, произвели впечатление на постановщиков. Из всей атрибутики на сцене присутствовал один стул, как раз очень похожий на те, которые я видел на студенческой практике в следственном изоляторе, правда, не в Москве, а в Киеве. Иногда на сцене расстилали коврики, как для занятий пилатесом, на этом все. Было немного жалко Онегина (он выглядел потерянным в России) и еще больше - Ольгу, в отношении которой на сцене совершался «харассмент», и немного смутило, что Ленский покончил жизнь самоубийством, что вступило в явное противоречие с последующими покаянными ариями Онегина. Впрочем, Ленский действительно был великолепен, что, в общем-то, логично: русское искусство, как всегда, наиболее выразительно в отношении тех, кого должны убить в первом или во втором акте.
У нас с женой не было интенции идти «на русское искусство». Так совпало, что в дни нашего приезда давали именно «Евгения Онегина». Но в зале, конечно, сразу стало ясно, что тут «на четверть бывший наш народ» (реально, думаю, больше). Тем не менее, меня не «рвало на Родину» ни в прямом, ни в переносном смысле слова. Ностальгии и слезливого умиления не возникло, но и чувства отвращения - тоже. Возникло желание перечитать Пушкина в оригинале – в моем зрелом возрасте многое из прочитанного в юности воспринимается более осмысленно. Естественно, это вновь подтолкнуло меня к размышлениям об ответственности культуры за случившуюся с Россией катастрофу.
Виноват ли Пушкин в войне с Украиной? И да, и нет – как посмотреть. С одной стороны - гуманист и жизнелюб, восславивший свободу, прививший к ней любовь, в том числе у многих русскоязычных украинцев, сражающихся за независимость своей страны (даже если они сегодня это не осознают). С другой – имперец безо всяких кавычек. И про «спор славян между собою», и про то, что мне противно, когда иностранец ругает мое отечество, мы все знаем и помним. Как с этим быть? Выбросить Пушкина в мусорную корзину истории, как призывают украинцы? Продолжать делать вид, что «спора славян между собою» как бы не было? Или и того веселее – оставить только про «спор славян» и выбросить все остальное (к чему скоро, видимо, придет школьная программа в России)?
Не думаю, что Пушкин один в таком положении. Споры вокруг Киплинга в Британии показывают, что проблема имперского наследия имеет глобальный характер. Объективная реальность состоит в том, что мир таким, каким мы его знаем, создан имперскими культурами. Не полностью, конечно, но в значительной степени. Отбросить это имперское прошлое можно, конечно, но ненадолго. Последствия будут приблизительно такие, как после сноса несущих стен в многоэтажном доме. Но и жить в имперском доме без реконструкции уже невозможно – слишком много развелось в нем разных крыс. Позолота и алебастровые карнизы обсыпались, и из-под обвалившейся штукатурки проступают решетчатые перегородки, набитые ветошью и имперским строительным мусором викторианской и николаевской эпох (каждому - свое).
Выход из ситуации очевиден – капремонт: полная реконструкция имперской культуры, ее переосмысление, преодоление ее насильственного начала, переваривание заложенной в ней агрессии. Но это, конечно, долго и скучно, и, в обшем-то, недешево. Для такой работы нужен инвестор, архитектор, генеральный план и так далее. Ничего из этого, к сожалению, в наличии пока нет.
Ну не могу же я вас оставить без воскресного чтения…
Честно сказать, заметка в «The Moscow Times» поставила меня в тупик. В ней было сказано, что депутат Госдумы России от ЕР Александр Спиридонов предложил сделать уголовно наказуемыми в России такие действия, как наведение порчи и приворот, так как он считает, что эти ритуалы действительно могут оказать негативное влияние на человека, в отношении которого они совершаются, и поэтому их можно рассматривать как покушение на жизнь и здоровье.
Приведена и прямая речь: «Навести порчу, вернуть любимого, проблемы со здоровьем на других людей навести. Это уже не просто погадать, — это попытка воздействовать на другого человека. Должно быть уголовно наказуемо, если человек пытается другому нанести ущерб его здоровью и жизни» (телеканала «Спас»). Из текста заметки также следует, что в нижней палате номер шесть такой пациент не один. Коллега Спиридонова депутат Андрей Свинцов предложил также запретить тарологов и астрологов. Их поддержали священник Лукьянов и загадочный религиозный деятель Краснов (мысленный привет Сергею Довлатову). В общем, весь «наш Дурдом голосует за Путина».
Не думал, что идиома «Охота за ведьмами» станет когда-либо буквальным обозначением государственной политики Российской Федерации в XXI веке. И дело даже не в том, что «ведьма» - это новый объект уголовно-правового преследования, наряду с убийцами, коррупционерами, мошенниками и прочими заурядными обитателями уголовного кодекса. Но поразило меня не это, а квалификация преступления, как изволили бы выразиться мои коллеги по юридическому цеху. Добро бы это была какая-то очередная статья о мошенничестве. Но предлагается судить ведьм за причинение вреда жизни, здоровью и имуществу. То есть депутаты в реале верят в порчу и приворот, приравнивая их к нанесению тяжких телесных повреждений и другому физическому воздействию на личность. Ладно, хорошо, они – варвары и язычники, дорвавшиеся до сосцов власти. Но ведь они еще и христиане, проповедующие на православном телеканале. Чудны дела твои, Господи.
Но, кстати, если подумать, а почему бы и нет? Только приворотом я мог бы объяснить, как народ, переживший когда-то самую страшную в истории человечества войну и понесший на ней самые большие потери, заплатив за победу над фашизмом десятки миллионов жизней, смог повестись на бесстыдную войнушку против соседей, сам став агрессором. Уж не нагнал ли кто на него порчу? И тут я, пожалуй, соглашусь, с загадочным религиозным деятелем Красновым, что такие приворот и порча нужно приравнять к экстремизму. Но нет сил продолжать строить дальше все вытекающие из этого логические цепочки…
«Скотный двор» по-русски, или Оруэлл в современном контексте: все олигархи равны, но некоторые олигархи более равны, чем другие.
Читать полностью…
Алгоритмы политического действия, демонстрируемые Израилем и Россией, - я их совершенно здесь не сравниваю, это принципиально разные «кейсы» и «фейсы», созданные не имеющими ничего общего обстоятельствами, но, тем не менее, исторически вставшие в один ряд, - помимо того, что они противоположны политическому бездействию, совпадают по типу реакции на угрозу: если ты считаешь, что тебя хотят убить (в одном случае - реально, в другом – лишь в собственном воображении), то бей первым.
Среди вызываемых к жизни такими «алгоритмами политического действия» последствий не последнее место занимает когнитивный диссонанс у лево-радикальной интеллигенции Запада (включая Россию) в оценке роли силы как фактора влияния в международных и вообще в социальных и даже межличностных отношениях.
Череда относительно «вегетарианских» десятилетий породила у значительной части западных элит, особенно молодых, иллюзию, что мир без насилия – это вполне рабочий сценарий, к которому не просто нужно стремиться, но который можно немедленно начать воплощать в жизнь на практике с радикальным максимализмом, заслуживающим лучшего применения.
Справедливый мир без насилия – это, вообще-то, Рай, но для представителей левой интеллигенции, как на Западе, так и в России, это никогда не было препятствием, так как их убеждения всегда носили и продолжают носить перверсивно-религиозный характер, то есть сохраняют при всех идеологических изгибах в качестве главной латентной цели именно построение Рая на Земле. И неважно, как он называется: коммунистический, гуманистический или экологический.
Эти максималистские установки левой интеллигенции имели почти тепличные условия для распространения в мире после холодной войны, и поэтому успели пустить довольно глубокие корни в сознании нескольких сосуществующих сегодня поколений. В результате сила как таковая и тем более любые попытки ее применить для достижения как легитимных, так и нелегитимных целей стали подвергаться «шеймингу», «блеймингу», а, если повезет, то и «буллингу».
Точно также любые встречные попытки указать, что в действительном мире сила по-прежнему имеет место быть, а иногда даже правит бал, и, тем более, намекнуть на то, что с силой надо считаться как с объективной реальностью, данной нам в ощущениях, в системе ценностных координат левой интеллигенции воспринималаются сегодня с негодованием как «виктимблейминг» и подвергаются обструкции. В итоге возникло ложное ощущение, что этот мир только и создан для того, чтобы слабым и незащищенным, а также обиженным и оскорбленным в нем было хорошо, как в Раю.
То, что мир этот скорее несправедлив, чем справедлив, для многих вдруг оказалось неожиданным и неприятным открытием. Сила никуда не делась, она до поры до времени ханжески прикрывалась политкорректностью в угоду слабым, являя чудеса толерантности и миролюбия, но готовилась к реваншу. Сегодня мы стали свидетелями повсеместного восстания силы, которая являет себя миру во всей красе, напоминая нам, что мы все еще пока не в Раю.
В будущем мир, конечно, снова повернется лицом к слабым. Но произойдет это не потому, что сильные договорятся со слабыми, а потому, что сильные договорятся между собой о том, что им выгоднее защищать слабых, так как стабильным может быть только тот мир, где у слабых есть защита. По всей видимости, нам придется теперь пройти через достаточно долгий период восстановления права силы, прежде чем возникнут условия для восстановления силы права.
Внесением Гениса в список иноагентов Кремль практически исчерпал саму идею проекта – дальше не совсем понятно, куда двигаться. Но у меня есть пара идей для депутатов, которые сегодня охотятся за креативом. Я предлагаю вносить в реестр иноагентов посмертно. Это существенно расширяет горизонты. Я лично начал бы с Пушкина за «что в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал», Лермонтова за «вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения (Гениса в том числе) и Славы палачи», и Толстого – за «Войну и мир», и просто за то, что не смог промолчать. По итогу предлагаю всю русскую литературу до Прилепина признать по аналогии с ЛГБТ-сообществом экстремисткой организацией.
Так жалко, что Жванецкого нет с нами.
Резкий крен в сторону изоляционизма в России – не от хорошей жизни и, тем более, изоляционизм не означает для России замыкания в себе. Напротив, изоляционизм парадоксальным образом гонит русских чуть ли не на край света в стремлении захватить, завоевать, заполнить собой как можно больше «серых зон», чтобы еще надежнее спрятаться за ними от «других».
Россия – это «убегающая цивилизация», которая на самом деле бежит от самой себя (своей неустроенности, незаконченности и половинчатости), но думает при этом, что бежит от других. В этом своем бессмысленном и беспощадном беге Россия то расширяется за горизонт возможного, то схлопывается до казалось бы невозможных пределов «черной дыры», но только для того, чтобы тут же взорваться новой попыткой «масштабирования черной дыры» и втянуть в себя все окружающие ее пространства.
Что ищет Россия в краю далеком? Что потеряла она в краю родном? Поэт полагал, что она ищет бури, как будто в чужой буре для нее только и есть покой, и был недалек от истины. Рискну предположить, что драйвером русского экспансионизма во многих случаях служит комплекс цивилизационной неполноценности (впрочем, это вполне состыкуется с представлениями психологов об истоках агрессии).
Русские не верят в то, что могут честно и на равных конкурировать с Западом (а теперь уже и с Востоком), играя по правилам. Они полагают, что «по правилам» выигрывают только те, кто их устанавливает, и поэтому любые правила, установленные не ими, считают для себя проигрышными. Отсюда это извечное стремление играть не по правилам, ломать «чужую игру» с помощью насилия – единственный вид спорта, в котором Россия чувствует себя уверенно.
И неважно, идет ли речь о баночках с мочой на Сочинской олимпиаде или о бомбардировке украинских городов в рамках большой геополитической игры с Западом. И, кстати, одно с другим как-то сущностно внутренне взаимосвязано. Просто если играешь все время не по правилам, то рано или поздно в моче появляется кровь.
Откуда эта неуверенность в себе у народа, вроде бы создавшего и сумевшего отстоять в суровых природных и исторических условиях свою самобытную культуру, развившуюся впоследствии до масштабов империи, и производившую на свет в периоды своего наивысшего подъема шедевры мировой литературы и искусства? В конечном счете – от внутреннего нестроения, возникшего вследствие того, что Россия так никогда и не смогла развить в себе полноценно такой важнейший компонент цивилизации как право.
Жизнь внутри самой России никогда не подчинялась правилам, если не считать таковыми законы джунглей. Русский человек из имеющегося у него социального опыта привычно делает только один вывод – правила существуют для дураков и слабаков. Это свое знание он экстраполирует на внешний мир, для которого у него на все про все есть только один рецепт – кулак и зуботычина. А если кулаком чего-то добиться не получается, то возникает единственное желание – отгородиться от всего этого мира как от чуждой и враждебной силы, а для этого создать вокруг себя следовую полосу, перепахав в крошево судьбы окружающих Россию народов.
Я долго колебался, стоит ли вывешивать в своем канале long-view с Катериной Гордеевой. В общем, его и так, к моему удивлению, посмотрело очень много людей. Два соображения оказались решающими. Во-первых, «подавление» Youtube в России, к сожалению, не позволяет многим людям самостоятельно найти информацию о программе, если о ней нет дополнительных сведений в других местах, в том числе и здесь. А во-вторых, - и это главное, - сам, посмотрев эту передачу со значительным опозданием, я понял, что должен отдать должное профессионализму Катерины Гордеевой и ее команды. Я не знаю, как это у нее получилось, потому что в мои планы не входило «раскрываться» перед камерой. Но каким-то неуловимым образом она убрала «эффект камеры», заставив меня сказать чуть больше того, что обычно я позволяю себе говорить. О чем-то я теперь сожалею, о чем-то - нет, что-то сказал бы сейчас иначе, а о чем-то не стал бы говорить вовсе. Однако дело сделано, и не мне теперь судить о том. А Катерине спасибо.
https://youtu.be/Yx7gOsd3qtQ?si=LpoEfYSlQf_11Jhz
Если бы «Предателей» не было, их, наверное, пришлось бы выдумать. Так или иначе, перенос акцента с дня сегодняшнего на день вчерашний и даже позавчерашний имел один очень важный позитивный эффект. Спустя 30 лет, с дистанции, мы получили уникальную возможность, используя «дальнюю оптику», разглядеть гораздо больше нюансов пресловутых 90-х и их главного камня преткновения – приватизации, чем когда-либо раньше. В этом смысле дискуссия, безусловно, остается полезной.
Для меня таким нюансом стала двойственная природа отрицания приватизации, которое является, на мой взгляд, настолько важным моментом в историческом развитии посткоммунистической России, что может смело претендовать на роль «родовой травмы» эпохи. До развернувшейся по инициативе ФБК «дискуссии о профсоюзах» я, как и многие, видел преимущественно один пласт проблемы, который описывается ассоциативным рядом «несправедливость, жульничество, грабеж». В этом смысле мое базовое отношение к проблеме вряд ли существенно отличается от месседжа, заложенного в фильме «Предатели». Разница лишь в том, что тридцать лет спустя у меня появились другие приоритеты, и я не храню в своей душе так долго и трепетно старые векселя. Впрочем, я и идею репараций за колониальные обиды и унижения тоже не разделяю, так что в этом отношении – не показатель.
Но по итогам сегодняшней дискуссии на поверхность неожиданно всплыл иной, ранее не отрефлексированный мною ракурс проблемы. Оказалось, что в отношении к приватизации, - как тогда, в режиме реального времени, так и сейчас, постфактум, - невероятно силен левый, а иногда и просто левацкий подтекст, когда гайдаровско-чубайсовская приватизация отрицается не за то, как она была проведена, а в принципе, как идея. Для достаточно большого числа людей оказалось неприемлемым не то, что богатые и особенно сверхбогатые люди появились в России в результате нечестных манипуляций с государственной собственностью умершего государства, а то, что они появились в принципе. В некотором роде тот факт, что они появились очевидно «спорным» путем (а где это было иначе?), позволяло многие годы не замечать эту левацкую, в целом антикапиталистическую природу неприятия приватизации в России. В том числе, мне самому она тоже до последнего времени была не совсем ясна.
Это обстоятельство во многом проливает свет на причины, по которым тридцать лет спустя волна дискуссии по поводу приватизации и шире – вообще методов повторного внедрения в жизнь капитализма в России в 90-е - поднялась на такую девятибальную высоту. И произошло это в поколении и социальном слое, которых скорее можно обозначить как наследников бенефициаров этих процессов, чем их жертв. Дело в том, что эта вторичная волна отрицания лишь внешне похожа на первичную, которая действительно запитывалась в основном ненавистью к олигархам, обманувшим народ. Сейчас – это повод, а не причина. Причина в росте левых настроений в интеллигентской среде, которые сейчас проявляются гораздо более откровенно, чем в 90-е (тогда этому мешала боязнь быть проассоциированными с коммунистами и вообще с апологией советского режима). Интерес к приватизации сегодня носит явно выраженный антикапиталистический характер, и лишь мимикрирует под протест против «предателей».
Отсюда и гораздо более широкая поддержка ФБК, чем можно было бы предположить. Навальный - а это, безусловно, его последнее крупное политическое решение, а не самодеятельная инициатива «команды ФБК» - очень четко уловил смену трендов и завещал своей партии пересесть с крестьянской лошадки национализма на трактор, вспахивающий антикапиталистический дискурс. Это в некотором роде римейк «левого поворота» Ходорковского в варианте «двадцать лет спустя», и поэтому, как всякий исторический римейк, гораздо более радикальный, больше похожий на фарс, чем на трагедию. При этом не могу не отметить на полях, что мысль о «левом повороте», как правило, приходит лидерам российского протеста именно в тюрьме. Оставлю это замечание как указание на эмпирический факт, требующий в будущем своего теоретического обоснования.
Пройдет пару недель, и все топовые гости Казани соберутся в Бразилии. Но уже без Путина. И с этого момента все станет очень интересно. Они будут произносить буквально те же слова, но акценты при этом будут расставлены совершенно иначе. Ездят, присматриваются, взвешивают, кто больше предложит. Похоже, в мировой политике сейчас время «рынка покупателя». Продавцам глобальных идей и трендов приходится быть все более изобретательными. А в целом, какой саммит – такие и песни. И те, кто сегодня радостно притоптывают под «Калинку-малинку», уже через пару недель с удовольствием спляшут под «Ламбаду».
Читать полностью…
Конечно, сейчас в Казани на встрече с лидерами БРИКС Путин шику-блеску даст, всех доведет до исступления и будет водить Си с Моди за нос ловко, далее – по тексту. Но, сказав все это, придется сказать и другое. Россия пока не выглядит сильно изолированной. И это оказалось для Запада той самой новой объективной реальностью, которая дана ему в весьма неприятных ощущениях и которая будет теперь им переосмысляться вне зависимости от того, придет ли к власти в Америке Трамп или Харрис.
Я не ожидаю прорывных результатов от встречи в Казани, прежде всего потому, что мир в целом поставлен сейчас в режим ожидания (on hold), и никто ничего на себе рвать пока всерьез не намерен. И тем не менее в целом надо признать, что Россия этот дипломатический раунд если не выиграла, то и не проиграла. Основная цель западной политики в отношении России после начала агрессии против Украины не достигнута. Точнее, она достигнута лишь частично - Россия изолирована от Запада, и то местами. Что касается остального мира, то он либо проигнорировал призывы Запада, либо и вовсе, если речь идет о Китае, Индии, Турция, Иране, государствах Аравийского полустров и даже, прости Господи, о Северной Корее, решил воспользоваться ситуацией в своих геополитических и просто узкокорыстных экономических интересах.
И беда вовсе не в том, что Западу не удалось организовать эффективную экономическую блокаду России. Как раз в этом направлении сделано немало, чтобы подорвать в перспективе способность России полноценно развиваться. Главная проблема в том, что Россию не удалось изолировать морально. Глобальный Юг остался в целом глух к боли Украины и к ее жажде сатисфакции и восстановления справедливости. Москва не стала для этой части мира нерукопожатной - со всеми вытекающими из этого экономическими и политическими последствиями. Это единственный, но очень важный успех Москвы. Все остальные ее маниловские планы по переустройству мира можно проигнорировать как очередную русскую социальную утопию. Даже если они и сбудутся когда-то, то Россия будет в этом «переустроенном» мире на подпевках в лучшем случае у Китая, в худшем – у Северной Кореи.
Но и имеющийся результат нельзя интерпретировать как успех кремлевской дипломатии. Ей руку поднял рефери, которой она не била. Этот народный хурал собрался в Казани не потому, что Россия сильна, а потому, что Запад оказался слаб. Запад на третьем году войны неожиданно осознал, что достиг предела своих рисков и предела своих возможностей. К удивлению многих западных стратегов, мир действительно оказался многополярным, но сам по себе, а вовсе не потому, что этого захотел Путин. Просто Путин, как сломанные часы (застрявшие в XIX веке), случайно показал один раз правильное историческое время, и в итоге оказался на этом конкретном историческом отрезке противостояния в тренде, а Запад - не в тренде. И пусть это везение - чистая историческая случайность, но выводы делать придется. Думаю, вопрос о нанесении России быстрого стратегического поражения постепенно уходит в западной политической повестке на второй план. И, напротив, в Америке и Европе привыкают к мысли о том, что зима будет снова долгой. Предполагаю, что после американских выборов при любом их исходе нас ждут изменения в стратегических подходах.
А в чем же, спросите вы, неудача Путина, если все так хорошо-то? А в том, скажу я вам, что саммит в Казани напоминает мне обед в доме Карандышева (кстати, тоже дело было на Волге), куда распираемый тщеславем хозяин пригласил все сливки местного общества - Кнурова (Си), Вожеватова (Моди) и Паратова (Эрдогана). Однако, как мы помним, такие вечеринки добром для карандышевых не заканчиваются: гости там попляшут, поедят, а потом вдоволь посмеются и уедут с заморскими цыганами, еще и Огудалову (Украину) с собою прихватят, оставив хлебосольного жениха с Робинзоном допивать горькую. Россия чужая на этом празднике жизни, который сама же и устраивает.
Об этом в очередном выпуске "Пастуховской кухни":
https://youtu.be/_vYGUm_58AM?si=N3WKkvPMGjBMc1m2
Экономя место и сокращая дистанцию, перейду прямо к сути: вопрос о готовности или неготовности Украины признать в какой-либо форме, временно или постоянно, отторжение Россией аннексированных территорий стал камнем преткновения в отношениях Зеленского с Западом, в то время как никем при этом не доказано, что такое признание может обеспечить и тем более гарантировать Украине мир и безопасность.
Зеленский оказался зажат между двух «стенок» - «внешней», где от него требуют сдачи позиций для «прекращения войны», и «внутренней» - партией войны, которая сегодня стала его единственной политической опорой и которая требует продолжения войны до поражения России, реального или мифического, символическим выражением которого считается возвращение к границам 1991 года.
Сейчас Зеленский пытается пройти между струй, как можно дольше сохраняя «стратегическую неопределенность» как по «территориальному вопросу», так и по вопросу любого возможного прямого контакта с Москвой на иных условиях, чем капитуляция Кремля вообще, поскольку такая «неопределенность» является залогом его политического выживания.
На самом деле никакой неопределенности нет, а есть талантливая антреприза. По моему мнению, - которое, конечно, субъективно и основано на догадках, - де-факто Зеленский давно ведет с союзниками торг о гарантиях в случае перемирия, но де-юре этот торг называется «планом победы», чтобы не спугнуть «партию войны». Это выглядит немного как дипломатическая шизофрения, но в условиях психоза войны такое поведение нормально.
Я не стал бы впутываться в эту историю (себе дороже), если бы не два обстоятельства. Во-первых, я считаю, что антреприза («да» и «нет» не говорю) не может продолжаться вечно, - у любого шоу есть антракт и финал, - и в тот момент, когда в зале включат свет, дискуссия в партере и на галерке пойдет с утроенной энергией, поэтому лучше провести ее заранее и организованно. Во-вторых, - и это самое главное, - вопрос о судьбе оккупированных территорий лишь косвенно связан, если вообще как-то связан, с вопросом о перемирии.
Как по мне, так никто не доказал еще, что для Путина целью войны является захват территорий, и что он готов прекратить огонь в обмен на признание его прав на эти территории, да и говорит он прямо противоположное. Для него эта война – за «советское наследие», то есть за повышение геополитического статуса России, за новый передел мира. Если он ее проиграет, то он, конечно, утрется и территориями разрушенного Донбасса, но только в том случае, если проиграет.
Установление контроля над территориями юго-восточной Украины не было причиной войны и тем более не является причиной, по которой Кремль будет готов ее прекратить. Он ее прекратит только в том случае, если его «танк» сядет днищем на противотанковый натовский ёж (то есть если реальная сила противодействия агрессии станет равна силе самой агрессии).
Территории Донбасса и окрестности - для Москвы не более чем отступное, позволяющее не допустить развития революционной ситуации в России вследствие тотального поражения (а недостижение реальных первоначальных целей войны – это и есть поражение для Путина, которое ему придется маскировать под победу) и возможность не применять ядерное оружие и другие суицидальные средства спасения своей власти.
Подводя итог, позволю себе сформулировать вывод следующим образом. Территориальные уступки не являются ни предлогом, ни способом, ни гарантией прекращения огня и заключения перемирия с Россией. Таковыми могут быть лишь внятные силовые контрмеры, которые убедительно продемонстрируют Путину, что достижение им первоначальных целей этой войны нереально. Тот, кто думает иначе, - наивный романтик. В этом смысле часть риторики «плана Победы» Зеленского я поддерживаю. Кулак у носа и ров с крокодилами – вот единственно работающая формула мира в Европе, пока в России сохраняется путинский режим. Но это ничего не говорит нам о судьбе оккупированных территории.
Как образно выразился «кошелек» новейшей православной ереси «свидетелей Путина» Константин Малофеев, для Кремля сегодня «Солнце» встает на Востоке». Но до сих пор по умолчанию считалось все-таки, что Восток – это хотя бы Китай (противно, но почетно). К тому, что солнце встает гораздо восточнее, – в Северной Корее, – и у него надо выпрашивать теперь не только оружие, но еще и солдат, большая часть населения России до последнего времени была не готова. А все идет именно к этому, и пропаганда плавно готовит обывателя к тому, что с «укронацистами» теперь будут сражаться корейские коммунисты.
Зря все-таки поднимали Россию с колен. Есть такие вещи, которые на коленях делать сподручнее…
Агентство «Москва» сообщает: «Певец Shaman, в миру Ярослав Дронов, решил сделать брендом словосочетание «Я русский» и подал 2 заявки на регистрацию соответствующих товарных знаков. Под этим брендом, если его зарегистрируют, господин Дронов сможет производить и продавать водку, виски, ром и прочий алкоголь. Кроме того, в случае получения прав под ТЗ «Я русский» Shaman получит возможность торговать ладаном, всякой косметикой, различными секс-товарами, едой, организовывать шоу-программы и проводить концерты. А также заниматься огородничеством».
Россия умеет удивлять. На всю страну нашелся один русский, и тот - шаман.
Владимир Кара-Мурза написал очень интересную заметку о Борисе Немцове и выборе 1997 года. Там, собственно, одна важнейшая фраза, которая, на мой взгляд, может стать толчком и лейтмотивом для большой и небесполезной дискуссии (впрочем, тоже не очень новой – она велась интенсивно на рубеже 80-х – 90-х годов прошлого столетия) о том, что такое правильный исторический выбор для России и, главное, был ли он на самом деле.
Таких развилок, как в 1996-1997 годах (это один исторический лаг, неразрывно связанный с выбором «Семьи» в пользу отказа от института выборов как метода разрешения межэлитных конфликтов), можно насчитать великое множество – в одних 90-х их было штук пять-шесть. Но можно считать и более крупными мазками на отрезке столетия. Постановка вопроса при этом не изменится. И в этом случае поворотных точек на самом деле гораздо больше, чем кажется. Помимо очевидных 1916-1918, 1953-1956 и 1989-1991, я бы обратил внимание на 1905-1907 (без «неправильного» прохождения которых не было бы и выбора 1916-1918), 1927-1929 (когда отрицательно решилась судьба русского «китайского пути») и 1963-1965 (когда поражение «железного Шурика» (Шелепина) в Политбюро сделало безальтернативным «застой») и 1977-1979 (когда провал «косыгинских реформ» сделал безальтернативной «перестройку и последующий развал СССР).
Не имея амбиций в формате поста в Телеграм содержательно развить дискуссию (но буду рад в ней поучаствовать, если она разовьется стихийно на стороне), я хотел бы оставить несколько комментариев по поводу развилок и выбора в целом:
1. Думаю, что выбор не всегда был неправильный, иначе нам бы не о чем было дискутировать – те, кто всегда делал неправильный выбор, как правило, не задерживались в истории на тысячелетие.
2. Как минимум трижды за последние сто лет выбор, на мой взгляд, был все-таки сделан правильный: в 1905-1907 в пользу конституционной монархии, в 1953-1956 в пользу частичного отказа от революционного террора и в 1986-1989 в пользу демократических реформ (предвижу все возражения (типа «дугинских»), но все «возражающие» сегодня без этих реформ сгнили бы на партсобраниях, прославляя мудрость ленинизма – кто не верит, пусть пересмотрит архивное видео Дугина, выложенное Кириллом Набутовым).
3. В тех случаях, когда делался очевидно «неправильный выбор», вроде выбора 1917-1921 годов, когда в России возникла интернационал-большевистская диктатура, 1999-2001 годов, когда в России возродилась национал-большевистская диктатура, этот неправильный выбор с точки зрения предшествующей исторической логики развития общества выглядел, между тем, как наиболее вероятный исход, в то время как альтернативные «хорошие» и «правильные» сценарии можно было отнести к разряду маловероятных или совсем невероятных.
4. В целом русская история поэтому во всей своей «неправильности» выглядит весьма логично и закончено. Если посмотреть на нее с высоты «птичьего полета», то выяснится, что путинизм скорее не эксцесс, а закономерный итог не только трагического XX века, но и всего гигантского исторического цикла, корнями своими упирающегося куда-то в Смутное время и заканчивающегося нашими днями.
5. Эта логичность русской истории не делает задачу переформатирования России невозможной, но делает ее более сложной. Речь идет не об исправлении трагических случайностей, а о преодолении глубоко укорененного тренда. Чтобы его переломить (изжить), его надо как минимум понять. Необъясненное не лечится.
6. Но есть и хорошая новость: похоже, тренд этот нами же себя и исчерпал. Допускаю, что честный взгляд на современность покажет, что у России просто нет физической возможности «жить как прежде». То есть все варианты сохранения «путинизма без Путина», которые сейчас исподволь обсуждаются самыми продвинутыми представителями правящих кланов, окажутся просто нежизнеспособными, и рабочим лозунгом для России XXI века останется лишь: «Изменение или смерть!».
До очередного Рамштайна осталось несколько дней. К сожалению, получит Украина или не получит на встрече ответы на вопросы, которые в последние месяцы непрерывно задает своим союзникам (объем и номенклатура поставок вооружений, а также пределы их использования в войне против России), в значительной степени зависит от разрешения стратегической дискуссии о целях войны, которая неявным образом постепенно выходит на первый план в отношениях между Украиной и Западом.
Когда Запад говорит о компромиссе, он держит на уме германскую послевоенную модель: разделенная страна, одна часть – военный форпост США, другая – России, обе напичканы оружием по самое не хочу, танки смотрят дуло в дуло и периодически съезжаются к разделительной черте как дуэлянты к барьеру, обе стороны ждут, пока противник сломает ногу, чтобы обойти его на повороте.
Когда Путин говорит о компромиссе, он тоже держит в голове известную ему модель, но не германскую, а австрийскую, с существенной модификацией в свою пользу: страна по-прежнему разделена, его часть напичкана оружием и нависает над другой, а вот вторая – демилитаризована и имеет нейтральный статус. В этом случае она, конечно, формально совершенно независима, но живет, постоянно оглядываясь через плечо, и сообразует свои действия с угрозой повторения агрессии (то есть модель отчасти напоминает грузинскую).
Когда на Западе говорят о силовом принуждении Путина к миру, то, на мой взгляд, имеют в виду нечто другое, чем Зеленский. В представлении западных деловых кругов силовое принуждение имеет целью не «победу Украины» в варианте Зеленского (то есть полная или хотя бы частичная деоккупация аннексированных территорий), а принуждение Путина к отказу от «австрийской модели» в пользу «германской модели».
Даже на это Путин не пойдет без создания ему «дополнительной мотивации». Но в тяжелой ситуации он все-таки может пойти на «германский вариант», не совершая акта ядерного суицида. Германский вариант ему невыгоден, но он не влечет прямо и непосредственно таких последствий, как дестабилизация режима, а значит, для Кремля, единственной политической целью которого всегда было и остается самосохранение, при «германском варианте» нет резона применять ядерное оружие и совершать иные аналогичные по степени вредоносного воздействия на Запад шаги (поскольку они будут иметь более разрушительные последствия для Кремля, чем компромисс).
Это тот коридор возможностей, внутри которого в будущем можно будет договариваться. Но точно не сейчас – пока Путину еще слишком хорошо на этой войне, чтобы он пошел на германский вариант. Без силового воздействия он будет продавливать австрийско-грузинский вариант. Но именно дозирование силового воздействия таким образом, чтобы его было достаточно, чтобы склонить Путина к компромиссу, приемлемому для Запада, но не слишком много, чтобы спровоцировать Путина на безумие ядерной эскалации, как раз и составляет главную проблему для «центров принятия решений» на Западе. Байден не «тормозит», как думают многие, он пытается отмерить пипеткой необходимую дозу расплавленного свинца для Путина.
Во всей этой аптекарской кутерьме, пока Запад пытается вычислить философский камень войны, там почти забыли про Зеленского, который свои «цели войны» пока менять не собирается, да и непонятно, имеет ли на это мандат от украинского общества, далекого от состояния, в котором можно принимать тяжелые взвешенные решения, не основанные на эмоциях. Рамштайн, которого все ждут с нетерпением, может выявить серьезный когнитивный диссонанс между Западом и Украиной в понимании как целей войны вообще, так и целей того самого силового давления на Путина, к которому призывает Зеленский. Слова вроде бы все будут произносить одни и те же, а смысл в них каждая сторона будет вкладывать совершенно разный.
Год назад мы пережили два шока.
Первый шок был связан не с тем, что против Израиля был совершен чудовищный терракт, равный войне, - увы, не первый и не последний, - а тем, что религиозно-террористическая секта, контролирующая территорию Газы, при осуществлении теракта сделала ставку на немыслимое сексуализированное насилие, извращенный, животный садизм, несовместимый ни с какими известными нам представлениями о цивилизации, возвращающий нас прямо в неолит, к временам, когда трупы врагов разрывали руками, чтобы съесть их сердце, и насиловали трупы жен врагов, чтобы унизить после смерти. Это был политический террор, целью которого было не убийство, к чему уже привыкли на Ближнем Востоке, а унижение и сладострастное проявление самых низменных инстинктов.
Второй шок был связан с тем, что в цивилизованном мире, кичащемся своим гуманизмом, нашлись десятки, если не сотни миллионов людей, особенно в той молодежной среде, где так гордятся своей новой этикой и где нет места мясоедству, а также уважаются самые разные идентичности, готовых оправдать по поводу и без повода этот чудовищноый «террор нового типа». Они апеллируют к восстановлению исторической справедливости, аргументируя свою симпатию к насильникам ситуацией «крайней необходимости» и черт его знает чем еще. В течение года после теракта симпатии западного культурного класса, в значительной его части, если не в большинстве, оказались на стороне террористов, а не на строне их жертв. Просвещенная общественность не требует освобождения заложников, но громко клеймит Израиль за «превышение пределов необходимой обороны».
Откровенно говоря, я затрудняюсь сказать, что шокировало меня больше. Я чувствую себя зрителем в гигантском театре абсурда, где Путин, расположившись в мягких креслах партера, радостно внимает происходящему, а на галерке делегация Украины, как пишет Венедиктов, выходит из зала заседаний ООН во время выступления Нетаньяху. Есть ощущение, что вскоре над всеми нами закроют занавес.
Меня мучает нехорошее предчувствие, что все расчеты оптимистов и примирителей писаны вилами по воде той реки, которая течет в Лету, и через полгода от всех этих прогнозов не останется ни следа. Что касается самих переговоров о перемирии, то в них, как я уже писал пару дней назад, я, в принципе, готов поверить, - это возможно. Но вот дальше все прямо по поговорке: «Можно привести лошадь к водопою, но нельзя заставить ее напиться». Именно здесь у меня возникает скепсис по поводу как плана Трампа, так и других менее шумных, но таких же романтических инициатив. Верю, что он и в целом «примиренческие» круги на Западе могут, шантажируя Зеленского, заставить его начать «диалог» с Путиным. Не факт, но теоретически могут, если смогут до конца пойти против той части западного общества, которая «стоит за Украину», и перекрыть Зеленскому «шланг с кислородом» в критический момент (на самом деле, это не так просто сделать, как сказать). А вот дальше что?
Дальше все упирается в Путина. Есть мнение, - и оно, на мой взгляд, глубоко ошибочно, - что Путин готов закончить войну, легитимизировав в той или иной форме свое владение оккупированными Россией территории, - все или какую-то часть. Думать так - значит демонстрировать на третьем году войны наивную веру в то, что Путин – дурак, а он – не он. Если Путин закончит войну просто тем, что прекратит огонь по линии нынешнего противостояния и ничего не захочет в обмен, кроме того, что на птичьих правах сохранит контроль над территориями, которые он и так оккупировал, тогда да - он будет полным идиотом. Война в нынешнем виде, если и «жмет» ему, то на полразмера, с такой войной на ногах можно ходить еще несколько лет, до тех пор, пока мозоли не начнут кровить. А вот прекращение огня без дополнительных условий - это для Путина колодка каторжанина, с которой далеко не уйдёшь. Почему? – Отдельная тема. Пока же продолжу о позиции Путина на переговорах, если они начнутся.
Путин понимает, что прекращение огня грозит (тоже не обязательно, но возможно) превращением Украины в военный форпост Запада на его границах – в своего рода «степной Тайвань». Старая киевская шутка моего детства о «подводной лодке в степях Украины» приобретает в этом смысле пророческий смысл. Любое ослабление России неизбежно приведет к тому, что Украина сама начнет войну и устроит матч-реванш. Как это происходит, мы только что наблюдали в Карабахе. Плюс Путин понимает, что самим фактом начала переговоров Зеленский унижен и ослаблен – ну, потому что он всегда заявлял, в отличие от Путина, что никаких переговоров не будет. Какие действия Путина? На мой взгляд, потребовать правового закрепления территорий за Россией, то есть мирного договора, а не перемирия (об этом он, собственно, сказал) и потребовать демилитаризации Украины (это все время висит в воздухе со времен Стамбульских переговоров). Нет, в НАТО пусть вступает, но без собственной армии и без военных баз на своей территории. Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что эти требования заведут переговоры в тупик.
Ошибка Запада состоит в том, что там почему-то считают, что Путин готов взять часть Украины, в то время как он готов просто брать по частям. Поэтому план Трампа выглядит либо нереалистичным, либо лукавым. Когда Трамп намекает, что готов отдать территории Украины в обмен на мир с Путиным, он, скорее всего, не договаривает. За мир с Путиным придется отдать всю Украину, то есть повторить то, что только что было в Афганистане. Готов ли к этому Трамп – вопрос открытый. Может быть - нет, а может быть - уже да. В любом случае, размер катастрофы будет намного большим, чем «размен территориями». Речь идет о фундаментальном пересмотре контуров европейской безопасности. Это и есть истинная цена перемирия, и я не уверен, что кто-то уже готов платить за него эту цену. Что будет завтра, судить не берусь.
Помимо всех бед и испытаний, которые выпали на долю украинского народа к середине осени 2024 года, можно добавить еще и то, что большая часть украинцев вынуждена жить в условиях искусственного когнитивного диссонанса. В украинском публичном пространстве одновременно разгоняются два взаимоисключающих нарратива: «победный» и «перемирческий». Люди не знают, чего ждать и на что надеяться, – то ли на свет в конце тоннеля, то ли на конец света в тоннеле. Это лишь усиливает общественную нервозность, доводя ее уровень до истерики. При этом импульсы, посылаемые верховной властью, скорее усугубляют этот когнитивный диссонанс, чем способствуют его разрешению.
Именно такое воздействие на обшественные настроения имели, на мой взгляд, спорные итоги визита Зеленского в США. Сам визит сопровождался нетривиальной по интенсивности раскруткой «плана победы», а закончился неслабым всплеском слухов о грядущем совсем скоро соглашении о прекращении огня с подразумеваемым подтекстом: оккупированные территории по окончании горячей фазы войны остаются на тех или иных условиях под контролем России (условие совершенно неприемлемое в рамках «победного» нарратива). На мой взгляд, в таком раздолбанном состоянии общественные настроения не могут находиться бесконечно долго, так как это грозит массовым психологическим срывом, который неизвестно во что может вылиться, особенно в Украине с ее глубокими традициями «уличной политики».
Так что Зеленскому в течение ближайших недель, максимум месяцев придется все-таки качнуть ситуацию либо в одну, либо в другую сторону. Как бы это ни было неприятно, но придется выйти из комфортной зоны стратегической неопределенности и задекларировать, за что он лично в этой ситуации голосует: за войну (победу) или за мир (прекращение огря). Гадать, в какую сторону качнет Зеленского, – дело неблагодарное. У него достаточно высокая автономия свободы политической воли и, вопреки ожиданиям, он может достаточно долго сопротивляться обстоятельствам, хотя и не бесконечно.
Но все-таки определенные сценарии можно строить. Дело это не совсем бесполезное. Сценарии развития ситуации нужны для того, чтобы как-то ориентироваться в быстро меняющейся обстановке, но так как обстановка часто меняется быстрее, чем пишутся сценарии, то их приходится непрерывно корректировать. Именно такую коррекцию сценариев, которые казались мне предпочтительными в начале года, я готов сегодня произвести. На мой взгляд, на сегодня базовый сценарий развития ситуации состоит в том, что США и союзники к весне, если не раньше, «доломают» Зеленского или того, кто будет на его месте в то время, на начало переговоров с Россией о прекращении огня без выдвижения в качестве предварительного условия деоккупации аннексированных территорий. При этом согласие Украины на такие переговоры ни разу не означает, что они будут успешными и действительно приведут к прекращению огня.
Технически это может произойти в рамках какого-то комбинированного формата (но точно не на «мирной конференции», где рулит Украина) с участием Китая и кого-то из регулярных посредников (Турция, Катар, Эмираты). Индия не исключена, но есть сомнения, что она сама договорится с Китаем, а это будет непременным условием. Думаю, что Зеленский и Ермак будут оттягивать принятие политического решения до исхода американских выборов. Но даст ли им Байден такую возможность или захочет сам поставить жирную точку в конце своей политической карьеры – это еще один большой вопрос, который предстоит разрешить. В этом месте закончится когнитивный диссонанс, внутри которого живет сегодня украинское общество, и начнется его самоопределение в пользу одного из вариантов своей судьбы.
Воскресенье – время для моей любимой рубрики «Правильной дорогой идете, товарищи». На этот раз мое внимание привлекла полезная инициатива по сокращению времени школьного образования. На днях Владимир Мединский предположил, что 11 лет обучения в школе для россиян - избыточная роскошь.
То есть в то время, как во всем развитом мире «образовательный сезон» удлиняется, в России его предлагают сократить. Мотивы очевидны: стране, спускающейся по исторической лестнице обратно в индустриальную, а местами - и в доиндустриальную эпоху, действительно не нужны элементы постиндустриального образования. Они не просто избыточны, но даже опасны. В принципе, знание алфавита и умение считать до ста для большинства населения было бы достаточно. Остальных после проверки можно обучить за границей, как Ким Чен Ына.
Мое рационализаторское предложение сводится к тому, чтобы ввести практику условно-досрочного образования, когда курс обучения можно скостить на любом этапе без ущерба для диплома. И, конечно, за образец можно взять китайский опыт. Замечательный китайский писатель Лао Шэ, вдохновлявший меня в юности, специально для Владимира Мединского оставил инструкцию по радикальному сокращению образования, опубликовав ее в своем романе «Записки о кошачьем государстве». Воспроизвожу дословно, чтобы облегчить работу российских законодателей в будущем:
«Когда новое образование еще только вводилось, в наших школах существовали разные классы, учеников оценивали по качеству знаний, но постепенно экзамены были упразднены (как символ отсталости), и ученик кончал школу, даже если не ходил в нее. К сожалению, выпускники начальных школ и университетов пользовались неравными привилегиями, и это вызвало недовольство учащихся начальной школы: «Ведь мы ходим на уроки не меньше, чем студенты!».
Тогда была проведена кардинальная реформа, согласно которой день поступления в школу считался одновременно днем окончания университета. А потом… Прости, «потом» не было. Какое тут может быть «потом»?
Реформа оказалась прекрасной – для Кошачьего государства. По статистическим подсчетам, наша страна сразу заняла первое место на Марсе по числу людей с высшим образованием. Мы очень обрадовались, хотя и не возгордились: люди-кошки любят только факты. Это же факт, что у нас больше всего людей с высшим образованием, поэтому все удовлетворенно улыбались. Император был доволен реформой потому, что она свидетельствовала о его любви к народу, к просвещению. Учителя были довольны тем, что все они стали преподавателями университетов, что все учебные заведения превратились в высшие, а все ученики стали первыми. Отцы семейств с удовлетворением взирали на своих семилетних сопляков, которые кончали университеты, так как умные дети – гордость отцов и матерей. Об учениках я уже не говорю: они были просто счастливы, что родились в Кошачьем государстве».
У американских начинающих социологов есть такая классическая загадка: почему в стране, где средний размер завещания $58,000, а налоги берутся только с завещания свыше тринадцати миллионов долларов, годами не было массовой поддержки снижения этой безналоговой планки в несколько раз?
Ответ на загадку прост: потому что в обществе, живущем «американской мечтой» разбогатеть, большинство надеется когда-нибудь стать баснословно богатыми и не хочет ограничивать того «богатого себя» из будущего налогами.
Меняться это стало только последние годы - по мере потери молодыми американцами веры в то, что они смогут когда-то занять места богатых граждан.
Я думаю, что в России та же ситуация наблюдается с соблюдением прав, свобод и законов. Большинству россиян жилось бы куда лучше при работающих законах, борьбе с коррупцией и соблюдении их прав. Но каждый такой «маленький человек» втайне мечтает, что когда-то и его судьба поменяется, и он (или его родственник) станет шишкой, и тогда беззаконие будет его союзником: он сможет сам воровать, грабить, сажать и вершить суд, - если не над всеми, то хотя бы над своими соседями.
В рамках этой парадигмы отсутствие социальной мобильности (пусть даже в форме отстрела одними бандитами других или расстрела одними чекистами других) - смертельная опасность для системы, ведь, потеряв веру в шанс оказаться вершителем судеб, человек теряет и мотивацию поддерживать такую систему. В этом смысле война – очень полезная для власти штука. Она выступает мощным антидотом застоя - недаром ветеранам СВО можно сейчас практически все, а власть делает упор на слова о том, что ветераны-экс-зеки станут новой элитой. Однако и риски возрастают, так как, если нынешняя элита все-таки захочет передать власть и имущество, руководствуясь сословно-наследственным принципом, то она столкнется не просто с разочарованной массой, а с вооруженной разочарованной массой, прошедшей закалку реальными боями без правил.