Telegram-канал wasywasy - вася - инвалид: Unsorted

вася - инвалид

21 Mar 2024 17:50

Чехов и вася инвалид. Письмо Федуна Путину.

Лёнька
Лёнька Федун, шестидесятитрёхлетний мальчик, отданный шестнадцать лет тому назад Алекперовым, надзирать за «Спартаком», в ночь перед Ханукой не ложился спать.
Дождавшись, когда Зарема ушла в мечеть, он достал ручку, по случаю подрезанную в девяностом году под лестницей аэропорта «Сургут», и, смандячив страшный кисляк, начал писать, тяжело вздыхая.
Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на портрет Путина на двери, который обгадили мухи, в точь, как у трактирщика Паливеца. И со словами.
-Свят, свят, свят...
Начал прерывисто писать, опираясь на левое колено, не так сильно ещё побитое ревматизмом и артритом.
«Милый дедушка, Владимир Владимирыч! – писал он. – И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Обнулением и желаю тебе бессмертия от Господа Бога. Нету у меня никого, только ты один у меня остался».
Лёнька перевёл глаза на тёмное, и давно не мытое присными окно, в котором мелькало отражение его очёчков от «Картье», и живо вообразил себе дедушку Владимир Владимирыча, служащего главным «За стеной» у господ Волошиных – Дьяченко.
Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижный старикашка лет семидесяти, с вечно ботексным лицом и маленькими глазами. Днём он спит в бункере или балагурит с челядью, ночью же, окутанный в комфортный бронежилет, ходит вокруг Кремля и стучит, по старой комитетской привычке.
За ним, понурив башку, шагает старая Захарка и кобелёк Соловей, прозванный так за язык, который он может засунуть прямо в очковое дедушки. Этот Соловей необыкновенно почтителен и к старикашке, одинаково умильно смотрит как на него, так и на старую сучку Захарку, но кредитом не пользуется.
Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство.
Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и обоссать оппонента, задрав ногу, лизнуть немытую манду или украсть у итальянца пиццу.
Ему уж не раз отбивали лапы, раза два его вешали в Гаагском трибунале, каждую неделю пороли Фондом борьбы с коррупцией, но он всегда оживал.
Теперь, наверно, дедушка стоит у ворот, щурит глаза, заплывшие от ботекса, на ярко-красные окна Собора Василия Блаженного и, притопывая новыми колёсами из крокодиловой кожи, балагурит и веселится, как Черчесов. Чемоданчик с Ядерной Кнопкой его подвязан к поясу.
Он всплёскивает руками, пожимается от холода и, старчески хихикая, щиплет то повариху, то горничную.
— Дадим прикурить пендосам? — говорит он, подставляя бабам свой душистый, как у Забавного дедушки Скалы, табачок. Бабы нюхают и чихают. Дед приходит в неописанный восторг, заливается весёлым смехом и кричит:
— Пендосы, сосать! Даёт понюхать табаку и собакам. Захарка чихает, крутит мордой и, обиженная, отходит в сторону. Соловей же из почтительности не чихает и вертит хвостом.
А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно весь Кремль с золотыми крышами и струйками дыма «мариванны», идущими из открытых форточек, подоконники, посеребренные «снегом», сугробы на улицах.
Всё небо усыпано весело мигающими звёздами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли скрепами и потёрли георгиевскими ленточками... Лёнька вздохнул, тоскливо взглянул на «два состава» и продолжал писать:
«А вчерась мне была выволочка. Миллер выволок меня за волосья на Васильевский остров и отчесал шпандырем прямо в очковое, за то, что я пропустил только два гола в Кубке, а не пять – как обещал. А на неделе велел он мне продать двух центральных защитников в «Зенит», а я начал с Джикия, а он взял футболку Жиго, после матча грязную, и ейной обратной стороной начал меня в харю тыкать. Дюков и Прядкин надо мной насмехаются, посылают, во время заседания РФС, в «Лукойл» за водкой и велят красть у Алекперова огурцы солёные на закуску, а он за это бьёт чем попадя. А Титулов нету никаких. Утром дают Вилкова, в обед Кашшаи и к вечеру тоже Вилкова, а чтоб Кубок или Золото, то Миллер сами трескают.