4779
Привет, меня зовут Юра @seroslov. В этом канале пишу обо всем, что люблю. Я не размещаю рекламу.
Мой друг Сережа Бабкин:
Когда мы говорим фразы типа «крафтовая революция», «гастрономическая революция», «урбанистическая революция» (все касаемо Москвы), то совершаем ошибку. Понятно, что это всегда хороший маркетинговый ход, но он связан с двухсторонним обесцениваем понятий. С одной стороны, мы обесцениваем понятие революции. Революция — это радикальный проект, полное переустройство системы, которое возвращает вещам свои подлинные имена, возвращает бытие к своей истине, проявляет сущности. С другой стороны, мы говорим о крафтовом пиве, вкусной еде и нормальном градоустройстве как о неких удивительных ценностях, которые достигаются революционным путем, хотя на самом деле вкусное пиво, классная еда и нормальные города — это базовые потребности человека.
Пустыри вместо площадей, неуютные дворы и улицы для машин, а не для пешеходов — это далеко не все недостатки российских городов. Медиадиректор КБ Юрий Болотов выбрал десять ключевых проблем и рассказал, как их преодолеть.
Читать полностью…
Идея для материала, который никто не сделает: Рем Колхас — о клипе Хаски «Панелька».
Читать полностью…
В екатеринбургском Доме Метенкова видел дюжину портретов жителей рабочего района Свердловска. Неизвестно, кто фотограф и кто снят на фото, когда и где это было сделано, — скорее всего, в 1940-х на Уралмаше. Пластины случайно нашли в конце 2000-х во время ремонта музея. Простые, но фантастические лица, полная противоположность всей агитационной советской фотографии. Куратор Кристина Горланова сказала, что в будущем эти портреты привезут и в Москву.
Читать полностью…
Вторая часть фотоархива Мартина Манхофа, помощника военного атташе в американском посольстве в Москве в 1952-1954 годах.
Читать полностью…
В прошлом году на «Карнеги» вышел хороший текст Андрея Архангельского о том, что после распада СССР развалилась и советская система взглядов и ценностей, но на ее месте так и не появилась новая российская этика. И вот Александр Баунов там же продолжает: пустота заполняется, причем куда сильнее, чем в свободные 1990-е; любое начало разговора по прежде закрытому вопросу лишь расширяет пространство борьбы и де-факто приводит не столько к отрицанию западных ценностей, как можно было бы подумать по официальной риторике, сколько к их копированию.
Даже там, где общественное мнение поворачивается своей архаической стороной, начало дискуссии сплошь и рядом работает на расшатывание архаики. Традиционный мир строится на множестве табу: есть вещи, о которых не говорят, — они слишком ясные и слишком стыдные. Члены примитивного сообщества, уверенные, что все думают, как они, потому что иначе просто немыслимо, выясняют шокирующую правду: рядом с ними живут люди, которые думают иначе и этого не стесняются. Не какие-то отщепенцы, а вот прямо такие же, а то еще и получше устроились.
Ясно же, что, если оделась волнительно и пошла пить с парнями, так сама и виновата, а оказывается, неясно. Были уверены, что со своим полом — позор хуже некуда и все так считают, а оказывается, не все. ВИЧ-инфицированные, выясняется, тоже не только сами виноваты, не все они геи и наркоманы. Парламент разрешил поколачивать детей в воспитательных целях, но как только бизнесмен на джипе пытается заняться воспитанием на улице, лично глава СК Бастрыкин требует довести дело до уголовного наказания.
Открытие конверта с этическим вопросом даже с целью получить отрицательный ответ в ситуации рациональной, экономной в средствах тирании автоматически становится началом переговоров по прежде закрытому вопросу. Ограничение прав в архаическом обществе иногда оборачивается также ограничением бесправия. Мы-то думали, что этих можно убивать, если плохо спрятались, а оказывается, им только нельзя агитировать среди несовершеннолетних. Несмотря на отдельные дикие эксцессы, разговор ведется на более корректном языке, чем в свободное перестроечное время или в девяностые. А крайности чаще, чем ждешь, дезавуируются или наказываются.
Церковь Покрова Пресвятой Богородицы в деревне Анхимово под Вытегрой сгорела в 1963 году. На момент съемки в 1909 году деревянный храм стоял уже 200 лет.
Читать полностью…
На этой неделе «Секрет фирмы» выпустил рассказ о том, как в течение XX века постепенно опустел прежде богатый Русский Север — то ли из-за коллективизации, войны, урбанизации и распада советской экономики, то ли из-за самой несовместимости традиционного быта с новым временем. Чтобы выжить, северным деревням нужно меняться, но никто ничего не хочет менять; всегда проще уехать в город.
При этом Русский Север пришел в упадок не сегодня и даже не вчера, а еще в 1950-1960-е годы. Интересный пример того, что по-настоящему глобальные катастрофы никто и никогда не замечает, потому что тянутся они очень медленно и долго. Люди просто живут, живут, живут, мир незаметно меняется, пока внезапно не оказывается, что «Юра, мы все потеряли». Бить в набат или еще преждевременно, или уже поздно.
А вот еще пять материалов на мои любимые темы упадка российской провинции, памяти и смерти.
1. В Esquire — монолог Валентины Фоминой, последней жительницы деревни Мягозеро на глухом востоке Ленинградской области (тоже ведь Русский Север), которая каждый день ходит на могилу к сыну. Гениальный текст Полины Еременко о смерти.
2. В «Таких делах» — описание быта Новоржевского района Псковской области, население которого сокращается быстрее всего в России. Со времени Гражданской войны Псковская область усохла в три раза; на границе с Евросоюзом находится огромная демографическая дыра с распадом базовых социальных сервисов государства.
3. В The Village — фиксация упадка «Америки», масштабных торфоразработок в Ленобласти. По плану ГОЭЛРО в начале 1930-х годов под Ленинградом была построена Государственная электростанция №8, работавшая на торфе; топливо добывали в паре десятков километров от станции. Спустя полвека ТЭЦ перевели на газ, и после этого ненужные рабочие поселки быстро умерли. Брошенные карьеры, бараки, узкоколейки — универсальный для России кейс.
4. В «Бумаге» — история деревни Засосье, все мужское население которой в 1930-е годы было раскулачено или отправлено в лагеря. Сейчас потомки жителей пытаются привлечь внимание к Засосью, основав Музей утерянных деревень и поставив в селе памятник, посвященный женам врагов народа.
5. В Furfur — интервью с нижегородским художником Владимиром Чернышевым, который с 2013 года занимается проектом «Заброшенная деревня». Чернышев путешествует по вымершей глубинке и изучает исчезающую деревенскую культуру, рисуя на пустых избах и создавая из старых досок инсталляции.
В октябре 2015 года фотограф Ваня Анисимов ушел с постоянной работы в The Village и уехал в родной Переславль-Залесский, чтобы сделать фотопроект о родной улице Строителей. Тогда же он потерял отца.
Читать полностью…
1. Мой прадед Михаил пропал без вести в 1941 году: его эшелон разбомбили под Ленинградом. Прабабушка Эльза пережила блокадную зиму и умерла от голода уже в эвакуации в мае 1942-го. До конца войны мой дед Юрий, тогда восьмилетний, и его младшая сестра отправились в детский дом на Алтай. «Я учился на отлично: за это полагался дополнительный паек, который я отдавал сестре, чтобы она не умерла». Дед никому не рассказывал, что его мать — немка.
2. Осенью 1943 года у прадеда Владимира и прабабушки Антонины на фронте случился военно-полевой роман. Длился он недолго: уже в ноябре Владимира убили при освобождении Киева. Дочь Алла родилась спустя полгода; после войны Антонина хотела переехать к родителям мужа в Москву, но осталась на Украине, чтобы помогать своей матери.
3. Прадед Казимир был младшим из пяти братьев Словинских: старшие вернулись домой в польское село на западе Украины, а он погиб в Европе в 1945 году. Прабабушка Поля осталась одна с тремя детьми на руках. Через пару месяцев после окончания войны к ней домой пришли украинские националисты-партизаны и, угрожая убить детей, вынесли все имущество. Родственники мужа не любили невестку и ни разу не помогли ей, но она со всем справилась сама. Я застал ее — Полина Францевна дожила в своей хате-мазанке с красным углом и печью до 93 лет. Она рассказывала о случае с бандеровцами так, словно он случился на прошлой неделе.
4. Прадед Александр единственным пережил войну. В последний день Зимней кампании, 13 марта 1940 года, Красная армия затеяла бессмысленный штурм финского Выборга: по подписанному накануне мирному договору город и так отходил СССР. Александр, командовавший одним из артиллерийских расчетов, получил тяжелое ранение; в дальнейшем на фронт он уже не попал.
Весной 1942 года его с семьей эвакуировали из Ленинграда; жена и дети переждали войну у родственников в Сыктывкаре, а он работал в Архангельске, куда приходили лендлизовские поставки. Александр быстро выучил английский язык и показал себя классным организатором. Но после войны, вернувшись с семьей в Ленинград, он оказался никому не нужен: инвалидов дискриминировали при приеме на работу; сперва ему всюду отказывали, а потом отправили на принудительную пенсию.
Александр был доведен до отчаяния — тебе еще нет и 40, а жизнь уже кончилась. Он решил придумать себе занятие для самореализации: переехал из Ленинграда на дачу, построил новый дом на месте сгоревшего во время боев и стал разводить сортовую малину. Оказалось, что это прибыльный частный бизнес, который может существовать и в условиях плановой экономики. Александр дожил до 1970-х, оставив своим детям несколько кооперативных квартир; после его смерти малиновый сад сразу зачах.
5. Такова история моей семьи. Российская власть давно превратила День Победы в идеологический аттракцион, но она не может отобрать у меня мою историю и память.
Классные ссылки апреля.
1. «Секрет фирмы» продолжает копать важнейшую сейчас тему памяти и рассказывает о том, как в России люди пытаются узнать больше о своих предках — и как в стране зарабатывают на буме генеалогии.
2. Завершилась публикация фотоархива Мартина Манхофа — помощника военного атташе в американском посольстве в Москве в начале 1950-х годов.
Все обратили внимание на цветную видеосъемку похорон Сталина из архива Манхофа, но интересно еще вот что. Если сравнить провинциальные фотографии американца и Прокудина-Горского, то окажется, что первые 30 лет советской власти радикально не повлияли на городскую среду. Визуально сталинский СССР очень близок к Российской империи, а привычный нам облик советских городов сформировался позже. Старая Россия погибла не одним махом в 1917 году, ее добили 1960-е.
А еще это тонко взламывает расхожий миф о конструктивизме как о массовой и сугубо рабочей архитектуре. На самом деле авангард — зачастую элитарная архитектура. Если в российском городе вы видите классный конструктивизм, то скорее всего это здание НКВД или жилой дом, больница, школа для семей сотрудников НКВД. Силовики — самые богатые заказчики в тоталитарном государстве.
Где же жили рабочие? Даже в соцгородах большая часть рабочих обитала не в экспериментальных домах-коммунах (эти квартиры доставались в первую очередь административным работникам и избранным передовикам), а в деревянных бараках, которые снесли только с появлением хрущевок.
3. И еще немного об отходящей России.
@strelkamagazine отправились в Гороховец — город включен в маршрут «Золотого кольца», но обычно туристические автобусы тут не останавливаются. А зря, потому что в Гороховце сохранился нетронутый исторический центр XVII века. Простая и тихая провинция, маршрут на выходные для тех, кто уже был во Владимире и Суздале.
А «Бумага» съездила в деревню Лужицы под Петербургом и узнала, как живет водь — самый маленький народ Ленобласти. В 1943 году водь и другие «неблагонадежные» финно-угорские народы Ингрии были депортированы в Финляндию, а впоследствии им не давали вернуться в родные места. Сейчас на водском языке говорит меньше десяти человек, и он находится на грани исчезновения.
4. Архитектурные гиды: «Другой город» опубликовал путеводитель по самарскому конструктивизму, «Стрелка» — по сказочному модернизму в Алмате, а на The Constructivist Project появилась интерактивная карта России со зданиями эпохи авангарда.
5. И мой любимый формат о необычных домах. «Афиша Daily» побывали в барселонском доме Мила, построенном Антонио Гауди. В «Инде» — репортаж из «Серой лошади», одного из самых масштабных казанских домов 1930-х годов, построенных для работников завода синтетического каучука. Наконец, петербургский The Village показал роскошный доходный дом Р. Г. Веге на Крюковом канале (в нем, кстати, живет Сергей Шнуров), а московская редакция — Институт биоорганической химии, который выглядит как большая молекула ДНК.
Памятник Сталину в Гори демонтирован в 2011 году.
Читать полностью…
Три архитектурные ссылки за неделю: @strelkamagazine рассказывает об истории Шуховской башни, которой исполнилось 95 лет. На @carnegieru — колонка Григория Ревзина о программе реновации хрущевок. А екатеринбургский The Village документирует быт конструктивистского «Городка чекистов».
Читать полностью…
С российской общественной моралью происходит примерно то же самое, что с российскими городами и привычками их жителей. Под разговоры о том, что западный образ жизни совершенно чужд русскому человеку, русские города становятся более европейскими, чем когда-либо после революции 1917 года.
Вышли из моды бессчетные суши, «Флоренции» и «Манхэттены», их заменяют «Воронеж» или «Краснодар», но внутри их гораздо более узнаваемая глобальная среда, европейское отношение к еде, идея местного продукта: не только у человека, но и у котлеты должна быть малая родина. Изгнание машин с тротуаров и чистый вокзальный туалет делают страну более европейской, чем тысячи деклараций о намерениях (разумеется, остального этим не заменишь). Под разговоры о новой холодной войне происходит настоящее вторжение Запада в Россию. В том, что пытаются делать с российскими улицами, вывесками, поездами, парковками, аэропортами и банками, нет ничего, что не являлось бы переносом достижений западной повседневности на российскую почву. И перенос принимается.
Певица в коляске на конкурсе «Евровидение» — совершенно из той же серии. Как всякое копирование, опережающее запросы и выходящее за повседневные нужды обывателя, оно кажется излишеством. Ненужными казались велодорожки, каршеринг, аэроэкспресс первый год ходил пустым, опытные водители презирали навигаторы. Постановка вопроса о меньшинствах всегда кажется несколько искусственной и преждевременной (вон сколько у нас здоровых бедных), а общество для нее — несозревшим. Но искусственно поставленный вопрос вызывает естественный отклик. Вопрос может казаться надуманным, но ответ всегда так или иначе настоящий.
Когда страна присоединяется к ЕС, Евросоюз открывает главы для переговоров. Это разные вопросы — юридические, политические, хозяйственные, которые в Европе решены так, а в стране-кандидате иначе или никак. Россия в последние годы — хоть это годы антизападной мобилизации (а последние полгода еще и антироссийской мобилизации на Западе) — открыла множество папок с европейским моральным содержимым и где-то пришла к сходным с Европой выводам, а где-то приблизилась к ним самим фактом их открытия.
И еще иллюстрация на тему Русского Севера.
В 1909 году Сергей Михайлович Прокудин-Горский путешествовал по Мариинской водной системе и неподалеку от Онежского озера сфотографировал Палтожский погост с двумя церквями — деревянной Богоявленской 1733 года постройки и каменной Знаменской 1810 года. Это рядовой, даже проходной кадр, но интересно вот что.
В 2009 году обветшавшая Богоявленская церковь обрушилась — попросту сгнил юго-западный угол; Знаменская стоит в руинах. В современной Палтоге живет всего несколько сотен человек, а само поселение (как гласит Википедия) было образовано в 2001 году в результате объединения деревень Акулово, Аристово, Васюково, Казаково, Коробейниково, Кузнецово, Палтогский Перевоз, Рухтиново, Семёново, Сухарево, Тронино, Угольщина, Чебаково и Яшково. Нетрудно предположить, что раньше это были крупные деревни, остатки которых собрали вместе для удобства управления.
Кириллический текст, лишенный своего прямого значения, превращается в символ, открытый для интерпретации. Для журнала The New Yorker он может означать непростые отношения между Россией и США, для поклонников Рубчинского — свободу и молодость, для клиентов Urban Outfitters — причастность к самой модной из всех модных тенденций. Для одних — критику логомании и устройства современной модной индустрии, для других — неподдельный интерес к России. А для кого-то «Стиль» — это просто «Стиль».
Моя Рита — лучший человек на свете.