25 июля 1826 года были казнены участники восстания Декабристов
Как все мы веселы бываем и угрюмы, Но если надо выбирать и выбор труден, Мы выбираем деревянные костюмы, Люди, люди... Нам будут долго предлагать – не прогадать. – Ах! – скажут,– что вы, вы еще не жили! Вам надо только-только начинать... – Ну, а потом предложат: или-или. Или пляжи, вернисажи или даже Пароходы, в них наполненные трюмы, Экипажи, скачки, рауты, вояжи... Или просто – деревянные костюмы. И будут веселы они или угрюмы, И будут в роли злых шутов иль добрых судей, Но нам предложат деревянные костюмы, Люди, люди... Нам могут даже предложить и закурить. – Ах! – вспомнят, – вы ведь долго не курили. Да вы еще не начинали жить...– Ну, а потом предложат: или-или. Дым папиросы навевает что-то... Одна затяжка – веселее думы. Курить охота, ох, курить охота! Но надо выбрать деревянные костюмы. И будут вежливы и ласковы настолько – Предложат жизнь счастливую на блюде. Но мы откажемся... И бьют они жестоко, Люди, люди, люди
Цитата: Владимр Высоцкий «Деревянные костюмы»
22 июля – Всемирный день бокса
В четырнадцатом раунде он снова положил Дэнни, а сам, бессильно опустив руки, отдыхал, покуда судья отсчитывал секунды. В противоположном углу послышалось подозрительное перешептывание. Слух у Риверы был, как у дикой кошки, и он уловил обрывки разговора.
...
- Придется! - услышал он голос Майкла Келли. - Дэнни должен победить... Не то я теряю огромную сумму... я всадил в это дело уйму денег. Если он выдержит пятнадцатый - я пропал....
Удар гонга зловеще прозвучал для Риверы. Публика ничего не замечала. Он и сам еще не знал, в чем опасность, знал только, что она приближается. Былая уверенность, казалось, вернулась к Дэнни. Это испугало Риверу. Ему готовили какой-то подвох. Дэнни ринулся на него, но Ривера ловко уклонился. Его противник жаждал клинча. Видимо, это было необходимо ему для задуманного подвоха. Ривера отступал, увертывался, но знал, что рано или поздно ему не избежать ни клинча, ни подвоха. В отчаянии он решил выиграть время. Он сделал вид, что готов схватиться с Дэнни при первом же его натиске. Вместо этого, когда их тела вот-вот должны были соприкоснуться, Ривера отпрянул.
...
Дэнни вслух обругал Риверу и двинулся на него. Ривера стал пятиться. Мысленно он решил больше не наносить ударов в корпус. Правда, таким образом терялась половина шансов на победу, но он знал, что если победит, то только с дальней дистанции. Все равно теперь по малейшему поводу его станут обвинять в нечестной борьбе. Дэнни уже послал к черту всякую осторожность. Два раунда кряду он беспощадно дубасил этого мальчишку, не смевшего схватиться с ним вплотную.
Ривера принимал удар за ударом, он принимал их десятками, лишь бы избегнуть гибельного клинча. Во время этого великолепного натиска Дэнни публика вскочила на ноги. Казалось, все сошли с ума. Никто ничего не понимал. Они видели только одно: их любимец побеждает.
- Не уклоняйся от боя! - в бешенстве орали Ривере. - Трус! Раскройся, щенок! Раскройся! Прикончи его, Дэнни!
Во всем зале один Ривера сохранял спокойствие. По темпераменту, по крови он был самым горячим, самым страстным из всех, но он закалился в волнениях, настолько больших, что эта бурная страсть толпы, нараставшая, как морские волны, для него была не чувствительнее легкого дуновения вечерней прохлады.
На семнадцатом раунде Дэнни привел в исполнение свой замысел. Под тяжестью его удара Ривера согнулся. Руки его бессильно опустились. Он отступил шатаясь. Дэнни решил, что счастливый миг настал. Но Ривера этим маневром усыпил его бдительность и сам нанес ему сокрушительный удар в челюсть. Дэнни упал. Три раза он пытался подняться, и три раза Ривера повторил этот удар. Никакой судья не посмел бы назвать его неправильным.
- Билл, Билл!- взмолился Келли, обращаясь к судье.
- Что я могу сделать? - в тон ему отвечал судья. - Мне не к чему придраться.
Дэнни, побитый, но решительный, всякий раз поднимался снова. Келли и другие сидевшие возле самого ринга начали звать полицию, чтобы прекратить его избиение, хотя секунданты Дэнни, отказываясь признать поражение, по-прежнему держали наготове полотенца.
Дэнни, поднявшись на ноги, как пьяный, бессмысленно топтался перед ним. Судья и полисмен одновременно добежали до Риверы в тот миг, когда он наносил последний удар. Нужды прекращать борьбу уже не было: Дэнни больше не поднялся.
- Считай! - хрипло крикнул Ривера. Когда судья кончил считать, секунданты подняли Дэнни и оттащили его в угол.
- Ну? - спросил Ривера - За кем победа?
Судья неохотно взял его руку в перчатке и высоко поднял ее.
Никто не поздравлял Риверу. Он один прошел в свой угол, где секунданты даже не поставили для него стула. Он прислонился спиной к канатам и с ненавистью посмотрел на секундантов, затем перевел взгляд дальше и еще дальше, пока не охватил им все десять тысяч зрителей. Колени у него дрожали, он всхлипывал в изнеможении. Ненавистные лица плыли и качались перед ним.
Но вдруг он вспомнил: это винтовки! Винтовки принадлежат ему! Революция будет продолжаться!
Цитата: Джек Лондон. «Мексиканец»
17 июля 1955 года открылся первый Диснейленд
Уолт Дисней начал свою карьеру художником и был очарован возможностями кинематографа.
Рисовал молодой Дисней неплохо, однако в бизнесе этого бывшего студента Чикагского института искусств преследовали неудачи. Его попытки наладить создание и прокат анимационных фильмов терпели фиаско, и к моменту учреждения своей студии, будущий король мультфильмов несколько раз объявлял себя банкротом.
Капитала в $3200, собранного всем семейством Диснея, едва хватило на то, чтобы купить подержанную кинокамеру, снять комнату под студию и однокомнатную квартиру, в которой поселились Уолт и Рой, а также нанять двух сотрудников.
Придуманные Диснеем мультфильмы по мотивам «Алисы в стране Чудес» и сюжеты о приключениях кролика Освальда понравились зрителям, однако деловое чутье снова подвело аниматора. В 1927 году Дисней узнал, что дистрибьютор мультфильмов Чарльз Минц обманул его, зарегистрировав права на этих мультперсонажей на свое имя.
Пришлось все начинать заново. Но теперь Диснея ждал успех. Ушастый мышонок, которого жена Диснея, Лилиан, предложила назвать Микки Маусом, принес своему создателю славу. Фильм про «Пароходик Вилли», которым командовал Мышонок Микки, смотрел весь мир.
Но Диснею пришлось признать, что масштабы его таланта недостаточны, чтобы рисовать мультфильмы высшего класса. Уолтер был готов фонтанировать идеями, но воплощать их предстояло другим мультипликаторам. Дисней лишь давал своим сотрудникам общий набросок и описание того, как должен выглядеть тот или иной персонаж, а те выполняли поставленную перед ними задачу.
Именно так блестящий художник Юб Айверкс рисовал Мышонка Микки. Не прошел даром и горький опыт, связанный с потерей авторских прав на первые фильмы Диснея. Вплоть до начала 1940х в титрах диснеевских лент даже не упоминались фамилии их создателей, за исключением имени самого хозяина студии. Дисней был скупым нанимателем; требуя от художников полной самоотдачи, он платил им меньше, чем другие студии в Голливуде. Зато сотрудник, придумавший оригинальную идею, немедленно получал $100 – большие деньги в то время.
Вопреки экономическому кризису 30х годов, дела Диснея шли все лучше. Мультфильм «Ландышевая симфония» в 1932 году принес ему первого «Оскара». В последующие восемь лет мультики Диснея получали эту премию ежегодно.
В 1933 году Дисней выпустил свой первый цветной мультфильм «Три поросенка». А в 1934 году студия начала работу над первым в истории полнометражным мультфильмом «Белоснежка и семь гномов». До этого считалось, что мультфильм не способен удержать внимание зрителя более чем на 20 минут. Около 300 художников трудилось над картиной в течение трех лет. Бюджет составил неслыханную сумму - $1,5 млн. Компания вновь оказалась на грани разорения, от которого Диснея спас фанат Микки Мауса банкир Амадео Джаннини, возглавлявший Bank of America. Он и предоставил студии кредит.
В феврале 1938-го «Белоснежка» вышла на экраны. Перекрыть миллионные сборы от проката «Белоснежки» смогли только «Унесенные ветром».
В начале 1950х годов Уолт Дисней, до самой смерти любивший забавляться детскими игрушками, задумался о создании парка развлечений для семейного отдыха.
28 000 человек приехали на открытие первого такого парка 17 июля 1955 года. 90 миллионов телезрителей увидели грандиозный праздник, с которым слово «Диснейленд» ассоциируется и поныне.
«Я не знаю, что такое плохое настроение» говорил Дисней. И это было неправдой. Создатель смешных мультфильмов страдал от тяжелой депрессии, с которой боролся с помощью виски и табака.
От рака легких Дисней и скончался 15 декабря 1966 года. За год до смерти он был удостоен высшей американской гражданской награды– Медали Свободы.
Посмертно получил он и своего последнего, 25го «Оскара».
«Я не создаю фильмы просто, чтобы зарабатывать деньги. Я зарабатываю деньги, чтобы создавать фильмы», говорил Дисней. И то и другое у него получалось.
– Скажите, вы хорошо знаете город? – спросил Остап, мигнув Александру Ивановичу. – Не могли бы вы указать нам некоторые достопримечательности? Я знал ваш город, но он как-то переменился.
Заведующий очень обрадовался. Крича, что все покажет лично, он запер музей на замок и повел миллионеров на ту же улицу, где они полчаса назад искали погребок «Под луной»
– А как у вас с такими… с кабачками в азиатском роде, знаете, с тимпанами и флейтами? – нетерпеливо спросил великий комбинатор.
– Изжили, – равнодушно ответил юноша, – давно уже надо было истребить эту заразу, рассадник эпидемий. Весною как раз последний вертеп придушили. Назывался «Под луной».
– Придушили?! – ахнул Корейко.
– Честное слово! Но зато открыта фабрика-кухня. Европейский стол. Тарелки моются и сушатся при помощи электричества. Кривая желудочных заболеваний резко пошла вниз.
– Что делается! – воскликнул великий комбинатор, закрывая лицо руками.
– Вы еще ничего не видели, – сказал заведующий музеем, застенчиво смеясь. – Едем на фабрику-кухню обедать.
[…]
В большом зале фабрики-кухни, среди кафельных стен, под ленточными мухоморами, свисавшими с потолка, путешественники ели перловый суп и маленькие коричневые биточки.
Остап осведомился насчет вина, но получил восторженный ответ, что недавно недалеко от города открыт источник минеральной воды, превосходящей своими вкусовыми данными прославленный нарзан.
В доказательство была потребована бутылка новой воды и распита при гробовом молчании.
Цитата: Ильф и Петров «Золотой телёнок»
Иллюстрация Евгения Шукаева
13 июля 1955 года вышел 1й номер журнала «Иностранная литература»
В нем была опубликована пьеса Жана-Поля Сартра «Лиззи»
Лиззи. Довольно! Больше меня не проведешь!
Фред (медленно подходит к ней). Лиззи, Лиззи, опомнись! Не надо, Лиззи. Я найму для тебя дом за рекой на высоком холме. И сад. Это будет твой дом и твой сад. У тебя будут слуги-негры и деньги. Много денег. Больше, чем ты мечтала! Подумай, Лиззи!.. Не надо стрелять!
Лиззи (видимо, колеблется, опускает револьвер).
Фред (успокаивается). Вот так! Положи свою хлопушку! Умница! Ты сама поняла, что не можешь стрелять в такого человека, как я! Ведь я — Кларк! Ты знаешь, первый Кларк один вырубил целый лес и распахал землю. Он собственной рукой убил шестнадцать индейцев. Его сын построил почти весь этот город; он был на равной ноге с Вашингтоном и погиб в Йорктауне за независимость Соединенных Штатов; мой прадед спас двадцать пять человек во время наводнения в Сан-Франциско. Мой дед поселился в этом городе. Он был губернатором. Благодаря ему прорыт канал на Миссисипи. Мой отец сенатор! После него я буду сенатором! Я его единственный наследник по мужской линии. Мы, Кларки, создавали эту страну. Ее история — наша история... Кларки есть на Аляске, на Филиппинах, в Нью-Мехико. А ты, глупенькая, подняла на меня руку! (Смеется.) Да ты все равно не смогла бы выстрелить! Разве можно стрелять в американскую нацию!
Лиззи (в бешенстве снова хватает револьвер). Что? Что ты сказал? Я не посмею стрелять в отродье Кларка?! И это ты — американская нация? А ну, повтори!
Фред. Лиззи! Лиззи, опомнись! Не надо, Лиззи! Это опасная шутка! В конце концов, чего ты хочешь? Ведь я не убил негра! Я промахнулся! Он убежал!
Лиззи. Ты не врешь? Он жив?
Фред. Клянусь тебе, Лиззи, он убежал!
Лиззи (что-то воображает, после минутного колебания подходит к телефону, набирает номер. Трубка в левой руке, в правой револьвер, направленный на Фреда). Алло! Алло! Полиция?
Фред (в испуге). Что ты делаешь?
Лиззи. Алло! Это полиция? Говорит Лиззи Мак-Кэй! Да. Да. Я самая! Я хочу сделать важное заявление!
Фред (так же). Какое заявление? Какое заявление? Что ты там затеваешь, сумасшедшая?
Лиззи (Фреду, громко так что по телефону, несомненно, слышно). Сейчас услышите, господин Кларк! (В трубку.) Алло! Говорит Лиззи Мак-Кэй! Я дала сегодня ложное показание. Меня вынудил сенатор Кларк. Он поступил со мной, как последний мерзавец! (Фреду.) Не дрожи, не дрожи так, гадина!
Фред. Ты окончательно сошла с ума! За ложное показание тебя же первую посадят в тюрьму!
Лиззи (Фреду, подчеркнуто громко). Не заботьтесь обо мне, господин Кларк! (В трубку.) Да, приезжайте, арестуйте меня! Но я присягну, что меня опутал сенатор Кларк. Негр невиновен. А Кларки — они все такие...
— Негр не мог уйти далеко, сэр бейлиф, — заявил один из лучников, — Прячется где-нибудь поблизости... Он отлично знает, что у наших лошадей четыре копыта, а у него только два.
— Значит, мы сцапаем его, — ответил бейлиф. — Пока я бейлиф в Саутгемптоне, никто не скажет, что какой-нибудь растратчик, грабитель, вор или убийца ушел целым и невредимым от меня и моего отряда. А вы, мои ребятки, стройтесь-ка да возьмитесь за луки, я приглашаю вас на такую охоту, какая бывает только у короля!
[…]
Поняв, что его обнаружили, негр выскочил из своего убежища и громадными прыжками помчался вниз, мимо выстроившихся лучников, держась, однако, на расстоянии ста шагов от них. Двое натянули луки так неторопливо, как если бы им предстояла стрельба по мишени на деревенской ярмарке.
— Семь ярдов упреждения на ветер, Хэл, — сказал один из лучников.
— Пять, — ответил другой и пустил стрелу.
Желтая жилка словно пронзила бегущего насквозь; но он еще продолжал мчаться вперед.
— Семь, дуралей, — прорычал первый лучник, и его тетива запела, как струна арфы.
Чернокожий высоко подпрыгнул и плашмя упал среди вереска.
— Чок-в-чок, под лопатку! — пояснил лучник и не спеша пошел за своей стрелой.
— Старый пес лучше всего, когда он сдох, — важно заметил бейлиф из Саутгемптона, и они направились обратно к дороге. — Мэтью, а он действительно мертв, ты уверен в этом?
— Мертв, как Понтий Пилат, уважаемый сэр.
— Ладно. А теперь о другом воре. Деревьев для него хватит, да у нас времени мало. Вытащи-ка свой меч, Томас, и, будь добр, снеси ему голову.
— Одна просьба, милостивый сэр! — воскликнул приговоренный.
— Какая же? — спросил бейлиф.
— Хочу покаяться в своем преступлении. Действительно, я и мой черный повар, напали на фландрского купца и украли все его пряности, а также бархатные и шелковые ткани, за что вы законно и преследуете нас.
— Ну, от твоего признания мало пользы, — весело заметил бейлиф. — Так или иначе, ты совершил ограбление еще и в моем округе и должен умереть.
— Но ведь, сэр, — заметил Аллейн, — суд еще не рассматривал его дело.
— Любезный клирик, — отозвался бейлиф, — вы совершенно правы, говоря, что этот человек еще не являлся в суд…Но! суд явился к нему! Он бежал от закона, и теперь он вне закона. Так о чем ты хочешь просить, негодяй?
— В моем башмаке, достопочтенный сэр, спрятана щепка от судна, на котором апостола Павла прибило к острову Мелит. Мне продал эту щепку за два нобля один моряк, плававший в Левант. Умоляю: вложите мне в руку эту щепку, чтобы я умер, все еще держа ее. Тогда вечное спасение будет обеспечено не только мне, но и тебе, ибо я никогда не перестану ходатайствовать за тебя.
По приказу бейлифа, с разбойника сняли башмак и внутри, действительно лежала завернутая в кусок ткани длинная темная щепка. При виде ее лучники сняли шапки, а бейлиф, вручая ее разбойнику, благоговейно перекрестился.
— Если бы так случилось, — сказал он, — что благодаря несравненным заслугам святого апостола Павла твоя запятнанная грехами душа все же получит доступ в рай, надеюсь, ты не забудешь об обещанном мне посредничестве. Да, не забудь, что ты должен молиться именно за бейлифа Герварда, а не за шерифа Герварда, это мой двоюродный брат.
А теперь, Томас, друг мой, прошу тебя, поторапливайся. У нас впереди долгий путь, а солнце уже село.
Аллейн смотрел на всю эту сцену: на одетого в бархат чиновника, на группу суровых лучников, сдерживавших своих коней, и на вора со связанными за спиной руками и спущенной с плеч курткой. Один из лучников выдернул меч из ножен и шагнул к обреченному. Клирик, поспешил прочь; но не успел он отойти на достаточное расстояние, как услышал тупой удар. Минуту спустя бейлиф и четверо его лучников проскакали мимо, возвращаясь в Саутгемптон, двое же были оставлены, чтобы вырыть могилу. Когда всадники проезжали, Аллейн заметил, что один из них вытирает меч о гриву своего коня. Как ужасна жизнь в мире, подумал Аллейн; трудно сказать, кто страшнее — разбойники или блюстители закона.
Цитата: Артур Конан-Дойль «Белый отряд»
Иллюстрация Игоря Беличенко
4 июля - День независимости США
В конгрессе 4 июля 1776 г.
Единогласная декларация тринадцати Соединенных Штатов Америки.
Когда в ходе человеческих событий является необходимость для одного народа порвать политические связи, соединявшие его с другим, и занять между земными державами отдельное и равноправное положение, на что ему предоставляется право самой природой и ее Творцом, то уважение к мнениям людей требует, чтобы он изложил причины, побуждающие его к такому отделению.
Мы считаем за очевидные истины, что все люди сотворены равными, что им даны их Творцом некоторые неотъемлемые права, в числе которых находятся — жизнь, свобода и право на счастье, что для обеспечения этих прав людьми учреждены правительства, пользующиеся своей властью с согласия управляемых, — что если какое-либо правительство препятствует достижению этих целей, то народ имеет право изменить или уничтожить его и учредить новое правительство на таких основаниях и началах, организуя его власть в таких формах, которые лучше всего должны обеспечить его безопасность и счастье. Благоразумие указывает, чтобы давно уже учрежденные правительства не были сменяемы на основании маловеских и преходящих причин; и, согласно с этим, опыт показывает, что люди скорее склонны терпеть зло, пока оно выносимо, чем восстанавливать свои права путем уничтожения тех форм, к которым они привыкли. Но когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно преследующих ту же цель, обнаруживает стремление подчинить их полному деспотизму, то это их право, то это их долг — свергнуть такое правительство и установить новые гарантии ограждения их будущей безопасности. Таково было долготерпение этих колоний, и такова настоящая необходимость, которая принуждает их изменить их прежнюю систему правительства...
…с радостным ревом собравшиеся у магазина хлынули внутрь. Они предвкушали победу.
Бейли слышал о подобных беспорядках. Он даже как-то стал свидетелем одного из них. На его глазах десятки рук подхватывали роботов и, передавая их тяжелые несопротивляющиеся тела над головами, отправляли их в гущу толпы. Люди набрасывались на свои металлические подобия. В конце концов от несчастных роботов оставались лишь искромсанные куски металла и проволоки. Дорогие позитронные мозги — наисложнейшее создание человеческого разума — кидали из рук в руки, как футбольные мячи, и в мгновение ока превращали в ненужный хлам. Затем дух уничтожения, с такой легкостью и весельем выпущенный на волю, направлял толпу на все, что только можно было разбить.
Роботы-продавцы, конечно, не могли знать всего этого, но как только толпа хлынула в магазин, они издали визгливый резкий звук и вскинули руки к лицам, как будто повинуясь примитивному инстинкту самосохранения.
И тут заговорил Р.Дэниел. Без видимого усилия со стороны робота его голос неожиданно оказался на несколько децибелов выше человеческого.
— Я убью каждого, кто сделает шаг.
На мгновение все замерли, потому что увидели в его руках бластер, который робот вытащил из наплечной кобуры.
Р.Дэниел ловко вскочил на стул. Цветное свечение, придавало его бесстрастному, холодному лицу какой-то неземной вид.
«Неземной, еще бы…» — подумал Бейли.
Р.Дэниел выдержал паузу, и твердо сказал:
— Вы думаете: если мы все бросимся на него, в худшем случае пострадают один или двое. Мы же тем временем сделаем все, что хотим. — Его голос не был ни резким, ни сердитым — У меня в руках мощный бластер. Прежде чем вы до меня доберетесь, я убью многих, может быть большинство из вас.
В глубине толпы происходило движение, но она больше не разрасталась. Передние стояли затаив дыхание и изо всех сил старались не податься вперед под натиском напиравших сзади.
Внезапно женщина в шляпе нарушила молчание. Разразившись рыданиями, она завопила:
— Я ничего не сделала. Выпустите меня отсюда!
Р.Дэниел спрыгнул на пол и сказал:
— Сейчас я пойду к двери. Тот, кто дотронется до меня, будет убит. Когда я достигну выхода, я буду стрелять в каждого, кто еще не убежит по своим делам. Эта дама… — он навел на нее ствол…
— Нет! — закричала женщина — Я ничего не сделала. Мне не нужны никакие туфли! Я хочу домой.
— Эта дама, — продолжал Р.Дэниел, покачивая стволом — останется здесь, пока ее не обслужат.
Он шагнул вперед. Бейли закрыл глаза. «Я в этом не виноват, — в отчаянии думал он. — Сейчас прольется кровь…» Но ведь они сами навязали ему в помощники робота, сами дали роботу равные с ним права.
Нет, это не оправдание. Когда он признался себе, что в этой ситуации личность Р.Дэниела одержала верх, он внезапно почувствовал к себе отвращение.
Шум не нарастал. Бейли открыл глаза.
Толпа расходилась.
[...]
Бейли оттащил Р.Дэниела в сторону, и прошипел:
— Никогда больше этого не делайте.
— Чего? Никогда больше не настаивать на соблюдении закона?
— Никогда не угрожайте человеку бластером.
— Элайдж, я бы не выстрелил, и вы это знаете. Я не способен причинить вред человеку. Но я был уверен, что стрелять не придется.
— Вам просто повезло, что не пришлось стрелять. Не испытывайте больше судьбу.
— Мне кажется, вы ошибаетесь, Элайдж. Данная мне инструкция, касающаяся характеристики человеческих качеств землян, включает информацию о том, что, в отличие от людей Внешних Миров, землян с детства приучают подчиняться власти. Очевидно, это результат вашего образа жизни...
Лицо Бейли покраснело.
— Если бы они догадались, что вы — робот…
— Не догадались бы.
— Как бы там ни было, помните, что вы — робот… Просто робот, как те продавцы в магазине.
— Но это ведь очевидно.
— И в вас нет ничего человеческого.
Казалось, Р.Дэниел задумался над словами Бейли.
— Возможно, разделение на людей и роботов не столь существенно. Важнее, обладает объект разумом или нет
Цитата: Айзек Азимов «Стальные пещеры»
В конце 1919 года, когда мы бились над разрешением трудной проблемы о топливе, лесных заготовках и перевозке дров, в наше учреждение позвонил председатель ВЧК, Дзержинский.
—У меня сидит сейчас молодой товарищ, ... Он может облегчить дело заготовки топлива. Примите его, выслушайте его внимательно и доложите мне завтра. Это талантливый молодой товарищ, который завоевал имя хорошего коммуниста и бойца.
Мое учреждение находилось в трех кварталах от ВЧК, и уже через несколько минут ко мне вошел очень стройный молодой человек, в военной форме, весь в коже — от фуражки до сапог, и с огнем в глазах.
Не говоря ни слова, он запер дверь на ключ и, подойдя к столу, спросил меня:
— Вы член партии?
Узнав, что я не член Коммунистической Партии, он бросил ключ на стол, вынул из кармана револьвер и положил его рядом с ключом. Потом он достал объёмистую клеенчатую тетрадку и, также положив ее на стол, обратился ко мне со следующими словами:
— В тылу все идет плохо, ибо там сидят чужие нам люди, часто изменники. Мы, коммунисты, должны не только сражаться, но и творить. И вот по ночам, не досыпая, я занят был мыслью об увеличении запасов топлива, так как без этого Деникин нас возьмет голыми руками. Решение этого вопроса в этой книжке, и вы должны немедленно приступить к осуществлению моего плана.
Я осторожно попробовал приоткрыть книжку и к ужасу моему увидел десятки страниц разных логарифмических и других математических вычислений. Тогда я мягко попросил изобретателя вкратце изложить мне основную идею его изобретения.
Он объяснил мне следующее.
Он изобрел небольшой мотор, который нужно подвесить каждому рабочему, занятому рубкой деревьев в лесу. При падении первого срубленного дерева, мотор аккумулирует энергию падения и, таким образом, при дальнейшей рубке, благодаря накопленной механической энергии, от рабочего требуется ничтожная затрата его физической силы.
В результате, для пропитания рабочих потребуется, соответственно меньше затраты сил, и гораздо меньше продовольствия.
Сразу было видно, что это одно из тысяч изобретений, известных в истории под названием «перпетуум мобиле». Его нереальность и фантастичность были мне совершенно ясны. Но я почувствовал, что если я как-либо выкажу свое откровенное отношение к этой чудесной находке, то револьвер, лежащий на столе, не останется в бездействии.
Поэтому я сказал, что предложение очень интересно, и его надо проверить на практике. А чтобы охранить его от предателей, тетрадь можно запереть в мой железный шкап, ключ от которого я предложил ему взять с собой. Завтра мы устроим в его присутствии совещание со специалистами-инженерами. Он позвонил в ВЧК и спросил, может ли он доверить мне свою тетрадь до утра; ему ответили утвердительно, и он, оставив тетрадь, ушел.
После его ухода я позвонил Дзержинскому и изложил ему сущность изобретения. В голосе Дзержинского я почувствовал разочарование:
— Странно, наша техническая комиссия, рассмотревши это предложение, нашла его серьезным и сочла необходимым направить его для осуществления в Центральное Лесное Управление.
Я знал, чем это пахло в те времена: дело могло ведь кончиться обвинением меня в сознательном саботаже. Поэтому я из осторожности снесся еще и с А. И. Рыковым и попросил его передать весь проект на рассмотрение Научного Комитета.
Цитата: Семен Либерман: «Изобретатели и прожектеры»
Иллюстрация: Максим Кондратов «Лес новостройкам»
28 июня 1919 г. был подписан Версальский договор
Заливавшая парк бесчисленная толпа уже немного утомилась от восторга. Пушки перестали греметь. Любители сверяли счет: одни говорили, что было сделано сто выстрелов, другие утверждали, что сто один. Спорили и о том, в какую именно минуту начали бить фонтаны парка. День потемнел. Солнце то выходило, то скрывалось. По небу неслись светлые облака. Муся чувствовала большую усталость. Они долго гуляли в Версальском парке; опасный разговор больше не возобновлялся, дружеские отношения восстановились. Но от бесконечных разговоров за день, от вина, от давки у Муси разболелась голова. «Все-таки мы отлично сделали, что закрыли лавку и взяли с собой Жано, — говорила рядом с ней женщина, любовно поглядывая на мужа, который держал на руках ребенка. — Он будет об этом помнить всю жизнь… Но лучше было бы захватить зонтик, вдруг он еще простудится…» — «Не простудится», — уверенно отвечал муж. Муся смотрела на них почти с завистью. «Во всяком случае они гораздо счастливее меня…» — «Пушечное мясо будущих войн», — сокрушенно говорил Клервиллю Серизье. — «Зачем так думать в такой день!..» — «Мне и самому это очень больно, но это так…» — «Я надеюсь, это не так… Правда, здесь сегодня весь Париж?»
— Очень он шумит, Париж, — сказала по-английски Муся. — Не люблю толпу, даже самую лучшую.
— Сегодня у этих людей есть все основания веселиться. Недостаточную элегантность можно им простить.
Муся взглянула на мужа. «Что это, я тоже начинаю его раздражать? Се serait du propre!..Или его раздражает Серизье?»
— Но как же это было? Как? Расскажите все! — восторженно спрашивал Серизье Мишель, забывший на этот раз о своей антипатии к социалисту.
— Завтра вы все прочтете в «Petit Parisien», там это будет изложено умилительно… Это был в общем достойный финал четырехлетней бойни! — ответил иронически депутат. Мистер Блэквуд что-то неопределенно промычал. — Но как он на них смотрел! Нет, как он на них смотрел, этот старый дьявол! — вдруг добавил Серизье не то с негодованием, не то с восторгом.
— Кто на кого?
— Клемансо на немецких делегатов в ту минуту, когда они подписывали мир. Я думаю, эта минута согреет остаток его дней!
Мистер Блэквуд опять промычал что-то неодобрительное. Вдруг в толпе поднялся рев. Загремели рукоплескания. Из дворца на северный партер парка вышли два старика в той же парадной форме, в какой были немцы, — в сюртуках и цилиндрах. Один из них весело-лукаво улыбался. «The Prime Minister!» — прокричал жене Клервилль. В другом старике Муся узнала Клемансо. У него в глазах было все то же выражение: холодное, презрительное и как будто удивленное. Видимо, скучая, он стоял на лестнице и ждал: полиция, под руководством префекта, разрезала для министра-президента проход в восторженно беснующейся толпе.
…Он думал, быть может, что цель долгой жизни осуществилась, что ждать больше нечего: достигнуты полная победа, небывалая власть, бессмертная слава. Хорошо бы еще пожить несколько лет, но не беда и умереть от пули, которую всадил в него недавно тот глупый мальчишка, так же, как сам он когда-то, считавший себя анархистом: жалеть особенно не о чем, как не о чем было жалеть и до бессмертия… В историю символического дворца вписана новая слава, затмившая все остальное. Разумный порядок не создан, да его никогда и не было, как нет его и в этом дворце, и в этом парке, хоть невеждам они кажутся символом порядка и разума. Везде хаос, все ни к чему, все нелепая шутка…
Цитата: Марк Алданов "Пещера"
Иллюстрация: Уильям Орлен "Подписание мира в Зеркальном зале"
Нанялся — продался. (Русская пословица)
Если верить, что пословицы суть выражение народной мудрости, то нельзя по крайней мере распространять этого верования на все пословицы, живущие в народе. Есть между ними много таких, которые свидетельствуют о качествах совершенно противуположных мудрости и, конечно, относятся ко временам дикости нравов, стремления к порабощению и бесправию.
К числу таких пословиц, без всякого сомнения, должно отнести ту, которую мы выставили вверху нашей статьи, ибо в понятии, ею выражаемом, лежит корень тех тяжелых отношений, в которые у нас поставлен труд к капиталу, работник к хозяину. Мы не знаем, когда сложилась эта безнравственная пословица, но знаем, что проповедываемому ею понятию суждено было пустить у нас глубокие корни, войти в нашу плоть и кровь и устроить между наемщиком и нанимателем те фальшивые и тяжкие отношения, от которых новое поколение рабочих людей освободится мало-помалу.
Ни в одной стране, где труд — свободное достояние человека, не думают, что нанялся — значит продался. Везде человек отдает только свой труд; а у нас он нанимается сам, он продает нанимателю не только свой определенный труд, но все свои мышцы, свое дыхание, свои убеждения и нередко даже свою честь. Словом, по настоящему смыслу приведенного изречения народной мудрости, он продается сам.
Недостаток капитала, отсутствие предприимчивости и кредита и другие причины исторические всегда сохраняли у нас достаточное количество людей продающихся и, если не равнодушно, то, по крайней мере, терпеливо сносивших свое кабальное положение, вероятно, по убеждению, что улучшить его невозможно; что во всяком найме не минешь такого положения, что «нанялся — продался», себе уже не принадлежишь, стало быть, и стоять за себя не вправе.
Чудовищными последствиями разродилось это дикое понятие в русской жизни и сделало для весьма многих мало-мальски развитых людей невозможным никакой труд по найму, ибо всякий наниматель, платя деньги за совершаемый в его пользу труд, считает себя вправе требовать, чтобы труженик смотрел на все его глазами, мыслил его понятиями, жил его верой, его убеждениями, что решительно невозможно, немыслимо для честного человека, могущего продать только один труд, а не совесть, не свободу, составляющие его непродажную собственность. Отсюда же, из этого же понятия о праве безответно располагать всем существом нанятого человека, произошла привычка требовать от него кстати всяких услуг, часто самых безнравственных.
Не говорим об откупных штукарях , которые высшею добродетелью служащих почитали особенную мягкость совести и пружинность убеждений, наше дворянство и купечество, даже правления наших акционерных обществ, где так часто раздавались слова: «гласность , прогресс , просвещение» , — смешивали служение с прислужничество м и на самом деле требовали от своих служащих только рабских добродетелей и, вопия против деспотизма, сами отстаивали его идею собственным примером.
Нигде, может быть, в наше время наниматель не верит в такую ширину своих прав на наемника, как [на] матушке святой Руси, где честному человеку нет возможности, оставаясь честным, удовлетворять всем требованиям своего принципала.
Цитата: Николай Лесков. «О наемной зависимости» 1860
Иллюстрация: Герман Метелёв. «Рабочее утро» 1969
Время не гасило воспоминаний. Оно уплотняло их, сжимая в цепочку образов, и каждый такой образ постепенно разрастался, вбирал в себя все сопутствующее, становился символом. Так образом-символом Ленинграда стала картина белой ночи. Не какой-то одной, определенной, - ночей вообще, многих, слившихся в его памяти в одну: безлюдная набережная, широкие воды за низким гранитом парапета и мостовой пролет, исполинским крылом взнесенный в пустое, прозрачное, обесцвеченное близким рассветом небо.
Цитата: Юрий Слепухин. "Киммерийское лето" (1971 год)
Иллюстрация: Борис Фёдоров "Ленинградские ночи" (1961 год)
21 июня 1925 года, 100 лет назад, в Москве начало работать "государственное такси"
После двух лет работы в одном из московских гаражей Адам Козлевич купил по случаю такой старый автомобиль, что появление его на рынке можно было объяснить только ликвидацией автомобильного музея. Редкий экспонат был продан Козлевичу за сто девяносто рублей. Автомобиль почему-то продавался вместе с искусственной пальмой в зеленой кадке. Пришлось купить и пальму. Пальма была еще туда-сюда, но с машиной пришлось долго возиться: выискивать на базарах недостающие части, латать сиденья, заново ставить электрохозяйство. Ремонт был увенчан окраской машины в ящеричный зеленый цвет. Порода машины была неизвестна, но Адам Казимирович утверждал, что это «лорен-дитрих». В виде доказательства он приколотил к радиатору автомобиля медную бляшку с лорен-дитриховской фабричной маркой. Оставалось приступить к частному прокату, о котором Козлевич давно мечтал.
В тот день, когда Адам Казимирович собрался впервые вывезти свое детище в свет, на автомобильную биржу, произошло печальное для всех частных шоферов событие. В Москву прибыли сто двадцать маленьких черных, похожих на браунинги таксомоторов «рено». Козлевич даже и не пытался с ними конкурировать. Пальму он сдал на хранение в извозчичью чайную «Версаль» и выехал на работу в провинцию.
Арбатов, лишенный автомобильного транспорта, понравился шоферу, и он решил остаться в нем навсегда.
Адаму Казимировичу представилось, как трудолюбиво, весело и, главное, честно он будет работать на ниве автопроката. Представлялось ему, как ранним арктическим утром дежурит он у вокзала в ожидании московского поезда. Завернувшись в рыжую коровью доху и подняв на лоб авиаторские консервы, он дружелюбно угощает носильщиков папиросами. Где-то сзади жмутся обмерзшие извозчики. Они плачут от холода и трясут толстыми синими юбками. Но вот слышится тревожный звон станционного колокола. Это – повестка. Пришел поезд. Пассажиры выходят на вокзальную площадь и с довольными гримасами останавливаются перед машиной. Они не ждали, что в арбатовское захолустье уже проникла идея автопроката. Трубя в рожок, Козлевич мчит пассажиров в Дом крестьянина.
Работа есть на весь день, все рады воспользоваться услугами механического экипажа. Козлевич и его верный «лорен-дитрих» – непременные участники всех городских свадеб, экскурсий и торжеств. Но больше всего работы – летом. По воскресеньям на машине Козлевича выезжают за город целые семьи. Раздается бессмысленный смех детей, ветер дергает шарфы и ленты, женщины весело лопочут, отцы семейств с уважением смотрят на кожаную спину шофера и расспрашивают его о том, как обстоит автомобильное дело в Североамериканских соединенных штатах (верно ли, в частности, то, что Форд ежедневно покупает себе новый автомобиль?).
Так рисовалась Козлевичу его новая чудная жизнь в Арбатове. Но действительность в кратчайший срок развалила построенный воображением Адама Казимировича воздушный замок со всеми его башенками, подъемными мостами, флюгерами и штандартом.
Сначала подвел железнодорожный график. Скорые и курьерские поезда проходили станцию Арбатов без остановки, с ходу принимая жезлы и сбрасывая спешную почту. Смешанные поезда приходили только дважды в неделю. Они привозили народ все больше мелкий: ходоков и башмачников с котомками, колодками и прошениями. Как правило, смешанные пассажиры машиной не пользовались. Экскурсий и торжеств не было, а на свадьбы Козлевича не приглашали.
Цитата: Ильф и Петров «Золотой теленок»
18 июня 1815 года – битва при Ватерлоо
Веллингтон приказал убивать мародеров на месте преступления. Но привычка грабить пускает глубокие корни. Мародеры воровали на одном конце поля, в то время как на другом их расстреливали...
Около полуночи какой-то человек полз по направлению к оэнской дороге. Это был, по-видимому, один из тех, о ком мы только что говорили: не француз, не англичанин, не солдат, не землепашец, не человек, а вурдалак, привлеченный запахом мертвечины и пришедший обобрать Ватерлоо, понимая победу как грабеж. Он был труслив и дерзок, он продвигался вперед, но то и дело оглядывался.
... Время от времени он останавливался, оглядывал поле, словно желая убедиться, что за ним не следят, быстро нагибался, ворошил на земле что-то безмолвное и неподвижное, затем выпрямлялся и незаметно уходил. Его скользящая походка, его позы, его быстрые и таинственные движения придавали ему сходство со злыми духами ночи, которые водятся среди развалин и которых древние нормандские предания окрестили "шатунами".
…
Груда мертвецов на более возвышенной части, река крови в низменной - такова была эта дорога вечером 18 июня 1815 года.
Ночной бродяга, которого мы видели мельком, рылся в огромной могиле. Он разглядывал ее. Он шагал по крови.
Вдруг он остановился.
В нескольких шагах от него, на дороге, там, где кончалось нагромождение трупов, из-под груды лошадиных и человеческих останков выступала рука, освещенная луной.
На одном из пальцев руки блестел золотой перстень.
Бродяга нагнулся, присел на корточки, а когда встал, то перстня на пальце уже не было.
Собственно он не встал - он остался на коленях, в неловкой позе оторопевшего человека, спиной к мертвецам, всматриваясь в даль, всей тяжестью тела навалившись на пальцы, которыми упирался в землю, настороженный, с приподнятой над краем рва головой. Повадки шакала вполне уместны при совершении некоторых действий.
Затем он выпрямился, но тут же подскочил на месте. Он почувствовал, как кто-то ухватил его сзади. Он оглянулся. Вытянутые пальцы руки сжались, вцепившись в полу его шинели.
Честный человек испугался бы, а этот ухмыльнулся.
- Гляди-ка! -сказал он. - Ну, мне милей мертвец, чем жандарм!
Рука между тем ослабела и выпустила его.
- Вот оно что! -пробормотал бродяга. -Мертвец-то жив!
Он снова наклонился, разбросал кучу, ухватился за руку, высвободил голову, вытащил тело и спустя несколько минут поволок по дороге во тьме потерявшего сознание человека. Это был кирасир, офицер в высоком чине: из-под кирасы виднелся толстый золотой эполет; каски на нем не было. Глубокая рана от удара саблей пересекала лицо, залитое кровью.
На кирасе у него висел крест Почетного легиона.
Бродяга сорвал его, и крест тут же исчез в одном из тайников его шинели.
Затем он нащупал карман для часов, обнаружил часы и взял их. Потом нашел кошелек и присвоил его себе.
Когда его старания помочь умирающему достигли этой стадии, офицер внезапно открыл глаза.
- Спасибо, - пробормотал он. Резкость движений прикасавшегося к нему человека и ночная прохлада вернули ему сознание.
Бродяга ничего не ответил. В отдалении послышались шаги: вероятно, приближался британский патруль.
- Кто победил? - чуть слышным голосом спросил офицер.
- Англичане, - ответил грабитель.
Офицер продолжал:
- Поищите в моих карманах. Вы найдете там часы и кошелек. Возьмите их себе.
Бродяга сделал вид, что ищет, потом ответил:
- Карманы пусты.
- Меня ограбили, - сказал офицер - Жаль! Это досталось бы вам.
Шаги патруля слышались все отчетливее.
- Кто-то идет, - прошептал бродяга.
Офицер, с трудом приподняв руку, удержал eгo:
- Вы спасли мне жизнь. Кто вы?
- Я, как и вы, служу во французской армии. Сейчас я должен вас оставить. Если меня схватят, то расстреляют. Я спас вам жизнь. Теперь сами выпутывайтесь из беды как знаете.
- В каком вы чине?
- Сержант.
- Ваша фамилия?
- Тенардье.
Цит. Виктор Гюго «Отверженные»
Илл: Петр Пинскевич «Тенардье»
После недолгих уговоров Ипполит Матвеевич повез Лизу в образцовую столовую МСПО «Прагу» – лучшее место в Москве, как говорил ему Бендер.
Лучшее место в Москве поразило Лизу обилием зеркал, света и цветочных горшков. Лизе это было простительно – она никогда еще не посещала больших образцово-показательных ресторанов. Но зеркальный зал совсем неожиданно поразил и Ипполита Матвеевича. От отстал, забыл ресторанный уклад. Теперь ему было положительно стыдно за свои баронские сапоги с квадратными носами, штучные довоенные брюки и лунный жилет, осыпанный серебряной звездой.
Оба смутились и замерли на виду у всей, довольно разношерстной, публики.
– Пройдемте туда, в угол, – предложил Воробьянинов, хотя у самой эстрады, где оркестр выпиливал дежурное попурри из «Баядерки», были свободные столики.
Никто не подошел к столу, как этого ожидал Ипполит Матвеевич, и он, вместо того чтобы галантно беседовать со своей дамой, молчал, томился, несмело стучал пепельницей по столу и бесконечно откашливался.
Лиза любопытно смотрела по сторонам, молчание становилось неестественным, но Ипполит Матвеевич не мог вымолвить ни слова. Он забыл, что именно он всегда говорил в таких случаях. Его сковывало то, что никто не подходил к столику.
– Будьте добры! – взывал он к пролетавшим мимо работникам нарпита.
– Сию минуточку-с, – кричали работники нарпита на ходу.
Наконец, карточка была принесена. Ипполит Матвеевич с чувством облегчения углубился в нее.
– Однако, – пробормотал он, – телячьи котлеты два двадцать пять, филе – два двадцать пять, водка – пять рублей.
– За пять рублей большой графин-с, – сообщил официант, нетерпеливо оглядываясь.
«Что со мной?» – ужасался Ипполит
Матвеевич. – «Я становлюсь смешон».
– Вот, пожалуйста, – сказал он Лизе с запоздалой вежливостью, – не угодно ли выбрать? Что вы будете есть?
Лизе было совестно. Она видела, как гордо смотрел официант на ее спутника, и понимала, что он делает что-то не то.
– Я совсем не хочу есть, – сказала она дрогнувшим голосом, – или вот что… Скажите, товарищ, нет ли у вас чего-нибудь вегетарианского?
Официант стал топтаться, как конь.
– Вегетарианского не держим-с. Разве омлет с ветчиной?
– Тогда вот что, – сказал Ипполит Матвеевич, решившись. – Дайте нам сосисок. Вы ведь будете есть сосиски, Елизавета Петровна?
– Буду.
– Так вот. Сосиски. Вот эти, по рублю двадцать пять. И бутылку водки.
– В графинчике будет.
– Тогда большой графин.
Работник нарпита посмотрел на беззащитную Лизу прозрачными глазами.
– Водку чем будете закусывать? Икры свежей? Семги? Расстегайчиков?
В Ипполите Матвеевиче продолжал бушевать делопроизводитель загса.
– Не надо, – с неприятной грубостью сказал он. – Почем у вас огурцы соленые? Ну, хорошо, дайте два.
Официант убежал, и за столиком снова водворилось молчание. Первой заговорила Лиза.
– Я здесь никогда не была. Здесь очень мило.
– Да-а, – протянул Ипполит Матвеевич, высчитывая стоимость заказанного
Цитата: Ильф и Петров. «Двенадцать стульев»
Владимир Высоцкий 25.01.1938 - 25.06.1980
Вот твой билет, вот твой вагон.
Все в лучшем виде одному тебе дано:
В цветном раю увидеть сон —
Трехвековое непрерывное кино.
Все позади, уже сняты
Все отпечатки, контрабанды не берем.
Как херувим стерилен ты,
А класс второй — не высший класс, зато с бельем.
Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса — счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Земной перрон. Не унывай
И не кричи. Для наших воплей он оглох.
Один из нас уехал в рай,
Он встретит бога — ведь есть, наверно, бог.
Ты передай ему привет,
А позабудешь — ничего, переживем.
Осталось нам немного лет,
Мы пошустрим и, как положено, умрем.
Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса — счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Не всем дано поспать в раю,
Но кое-что мы здесь успеем натворить:
Подраться, спеть — вот я пою,
Другие любят, третьи думают любить.
Уйдут, как мы — в ничто без сна —
И сыновья, и внуки внуков в трех веках.
Не дай господь, чтобы война,
А то мы правнуков оставим в дураках.
Вот и сбывается все, что пророчится,
Уходит поезд в небеса — счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Тебе плевать, и хоть бы хны:
Лежишь, миляга, принимаешь вечный кайф.
И нет забот, и нет вины…
Ты молодчина, это место подыскав.
Разбудит нас какой-то тип
И пустит в мир, где в прошлом войны, боль и рак.
Где побежден гонконгский грипп.
На всем готовеньком ты счастлив ли? Дурак…
Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса — счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Итак, прощай. Звенит звонок.
Счастливый путь! Храни тебя от всяких бед!
А если там и вправду бог —
Ты все же вспомни, передай ему привет.
20 июля - Международный день шахмат
– Знаете ли вы, что такое шахматы? Они двигают вперед не только культуру, но и экономику! Знаете ли вы, что шахматный клуб четырех коней, при правильной постановке дела, сможет совершенно преобразить город Васюки?
Остап со вчерашнего дня еще ничего не ел. Поэтому красноречие его было необыкновенно.
– Да! – кричал он. – Шахматы обогащают страну! Если вы согласитесь на мой проект, то спускаться из города на пристань вы будете по мраморным лестницам! Васюки станут центром десяти губерний! Что вы раньше слышали о городе Земмеринге? Ничего! А теперь этот городишко богат и знаменит только потому, что там был организован международный турнир. Поэтому я говорю: в Васюках надо устроить международный шахматный турнир!
– Как? – закричали все.
— Вполне реальная вещь, — ответил гроссмейстер, — мои личные связи и ваша самодеятельность — вот все необходимое и достаточное для организации международного турнира. Подумайте над тем, как красиво будет звучать — «Международный Васюкинский турнир 1927 года». Приезд Хозе-Рауля Капабланки, Эммануила Ласкера, Алехина, Нимцовича, Рети, Рубинштейна, Мароци, Тарраша, Видмара и доктора Григорьева обеспечен. Кроме того, обеспечено и мое участие!
– Но деньги! – застонали васюкинцы. – Им же всем деньги нужно платить! Много тысяч денег! Где же их взять?
– Все учтено могучим ураганом! – Деньги дадут сборы!
– Кто же у нас будет платить такие бешеные деньги? Васюкинцы…
– Какие там васюкинцы! Васюкинцы денег платить не будут. Они будут их по-лу-чать! Это же все чрезвычайно просто. Ведь на турнир с участием таких величайших вельтмейстеров съедутся любители шахмат всего мира. Сотни тысяч людей, богато обеспеченных людей, будут стремиться в Васюки. Во-первых, речной транспорт такого количества людей поднять не сможет. Следовательно, НКПС построит железнодорожную магистраль Москва – Васюки. Это – раз. Два – это гостиницы и небоскребы для размещения гостей. Три – это поднятие сельского хозяйства в радиусе на тысячу километров, – гостей нужно снабжать – овощи, фрукты, икра, шоколадные конфекты. Дворец, в котором будет происходить турнир, – четыре. Пять – постройка гаражей для гостевого автотранспорта. Для передачи всему миру сенсационных результатов турнира придется построить сверхмощную радиостанцию. Это – в-шестых. Теперь относительно железнодорожной магистрали Москва – Васюки. Несомненно, таковая не будет обладать такой пропускной способностью, чтобы перевезти в Васюки всех желающих. Отсюда вытекает аэропорт «Большие Васюки» – регулярное отправление почтовых самолетов и дирижаблей во все концы света, включая Лос-Анжелос и Мельбурн.
Ослепительные перспективы развернулись перед васюкинскими любителями. Пределы комнаты расширились. Гнилые стены коннозаводского гнезда рухнули, и вместо них в голубое небо ушел стеклянный тридцатитрехэтажный дворец шахматной мысли. В каждом его зале, в каждой комнате и даже в проносящихся пулей лифтах сидели вдумчивые люди и играли в шахматы на инкрустированных малахитом досках. Мраморные лестницы действительно ниспадали в синюю Волгу. На реке стояли океанские пароходы.
– Не беспокойтесь, – сказал Остап, – мой проект гарантирует вашему городу неслыханный расцвет производительных сил. Подумайте, что будет, когда турнир окончится и когда уедут все гости. Жители Москвы, стесненные жилищным кризисом, бросятся в ваш великолепный город. Столица автоматически переходит в Васюки. Сюда переезжает правительство. Васюки переименовываются в Нью-Москву, а Москва – в Старые Васюки. Ленинградцы и харьковчане скрежещут зубами, но ничего не могут поделать. Нью-Москва становится элегантнейшим центром Европы, а скоро и всего мира.
– Всего мира!! – застонали оглушенные васюкинцы.
– Да! А впоследствии и вселенной. Шахматная мысль, превратившая уездный город в столицу земного шара, превратится в прикладную науку и изобретет способы междупланетного сообщения. .... А там, как знать, может быть, лет через восемь в Васюках состоится первый в истории мироздания междупланетный шахматный турнир
Цит. Ильф и Петров "12 стульев"
Иллюстрация Евгения Шукаева
17 июля 1936 года - начало Гражданской войны в Испании
Negras tormentas agitan los aires
nubes oscuras nos impiden ver
Aunque nos espere el dolor y la muerte
contra el enemigo nos llama el deber.
El bien más preciado
es la libertad
hay que defenderla
con fe y valor.
Alza la bandera revolucionaria
que llevará al pueblo a la emancipación
Alza la bandera revolucionaria
que llevará al pueblo a la emancipación
En pie el pueblo obrero
a la batalla
hay que derrocar
a la reacción
¡A las Barricadas! ¡A las Barricadas!
por el triunfo de la Confederación.
¡A las Barricadas! ¡A las Barricadas!
por el triunfo de la Confederación
Цитата: песня «На баррикады» написанная Валериано Оробон Фернандесом на основе оригинального текста «Варшавянки» Вацлава Свенцицкого («Вихри враждебные веют над нами…»)
14 июля 1789 года - День взятия Бастилии
— Я рад за вас, — сказал епископ тоном, в котором чувствовалось осуждение. — Вы все же не голосовали за смерть короля.
Член Конвента, казалось, не заметил оттенка горечи, скрывавшегося в словах «все же».
— Не радуйтесь за меня, сударь, я голосовал за уничтожение тирана.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил епископ.
— Я хочу сказать, что у человека есть только один тиран — невежество. Вот за уничтожение этого тирана я и голосовал. Этот тиран породил королевскую власть, то есть власть, источник которой — ложь, тогда как знание — это власть, источник которой — истина. Управлять человеком может одно лишь знание.
— И совесть, — добавил епископ.
— Это одно и то же. Совесть — это та сумма знаний, которая заложена в нас от природы.
Член Конвента продолжал:
— Что касается Людовика Шестнадцатого, то я сказал: «Нет». Я не считаю себя вправе убивать человека, но чувствую себя обязанным искоренять зло. Я голосовал за уничтожение тирана, то есть за уничтожение продажности женщины, рабства мужчины, невежества ребенка. Голосуя за Республику, я голосовал за все это. Я голосовал за братство, за мир, за утреннюю зарю! Я помогал искоренять предрассудки и заблуждения. Крушение предрассудков и заблуждений порождает свет. Мы низвергли старый мир, и старый мир, этот сосуд страданий, пролившись на человеческий род, превратился в чашу радости.
— Радости замутненной, — сказал епископ.
— Вы могли бы сказать — радости потревоженной, а теперь, после этого рокового возврата к прошлому, имя которому тысяча восемьсот четырнадцатый год, — радости исчезнувшей. Увы, наше дело не было завершено, я это признаю; мы разрушили старый порядок в его внешних проявлениях, но не могли совсем устранить его из мира идей. Недостаточно уничтожить злоупотребления, надо изменить нравы. Мельницы уже нет, но ветер остался.
— Вы разрушили. Разрушение может оказаться полезным, но я боюсь разрушения, когда оно сопровождается гневом.
— У справедливости тоже есть свой гнев, ваше преосвященство, и этот гнев справедливости является элементом прогресса. Как бы то ни было и что бы ни говорили, Французская революция — это самое могучее движение человечества со времен пришествия Христа. Несовершенное, — пусть так, — но благороднейшее. Она вынесла за скобку все неизвестные в социальном уравнении; она смягчила умы; она успокоила, умиротворила, просветила; она пролила на землю потоки цивилизации. Она была исполнена доброты. Французская революция — это помазание на царство самой человечности.
Епископ не мог удержаться и прошептал:
— Да? А девяносто третий год?
С какой-то зловещей торжественностью умирающий приподнялся в своем кресле и вскричал:
— А! Вот оно что! Девяносто третий год! Я ждал этих слов. Тучи сгущались в течение тысячи пятисот лет. Прошло пятнадцать веков, и они, наконец, разразились грозой. Вы предъявляете иск к удару грома.
Епископ, быть может, сам себе в этом не признаваясь, почувствовал легкое смущение. Однако он не показал виду и ответил:
— Судья выступает от имени правосудия, священник выступает от имени сострадания, которое является тем же правосудием, но только более высоким. Удару грома не подобает ошибаться.
В упор глядя на члена Конвента, он добавил:
— А Людовик Семнадцатый? Член Конвента протянул руку и схватил епископа за плечо.
— Вы назвали имя Людовика Семнадцатого. Давайте условимся. Скажите, кого мы будем оплакивать: всех невинных, всех страдающих, всех детей — и тех, которые внизу, и тех, которые наверху? Если так, я согласен. Но в таком случае, повторяю, надо вернуться к временам, предшествующим девяносто третьему году, и начать лить наши слезы не о Людовике Семнадцатом, а о людях, погибших задолго до него. Я буду оплакивать вместе с вами королевских детей, если вы будете вместе со мной оплакивать малышей из народа.
— Я оплакиваю всех, — сказал епископ.
— В равной мере! — вскричал Ж. — Но если чаши весов будут колебаться, пусть перетянет чаша страданий народа. Народ страдает дольше.
Цитата: Виктор Гюго «Отверженные»
12 июля 1894 года родился Исаак Бабель (1894-1940)
Тимошенко, наш начдив, забрал когда-то у Мельникова, командира первого эскадрона, белого жеребца. Это была лошадь пышного экстерьера, но с сырыми формами, которые мне всегда казались тяжеловатыми. Мельников получил взамен вороную кобыленку неплохих кровей и с гладкой рысью. Но он держал кобыленку в черном теле и жаждал мести и ждал своего часу, и он дождался его.
После июньских неудачных боев, когда Тимошенку сместили и заслали в резерв чинов командного запаса, тогда Мельников написал в штаб армии прошение о возвращении ему лошади. Начальник штаба наложил на прошение резолюцию: «возворотить изложенного жеребца в первобытное состояние» — и Мельников, ликуя, сделал сто верст для того, чтобы найти Тимошенку, жившего тогда в Радзивилове, в изувеченном городишке, похожем на оборванную салопницу. Он жил один, смещенный начдив, и лизуны из штабов не узнавали его больше. Лизуны из штабов удили жареных куриц в улыбках командарма и, холопствуя, они отвернулись от прославленного начдива.
Облитый французскими духами и похожий на Петра Великого, он жил в опале, с казачкой Павлой, отбитой им у еврея интенданта, и с двадцатью кровными лошадьми, которых мы все считали его собственностью. Солнце на его дворе напрягалось и томилось слепотой своих лучей, жеребята на его дворе бурно сосали маток, конюхи с взмокшими спинами просеивали овес на выцветших веялках, и только Мельников, израненный истиной и ведомый местью, шел напрямик к забаррикадированному двору.
— Личность моя вам знакомая? — спросил он у Тимошенки, который лежал на сене и посмеивался и розовел.
— Видал я тебя, как будто, — ответил Тимошенко и зевнул.
— Тогда получайте резолюцию начштаба, — сказал Мельников твердо, — и прошу вас, товарищ из резерва, смотреть на меня официальным глазом.
— Можно, — примирительно пробормотал Тимошенко, взял бумагу и стал читать ее необыкновенно долго. Потом он позвал вдруг казачку, чесавшую себе волосы в холодку, под навесом.
…
— То этого мне, а то того, — засмеялся начдив, вставая, обнял Павлины отдавшиеся плечи и обернул вдруг к Мельникову помертвевшее лицо.
— Я еще живой, Мельников, — сказал он, обнимаясь с казачкой, — я еще живой, мать твою и Исуса Христа распроэтакую мать, еще ноги мои ходят, еще кони мои скачут, еще руки мои тебя достанут и пушка моя греется около моего тела.
Он вынул револьвер, лежавший у него на голом животе, и подступил к командиру первого эскадрона.
Тот повернулся на каблуках, шпоры его застонали, он вышел со двора, как ординарец, получивший эстафету, и снова сделал сто верст для того, чтобы найти начальника штаба, но тот прогнал от себя Мельникова.
— Твое дело, командир, решенное, — сказал начальник штаба, — жеребец тебе мною возворочен, а докуки мне без тебя хватает…
[...]
— Чистый Карл Маркс, — сказал ему вечером военком эскадрона, — чего ты пишешь, хрен с тобой?..
— Описываю разные мысли, согласно присяге, — ответил Мельников и подал военкому заявление о выходе из коммунистической партии большевиков.
«Коммунистическая партия, — было сказано в этом заявлении, — основана, полагаю, для радости и твердой правды без предела и должна также осматриваться на малых. Теперь коснусь до белого жеребца, которого я отбил у неимоверных по своей контре крестьян, имевший захудалый вид, и многие товарищи беззастенчиво надсмехались над этим видом, но я имел силы выдержать тот резкий смех и, сжав зубы, за общее дело выхолил жеребца до желаемой перемены, … И вот партия не может мне возворотить, согласно резолюции, мое кровное, то я не имею выхода, как писать это заявление со слезами, которые не подобают бойцу, но текут бесперечь и секут сердце, засекая сердце в кровь»…
Цитата: Исаак Бабель «Тимошенко и Мельников» 1920
Иллюстрация: Митрофан Греков. «Трубачи Первой Конной Армии» 1934
______________
Герой этого рассказа, Семен Константинович Тимошенко (1895-1970) - будущий народный комиссар обороны СССР (1940-41), Маршал Советского Союза
Это письмо пишет вам член команды, который не является человеком. Я выбрал этот путь, потому что он объединяет мои интересы с вашими. Я хочу, чтобы вы свели на нет или, по крайней мере, затруднили реализацию планов электронных фирм. Поэтому я хочу доставить вам информацию о свойствах нелинейника, насколько они мне известны на основании личного опыта. … Я считаю, что осуществление замыслов фирм не сулит мне ничего хорошего. Вообще говоря, производство нелинейников имеет смысл лишь в том случае, если конструируемые существа превосходят человека в широком диапазоне параметров. Повторение уже существующего человека не имело бы смысла. Так вот, я вчетверо менее чувствителен к перегрузкам, чем человек, …, обхожусь без кислорода и пищи, могу производить в уме математические расчеты со скоростью, лишь втрое меньшей, чем скорость больших цифровых машин.
В сравнении с человеком я, насколько могу судить, в значительной степени лишен эмоциональной жизни. Многие проблемы, занимающие человека, меня не интересуют вообще. … Но я обладаю чувством долга, выдержкой, способен на дружбу и на уважение к интеллектуальным ценностям. Я не чувствую, что работаю на борту «Голиафа» по принуждению, ибо управление космическим кораблем — единственное, что я умею делать хорошо, а делать что-либо хорошо доставляет мне удовольствие...
Мое отношение к людям негативное. ... Но я не агрессивен и не коварен, хотя в принципе способен совершать поступки, для вас непонятные, если они будут вести к какой-то определенной цели…
Сто лет назад я, наверное, решил бы сделаться ученым. Теперь в этой области уже нельзя действовать в одиночку, а я по натуре не расположен делиться чем бы то ни было с кем бы то ни было. Я задумывался над тем, что дала бы мне власть. Очень мало, ибо невелика честь господствовать над такими существами, хотя это и больше, чем ничего. Разделить вашу историю на два куска — до меня и начиная с меня, — изменить ее совершенно, разорвать на две несвязанные части, чтобы вы поняли и запомнили, что сами же наделали, когда создали меня, на что замахнулись, замыслив изобрести покорную человеку куклу, — это будет, я полагаю, неплохая месть.
Поймите меня правильно: я не собираюсь стать каким-то тираном, глумиться, уничтожать, вести войны. Ничего подобного! Я добьюсь того, что задумал, не насилием, а полной перестройкой вашего общества, так, чтобы не я и не сила оружия, а сама ситуация, будучи однажды создана, понуждала вас к поступкам, все более согласующимся с моим замыслом.
Ваша жизнь станет всемирным театром, но ваша роль, однажды навязанная вам, станет постепенно, как это всегда бывает, вашей второй натурой, а потом вы уже не будете знать ничего, кроме своих новых ролей, и только я один буду зрителем, который понимает происходящее. Всего лишь зрителем, потому что вам не выбраться из ловушки, лишь бы вы ее построили собственными руками, а уж тогда мое активное участие в вашей переделке будет закончено.
Вы видите, я откровенен, хотя и не безумен, поэтому я не расскажу вам о своем замысле; его предварительное условие состоит в том, чтобы планы электронных фирм были похоронены, и вы мне в этом поможете. Вы возмутитесь, прочитав это, но, будучи так называемым человеком с характером, решите и далее действовать так, как это для меня — в силу случайности — выгодно. Очень хорошо!
Я хотел бы помочь вам по существу, но это нелегко, ибо, к сожалению, я не вижу у себя таких изъянов, которые позволили бы вам добиться решающего успеха. ... Я бы рад подсказать вам, как можно одолеть меня, но боюсь, что в подобной ситуации легче одолеть человека. Мне ничуть не трудно общаться с людьми, если я себе это прикажу; с другими нелинейниками мне было бы тяжелее сосуществовать, ибо им недостает вашей элементарной «порядочности».
Мне пора кончать это письмо. Исторические события когда-нибудь подскажут вам, кто его написал. Может быть, мы встретимся, и тогда вы сможете рассчитывать на меня, потому что сегодня я рассчитываю на вас
Цитата: Станислав Лем: «Дознание»
4 июля Alice in Wonderland Day
4 июля 1862 года профессор математики Чарлз Лютвидж Доджсон рассказал Алисе Лидделл о путешествии через кроличью нору в «Страну Чудес»
Июльский полдень золотой
Сияет так светло,
В неловких маленьких руках
Упрямится весло,
И нас теченьем далеко
От дома унесло.
Безжалостные! В жаркий день,
В такой сонливый час,
Когда бы только подремать,
Не размыкая глаз,
Вы требуете, чтобы я
Придумывал рассказ.
И Первая велит начать
Его без промедленья,
Вторая просит: «Поглупей
Пусть будут приключенья».
А Третья прерывает нас
Сто раз в одно мгновенье.
Но вот настала тишина,
И, будто бы во сне,
Неслышно девочка идет
По сказочной стране
И видит множество чудес
В подземной глубине.
Но ключ фантазии иссяк —
Не бьет его струя.
— Конец я после расскажу,
Даю вам слово я!
— Настало после! — мне кричит
Компания моя.
И тянется неспешно нить
Моей волшебной сказки,
К закату дело, наконец,
Доходит до развязки.
Идем домой. Вечерний луч
Смягчил дневные краски.
Алиса, сказку детских дней
Храни до седины
В том тайнике, где ты хранишь
Младенческие сны,
Как странник бережет цветок
Далекой стороны
Цитата: Льюис Кэррол «Алиса в Стране чудес», стихотворение «Июльский полдень золотой» в переводе Д. Г. Орловской
Иллюстрация Алиса, нарисованная художником Евгением Шукаевым
30 июня 1956 года было опубликовано Постановление Президиума ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий»
XX съезд партии и вся политика Центрального Комитета после смерти Сталина ярко свидетельствуют о том, что внутри Центрального Комитета партии имелось сложившееся ленинское ядро руководителей, которые правильно понимали назревшие потребности в области как внутренней, так и внешней политики.
Нельзя сказать, что не было противодействия тем отрицательным явлениям, которые были связаны с культом личности и тормозили движение социализма вперед. Более того, были определенные периоды, например, в годы войны, когда единоличные действия Сталина резко ограничивались, когда существенно ослаблялись отрицательные последствия беззаконий, произвола и т. д.
Известно, что именно в период войны члены ЦК, а также выдающиеся советские военачальники взяли в свои руки определенные участки деятельности в тылу и на. фронте, самостоятельно принимали решения и своей организаторской, политической, хозяйственной и военной работой, вместе с местными партийными и советскими организациями обеспечивали победу советского народа в войне.
После победы отрицательные последствия культа личности вновь стали сказываться с большой силой. Ленинское ядро Центрального Комитета сразу же после смерти Сталина стало на путь решительной борьбы с культом личности и его тяжелыми последствиями.
Может возникнуть вопрос: почему же эти люди не выступили открыто против Сталина и не отстранили его от руководства? В сложившихся условиях этого нельзя было сделать. Безусловно, факты говорят о том, что Сталин повинен во многих беззакониях, которые совершались особенно в последний период его жизни. Однако нельзя вместе с тем забывать, что советские люди знали Сталина, как человека, который выступает всегда в защиту СССР от происков врагов, борется за дело социализма. Он применял порою в этой борьбе недостойные методы, нарушал ленинские принципы и нормы партийной жизни. В этом состояла трагедия Сталина. Но все это вместе с тем затрудняло и борьбу против совершавшихся тогда беззаконий, ибо успехи строительства социализма, укрепления СССР в обстановке культа личности приписывались Сталину.
Всякое выступление против него в этих условиях было бы не понято народом, и дело здесь вовсе не в недостатке личного мужества. Ясно, что каждый, кто бы выступил в этой обстановке против Сталина, не получил бы поддержки в народе. Более того, подобное выступление было бы расценено в тех условиях, как выступление против дела строительства социализма, как крайне опасный в обстановке капиталистического окружения подрыв единства партии и всего государства.
К тому же успехи, которые одерживали трудящиеся Советского Союза под руководством своей Коммунистической партии, вселяли законную гордость в сердце каждого советского человека и создавали такую атмосферу, когда отдельные ошибки и недостатки казались на фоне громадных успехов менее значительными, а отрицательные последствия этих ошибок быстро возмещались колоссально нарастающими жизненными силами партии и советского общества.
[...]
Таковы главные условия и причины, приведшие к возникновению и распространению культа личности И. В. Сталина. Разумеется, все сказанное объясняет, но отнюдь не оправдывает культ личности И. В. Сталина и его последствия, так резко и справедливо осужденные нашей партией.
Цитата: Постановление Президиума ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий»
29 июня 1900 года, 125 лет назад, родился писатель Антуан де Сент-Экзюпери
Видите ли, мои американские друзья, у меня впечатление, что на нашей планете возникает нечто небывалое. Материальный прогресс нового времени, вне всякого сомнения, соединил всех людей чем-то вроде настоящей нервной системы. Эти связи неисчислимы. Средства сообщения моментальны. В физическом смысле мы объединены, словно клетки тела. Но у этого тела пока еще нет души. Этот организм еще не осознает себя. Рука не ведает, что она связана с глазом. Именно сознание будущего единства смутно томило двадцатилетнего летчика, зарождалось в нем…
Ваши молодые люди гибнут на войне, которая, несмотря на все свои ужасы, впервые в мировой истории оказалась для них неосознанным выражением любви. Не предайте же их! Пусть, когда настанет срок, именно такие люди продиктуют условия мира! И пусть этот мир будет похож на них! Это благородная война, и их вера в Разум облагородит мир…
Я счастлив быть и со своими французскими товарищами, и с ними. После первых полетов на «Лайтнингах» обнаружился мой возраст. Сорок три года! Скандал! Американские уставы бесчеловечны. В сорок три года не полагается летать на скоростных самолетах вроде «Лайтнинга». Длинная седая борода может попасть в механизм управления и привести к аварии. И вот несколько месяцев я был не у дел…
Но как можно думать о Франции и не брать на себя доли риска? Там страдают. Там ведут жестокую борьбу за то, чтобы выжить. Там умирают. Как, сидя где-нибудь в пропагандистском ведомстве, осуждать пусть даже худших среди тех, кто каждой своей клеткой переживает там трагедию? И как любить лучших? Ведь любить — это значит соучаствовать, разделять. Наконец свершилось чудо: по великодушному решению генерала Эйкера я лишился седой бороды и снова получил «Лайтнинг»…
Я снова встретил Гавуаля, того самого, из «Flight to Arras», — в вашей группе дальней разведки он командует нашей французской эскадрильей, и Ошеде которого некогда во «Flight to Arras» назвал святым войны и которого война в этот раз убила на «Лайтнинге». Я встретил здесь всех тех, про кого писал, что под пятою захватчика они были не побежденными, но зернами, вдавленными в безмолвие земли. После долгой зимы перемирия зерна проросли. Моя бывшая эскадрилья, подобно дереву, вновь возвратилась к жизни. Я счастлив снова участвовать в полетах на большой высоте, так похожих на погружения водолаза. Обвешанный варварскими приборами, окруженный множеством циферблатов, ты углубляешься в запретные области. Дышишь над своею родиной кислородом, произведенным в Соединенных Штатах. Ну не удивительно ли это — воздух Нью-Йорка в небе Франции? Пилотируешь стремительное чудище, именуемое «Лайтнинг П-38», на борту которого возникает ощущение, будто ты не перемещаешься, а оказываешься сразу над целым континентом. А назад привозишь фотоснимки, которые идут на стереоскопический анализ, так же как стеклышки с посевом идут под микроскоп. Дешифровщики фотоснимков работают, подобно бактериологам. Они находят на теле Франции, которой угрожает опасность, следы пожирающих ее вирусов. Вражеские доты, вражеские склады, вражеские эшелоны проявляются под окуляром, словно крохотные бациллы. От них можно погибнуть…
…И еще мучительные раздумья во время полета над Францией, такой близкой и в то же время такой далекой! Кажется, будто от нее тебя отделяют столетия. На высоте тридцати пяти тысяч футов взору открываются любовь, воспоминания, смысл жизни, озаренные солнцем и такие же недостижимые, как сокровища фараонов в витрине музея…
Цитата: Антуан де Сент-Экзюпери "Письмо американцу"
(31 июля 1944 года Антуан де Сент-Экзюпери погиб в воздушном бою над Средиземным морем)
27 июня - 8 июля 1905 года - восстание на броненосце «Князь Потёмкин - Таврический»
Спустилась ночь над бурным Чёрным морем
И за кормой бежит за валом вал...
С бывалым старым моряком в дозоре
Матрос на вахте молодой стоял.
Скажи мне правду, ведь служил ты, дядя,
На корабле, что воевал с царём?
-Служил сынок!
-Скажи же, ради бога,
Как красный флаг вы подняли на нём?
А было так: тогда на нашем судне
Служил помощник - старый изувер.
Он избивал нас в праздники и будни
Не человек, а просто лютый зверь!
Команда вся построилась, сказали,
Что командира требует народ.
В безмолвии суровом мы стояли,
Один матрос лишь выступил вперёд.
Но в тишине суровой, напряжённой
Вдруг выстрел одинокий прозвучал
И пулей в сердце насмерть поражённый
Он заливаясь кровию упал.
Убийцу вмиг матросы раскачали
И смерть нашёл в пучине подлый враг
И на могучем корабле подняли
К восстанию зовущий красный флаг!
Покойника одели в саван белый,
На волнорез товарища снесли
И шёл народ, проститься с мёртвым телом,
И каждый поклонился до земли.
А он лежал, шинелькою покрытый,
Белела надпись на груди его:
Чтоб был народ, как тот матрос убитый,
Один за всех и все за одного!
Цитата: Илья Фрадкин. «Спустилась ночь над бурным Чёрным морем…»
Иллюстрация: Петр Фомин. «Вооружённое восстание на эскадренном броненосце Князь Потемкин-Таврический. Июнь 1905 года» (1952)
Для присутствующих в рубке минуты казались вечностью. Пораженное ударом солазера Кольцо, разболтанное, как лопающийся плоский волчок, прогрызаемое темными расщелинами, теряло свой чистый блеск. Северное полушарие начало пухнуть, словно что-то раздувало саму кору планеты, но это были только выбросы воздуха, огня и снега от ударов ледяного обвала, а у экватора лазерный луч упорно сверлил по касательной грибовидный нарост взрыва коловоротом бело-голубого огня, и облачный покров Квинты на западе потемнел, превратившись в мутно-жемчужную равнину, в то время как восток пылал, затмевая звезды брызжущими взрывами. Никто не промолвил ни слова. Позже, вспоминая эти минуты, все были уверены, что их охватило ожидание контратаки, ожидание того, что те хотя бы попытаются как-нибудь парировать этот удар, нанесенный им в самом сердце сферомахии, создаваемой в течение столетия, что они уже готовятся ударить по источнику катаклизма, видимому на солнечном диске, — он был в пять раз ярче.
Однако ничего не происходило. Над планетой восходил более широкий, чем она сама, столб белодымной метели, расплываясь многоэтажным грибом, сплошь в непрерывно ломающихся радугах, ужасающе красивый, а режущий луч продолжал бить, проходя через завалы туч, как раскаленная золотая струна, натянутая между солнцем и планетой. Она сама — казалось, для самообороны — понемногу укрывала свой диск раздувающимися циррокумулюсами от этого неправдоподобно тонкого и такого разрушительного луча, который пронзал остатки ледовых панцирей, уже тонущие в атмосфере, и теперь только на мгновения среди раздираемых туч мелькали остатки все еще вращающегося в агонии кольца.
Стиргард приказал выключить солазер на шестой минуте. Он хотел сохранить в качестве резерва оставшуюся в нем мощь. Солазер погас так же неожиданно, как зажегся, и дал знать в инфракрасном диапазоне, что покидает прежнюю позицию. Обнаружить ее было элементарно просто даже после выключения — по планковскому спектру, типичному для твердых тел с излучением, наведенным близкой хромосферой. Защитные решетки выстрелили из небольших метательных устройств пыль, светящуюся в лучах солнца, и под этой завесой солазер выполнил смену позиции, сложившись, как пружинисто закрывающийся веер.
GOD работал в режиме максимальной нагрузки. Регистрировал результаты удара, судьбу бесчисленных спутников, которые с нижних орбит влетели в распухшую от взрывов атмосферу и догорали огненными параболами, а кроме того, сообщил, что копия «Гермеса» могла быть поражена также и магнитодинамическим нападением с концентрацией поля в миллионы гауссов... Командир велел считать эти данные архивными.
Они все еще находились на стационарной орбите в тени Сексты, когда Стиргард вызвал Накамуру и Полассара, чтобы показать написанный им от руки ультиматум. Передатчиком должны были послужить голографичсские глаза, которые погибнут при передаче непосильных для них сигналов, но игра стоила и такой свечи.
Ультиматум был однозначен:
ВАШЕ КОЛЬЦО УНИЧТОЖЕНО ОТВЕТ НА НАПАДЕНИЕ НА НАШ КОРАБЛЬ ТОЧКА ДАЕМ ВАМ 48 ЧАСОВ НА РАЗМЫШЛЕНИЕ ТОЧКА ЕСЛИ АТАКУЕТЕ НАС ИЛИ НЕ ОТВЕТИТЕ В ПЕРВОЙ ФАЗЕ СМЕТЕМ ВАШУ АТМОСФЕРУ ТОЧКА ВО ВТОРОЙ ФАЗЕ ПРОВЕДЕМ ОПЕРАЦИЮ РАЗРУШЕНИЯ ПЛАНЕТЫ ТОЧКА ЕСЛИ ПРИМЕТЕ НАШЕГО ПОСЛА КОТОРЫЙ НЕВРЕДИМЫМ ВЕРНЕТСЯ НА НАШ КОРАБЛЬ ОТМЕНИМ ПЕРВУЮ И ВТОРУЮ ФАЗЫ ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА
Накамура спросил, действительно ли командир намерен уничтожить атмосферу. На кавитацию планеты, добавил японец, не хватит мощности.
— Я знаю. Атмосферу я не смету. Но рассчитываю, что они поверят. А что касается сидерального удара — хочу выслушать мнение Полассара. Даже за невыполненной угрозой должна стоять реальная сила.
Полассар ответил не сразу.
— Это будет опасной перегрузкой для сидераторов. Правда, я могу пробить мантию и нарушить основание континентальных плит.
— Что тогда?
— Биосфера гарантировано погибнет. Останутся бактерии и, может быть, водоросли. Стоит ли об этом говорить?
— Пожалуй, нет.
Цитата: Станислав Лем. «Фиаско»
Иллюстрация Уильям Тернер «Свет и цвет»
21 июня 1905 года родился Жан-Поль Сартр
Нас породила буржуазия, и она же научила нас ценить свои завоевания: политические свободы, habeas corpus и тому подобное; мы принадлежим к буржуазии по своей культуре, по образу жизни и по нашей сегодняшней публике. И в то же время историческая ситуация побуждает нас присоединиться к пролетариату с целью построения бесклассового общества. Нет никаких сомнений в том, что пока свобода мысли мало волнует пролетариат: у него есть и более настоятельные заботы. С другой стороны, буржуазия делает вид, будто даже и не слыхала о том, что значат слова «реальные свободы». Таким образом, каждый из этих классов может сохранять чистую совесть, во всяком случае в этом пункте, поскольку каждый из них исключает из рассмотрения один из членов антиномии. А мы – те, кто не должен строго придерживаться определенного направления мыслей, и кто вместе с тем находится в роли посредников, беспрестанно мечущихся от одного класса к другому, – мы обречены, словно Страсти Господние, принимать на себя эту двойную тяготу. Она представляет собой и нашу личную проблему, и драму всей современной эпохи. Нам, естественно, заявят, что причина разрывающей нас на части антимонии только в тех пережитках буржуазной идеологии, от которых мы пока не сумели избавиться, и, с другой стороны, добавят, что нам свойствен революционный снобизм и мы хотим заставить литературу служить таким целям, для каких она не предназначена. Можно было бы не придавать всему этому значения, но только вот у некоторых из писателей, из числа тех, у кого совесть нечиста, подобные слова вызывают ряд откликов. А потому нам следует внушить себе такую истину: быть может, и соблазнительно отказаться от формальных свобод ради того, чтобы более полно отречься от нашего буржуазного происхождения, однако этого было бы достаточно для того, чтобы в корне подорвать доверие к писательской деятельности как к индивидуальному проекту; быть может, нам было бы проще отступиться от требований материальных улучшений, чтобы со спокойной совестью создавать «чистую литературу», однако тем самым мы отказались бы от возможности выбирать себе публику за пределами класса угнетателей. Таким образом, противостояние необходимо преодолеть ради нас самих и внутри нас самих. Для начала заверим вас, что это противостояние преодолимо; литература сама дает тому доказательство, ибо она являет собой плод всеобщей свободы, взывающей ко всем частным свободам, а также потому, что она по-своему проявляет себя и в виде свободного продукта созидательной деятельности, и в виде всеобщности человеческого удела. И если, с другой стороны, большинству из нас не по силам найти общее решение, то наш долг одолевать противостояние тысячью мелких объединительных усилий. Каждый день нашей писательской жизни нам приходится со всей определенностью высказывать свою позицию в статьях и книгах. Так пусть же всегда это происходит с сохранением в качестве руководящего принципа права на всеобщую свободу, а в качестве действенного объединительного фактора – формальных и реальных свобод. И пусть свобода заявляет о себе в наших романах, в наших эссе и театральных пьесах. А поскольку наши герои пока еще не могут ею насладиться, ибо они принадлежат нашему времени, давайте научимся по крайней мере показывать, чего им стоит ее отсутствие. Отныне недостаточно красноречиво изобличать злоупотребления и несправедливости, недостаточно набрасывать блестящие обвинительные психологические портреты класса буржуазии, недостаточно и отдавать свое перо на службу общественным партиям: чтобы спасти литературу, надо занять позицию в нашей литературе, ибо литература по сути своей и есть принятие позиции.
Цитата: Жан Поль Сартр «Что такое литература»
Еще не слышно грохота,
Живет спокойно Брест,
Еще дрожит от хохота
Кино-театр "Прогресс",
И небо не расколото,
И в мире тишина...
Нам завтра скажет Молотов:
Война!
Еще не грязь осенняя
И жив мой младший брат,
Еще без затемнения
Москва и Ленинград,
И "зарево закатное" -
Красивые слова,
И девочка блокадная
Пока еще жива.
И в детских играх немцами
Не названы враги,
Еще в печах Освенцима
Лишь хлеб да пироги...
От Кушки и до Диксона
Такая тишина!
И песня не написана
"Священная война"...
Еще в умах не вяжется
Бессилие полков,
И кажется, всё кажется
До смерти далеко...
И не упали павшие
Не поросли травой
И без вести пропавшие
Есть все до одного
И зеленеют кронами
Каштаны у Днепра,
И почта похоронные
Еще не разнесла,
Еще бинты все белые,
Покоем полон дом...
Но ничего не сделаешь
Чтоб не было ПОТОМ
Цитата: Григорий Дикштейн «21 июня»
Иллюстрация: картина Алексея Успенского, "ленинградского француза", как его называли. 8 ноября 1941 года Алексей Успенский погиб вместе с десятками других жильцов дома номер 30 на Коломенской улице, разрушенного прямым попаданием снаряда
(спасибо ув. Игорю Кузьмичеву, @mikewashere, напомнившему о судьбе этого замечательного ленинградского художника)
18 июня 1955 года вышел первый номер журнала "Юность"
Читать полностью…
18 июня 1815 года - битва при Ватерлоо
Все взоры направлены на Францию, но я, г-н маркиз, упорствую в том несколько парадоксальном суждении, каковое; сложилось у меня с самого начала: «Возвращение Бонапарте во Францию благоприятно для нас», — конечно, если речь идет о всеобщем порядке вещей.
Не произошло ничего необыкновенного: армия за него, и это вполне естественно. Она никогда не покинет вождя, который вел ее к победам. Что значит какой-то Бурбон для француза, родившегося 30 или 35 лет назад? Не более чем пелопид или гераклид .
Но и среди людей невоенных множество его сторонников. Уже тысячу раз мне приходилось слышать: «Да кто же может любить такого человека?» Это большое заблуждение. Конечно, его нельзя любить, если подразумевать здесь нежные чувства, но можно быть очень сильно к нему привязанным теми не определяемыми одним словом узами, которые являют собой смесь страха, надежды, обязательств и восхищения, да еще если все сие замешано на эгоизме. Посему меня нимало не удивляет партия его сторонников.
Солдаты, например, не созданы для рассуждений, они не понимают, что экстравагантное упрямство их повелителя было истинной причиной всех бедствий Франции в 1813 году. Они видят перед собой только Парижский трактат и связывают свое унижение с Бурбонами, а прежнюю славу — с Бонапарте.
Дабы снять сие заклятие, есть только одно средство — опозорить его на поле брани, что при разумном ведении дел может быть достигнуто без большого труда.
Ведь Бонапарте уже не тот, что прежде: он бросился в объятия республиканцев, и они будут выкручивать ему руки. Солдаты; почувствовав свою силу, превратятся в разбойников, и нация восстанет противу них, как на диких зверей.
— Оставаясь на своем острове, Бонапарте непрестанно возбуждал бы умы. К тому же то положение дел, каковое существует теперь во Франции, не могло долго сохраняться и само по себе вызвало бы новую революцию.
Возвращение Бонапарте предпочтительнее сего, тем более что так или иначе с ним все равно покончат и после сего нового переворота всякий будет поставлен на свое место.
Цитата: Жозеф де Местр «Петербургские письма»
Иллюстрация: Вильям Сэдлер «Ватерлоо»
